Кочевое население

Кочевое население Улуса Джучи

Владимир Иванов

В начале XIII в. этнокультурные процессы в степях Восточной Европы стабилизировались. Степи Южного Приуралья представляли собой восточную периферию Дешт-и Кипчак – Половецкого Поля. Именно периферию, поскольку археологических свидетельств пребывания здесь кипчаков-половцев в это время выявлено очень мало [13]. Севернее находилась Волжская Булгария, которая, в свою очередь, на востоке граничила с кочевыми уграми. Булгары продолжали активно осваивать Камский торговый путь, создавая свои городища-фактории в лесном Прикамье [2, с. 395-407]. Кочевые угры, вытесненные из приуральских степей сары-кипчаками-половцами, адаптировались к лесостепным ландшафтам Западного Приуралья.
В западной от Волги части Дешт-и Кипчак происходили свои «внутренние разборки»: Кончаковичи утверждали свою власть в Половецкой степи борьбой с соперниками Шаруканидами обеспечивая тем самым относительное спокойствие для Руси [25, с. 91-92]. И это было настолько важно и для тех, и для других (рушилась традиционная и понятная русским князьям система «вождества» в Половецкой степи [26, с. 78-89]), что погромный для обеих этнополитических структур поход Субедея-баатура в 1223 г. не заставил их извлечь какие-либо уроки из трагедии на р. Калке в плане объединения сил перед лицом грядущей опасности. Они ее просто не ощутили. Скорее наоборот – половцы оказались во всем и виноваты… [12, с. 164].
Отрезвление, возможно, наступило позже, когда любое время было упущено. Далее предоставим слово основоположнику отечественного «золотоордыноведения» Г.А. Федорову-Давыдову: «Монгольское нашествие застает половецкую степь раздираемой внутренней борьбой, соперничеством отдельных князей и предводителей племен…» [28, с. 230]. Завоеванные территории монгольские феодалы рассматривали как свои юрты или нутуги [29, с. 44], на которых присутствие «лишнего» населения, пусть даже и в лице покоренных половцев («рабов»), было нежелательным, а обитавшее на этих территориях население – как унаган-богол – роды, попавшие в зависимость от завоевателей. В этих условиях они должны были жить не там, где хотели, а там, где им было предписано новыми владетелями. В качестве примера Г.А. Федоров-Давыдов приводит курганы кочевников Нижнего Поволжья XIII–XIV вв., по своим морфологическим признакам свидетельствующие о перекочевки части черных клобуков из Поросья в Поволжье [28, с. 237-241].
Археологические памятники кочевников Золотой Орды (1180 учтенных автором погребений) представляют собой захоронения под земляными, реже – каменными курганами, представляющими собой каменно-земляную насыпь, каменную обкладку («панцирь») земляной насыпи, каменную оградку-кольцо вокруг могилы. Насыпь содержит по одному (очень редко – два) погребению, среди которых встречаются впускные в более ранние насыпи, еще реже – захоронения в бескурганных (грунтовых) могильниках; некоторые земляные курганы содержат в насыпи следы костров, отдельные кости животных, фрагменты глиняной посуды (следы тризны?).
Но поскольку, как было сказано выше, основу административной системы Золотой Орды составляли улусы – народ, кочевники, данные во владение, кочевавшие по определенной территории – юрту или нутугу, все исследователи за основу территориально-административного деления Золотой Орды берут сообщение Иоанна де Плано Карпини (1245 г.) о делении Золотой Орды на следующие улусы: на правобережье Нижнего Днепра («со стороны Руссии») – улус Коренцы, очевидно, племянника хана Бату; на левобережье («с другой стороны по тамошним степям») – улус Мауци, одного из сыновей Чагатая [19, с. 128]. В низовьях Дона располагался улус зятя хана Бату, Картана, а в Доно-Волжском междуречье – улус Сартака, сына Бату. Поволжье – ханский улус, а степи Волго-Уральского междуречья – «владение какого-то Джучида, точное имя которого не сохранилось». Хотя у Иоанна де Плано Карпини сказано, что по обоим берегам р. Урал (Jaec) кочуют два тысячника. Наконец, «Южное Приуралье и степи Западной Сибири вплоть до Иртыша принадлежали Шибану, сыну Джучи и его ближайшим потомкам» [19, с. 129].
На указанных территориях в настоящее время выявлено и исследовано 1180 кочевнических погребений XIII-XIV вв., которые условно можно разделить на 8 территориально-типологических групп: Приуральскую (234 погребения), Нижневолжскую (207 погр.), Средневолжскую (162 погр.), Волго-Донского междуречья (110 погр.), Северокавказскую (77 погр.), Донскую (91 погр.), Левобережной Украины, включая Крым (95 погр.) и Правобережной Украины (71 погр.). Если их сопоставить с обозначенными Иоанном де Плано Карпини улусами, то наблюдаются следующие совпадения (см. табл. 1), отражающие деление Золотой Орды на зафиксированные средневековым путешественником улусы.
Вместе с тем сейчас уже ни у кого не вызывает сомнения полиэтничность Золотой Орды и, в частности, полиэтничность ее кочевого населения. Среди которого, кроме традиционно воспринимаемых сары-кипчаков/половцев, присутствовали племена най-манов, карлуков, кушчи, буйраков. По мнению В.П. Костюкова, именно они составляли этническую доминанту кочевников Улуса Шибана, «в массе которых кипчаки не выделялись ни особой многочисленностью, ни влиятельностью» [20, с. 200-235].
Таблица 1

№ Улус (по Иоанну де Плано Карпини) Локальная группа
1 Коренцы Правобережная Украина
2 Мауци Левобережная Украина
3 Сартака Волго-Донское междуречье
4 ? Северокавказская
5 Картана Донская
6 Ханский улус Средне- и Нижневолжская
7 Улус «Джучида» (или «двух тысячников») Приуральская
8 Улус Шибана Приуральская

У археологов, изучающих кочевнические древности эпохи средневековья в степях Евразии, особым вниманием пользуется проблема выделения и этнокультурной атрибуции памятников, оставленных собственно монголами в процессе их грандиозного похода на запад в 1223–1242 гг. В целом они все едины во мнении о том, что археологическими признаками присутствия кочевников центрально-азиатского происхождения в степях Восточной Европы являются надмогильные сооружения с каменными конструкциями – каменные насыпи, каменно-земляные насыпи, оградки, кольца, «панцири», выкладки над могилами и т.п. – северная ориентировка погребенного и наличие в могиле целого остова коня. Еще со времени Г.А. Федорова-Давыдова эти признаки считались едва ли не собственно монгольскими. Курганы подобного типа составляют в общей сложности около 19% всех учтенных погребений кочевников Золотой Орды и географически встречаются практически во всех локальных группах (улусах) , в разных, естественно, пропорциях по отношению к общему количеству погребений в этих группах. Чаще всего погребения, совершенные под каменными конструкциями, встречаются в Южном Приуралье (40,2%), Левобережной Украине (23,2%) и на Северном Кавказе (20,8%). Очень редко – в Среднем Поволжье и Волго-Донском междуречье (2,4% и 2,7% соответственно).
На примере сравнительно-статистического анализа погребального обряда курганов XIII–XIV вв. в степях Волго-Уралья было установлено, что для погребений под каменными конструкциями характерны такие признаки обряда, как северная ориентировка человека, могила с подбоем и уступом при входе в подбой, захоронение умершего в «раме» из досок, деревянное перекрытие подбоя, расположение костей коня слева от погребенного на ступеньке, что в совокупности с показателями значений других альтернативных признаков обряда показывает невысокие значения коэффициента типологического сходства погребального обряда «каменных» и «земляных» курганов региона (0,47) [17, с. 362-365].
Полученные результаты определенно указывают на то, что «земляные» и «каменные» курганы Волго-Уралья оставлены неидентичными в этнокультурном отношении кочевниками и, следовательно, свидетельствуют в пользу гипотезы В.П. Костюкова. Совершенно очевидно, что последние оставлены кочевниками, не связанными с кипчакско-половецким этнокультурным ареалом Восточной Европы и пришедшими в степи Южного Приуралья в составе монгольского нашествия. Это подтверждается и данными антропологии. Как было установлено Р.М. Юсуповым, погребенные под «каменными курганами» Южного Приуралья относятся к южно-сибирской расе с преобладанием монголоидных признаков, которая, в свою очередь, является одной из «молодых» на Южном Урале [32, с. 44]. Их этническая принадлежность – тема специального исследования. Пока же следует признать правоту В.П. Костюкова и других исследователей, ставящих под сомнение этнокультурную доминанту кипчаков-половцев в Улусе Джучи – Золотой Орде [21, с. 129; 33, с. 26-27]. Не исключено, что создатели «каменных курганов» могли быть и монголами .
Однако, поскольку пока мы не имеем в достаточном количестве археологического материала, позволяющего выделить памятники найманов, карлуков, буйраков и др. на востоке Великого пояса Евразийских степей, остановимся на предположении о том, что известные сейчас в степях Восточной Европы погребения эпохи Золотой Орды, совершенные под каменными конструкциями, оставлены этими тюрко-монгольскими племенами. Первое их появление к западу от Волги, вероятнее всего, было связано с кипчакско-половецкой экспансией первой половины XI века. Но это были, по-видимому, разрозненные и немногочисленные группы кочевников, не оказавшие, как уже было сказано выше, заметного влияния на кипчакско-половецкую (сары-кипчакскую) составляющую этнической карты степей Восточной Европы в домонгольский период.
Следует также иметь в виду и то обстоятельство, что кипчакско-половецкая экспансия в Восточную Европу была стихийным движением кочевников (хотя и вызванным конкретными этнополитическими коллизиями в Кимакском каганате) в поисках «места под солнцем». Осуществлялось оно в условиях завершающейся стадии аридизации Евразийских степей, когда климат и природные условия степей Восточной Европы, хотя и приближались к современным, но были еще более засушливыми, т.е. более экстремальными для кочевников [9; 10]. Поэтому представляется отнюдь не случайным тот факт, что в степях Заволжья и Южного Приуралья в настоящее время выявлено только 41 погребение кипчаков-половцев XI-XII вв. Это – 9,8% от известных в степях Восточной Европы кипчакско-половецких погребений домонгольского периода. То есть сары-кипчаки/половцы и примкнувшие к ним группы тюрко-монгольских кочевников степи Волго-Уралья прошли, практически не останавливаясь (по С.А. Плетневой – первая стадия кочевания) [27].
Монгольское нашествие на Восточную Европу осуществлялось с сугубо завоевательной целью. Захваченные монголами степные территории не просто эксплуатировались, но и заселялись подвластными им кочевыми племенами. Среди последних, вне всякого сомнения, находились племена, сохранявшие погребальную обрядность, генетически восходящую к тюркам Центральной Азии и кимакам. Именно они составили этническое ядро Улуса Шибана (благо в эпоху Золотой Орды степи Волго-Уралья вступают в стадию гумидизации), а часть из них могла обретаться в Днепро-Донецком междуречье, рельеф которого, кстати, вполне напоминает рельеф Южно-приуральских степей (ср. Донецкую и Приазовскую возвышенности и Тургайское плато).
Если исходить из вывода Ю.С. Худякова о том, что у кочевников, входивших в состав кипчакского объединения и обитавших в степях северного и центрального Казахстана, уже в начале II тыс. н.э. исчезает обряд погребения с конем и распространяется обряд одиночной ингумации под округлыми земляными насыпями, в грунтовых ямах или подбоях, в дощатых гробовищах без дна (рамах) или долбленых колодах, перекрытых плахами, с отдельными костями коня в могилах [30], то рассматриваемые группы курганов эпохи Золотой Орды в степях Восточной Европы в принципе соответствуют этому положению и, следовательно, оставившее их население может трактоваться, как составлявшие это объединение племена, пришедшие в регион в составе монгольского нашествия. В известной степени, подобное заключение идет вразрез со ставшей уже традиционной концепцией о насильственно-административном переселении торческо-черноклобуцких и половецко-кипчакских племен с запада на восток в XIII – начале XIV в., положившем начало процессу кипчакизации тюркского населения Волго-Уралья [29, с. 39; 22, с. 455-457]. На это прежде всего указывает слабое распространение в погребальном обряде кочевников Волго-Уралья XIII–XIV вв. таких характерных для половцев признаков погребального обряда, как восточная ориентировка погребенного и захоронение вместе с ним коня. И повышенная (относительно других территорий) частота встречаемости таких погребений в Волго-Донском междуречье (8,2%), на Дону (10,4%) и Правобережной Украине (9,9%) – районах концентрации «половецких веж» в XII – нач. XIII в.
С другой стороны, именно т.н. «всаднические» погребения традиционно рассматриваются как один из наиболее выразительных этнокультурных маркеров средневековых кочевников евразийских степей. Применительно к XII–XIV вв. – как этнокультурный признак сары-кипчаков [31, с. 482–491; 14, с. 496–503]. Среди кочевнических погребений Золотой Орды захоронения с конями составляют в общей сложности 16,2%. Из них 10,2% – погребения со шкурой коня, 6% – погребения с конской тушей. Особую группу составляют погребения, содержащие принадлежности конской сбруи – седло, стремена, удила, – но без конского захоронения (23,2%). География «всаднических погребений» XIII-XIV вв. в степях Восточной Европы также свидетельствует в пользу гипотезы о сохранении у кочевого населения Золотой Орды традиции захоронения вместе с человеком конской шкуры (череп и кости ног): частота встречаемости подобных погребений относительно общего числа погребений в локальной группе возрастает с востока на запад: 5,2% – у кочевников Южного Приуралья; 14,8% и 12,1% – на Средней и Нижней Волге соответственно; 11,8% – в Волго-Донском междуречье; 10,4% – на Северном Кавказе; 5,5% – на Дону; 9,6% и 12,7% – на Левобережной и Правобережной Украине. Аналогичным образом распределяются и погребения, содержащие целый остов коня: Южное Приуралье, Средняя и Нижняя Волга – 6,9%, 1,8% и 6,3%; Волго-Донское междуречье, Дон, Северный Кавказ – 3,6%, 12,1% и 9,1%; Левобережная и Правобережная Украина – 9,5% и 19,7%.
Аналогичным образом с востока на запад увеличивается частота встречаемости погребений с восточной или северо-восточной ориентировкой погребенных – еще один признак кипчакского/половецкого погребального обряда.
В целом картина складывается достаточно ясная: в XIII-XIV вв. в степях, простиравшихся к западу от Волги, по-прежнему доминировало кипчакско-половецкое население , часть которого была вынуждена откочевать на восток, в Поволжье, где его до монгольского нашествия было очень мало. Об этом, во-первых, свидетельствуют близкие значения коэффициентов формально-типологического сходства погребальных памятников локальных групп в степях Восточной Европы [15]; во-вторых – вполне высокое значение коэффициента типологической близости между «земляными курганами» Волго-Уралья периода Золотой Орды и половецких курганов степей Восточной Европы домонгольского периода (0,67) [16, с. 348]; в-третьих – совершенно обратное значение коэффициента типологической близости по характерным только для каждой из сравниваемых групп памятников признакам обряда между «каменными и земляными курганами» Волго-Уралья (0,27) – фактически находящихся в одной ландшафтно-климати-ческой зоне [16, с. 343-348, табл. 4 и 5].
География курганов кочевников Золотой Орды позволяет дополнить наши представления о границах этого государства, особенно северных, которые длительное время оставались неопределенными. Сейчас границу можно провести от Дунайского устья на западе, через низовья Днестра, Буга и нижнее течение Днепра (устье р. Самары); затем – через междуречье Северского Донца и Дона в их нижнем течении (район впадения Хопра и Медведицы) и по р. Медведице до верховьев р. Суры и округи поволжских городов – Казани, Сувара, Джукетау, Мохши. А дальше – по р. Самаре (приток Волги до верховьев Урала и Сакмары). То есть фактически – по границе восточноевропейской степи и лесостепи.
Вместе с тем география кочевнических курганов и курганных могильников золотоордынского периода показывает, что их распространение в пространстве определялось некими факторами, среди которых некую роль играли золотоордынские города и их округа.
Совместив рассматриваемые памятники с современной административной картой Западного Казахстана, России и Украины , получаем следующую картину (табл. 2). Из приведенных в таблице данных следует, что явной территориальной связи между золотоордынскими городами и синхронными кочевническими памятниками не прослеживается (во всяком случае, в контексте современного административного деления Восточноевропейских степей).

Таблица 2

№ Область Количество погребений % от общего количества Количество городов
1 Актюбинская 15 1,4 –
2 Астраханская 24 2,3 5
3 Башкортостан 18 1,75
4 Волгоградская 203 19,7 2
5 Воронежская 27 2,6 2
6 Гурьевская – – 1
7 Днепропетровская 56 5,4 –
8 Донецкая 10 0,97 –
9 Запорожская 18 1,75 1
10 Калмыкия 91 8,8 –
11 Киевская 8 0,77 –
12 Краснодарский край 51 4,9 –
13 Крым 2 0,19 7
14 Луганская 4 0,38 –
15 Молдова 6 0,58 2
16 Одесская 40 3,9 –
17 Оренбургская 128 12,4 –
18 Павлодарская 3 0,3 –
19 Ростовская 42 4,0 –
20 Самарская 24 2,3 –
21 Саратовская 145 14,0 2
22 Ставропольский край 13 1,2 –
23 Татарстан 7 0,68 11
24 Уральская 62 6,0 –
25 Харьковская 7 0,68 –
26 Херсонская 11 1,0 –
27 Челябинская 12 1,1 –
28 Черкасская 2 0,2 –
Всего: 1029 100 35

То есть большинство коллег-археологов на местах «обречены» изучать культуру Золотой Орды или в ее городском, или в степном кочевническом вариантах. Соответственно, трудно рассчитывать и на наличие топографической связи между городами и кочевническими могильниками рассматриваемого периода. И действительно, ближайший к городу Сарайчик район наибольшей концентрации золотоордынских кочевнических погребений – низовья Узеней (Мокринский I, оз. Раим, Джангала (Нов. Казанка), Джангала (Кара-Оба) и др.) – расположен от города на расстоянии 240 км по прямой, что предполагает не менее 5–6 дней конного пути.
Следует отметить, что г. Сарайчик, основанный во второй половине XIII в. [11, с. 124; 4, с. 245], расположен в зоне прикаспийских пустынь, где никаких кочевнических памятников до сих пор не выявлено. С точки зрения современных ландшафтно-климати-ческих характеристик это вполне закономерно и объяснимо: данный район представляет собой безводную зону солончаковых пустынь и полупустынь. Однако, по данным почвоведов, на XIII в. приходится пик гумидизации Волго-Уральских степей, в процессе которой происходил рост увлажненности и сдвиг ландшафтных рубежей к югу. То есть прикаспийские пустыни и полупустыни представляли собой хотя и сухую, но степь [9, с. 62].
Еще более удалены могильники на Узенях от Мавлибердинского городища на р. Уил (320–340 км по прямой), на месте которого отмечены остатки кирпичных стен 30– 40 построек и оросительные каналы [11, с. 127 и сл.].
Возле города Хаджи-Тархан (гор. Шареный Бугор), возникшего в XIV в., кочевнических могильников не могло появиться по определению. Во-первых, сам город расположен в дельте Волги, поэтому самый ближайший к нему курганный могильник – Сеитовский (30 км к северо-востоку) – расположен на левом берегу Ахтубы, в зоне полупустынь . Во-вторых, сама эта зона (в рассматриваемое время – сухая степь) едва ли располагала кочевников к ее интенсивному освоению. Поэтому абсолютное большинство известных на территории современной Астраханской области кочевнических погребений XIII-XIV вв. (Никольское, Черный Яр, Кривая Лука, Соленое Займище, Старица и др.) найдены значительно севернее, за пределами Прикаспийских пустынь и полупустынь.
Естественно, мы не можем не упомянуть о 528 бескурганных погребениях золото-ордынского времени, открытых и исследованных в окрестностях городища Шареный Бугор [24, с. 137–154]. Но что в данном случае означает «в окрестностях»? Самое крупное скопление бескурганных захоронений золотоордынского времени (более 370 погребений) – могильники Барановка (Калмацкий Бугор), Вакуровский Бугор I и II, Маячный Бугор I–III, Мечетный Бугор I и II находится в 30 км к востоку от городища, на левом берегу протоки Бузан [24, с. 124, рис. 4]. Такая территориальная удаленность очень затрудняет восприятие перечисленных могильников, как элемент социокультурной структуры города Хаджи-Тархан (несмотря на то, что погребения в основном мусульманские).
Город Сарай ал-Махруса (гор. Селитренное) в своей округе кочевнических курганов не имел вообще. Ближайшее (единственное) кочевническое погребение – Енотаев-ское – находится в 35 км к северо-западу на правом берегу Волги [24, с. 91, рис. 3] и к городскому комплексу отношения явно не имеет.
Здесь не лишне вспомнить о том, что первая столица Золотой Орды была основана ханом Бату в начале 50-х гг. XIII в., когда ислам отнюдь не являлся еще основополагающей религией этого государства. Поэтому с точки зрения конфессиональных «тонкостей» для пребывания в окрестностях города кочевников-язычников препятствий не было.
В ближайших окрестностях г. Бельджамен (Водянское гор.) [11, с. 109 и сл.] кочевнические курганы золотоордынского времени также не выявлены. Шесть погребений из могильника у с. Верхнее Погромное расположены на левом, противоположном от городища берегу Волги. Погребение в кургане у с. Гусевка – в 70 км севернее Во-дянского городища [7, с. 83].
Аналогичная картина наблюдается и в окрестностях г. Увек (окраина современного г. Саратова). Ближайшие к городу курганные захоронения – Покровск, Зауморие, Скатовка – расположены на левом берегу Волги, а Аткарский грунтовый могильник – в 70 км к северо-западу.
На территории современного Восточного Татарстана, где сосредоточено наибольшее количество городов, существовавших в эпоху Золотой Орды, известны всего четыре кочевнических захоронения из Балымерского могильника, которые могут трактоваться не более как случайное явление на данной территории.
В степях к западу от Волги наблюдается аналогичная картина: в ближайших окрестностях золотоордынских городов Маджары, Азак, Шехр ал-Джедид (Старый Орхей), Аккерман, Килия кочевнических курганов не выявлено .
На этом фоне необычно выглядят окрестности города Сарай ал-Джедид (Царев-ское городище), возникшего не ранее 40-х годов XIV в. [3, с. 80]. В радиусе 20 км от него вверх и вниз по левому берегу Ахтубы (чуть более часа верховой езды рысью) расположены 18 курганных могильников золотоордынского времени: Заплавное II, Бахтияровка I–III, Ленинск I и II, Маляевка I, V,VI, Солодовка I-III, Царев, Колобов-каI-IV, Зубовка. В общей сложности – 158 погребений (85,2% от всех золотоордынских кочевнических погребений Нижнего Поволжья).
Данному «феномену» имеются несколько объяснений. Первое – «некоторая часть некрополей начала функционировать в золотоордынское время еще до образования крупного города на месте Царевского городища. Основным занятием населения на этой территории до возникновения города было, по-видимому, кочевое скотоводство. С возникновением и развитием города совпадает трансформация хозяйства кочевников к полукочевому» [3, с. 97].
Второе – «в округе Царевского городища зафиксировано значительное преобладание количества подкурганных погребений (их в полтора раза больше, чем грунтовых), что является уникальным для округи крупных золотоордынских городов Нижнего Поволжья: вероятно, в окрестностях Царевского городища доминировали представители кочевого мира…» [24, с. 237].
В принципе оба эти предположения не противоречат друг другу, а никакой другой альтернативы мы предложить не можем.
Л.Ф. Недашковский рисует обоснованную и убедительную схему динамики потенциальных экономических зон поселений округи Царевского городища . Из приведенных исследователем данных следует, что на всем протяжении истории этого города (с 1266 по 1395 гг.) очертания границ его экономических зон менялись незначительно и кочевники, представленные большим скоплением погребений в этом районе, стабильно находились рядом с этими зонами. Это и привело автора к совершенно справедливому выводу «о тесных связях золотоордынских городов Нижнего Поволжья с их сельской и кочевой округой» [24, илл. 10–14; с. 246]. Едва ли есть смысл сомневаться в том, что так оно и было, и в том, что связи эти имели выраженный экономический, но не социальный характер. Под последним подразумеваются различия в динамике социального развития золотоордынских городов и «кочевой степи».
В этом плане весьма показательны золотоордынские погребения с монетами, составляющие 10,1% от всех погребений нашей выборки. Главным образом это монеты ханов Узбека (1312-1341), Джанибека (1342-1357) и Бердибека (1357-1359), на время правления которых приходится утверждение ислама как государственной религии Золотой Орды. 8,8% от указанных погребений – языческие, т.е. содержат конские захоронения и вещи, сопутствующие погребенному. Они встречаются в могильниках, расположенных в окрестностях городов (Бахтияровка II, III, Царевский, погребение в Саратове), но преобладают в степи.
Вопрос об утверждении ислама в Улусе Джучи рассматривался неоднократно с привлечением как письменных, так и археологических источников [5; 6; 8; 18]. Основной вывод исследователей сводится к тому, что, во-первых, сам по себе процесс исламизации Золотой Орды был не одномоментным и проходил через несколько этапов. Первый -принятие ислама собственно Джучидами и близким к ним кругом придворной знати в правление хана Берке. Массовой исламизации кочевников и их знати в этот период не произошло. Второй – укрепление и расширение ислама в Улусе Джучи в конце XIII в. (правление хана Токты), когда ислам (не без насилия со стороны верховной власти) начинает проникать и в кочевую степь. Третий – превращение ислама в государственную религию в период правления хана Узбека [18, с. 100-108]. Во-вторых, импульс перехода к новой религии исходил из городов и их округи, в т.ч. и кочевой. Хотя и здесь языческие традиции постепенно сдавали свои позиции, и в мусульманских мавзолеях ордынской знати продолжали совершаться захоронения с сопровождающим инвентарем [6, с. 126]. В-третьих, у кочевников степной периферии Золотой Орды язычество (шаманизм, культ предков) сохранялось и в XIV в., и в начале XV в., что, в частности, подтверждается сохранением здесь языческих святилищ типа Акимбетовского кургана, могильников Система I, Анненское-12 в Степном Зауралье и др. [21, гл. II; 8, с. 94].
Наиболее адекватно объясняющим причину «конфессионального запаздывания» золотоордынской кочевой степи по сравнению с золотоордынским городом нам представляется заключение В.П. Костюкова о том, что «кочевой быт вообще не создает подходящей почвы для глубокого укоренения прозелитических религий. Хорошо известно, что там, где степняки оказывались более или менее прочно привязанными к монотеистическим государственным центрам, таким как Хорезм или Византия, процесс утверждения мировых религий совершался значительно скоротечнее и глубже. В иной ситуации каноны новой веры, не напоминаемые регулярным миссионерским наставлением, самым причудливым образом преломлялись в сознании кочевников и либо вовсе не допускались в важнейшие области ритуальной практики, либо присутствовали в них фрагментарно, в парциальном виде» [21, с. 82].
Что касается концентрации кочевнических курганов в округе Царевского городища (город Сарай ал-Джедид), то Д.В. Васильев считает, что это «является свидетельством экономического и политического тяготения кочевников к крупному городскому центру» [6, с. 131]. Однако не следует сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что в предшествующее время, в частности в X–XI вв., на этой территории наблюдалась аналогичная картина – могильники Бахтияровский, Калиновский, Царевский, Солодовка, Ленинск (в общей сложности 20,1% от всех учтенных погребений огузо-печенежского времени). Это дает нам основание предполагать, что данное место издревле являлось местом традиционных зимовок кочевников Волго-Уралья . И не стоит исключать и того обстоятельства, что появление здесь города (и вообще степных городов Нижнего Поволжья) явилось дополнительным (если не основным) диссонансом в отношениях «кочевой степи» с центральной ордынской властью. На наш взгляд, все это исчерпывающе объяснено Э.С. Кульпин-Губайдуллиным: «Появление человека сделало степной гомеостаз менее устойчивым по ряду причин. Степные города создавались на пустом месте. Люди, их заселившие, не знали, как вести себя в степи, не знали, что навыки, выработанные предками в других природных условиях, могут оказать на новом месте плохую услугу (выделено – Авт.). Зачастую не знали новую степь и кочевники. Она казалась им несравнимо более богатой их прежних родных мест, но они не знали границ ее возможностей, за которыми следует экологический кризис или локальная экологическая катастрофа» [23, с. 71].
Немаловажную роль (если не решающую) в развитие этого диссонанса сыграла и оппозиция, на ментальном уровне, двух составляющих культурного пространства Золотой Орды: степной, базирующейся на биликах Великой Ясы («Когда хотят есть животное, должно связать ему ноги, распороть брюхо и сжать рукой сердце, пока животное умрет, и тогда можно есть мясо его; но если кто зарежет животное, как режут мусульмане (выделено мной – Авт.), того зарезать самого» – §8; «Он запретил мыть их платье в продолжение ношения, пока совсем не износится» – §15; «Мужчинам разрешается заниматься только войной и охотой» – §53), и городской исламской [16].
В целом же совершенно очевидно, что в географическом и, соответственно, ментально-психологическом отношениях золотоордынские города и «кочевая степь» представляли собой два параллельных явления в социально-политической и этноконфессиональной жизни Золотой Орды. Связь между ними была чисто экономической: материальная культура кочевников регулярно «подпитывалась» продуктами городского ремесла (что и превратило золотоордынскую культуру в имперскую, т.е. надэтничную), тогда как «золотоордынские города Нижнего Поволжья не могли обойтись без притока скота и молочных продуктов из кочевой степи» [24, с. 221]. Что же касается духовной связи между золотоордынским городом и степью, то ее вряд ли стоит преувеличивать. «Великая замятня» 60-х – 80-х гг. XIV в. – наглядный тому пример.

1. Антонов И.В. Этническая история Волго-Уральского региона в XIII – начале XV вв. (историко-археологическое исследование). Уфа, 2006.
2. Белавин А.М. Народы Верхнего Прикамья и Волжская Булгария // История татар с древнейших времен. Т.II. Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006.
3. Блохин В.Г., Яворская Л.В. Археология золотоордынских городов Нижнего Поволжья. Волгоград, 2006.
4. Бурханов А. Сарайчук и поселения Волго-Уральского междуречья // История татар с древнейших времен. Т.III. Улус Джучи (Золотая Орда) XIII – середина XV в. Казань, 2009.
5. Васильев Д.В. Ислам в Золотой Орде: Историко-археологическое исследование. Астрахань: Издательский дом «Астраханский университет», 2007. 192 с.
6. Васильев Д.В. Исламизация и погребальные обряды в Золотой Орде (археолого-статистическое исследование). Астрахань: Издательский дом «Астраханский университет», 2009. 179 с.
7. Гарустович Г.Н., Ракушин А.И., Яминов А.Ф. Средневековые кочевники Поволжья. Уфа: Гилем, 1998.
8. Гарустович Г.Н. Религиозная ситуация в Золотой Орде глазами современников // Ислам и власть в Золотой Орде. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ. 2012. С.73-97.
9. Демкин В.А., Борисов А.В., Демкина Т.С., Хомутова Т.Э., Золотарева Б.Н., Каширская Н.Н., Удальцов С.Н., Ельцов М.В. Волго-Донские степи в древности и средневековье. Пущино, 2010.
10. Демкин В.А., Демкина Т.С., Борисов А.В., Якимов А.С., Сергацков И.В. Изменение почв и природных условий полупустынного Заволжья за последние 4000 лет // Почвоведение. 2004. №3.
11. Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII-XIV вв. М.: Наука, 1982.
12. Злыгостев В.А. Субэдэй. Всадник, покорявший вселенную. Уфа: ДизайнПолиграфСервис, 2011. 396 с.
13. Иванов В.А. Этнокультурная карта Южного Урала в предмонгольский период (вторая половина XI – начало XIII вв.) // Этнические взаимодействия на Южном Урале. Материалы II региональной научно-практической конференции. Челябинск, 2004. С.66-70.
14. Иванов В.А. Кипчаки в Восточной Европе // История татар. Т.2: Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006.
15. Иванов В.А. Локальные особенности погребального обряда кочевников евразийских степей периода Золотой Орды // Средневековая археология евразийских степей. Материалы Учредительного Международного конгресса. Т.II. Казань, 2007. С.22-28.
16. Иванов В.А. Химеры и миражи Золотой Орды // ж. Золотоордынское обозрение. 2014. №1(3). С.190-211.
17. Иванов В.А., Гарустович Г.Н., Пилипчук Я.В. Средневековые кочевники на границе Европы и Азии. Уфа: Изд-во БГПУ, 2014. 396 с.
18. Измайлов И.Л. Принятие ислама в Улусе Джучи: причины и этапы исламизации // Ислам и власть в Золотой Орде. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ. 2012. С.98-116.
19. Исхаков Д.М., Измайлов И.Л. Клановая структура улуса Джучи // История и куль тура улуса Джучи. 2006. Бертольд Шпулер «Золотая Орда»: традиции изучения и современность. Казань, 2007.
20. Костюков В.П. Была ли Золотая Орда «Кипчакским ханством»? // Тюркологический сборник. 2005. М., 2006.
21. Костюков В.П. Улус Шибана Золотой Орды в XIII-XIV вв. Казань, 2010. 200 с.
22. Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа. М.: Наука, 1974.
23. Кульпин Э. Золотая Орда. Проблемы генезиса Российского государства. М., 2008.
24. Недашковский Л.Ф. Золотоордынские города Нижнего Поволжья и их округа. М., 2010.
25. Пилипчук Я.В. Етнополітичний розвиток Дашт-і Кипчак у ІХ– ХІІІ ст. Київ, 2012. 288 с.
26. Пилипчук Я.В. Суспільний лад та державна організація кипчаків ІХ– ХІІІ ст. // Східний світ. №4 2012. С.78-89.
27. Плетнева С. А. Кочевники средневековья. М.: Наука, 1982.
28. Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. М.: МГУ, 1966. 272 с.
29. Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М.: МГУ, 1973. 178 с.
30. Худяков Ю.С. О происхождении культуры средневековых кыпчаков // Древности Алтая. 2004. №12. Электронный ресурс. Режим доступа: http://e-lib.gasu.ru/da/archive/2004/12/17.html
31. Худяков Ю.С. Кипчакские племена Западной Сибири в XI – первой половине
XIII в. // История татар с древнейших времен. Т.II. Казань, 2006.
32. Юсупов Р.М. Антропологический состав башкир и его формирование // Башкиры. Этническая история и традиционная культура. Уфа, 2002. С.21–44.
33. Яминов А.Ф. Южный Урал в XIII–XIV вв.: автореф. дис. … канд. ист. наук. Ижевск, 1995. 30 с.