Кочевые империи Срединной Азии
Кочевые империи Срединной Азии
Николай Крадин
Кочевники (или иначе номады) обитали в засушливых степях и полупустынях, где почти невозможно было заниматься земледелием. Однако они разводили животных, которые питались травой, и это было эффективным способом существования в данных природных зонах. Главной пищей номадов были различные виды молочных продуктов, реже – мясо забитых или умерших животных, охотничья добыча. Не удивительно, что при таком способе существования сосредоточением всех интересов кочевников являлся скот – источник их жизни и показатель благосостояния. Поскольку животным постоянно были необходимы новые пастбища, скотоводы были вынуждены несколько раз в год перемещаться с одного места на другое. В силу подвижного образа жизни наиболее распространенным типом жилищ у кочевников были различные варианты разборных, легко переносимых конструкций, покрываемых, как правило, шерстью или кожей (юрта, палатка или шатер). По этой же причине домашняя утварь у номадов была немногочисленна, а посуда чаще всего делалась из небьющихся материалов (дерево, кожа). Одежда и обувь шились, как правило, из кожи, шерсти и меха. Несомненно, подобная экономическая система была хрупкой и зависела от природной среды. Засуха, снежный буран (джут), эпидемии животных (эпизоотии) могли за одну ночь лишить номада всех средств существования. Для противодействия природным напастям скотоводы разработали эффективную систему взаимопомощи. В случае гибели животных каждый из соплеменников снабжал своего пострадавшего сородича одной-двумя головами скота и, таким образом, тот вновь получал средства к существованию. Но и он был обязан в случае необходимости оказать такую же услугу своим пострадавшим родственникам [4; 18; 19; 30; 33; 36; 38; 39].
Самобытная природа обществ номадов, многочисленные отличия от раннегосударственных образований, созданных оседлыми земледельцами, привели к долгой дискуссии среди историков по поводу общественного строя кочевников. Одни авторы отрицали, что номады могли преодолеть барьер государственности, другие полагали, что они достигали уровня раннего государства, третьи писали об особом «кочевом феодализме». Этот спор продолжается до сих пор. К трем вышеназванным точкам зрения добавилось мнение об особом пути социальной эволюции номадов [6; 13; 15].
Какова причина, толкавшая кочевников на массовые переселения и на разрушительные походы против земледельческих цивилизаций? Вне всякого сомнения, это наиболее интригующий вопрос истории кочевников [14; 24]. По этому поводу было высказано множество самых разнообразных суждений. Вкратце их можно свести к следующим мнениям: 1) разнообразные глобальные климатические изменения (усыхание – по А. Тойнби и Г.Г. Грумм-Гржимайло, увлажнение – по Л.Н. Гумилеву); 2) воинственность и алчность кочевников; 3) перенаселенность степи; 4) рост производительных сил и классовая борьба, ослабленность земледельческих обществ вследствие феодальной раздробленности (марксистские концепции); 5) необходимость пополнять экстенсивную скотоводческую экономику посредством набегов на более стабильные земледельческие общества; 6) нежелание со стороны оседлых торговать с номадами (излишки скотоводства некуда было продать); 7) личные качества предводителей степных обществ; 8) этноинтегрирующие импульсы (асабийя – по Ибн Халдуну, пассионарность – по Л.Н. Гумилеву).
В большинстве из перечисленных факторов есть свои рациональные моменты. Однако значение некоторых из них оказалось преувеличенным. Так, современные палеогеографические данные не подтверждают жесткой корреляции глобальных периодов усыхания/увлажнения степи с временами упадка/расцвета кочевых империй [8; 9]. Оказался ошибочным тезис о «классовой борьбе» у кочевников [18; 33]. Не совсем ясна роль демографии, поскольку рост поголовья скота происходил быстрее увеличения народонаселения и, как правило, раньше приводил к стравливанию травостоя и к кризису экосистемы. Скорее, в данном случае численность поголовья домашних животных и количества скотоводов подчинялась закономерности модели «хищник-жертва» Лотки-Вольтерра, согласно которой соотношение между «хищниками» и «жертвами» графически выглядит как две циклические кривые, одна из которых идет с некоторым запозданием за другой. Кочевой образ жизни, вне всякого сомнения, может способствовать развитию некоторых военных качеств. Но земледельцев было во много раз больше, они обладали экологически более комплексным хозяйством, надежными крепостями, более мощной ремесленно-металлургической базой.
Что же тогда толкало кочевников на набеги и являлось причиной создания «степных империй»? Выдающийся американский географ и антрополог О. Латтимор, сам долго проживший среди скотоводов Монголии, писал, что кочевник вполне может обойтись только продуктами его стада животных, но чистый кочевник всегда останется бедным [35, с. 522]. Номадам нужна пища земледельцев, они нуждались в изделиях ремесленников, шелке, в оружии, в изысканных украшениях для своих вождей, их жен и наложниц.
Все это можно было получать двумя способами: войной и мирной торговлей. Кочевники использовали оба способа. Когда они чувствовали свое превосходство или неуязвимость, то без раздумий садились на коней и отправлялись в набег. Но когда соседом было могущественное государство, то скотоводы предпочитали вести с ним мирную торговлю. Однако нередко правительства оседлых государств препятствовали такой торговле, так как она выходила из-под государственного контроля. И тогда кочевникам приходилось отстаивать право на торговлю вооруженным путем.
Существует несколько важных концепций периодизации отношений между китайскими династиями и имперскими конфедерациями степей Внутренней Азии. Так, японский историк Дз. Тамура выделил два больших цикла в истории Северной Евразии: (1) цикл древних империй кочевников засушливой зоны Внутренней Азии (II в. до н.э. – IX в. н.э.): хунну, сяньби, жужани, тюрки, уйгуры; (2) цикл средневековых завоевательных династий, происходивших из таежной (чжурчжэни, маньчжуры) или степной (кидани, монголы) зон (X – начало XX в.): Ляо, Цзинь, Юань, Цин. Общества первого цикла взаимодействовали с Китаем на расстоянии, государства второго – завоевывали земледельческий Юг и создавали симбиотические государственные структуры с дуальной системой управления, оригинальными формами культуры и идеологии [41].
Отчасти похожая точка зрения была сформулирована Н. Ди Козмо. На основании способа получения доходов от внешнего мира он выделил четыре этапа в истории региона: 1) период даннических империй – от хунну до жужаней (209 г. до н.э. – 551 г. н.э.); 2) период торгово-даннических империй тюрок, хазар и уйгуров (551-907 гг.), когда номады научились получать доходы от внешнего обмена; 3) период дуально-административных империй (907-1259 гг.), когда номады научились завоевывать земледельческие цивилизации (кидани, чжурчжэни, монголы до Хубилая); 4) период зрелых империй (1260-1796), которые наряду с прочими способами эксплуатации использовали методы прямого налогообложения (монголы и их западно-азиатские наследники, маньчжуры) [7].
Красивая спираль степной истории была нарисована Н. Шираиши. Он рассматривает эволюцию кочевых империй в рамках спиральной эволюции от состояния раздробленности к фазе централизации и постепенной децентрализации. При этом каждый виток от хунну до монголов характеризуется все большим расширением дуги власти, максимально расширяясь в XIII в. [26].
Возможно, одна из самых очаровательных концепций периодизации степей Внутренней Азии принадлежит перу Т. Барфилда [1]. По его мнению, можно установить синхронность процессов роста и упадка кочевых империй и аналогичных процессов в Китае. Империи кочевников являлись зеркальными двойниками китайских династий. Т. Барфилд [2] полагает, что такие империи можно называть теневыми, поскольку они возникали как бы в тени уже существующих цивилизаций и империй (с современной точки зрения этот термин удачен и в том отношении, что подчеркивает именно «теневой» характер экономики подобных паразитических структур). Кочевники не стремились к непосредственному завоеванию южного соседа, они предпочитали дистанционную эксплуатацию. Развал централизованной власти в Китае приводил к кризису степи и освобождал последних от давления как со стороны кочевников, так и со стороны китайцев. Освобожденные от внешнего прессинга народы Маньчжурии создавали свои государственные образования и захватывали земледельческие области на юге. Такая циклическая структура политических связей между народами Китая, Центральной Азии и Дальнего Востока, по мнению Т. Барфилда, повторялась трижды в течении двух тысяч лет: от хунну до жужаней, от тюрок до гибели Юань и от Мин до Синьхайской революции, которая прервала эту круговую эволюцию [29].
Данная точка зрения критиковалась рядом исследователей за серию фактических неточностей [4; 22; 43]. Действительно, только хуннско-ханьский цикл примерно совпадал, тогда как в дальнейшем же динамика взлетов – упадков китайских династий и степных империй шла в асинхронном ритме. В немалой степени это связано с тем, что Т. Барфилд, к сожалению, не учел такой важный внутренний фактор, как динамику численности элиты степной конфедерации. Впервые Ибн Халдун еще в XIV в. подметил, что династии, созданные кочевниками, живут не более трех-четырех поколений и от поколения к поколению они теряют способность к групповой консолидации (асабийя).
С этими аргументами трудно спорить. При этом историки давно обратили внимание на цикличный характер истории китайских династий (впрочем, это применимо ко всем доиндустриальным государствам). На ранней фазе в государстве развивается экономика, растет население, процветает культура. Постепенно хозяйство приходит в упадок, расцветает коррупция чиновников, множатся беспорядки и династия погибает. Природа такого цикла объясняется так называемой структурно-демографической теорией, согласно которой параллельно с экономическим ростом осуществляется увеличение численности элиты и государственного аппарата (согласно первому закону Паркинсона – для конфуцианского Китая это особенно актуально). Это приводит к тому, что производители не способны платить чрезмерные налоги. В результате династия приходит к кризису и к краху [21; 23].
Необходимо также отметить, что А.-Г. Франк попытался связать подобные ритмы с макроэкономическими трендами Кондратьева. Для доиндустриальной эпохи, по его мнению, тренд был более длинным – от 200 до 500 лет. Франк и Гиллс выделили четыре больших цикла: доклассический (1700 – 100/50 гг. до н.э.), классический (100/50 гг. до н.э. – 200-500 гг. н.э.), средневековый (200-500 -1450/1500) и современный (с XVI в.). Внутри каждого из циклов выделены кондратьевские фазы подьема (А) и спада (В). Так, например, в рамках средневекового цикла выделены два самостоятельных субцикла: А-фаза (500-750/800) – расцвет Византии, Арабского мира, Китая (Суй и Тан), Тюркского каганата; В-фаза (750/800 – 1000/1050) – упадок Каролингов, Аббасидов, Тан, гибель уйгурского каганата; А-фаза (1000/1050 – 1250/1300) – завоевания монголов и создание досовременной мир-системы по Абу-Луход; В-фаза (1250/1300 -1450/1500) – упадок Афро-Евразии, связанный с эпидемиями [32].
Иными словами, начиная с глубокой древности разные части мира взаимодействовали при посредстве самых разнообразных связей. В современной науке принято говорить о четырех типах важнейших сетей коммуникаций: сетей массовых товаров (BNG), сетей престижных товаров (PGN), политических и военных сетей (PMN), информационных сетей (IN). Самыми широкими являются сети информации и престижных товаров [25; 31]. Однако наиболее значимую роль в этих процессах играли сети обмена информацией. В истории человечества выявлены ряд непонятных совпадений, которые трудно объяснить только синхронностью исторических процессов: появление в военном деле колесниц, в результате чего номадизм стал важным фактором исторических процессов; «железная революция», следствием которой черная металлургия распространилась от Пацифики до Атлантики; «осевое время», ставшее интеллектуальным переворотом последних веков до Рождества Христова и др. [17].
С этой точки зрения роль кочевников в мировой истории выглядит принципиально по-иному. Если в классических работах по философии истории им отводилась роль уничтожителей цивилизаций (в лучшем случае «санитаров истории»), то в контексте мир-системных процессов, в течение длительного периода времени именно они являлись трансляторами информации между оседлыми цивилизациями. Одомашнивание лошади, распространение колесного транспорта способствовали убыстрению темпов распространения информации и товаров престижного потребления. Несмотря на то, что сами номады изменились не очень сильно с течением времени, они способствовали развитию торговых контактов, распространению религий и географических знаний, развитию информационных сетей и технологических обменов между различными цивилизациями [17]. И хотя далеко не всегда, кочевники были главными действующими лицами истории, они были катализаторами этих процессов.
Т. Оллсен совершенно справедливо подметил, что в этом обмене роль кочевников обычно сводится до положения простых посредников. Между тем нередко номады сами выступали инициаторами тех или иных заимствований. Культурный обмен между мусульманской Средней Азией и конфуцианским Дальним Востоком стал возможен не потому, что после создания монгольской державы возникли устойчивые и безопасные маршруты, а по той причине, что этого пожелала правящая элита степной империи. На протяжении более чем столетия кочевники выступали главными инициаторами, покровителями и трансляторами культурного обмена между цивилизациями Старого Света [28, с. 210-211].
Иными словами, номады выполняли важные посреднические функции между региональными «мир-империями». Подобно мореплавателям, они обеспечивали связь потоков товаров, финансов, технологической и культурной информации между островами оседлой экономики и урбанистической цивилизации [15]. При этом степень централизации кочевников была прямо пропорциональна величине соседней земледельческой цивилизации. А в каждой локальной региональной зоне политическая структурированность номадической полупериферии – прямо пропорциональна размерам оседло-земледельческого ядра. Кочевники Северной Африки и Передней Азии для того, чтобы торговать с оазисами или нападать на них, объединялись в племенные конфедерации или вождества. Номады восточноевропейских степей, существовавшие на окраинах античных государств, Византии и Руси, создавали «квазиимперские» государство-подобные структуры. Номады Внутренней Азии являлись частью китайской (дальневосточной) мир-системы, поэтому здесь средством адаптации кочевничества к внешнему миру стала кочевая империя.
Динамичная «биполярная» структура политических связей между земледельческими цивилизациями и окружавшими их кочевниками (варвары и Рим, скифы и государства Причерноморья, номады Центральной Азии и Китай и т.д.) циклически повторялась в истории доиндустриального мира много раз. Она началась с эпохи «осевого времени» [27], когда стали возникать могущественные земледельческие империи (Цинь в Китае, Маурьев в Индии, эллинистические государства в Малой Азии, Римская империя на Западе) и в тех регионах, где, во-первых, существовали достаточно большие пространства, благоприятные для занятия кочевым скотоводством (Причерноморье, Поволжские степи, Халха-Монголия и т.д.), и, во-вторых, номады были вынуждены иметь длительные и активные контакты с более высокоорганизованными земледельческо-городскими обществами (скифы и древневосточные и античные государства, кочевники Центральной Азии и Китай, гунны и Римская империя, арабы, хазары, турки и Византия и пр.). Реакцией на появление земледельческих мир-империй стало возникновение империй и квазиимперских политий номадов.
Во Внутренней Азии первыми биполярными элементами региональной системы были Хуннская держава (209 г. до н.э. – 48 г. н.э.) и династия Хань. Знаменитый трактат китайского историка Сыма Цяня «Ши цзи» («Исторические записки») описывает экономику хуннского общества: «В поисках воды и травы [они] переходят с места на место, и хотя них нет городов, обнесенных внутренними и наружными стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей, тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли… Мальчики умеют ездить верхом на овцах, из луков стрелять птиц и мышей; постарше стреляют лисиц и зайцев, которых затем употребляют в пищу; все возмужавшие, которые в состоянии натянуть лук, становятся конными латниками. По существующим среди них обычаям, в мирное время все следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом свое существование, а в тревожные годы каждый обучается военному делу для совершения нападений» [20, c. 34]. Китайский евнух Чжунхан Юэ, иммигрант, сделавший карьеру при втором правителе Хуннской державы, дополняет описание Сыма Цяня новыми сведениями: «По обычаям сюнну народ ест мясо домашнего скота, пьет его молоко, одевается в его кожи; скот же питается травой и пьет воду, переходя в зависимости от сезона с места на место» [20, с. 46].
Если сравнить численность населения Хуннской державы и Китая, то грозные и воинственные в обычном представлении степняки предстают лишь небольшой этнической группой. Номады имели максимально до 1,5 млн. чел. (это приблизительно соответствует численности населения одного ханьского округа), тогда как численность Ханьской империи доходила почти до 60 млн. чел. Каким же образом хуннский «Давид» смог на протяжении почти трех столетий противостоять китайскому имперскому «Голиафу»? Таких причин две: оригинальный способ организации власти в форме «кочевой империи» и не менее самобытная пограничная политика кочевников в отношении Китая.
Сыма Цянь оставил подробное описание административной системы Хуннской державы на рубеже Ш-П вв. до н.э. По его свидетельству, правитель Модэ разделил империю на три части: центр, левое и правое крылья. Крылья, в свою очередь, делились на подкрылья. Вся высшая власть была сосредоточена у шаньюя. Параллельно он управлял центром – племенами «метрополии» степной державы. Ему подчинялись 24 высших должностных лица, которые руководили крупными племенными объединениями и одновременно имели воинское звание темников (т.е. «десятитысячников»). Левым крылом командовал, как правило, старший сын шаньюя – наследник престола. Его соправителем, руководителем и главой правого крыла являлись три наиболее близких родственника правителя степной империи. Только они имели высшие титулы «князей» (ванов). «Князья» и еще шесть наиболее знатных темников считались «сильными» и имели в своем подчинении не менее 10 000 всадников. Остальные темники реально имели менее 10 000 конников [20, с. 40].
Использование китайским историком для описания административно-политической структуры хуннского общества как военных (темники, тысячники, сотники), так и традиционных (князья разных рангов, дувэи, данху и пр.) терминов дает основание предположить, что системы военной и гражданской иерархии существовали параллельно. Каждая из них имела отличные функции. Система недесятичных рангов использовалась для гражданского управления племенами. Система десятичных рангов применялась во время войны, когда большое количество воинов из разных частей степи объединялись в одну или несколько армий [30, с. 38].
Стройная система рангов, разработанная при Модэ, не сохранилась в дальнейшем. С течением времени личностные связи ослабли и постепенно были заменены федеративными, о чем, в частности, свидетельствует переход от троичного административно-территориального деления к дуальному. Оттеснялись на задний план военно-иерархические отношения, вперед выдвигалась генеалогическая иерархия между «старшими» и «младшими» по рангу племенами. Возобладало наследование власти не от отца к сыну, а так называемое «удельно-лествичное»: от брата к брату и от дяди к племяннику [14, с. 216-231].
Хунну разработали оригинальную внешнеполитическую доктрину [30, с. 45-67], которая была основана на осознании преимуществ номадами своего подвижного образа жизни, способного наносить неожиданные удары по китайской территории и столь же стремительно отступать вглубь степи. Номадам в силу их меньшей численности гораздо выгоднее было держаться от своего грозного соседа на расстоянии. Для вымогания все бóльших прибылей хунну пытались чередовать войну и набеги с периодами мирного сожительства с Китаем. Первые набеги совершались с целью получения добычи для всех членов имперской конфедерации номадов независимо от их статуса. Шаньюю требовалось заручиться поддержкой большинства племен, входивших в конфедерацию. Следовательно, каждый воин имел право на добычу в бою. После опустошительного набега, как правило, шаньюй направлял послов в Китай с предложением заключения нового договора «о мире и родстве», или же номады продолжали набеги до тех пор, пока китайцы сами не выходили с предложением заключения нового соглашения.
В эпоху классической древности окончательно сложилась система Великого Шелкового пути. Она имела значение для всех участников этого товарооборота. Римские модницы щеголяли в китайских шелках. Китайцы получили для своей армии знаменитых лошадей «с кровавым потом». Кочевники заработали на своих посреднических услугах и получили доступ к новым технологиям и оружию. Помимо этого, торговые пути способствовали распространению религиозных воззрений, в особенности, буддизма и манихейства [3, c. 187-188]. Но помимо положительных результатов, установление контактом между цивилизациями Старого Света имело и отрицательные последствия. Распространение во II–III вв. патогенов привело к эпидемическим заболеваниям, которые стали причиной резкого сокращения численности населения и упадка цивилизаций древности [37, с. 106-147].
Хуннская держава просуществовала почти два с половиной столетия. В 48 г. н.э. она разделилась на Северную и Южную конфедерации. После хунну место лидера в монгольских степях заняли сяньби (примерно 155-180 гг.), которые совершали грабительские набеги на Северный Китай несколько столетий. Но сяньбийцы не додумались до изощренного вымогательства и просто опустошали приграничные округа Китая. Поэтому конфедерация сяньби ненадолго пережила своего основателя Таньшихуая. Примерно в то же время в Хань произошло крупное восстание, которое явилось началом конца династии.
В следующие полтора столетия после гибели Ханьской империи, пока снова не сформировалась новая биполярная система международных отношений в регионе, народы Маньчжурии создали на границе с Китаем свои государства. Наиболее удачливым из них (мужунам, тоба) удалось подчинить земледельческие территории в Северном Китае. И только после этого кочевники в монгольских степях смогли воссоздать централизованное объединение – Жужаньский каганат (начало V в. – 555 г.). Длительное время они не были консолидированы. Их объединение связано с личностью Шэлуня, который в 402 г. сплотил раздробленные жужаньские вождества и племена в единую имперскую конфедерацию. Он принял титул кагана и произвел коренную реорганизацию военно-административной структуры жужаньского общества, разбив население-войско на сотни и тысячи, ввел обязательный учет количества имеющихся воинов, установил строгие правила поведения в бою и наказания за их нарушения. Каганат делился на левое и правое крылья. Правитель левого (восточного) крыла имел несколько более высокий статус. Жужаньское ханство в периоды расцвета занимало огромную территорию. Западные границы каганата доходили до реки Или и Таримской впадины, восточные – до границ киданей и Когуре, северные – до Байкала и верховьев Амура, южные – до пустыни Гоби [34].
Жужани практиковали в отношении своих южных соседей традиционную для кочевников стратегию чередования набегов и вымогания подарков в периоды мира. Однако тобасцы сами были кочевниками, они знали как бороться со степняками. Тобаская кавалерия доходила до Гоби. Оставив обозы, всадники с запасом провианта быстро пересекали пустыню и совершали стремительный рейд по незащищенным жужаньским кочевьям, приводя последних в ужас. В период между 429-470 гг. тобаские войска достаточно регулярно громили жужаньские кочевья.
В 464 г. жужаньские каганы заимствовали из Китая практику девизов правления. Они также обзавелись китайскими грамотеями для ведения дипломатической переписки с различными северокитайскими династиями. В начале VI в. жужани построили столичный город Мумочэн, обнесенный двумя рядами стен. Историки до сих пор спорят о его местонахождении. В период правления кагана Анагуя (519, 521–552 гг.) влияние китайской культуры увеличилось еще больше. Он пришел к власти в период смут и конфликтов среди правящего клана. Однако его сильная воля затормозила этот процесс на три десятилетия. В 552 г. жужаньское войско потерпело сокрушительное поражение от тюрок, а Анагуй покончил жизнь самоубийством. Это стало концом ханства. За три следующих года сменилось несколько ханов, и ни один из них не умер своей смертью. В 555 г. правитель западновэйского царства предательски выдал оставшихся несколько тысяч жужаней тюркам, и они все (кроме детей до 16 лет) были жестоко казнены. Часть жужаней бежала в Северный Китай, другая группа ушла на запад. Многие историки связывают последнюю группу с народом аваров. Авары принесли в Европу тактику конного боя и новые виды вооружения – лук, вероятно, монгольского типа, длинные сабли и стремена. Это дало им решающее преимущество перед местными жителями.
После разгрома жужаней тюрками и с образованием на юге династии Суй, а затем Тан восстановилась биполярная структура во Внутренней Азии. Это было обусловлено новым макроэкономическим ростом ведущих мир-империй того времени: в Китае -династии Тан, на Ближнем Востоке – халифата Аббасидов, и в Малой Азии – Византии. Политическая стабильность обусловила быстрое возобновление торговых маршрутов. Объем торговых операций не поддается исчислению, однако очевидно, что он намного превышал товарооборот древнего мира. Тюркские каганы (552-630 и 683-734 гг.) продолжили хуннскую политику вымогательства на расстоянии. Они вынуждали Китай посылать богатые подарки, открывать на границах рынки и т.д. Важное место в экономике кочевников играл контроль над трансконтинентальной торговлей шелком. Первый каганат тюрок стал первой настоящей евразийской империей. Он связал торговыми путями Китай, Византию и Исламский мир.
В конце 560-х годов тюрки включаются в борьбу за контроль над западным участком Шелкового пути. Тюрки имели многочисленное, сильное, хорошо обученное конное войско. Одним из главных тактических новшеств тюрок была тяжелая кавалерия, вооруженная длинными копьями. Им удалось разбить эфталитов (белых гуннов) и завязать дипломатические отношения с Византией. В качестве посланника выступил согдийский купец Маниах. Император отправил ответное посольство во главе со стратигом Зимархом в ставку к тюркскому кагану. Византийцев больше интересовал союз против персов. Постепенно продвигаясь на запад, тюрки дошли до Кавказа и Причерноморья. Это был период расцвета каганата.
Для удобства управления каганат был разделен на левое восточное (телис) и правое западное (тардуш) крыло. Правитель западного крыла имел более низкий статус. В древнетюркских рунических надписях упоминаются две параллельные системы иерархии – родоплеменная (бодун) и военно-административная (эль), основанная на десятичной системе. Первая из них использовалась в системе управления и интеграции племен, возглавлявшихся вождями племен (иркин) и вождеств (ильтебер). Вторая применялась в военное время и объединяла воинов различных клановых групп в военные отряды согласно десятичной системе. У тюрок, подобно древним хуннам, имелась развитая титулатура для обозначения предводителей и военачальников разных уровней: шад, ябгу, буюруки, тарканы, тудуны и др. Существовали названия для основных социальных групп: каган и беги (кочевая элита), эры (воины), кулы (невольники) и пр. [10, 11].
В Тюркском каганате существовала система передачи власти от брата к брату и потом старейшему из племянников (так называемая «лествица»). Следствием этого стало разделение имперской конфедерации на Восточный и Западный каганаты к началу VII в. Центр Восточного каганата находился в долине Орхона, Западного – в Семиречье. После раздела Восточный каганат просуществовал чуть менее трех десятков лет. В это время Китай снова объединился сначала под крылом династии Суй (581–618), а потом – династии Тан (618–907). В 629 г. на территории современной провинции Шаньси тюркское войско было разбито. После этого восстали токуз-огузы, а в следующем году танская армия совершила ответный поход в степь. Степняки потерпели сокрушительное поражение, каган попал в плен. Каганат распался.
Чтобы воспрепятствовать возрождению каганата, китайцы начали проводить насильственную депортацию номадов. Много тюрок было переселено к северным границам империи Тан – в Ордос и Шаньси. Там они находились под контролем пограничных чиновников. Многие из степняков были вынуждены стать под знамена танских военачальников и участвовать в походах против других стран. На полвека тюрки попали под полный контроль Танской империи. Их жизнь на новых землях была полна унижения и страданий.
Только в 679 г. было поднято восстание и в результате десятилетней ожесточенной борьбы против китайцев тюрки вновь обрели независимость. Каганом был провозглашен Кутлуг (Ильтериш-каган). Его ближайшим соратником был знаменитый Тонь-юкук, благодаря которому история тюрок была запечатлена древнетюркским руническим письмом на знаменитых стелах. Центр каганата располагался в предгорьях Хангая (Отюкенская чернь). После смерти Кутлуга в 691 г. правителем державы стал Капаган-каган. На годы его царствования пришлось время наивысшего расцвета каганата. Он совершил несколько успешных походов против китайцев, восстановил господство тюрок над киданями в степях Барги и кыргызами на Енисее. Тюркские дружины дошли даже до Семиречья, но были там остановлены арабами.
В 716 г. при подавлении восстания токуз-огузов Капаган-каган попал в засаду и погиб. Каганом стал его племянник Бильге. Во главе войска был поставлен храбрый Кюльтегин, а советы кагану давал мудрый Тоньюкук. Это дало возможность выправить ситуацию. В 718 г. тюрки разбили китайскую армию, посланную покончить с «северной угрозой». Еще два десятилетия тюрки оставались политическим центром степей восточной Евразии. Когда в 731 г. умер Кюльтегин, на его похороны собрались множество послов из разных стран от Бохая до Византии.
Беда подкралась незаметно. Степная элита практиковала полигинический брак. У каждого из ханов имелось много жен и детей. Численность потомков растет в геометрической прогрессии. В третьем-четвертом поколении наступает критическая ситуация («закон Ибн Халдуна»). Нечто подобное произошло и со Вторым Тюркским каганатом. Примерно через 60 лет после образования каганата возникло внутреннее напряжение. В 734 г. был отравлен Бильге-каган. Новый каган вскоре также умер. Фактическую власть захватила дочь Тоньюкука, выполнявшая функции регентши при малолетнем кагане. По ее наущению были убиты некоторые влиятельные претенденты на престол. Это привело к эскалации междоусобных конфликтов. В 744 г. уйгуры разгромили ослабевший каганат тюрок и стали новым гегемоном в монгольских степях.
В отличие от тюркских каганатов уйгуры почти не совершали набегов на Китай. Им достаточно было лишь продемонстрировать силу своего оружия. Номады не только вымогали ежегодные богатые «подарки», но и выпрашивали дополнительные дары по каждому удобному поводу (поминки, коронация и т.д.). Китайцы были вынуждены открывать приграничные рынки, где номады имели возможность обменивать свой скот на китайские сельскохозяйственные и ремесленные товары. Уйгуры хитрили и поставляли старых и слабых лошадей, но цену запрашивали за них очень высокую. От такой торговли китайцы терпели сплошные убытки. Фактически эта торговля, как и подарки, являлась скрытой формой платы степнякам за мир на границе. Только в 778 г. китайский император возмутился, так как лошади были особенно никудышными. Он купил всего шесть тысяч из десяти. Уйгуры сразу совершили разрушительный набег на приграничные провинции Китая, а потом стали ожидать императорского посольства. Делегация приехала очень скоро, и снова заработала привычная машина выкачивания ресурсов из китайского общества [30, с. 50-159].
Кроме того, китайцы были вынуждены нести обременительные расходы по приему многочисленных уйгурских посольств. Больше всего китайцев раздражали не финансовые затраты, а то, что номады вели себя как завоеватели. Уйгуры устраивали пьяные драки и погромы в городах, хулиганили по дороге домой и воровали китайских женщин и девушек. Во время восстания Ань-Лушаня в Китае они вызвались помочь Танской династии в борьбе с сепаратистами. Династия была в кризисе и вынуждена была согласиться. Однако эта помощь оказалась очень специфической. Участвуя в военных компаниях на территории Китая в 750-770-х гг., уйгуры нередко забывали о своих союзнических обязательствах и просто грабили мирное население, угоняли его в плен [30, с. 50-159].
Уйгуры создали на основе согдийского письма собственную руническую алфавитную письменность. Они воздвигли в монгольских степях в долине Орхона столицу каганата – громадный по меркам того времени город Карабалгасун. Город раскинулся более чем на 20 км. Существовали в каганате и другие города, укрепленные крепости. Уйгуры приняли манихейство, заимствовали другие элементы культуры среднеазиатских народов [12].
На рубеже 770-780 гг. в каганате начался династический кризис, обусловленный перепроизводством элиты. В это время резко ухудшились отношения между частью уйгурской элиты и согдийскими купцами. В результате чисток было убито много согдийцев. Как следствие резко сократился поток товаров через Карабалгасун. Это привело к потере важного экономического ресурса власти. Потрясения закончились только в 795 г., когда к власти пришел другой клан, поддерживавший манихейство.
С 20-х гг. IX в. усиливается противостояние уйгуров и енисейских кыргызов. Для защиты от своего соседа уйгуры построили целую линию защитных крепостей на территории Тувы. В военном противостоянии кыргызы одержали несколько побед. Поражения сопровождались ослаблением центральной власти, сменой принципа наследования (от брата к брату). В конфедерации снова стало слишком много потенциальных претендентов на престол. Начались новые конфликты. Все закончилось внезапным набегом кыргызского войска на столицу каганата. Город был сожжен после штурма. После этого остатки уйгурских племен осели около Великой стены и, как бандиты, без перерыва грабили приграничные китайские территории. Когда терпение китайцев истощилось, были посланы войска для их уничтожения. Другая часть уйгуров мигрировала в Турфанский оазис, где постепенно перешла к оседлому образу жизни.
Когда Уйгурский каганат был уничтожен кыргызами и чуть позже погибла империя Тан, народы Маньчжурии вновь получили шанс стать политическими лидерами в регионе. Это удалось киданям, которые создали империю Ляо (907–1125 гг.). В этот период «ядро» китайской мир-экономики с Х в. сместилось к югу. Поскольку это привело и к смещению товарных потоков, центральноазиатские кочевники и их маньчжурские соседи были вынуждены создать буферные государства на территории Северного Китая (40). Кидани подчинили несколько небольших государств, образовавшихся на обломках Танской империи. В начале Х в. кидани под предводительством Абаоцзи создали империю Ляо (907-1125), которая включала значительную часть Северо-Восточного Китая. Были покорены мелкие китайские царства, государство Бохай. После этого кидани начали войны против китайской династии Сун. С 1005 г. они заставили сунцев выплачивать ежегодно 200 тыс. кусков шелка и 100 тыс. лян серебра. После войны 1042 г. выплаты были увеличены до 200 тыс. монет и до 300 тыс. кусков шелка. Одновременно кидани вели активную экспансию на северо-восточных соседей чжур-чжэней, неоднократно вторгались в границы Коре, нейтрализовали монгольских кочевников (шивэйцев). В периоды расцвета население Ляо насчитывало 3,8 млн. чел., из которых киданей было 0,75 млн., китайцев – 2,4 млн., бохайцев – 0,45 млн., остальных -0,2 млн. [42, с. 58].
По мере расширения владений у киданей появилась потребность создания более сложного управленческого механизма. В 947 г. была создана оригинальная двойная система: «Северная администрация» – для управления киданями и другими северными народами; «Южная администрация» – для управления китайцами. Кроме центральных, региональных и местных органов власти имелись административные органы пяти столиц империи. Всего в Ляо было пять столиц, шесть областей (фу), 156 округов (чжоу), воеводств (цзюнь) и городков (чэн), 209 уездов (сянь), 52 племени (буцзу) и 60 вассальных владений (шу го). В каждой из пяти столиц был учрежден свой аппарат управления с гражданскими и военными учреждениями. В столицах имелись наместники, бывшие военачальниками соответствующих областей. Система управления столицами не была единой. В Западной столице преобладали военные чиновники, ведавшие вопросами обороны границы, а в Южной и Средней столицах в основном были чиновники по финансам и налогообложению. Восточная, Средняя и Южная столицы подчинялись непосредственно управлениям правого и левого премьер-министров [16, c. 224-248].
В эпоху Ляо высокого уровня достигло киданьское ремесло. Ляоские ремесленники плавили металлы, возводили городские стены, дворцы, храмы и роскошные императорские мавзолеи, добывали соль и уголь, ткали шелковую парчу и делали фарфоровую посуду, спускали на воду военные корабли и прокладывали дороги. Быстрому расцвету ремесел в киданьской империи способствовало использование киданями ремесленников из завоеванных ими стран – китайцев, бохайцев др. При захвате новых территорий из пленных отбирались ремесленники и направлялись в киданьские земли. Киданьская империя вела внешнюю торговлю с Китаем (Южная Тан, Сун и другие китайские государства), Си Ся и Коре. Кидани экспортировали в Китай овец и лошадей, войлок, медь, железо, драгоценные металлы. Из Китая в Ляо поступали предметы престижного потребления – шелк, фарфоровая посуда, чай, лекарства [16, c. 119-223].
К числу важнейших достижений киданей следует отнести создание ими своей письменности. В 920 г. Тулюйбу и Елюем Лубугу за девять месяцев было создано большое письмо на основе китайской графики. В 925-926 гг. младший брат Абаоцзи Дела после знакомства с уйгурским языком и письмом создал более совершенное малое киданьское письмо, знаки которого, «будучи немногочисленными, охватывали все».
О мастерстве киданьских художников можно судить по дошедшим до нас отдельным картинам и фрескам в могилах киданьской знати. Во многих из перечисленных выше аспектов культуры Ляо прослеживается влияние китайской культуры. Чем интенсивнее шли процессы аккультурации и седентеризации в киданьском обществе, тем сложнее было противостоять набегам монгольских кочевников с севера и запада. Кидани постепенно переняли от китайцев пассивную стратегию обороны. Именно тогда был сооружен так называемый северный «Вал Чингиз-хана» протяженностью около 700 км по территории северо-восточной Монголии, КНР и Забайкалья.
Во второй половине XI в. киданьская империя переживала упадок, обусловленный ростом частного землевладения и уменьшением налоговых поступлений в казну. Подобные кризисы характерны для всех китайских династий. Это время пришлось на период консолидации чжурчжэней, которые давно желали освободится от киданьского владычества. В 1114 г. чжурчжэни начали войну против киданей, а в 1125 г. династия окончательно пала. Часть киданей во главе с Елюем Даши ушла на запад в Восточный Туркестан, где они создали империю кара-киданей. Кидани вошли в состав чжурчжэнь-ской империи, а позднее в состав монгольской империи Юань. Особую известность из них получил знаменитый Елюй Чуцай, ставший ближайшим сподвижником правителей монгольской империи – Чингиз-хана и Угэдэя.
1. Барфилд Т. Мир кочевников скотоводов // Кочевая альтернатива социальной эво люции. М.: Центр цивилизационных исследований РАН, 2002. С. 59–85.
2. Барфилд Т. Теневые империи // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 3. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008. С. 14-57.
3. Бентли Дж. Межкультурные взаимодействия и периодизация Всемирной истории // Время мира, Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 171-203.
4. Вайнштейн С.И. Мир кочевников центра Азии. М.: Наука, 1991.296 с.
5. Васютин С.А. К вопросу о взаимодействии Первого Тюркского каганата и Китая в свете концепции «биполярного мира» Т. Барфилда // Вестник Новосибирского государственного университета, Серия: История, филология, Т. 10,2011, Вып. 1. С. 34-39.
6. Васютин С.А., Дашковский П.К. Социально-политическая организация кочевников Центральной Азии поздней древности и раннего средневековья (отечественная историография и современные исследования). Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2009. 400 с.
7. Ди Космо Н. Образование государства и периодизация истории Внутренней Азии // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 3. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008. С. 181– 226.
8. Динесман Л.Г. и др. История степных экосистем Монгольской Народной Республи ки. М.: Наука, 1989. 215 с.
9. Иванов И.В., Васильев И.Б. Человек, природа и почвы Рынпесков Волго- Уральского междуречья в голоцене. М.: Интеллект., 1995. 259 с.
10. Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб.: Фил. фак-т СПбГУ, 2003. 560 с.
11. Кляшторный С.Г. Памятники древнетюркской письменности и этнокультарная история Центральной Азии. СПб.: Наука, 2006. 591 с.
12. Кляшторный С.Г. Рунические памятники Уйгурского каганата и история евразийских степей. СПб.: Петербургское востоковедение, 2010. 328 с.
13. Крадин Н.Н. Кочевые общества. Владивосток: Дальнаука, 1992.240 с.
14. Крадин Н.Н. Империя Хунну. 2-е изд. М.: Логос, 2002. 312 с.
15. Крадин Н.Н. Кочевники Евразии. Алматы: Дайк-Пресс, 2007. 416 с.
16. Крадин Н.Н., Ивлиев А.Л. История киданьской империи Ляо (907-1125). М., 2014. 351с.
17. Мак-Нил У. Восхождение Запада: Исторя человеческого сообщества. Киев: Ни ка-центр; М.: Старклайт, 2004. 1964 с.
18. Марков Г.Е. Кочевники Азии. М.: Изд-во МГУ, 1976. 316с.
19. Масанов Н.Э. Кочевая цивилизация казахов (основы жизнедеятельности номадного общества). Алматы: Социнвест; М.: Горизонт, 1995. 320 с.
20. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 1. Перевод и коммент. В.С.Таскина. М., 1968. 176 с.
21. Нефедов С.А. 2008. Война и общество. Факторный анализ исторического процесса. История Востока. М.: Изд. дом «Территория будущего». 752 c.
22. Тишин В.В. Историография социальной истории Тюркского каганата VI-VIII вв.: дис .… канд. ист. наук. М., 2015. 554 л.
23. Турчин П.В. Историческая динамика. М.: УРСС, 2007. 368 c.
24. Флетчер Дж. Средневековые монголы: экологические и социальные перспективы // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 1. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2004. С. 212-253.
25. Чейз-Данн К., Холл Т. Две, три, много миросистем // Время мира, Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 424-448.
26. Шираиси Н. Этапы кочевых государств монгольских степей // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 3. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008. С. 239-251.
27. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991. 527 с.
28. Allsen T. Culture and Conquest in Mongol Eurasia. Cambridge: Cambridge University Press, 2001.264 p.
29. Barfield T.J. The Perilous Frontier: Nomadic Empires and China. 2nd ed. Cambridge etc.: Cambridge University Press, 1992. 325 p.
30. Barfield T.J. The Nomadic Alternative. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1993. 240 p.
31. Chase-Dunn Ch., Hall T. Rise and Demise: Comparing World-Systems Boulder, CO.: Westview Press, 1997. 322 p.
32. Frank A.G., Gills B. The World System: 500 or 5000 Years? London: Routledge, 1994. 343 p.
33. Khazanov, Anatoly M. Nomads and the Outside World. 2nd ed. Madison, WI: Universi ty of Wisconsin press. 1994.442 p.
34. Kradin N.N. From Tribal Confederation to Empire: the Evolution of the Rouran Society // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. Vol. 58. 2005. № 2, p. 149-169.
35. Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. New York & London: Oxford Univ. Press, 1940. 588 p.
36. Legrand, J. Mongols et Nomades: Société, Histoire, Culture. Textes, Communications, articles 1973-2011. Ulaanbaatar. 2011. 527 p.
37. McNeil W. Plagues and Peoples. N.Y.: Garden City, 1976. 365 p.
38. Salzman, Philip С Pastoralists: Equality, hierarchy, and the state. Boulder, CO: Westview. 2004. 193 p.
39. Scholz, Fred. Nomadism: A Socioecological Mode of Culture. Ulaanbaatar: Internatio nal Institute of the Study of Nomadic Civilizations, 2008. 234 p.
40. Tabak F. Ars Longa, Vita Brevis? A Geohistorical Perspective of Pax Mongolia // Re view. 1996. Vol. 19, No 1, p. 23–48.
41. Tamura J. Types of Nations in the World of North Asia // Essays of Faculty of Letters of Kyoto University, Vol. 4, p. 475-492 (in Japanese).
42. Wittfogel K.A., Feng Chia-Sheng. History of Chinese Society. Liao (907-1125). Phila delphia, 1949 (Transactions of the American Philosophical Society, new series, 36). 752 p.
43. Wright D. 1995. Wealth and War in Sino-nomadic Relations // The Tsing Hua Journal of Chinese Studies, n.s. Vol. 25, No 3, p. 295-308.
