Правовая культура в татар гос-вах

Правовая культура в татарских государствах XV-XVIII вв.: золотоордынское наследие и исламские институты

Роман Почекаев

В результате распада «степных империй», в том числе и Золотой Орды, разрушилась материальная составляющая, поддерживавшая уровень правовой культуры. Прежде всего это проявилось в том, что в тюрко-татарских государствах, наследовавших Золотой Орде, прежние элементы единой правовой системы превратились в самостоятельные правовые системы, сосуществовавшие в рамках одного государства. Одной из особенностей правового развития наследников Золотой Орды стало то, что они пошли по разному пути. Одни, образовавшиеся в регионах, издавна (еще задолго до монгольского завоевания) имевших мусульманские традиции, превратились в государства с доминирующим положением шариата – это Казанское, Крымское, Астраханское ханства. Другие, представлявшие собой преимущественно кочевые государственные образования, в большей степени стали опираться на нормы обычного права – это государство Шибанидов, Ногайская Орда, Сибирское ханство [24, с. 43]. Сосуществование вышеназванных правовых систем в тюрко-татарских государствах XV–XVIII вв. позволяет считать их полноправными наследниками государственности и права Монгольской империи и Золотой Орды и отнести к тому же уникальному типу тюрко-монгольской кочевой правовой культуры.
Сам факт того, что тюрко-татарские государства являлись политическими преемниками Золотой Орды, а также, что в большинстве их (за исключением Ногайской Орды) правили прямые потомки Чингиз-хана и золотоордынских ханов, обусловил применение в этих государствах источников, принципов и конкретных норм имперского права.
В первую очередь это было связано с сохранением самого института ханской власти, причем монополию на титул во всех тюрко-татарских государствах в течение всего рассматриваемого периода сохраняли потомки Чингиз-хана [см.: 1, с. 27]. Исключение составляли лишь правители Ногайской Орды, потомки Идегея, и сибирские Тайбугиды, однако и они в разное время возводили на трон марионеточных правителей – не случайно в русских летописных источниках неоднократно встречается, в частности, титул «ногайский хан» [см., напр.: 27]. Свою преемственность от Чингиз-хана монархи постордынских государств подчеркивали и в официальных актах. Одним из ярких свидетельств того, что «харизма» рода Чингизидов продолжала оставаться актуальным источником верховной власти, является апеллирование в ярлыках ханов XVI-XVII вв. к Тенгри – древнетюркскому божеству, которое, согласно официальной имперской идеологии, даровало власть Чингиз-хану и его потомкам. Примечательно, что даже крымские ханы середины XVII в. Мухаммед-Гирей IV и Ислам-Гирей III (которые были не только мусульманами, но, по некоторым сведениям, даже претендовали на титул халифа – повелителя всех правоверных) в своих посланиях апеллировали и к Тенгри, и к Аллаху [35, с. 80, 87, 115, 123, 135, 142; см. также: 5, с. 87-88].
Унаследовав харизму Чингиз-хана от своих прямых предшественников – золотоордынских ханов-Джучидов, монархи тюрко-татарских государств унаследовали также и их прерогативы в самых разных областях. Прежде всего это сказалось на их законодательной деятельности, которая нашла свое отражение преимущественно в издании указов – ханских ярлыков.
Впрочем, некоторые виды ярлыков исчезли вследствие их невостребованности. Например, функции ярлыков-законов, существовавших в Золотой Орде и других государствах Чингизидов XIII–XV вв., в Крымском ханстве постепенно перешли к шариатскому законодательству. Так, основу права в Крыму составляли нормы шариата, а судебные решения принимались кадиями и фиксировались в специальных книгах – ка-диаскерских саках [2; 3; 4]. Кроме того, ханы тюрко-татарских государств утратили монополию на издание ярлыков. Так, турецкий автор XVII в. Хюсейн Хезарфенн сообщает, что не только крымские ханы, но и их соправители-наследники – калга-султан и нуреддин-султан – имели право издавать ярлыки [20, с. 266]. И в самом деле, до нашего времени сохранился ряд ярлыков, выданных не только ханами, но и лицами, носившими султанский титул, – например указы Мухаммед-Гирей-султана, Адиль-Гирей-султана, Фатх-Гирей-султана и даже одной ханской дочери, Мехри-султан-хани, являющиеся тарханными и суюргальными ярлыками, т.е. жалованными грамотами [33, с. 21, 36, 43–45, 53, 55]. В.Д. Смирнов сообщает о любопытном с правовой точки зрения документе – грамоте (ярлыке?) Бахт-Гирей-султана, скрепленной печатью его отца, Бахадур-Гирей-хана [29, с. 380]! В русских архивах содержатся сведения о том, что даже ногайские бии, не являвшиеся Чингизидами по происхождению, также выдавали «ерлыки» [см.: 30, с. 523]. В 1549 г. в Казани после смерти хана Сафа Гирей состоялся курултай, на котором был принят документ, подписанный участниками (беклярибеком князем Мамаем, уланами, муллами, хафизами, князьями, сотниками и десятниками), который был направлен крымскому хану Сахиб Гирею; документ назван ярлыком, и это, по нашему мнению, свидетельствует о том, что курултай 1549 г. принял на себя функции временного верховного правительства с правом издания соответствующих актов до вступления на престол нового хана (собственно, этот документ и содержит просьбу о присылке в Казань нового монарха) [см.: 9, с. 140].
Также нельзя не упомянуть о еще одном феномене, связанном с ярлыками в татарских государствах: речь идет о фактах выдачи ярлыков самим ханам-Чингизидам и другим правителям пост-ордынских государств (юртов) иностранными монархами, которые сами потомками Чингиз-хана не являлись и, таким образом, формально не имели права издавать ярлыки. Известны как минимум шесть таких документов: ярлык турецкого султана Мехмеда II крымскому хану Менгли-Гирею 1473 г. [7], ярлык Ивана Грозного сибирскому князю Едигеру 1556 г. и три ярлыка того же Ивана Грозного ногайским мирзам 1557-1561 гг. [23, с. 242-243, 334], а также ярлык Бориса Годунова 1600 г., которым казахский султан Ураз-Мухаммед назначался правителем Касимовского ханства (отметим, что тексты двух ярлыков – Ивана Грозного 1556 г. и Бориса Годунова 1600 г. – не сохранились, факты их выдачи лишь упоминаются в источниках) [31]. Несомненно, издание указанных актов носило экстраординарный характер, отражавший особенности взаимодействия Османской империи и Московского царства с пост-ордынскими государствами Чингизидов.
Другие элементы «чингизидского» права проявлялись в тюрко-татарских государствах эпизодически и имели кратковременное действие. В качестве примера можно привести эпизод с восстановлением «тамгового налога» в Крымском ханстве в середине XVII в. Как известно, тамга (торговый налог) в Монгольской империи и Золотой Орде была одним из самых «прибыльных» государственных сборов и весьма активно применялась. Однако по мере усиления позиций мусульманского права она стала активно вытесняться, поскольку воспринималась ревнителями ислама как одно из самых негативных проявлений «чингизидского» правового наследия, враждебного шариату.
В результате к середине XVII в. тамга в Крыму была отменена. «Тамговый сбор» вновь установил в начале своего правления хан Бахадур-Гирей I (1637-1641) [29, с. 380], что вызвало большое недовольство как его собственных подданных, так и турецкого сюзерена. Вероятно, несмотря на то, что хан, вводя этот налог, преследовал исключительно цели пополнения своей казны, в глазах османских властей этот шаг был воспринят как попытка проявления независимости, возвращения к «чингизидским», имперским устремлениям – тем более, что и другие действия Бахадур-Гирея I давали основания для подобных подозрений [см. подробнее: 6, с. 242-248]. Введение этого налога вызвало и давление со стороны Османов, и волнения среди населения самого Крымского ханства, и спустя около 20 лет Ислам-Гирею III, одному из ближайших преемников Бахадур-Гирея, пришлось отменить тамговый налог [29, с. 386].
В ханствах, не испытавших столь заметного иностранного влияния, традиционная система налогов и сборов, существовавшая со времен Золотой Орды, сохранилась в большей степени. Так, в Казанском ханстве вплоть до его падения существовали традиционные золотоордынские налоги, в частности – «ясак» [36, с. 683]. Аналогичная ситуация была в Тюменском юрте и Сибирском ханстве, где фискальная система также строилась по золотоордынской схеме [12, с. 76, 85]. В Ногайской Орде право взимания тамги принадлежало не только верховным правителям, биям, но и отдельным мурзам [22, с. 55].
Претерпело значительные изменения и имперское правовое регулирование земельных правоотношений. Практически вышли из употребления формы землевладения, действовавшие в чингизидских государствах в имперский период – икта, инджу, суюргал и пр. Их упразднение было обусловлено несколькими факторами. С одной стороны, на смену имперским земельным правоотношениям, имевшим тюрко-монгольское происхождение, пришли нормы шариата, в котором институты землевладения были четко регламентированы; в результате даже тюрко-монгольская землевладельческая терминология была заменена терминологией арабского происхождения: в частности, в Крымском ханстве стали употребляться понятия «мульк», «мевкуфе» и т.д. [14, с. 56-58]. С другой стороны, в пост-ордынских государствах существенно возросла роль родоплеменной знати, которая изначально владела землями на основе инджу или суюргала, являвшихся условными держаниями – земля находилась в распоряжении владельцев, пока они несли ханскую службу. Со временем же эти роды «пустили корни» в своих владениях и превратили их (в некоторых случаях официально, в некоторых – фактически) в свои родовые наследственные уделы. В результате прежние формы землевладения превратились в постордынских государствах в передаваемые по наследству бейлики [15, с. 79-89; 26, с. 83-84; 36, с. 682-683] или же пожалования мурзам, которые сохраняли статус служилых землевладельцев вплоть до падения Крымского ханства, а также и в других тюрко-татарских государствах – например в Касимовском ханстве [15, с. 91-99; 16, с. 48-49; 26, с. 79–82]. Впрочем, порой ханы вспоминали о чингизидской правовой идеологии, согласно которой они являлись верховными собственниками и распорядителями земли в своих государствах, и пытались лишить родоплеменную аристократию даже тех владений, которые та привыкла считать наследственными. Так, например, согласно Воскресенской летописи, казанский хан Сафа Гирей в 1541 г. «у многыхъ князей ясаки поотъималъ да Крымцом подавалъ» [21, с. 295; см. также: 36, с. 683]. Однако подобные решительные действия могли позволить себе только очень властные и могущественные монархи. Те же, у кого реальной власти в руках не было, рисковали вызвать недовольство знати, лишиться трона и даже, возможно, жизни.
Как упоминалось выше, в ряде областей, которые прежде входили в состав Золотой Орды, а потом составили основу тюрко-татарских государств XV-XVIII вв., ислам существовал задолго до того, как был официально установлен в Золотой Орде в качестве официальной государственной религии ханом Узбеком. Соответственно, мусульманское право отнюдь не являлось нововведением для тюрко-татарских государств XV-XVIII вв., а напротив – представляло собой органичную часть их правовой культуры.
Среди особенностей мусульманского права (шариата) в пост-ордынских государствах, прежде всего, следует назвать его более значительную роль среди источников права по сравнению с самой Золотой Ордой. Возрастание роли шариата во многом было связано с упадком центральной власти и упадком системы имперского права, реализацию которого были в состоянии обеспечивать могущественные ханы Золотой Орды в XIV – начале XV вв. Одновременно возрастала роль мусульманского духовенства, которое уже со времен хана Узбека было интегрировано в административную структуру Джучидской державы, а по мере ослабления имперских государственно-властных институтов лишь усиливало свои позиции.
Поэтому не случайно, что уже в церемонии воцарения хана, проводившейся в традиционной форме курултая, в пост-ордынскую эпоху участвовали не только члены ханского рода, знать и военачальники, но и представители мусульманского духовенства. Помимо традиционной степной клятвы вступавший на престол монарх клялся на Коране и получал одобрение главы духовенства – такая практика имела место в Казани, Касимове и других тюрко-татарских ханствах [см., напр.: 11, с. 79, 84–85; 36, с. 676].
В дальнейшем ханы и правители постоянно советовались с сейидами и другими авторитетными представителями духовенства, которые нередко своим авторитетом скрепляли решения государей, обеспечивая эффективность их исполнения. Казанские сейиды в последние годы существования ханства часто являлись первыми советниками ханов, т.е. фактически – главами правительства ханства. В Казанском и Касимовском ханствах роль сейидов была столь велика, что они не только являлись духовными лидерами местного мусульманского населения, но и командовали войсками. Современные исследователи даже предполагают, что касимовский сейид одновременно исполнял и функции беклярибека [26, с. 71, 74–75]. В Крымском ханстве сейиды исполняли роль главных кади, т.е. верховных судей по законам шариата. В ханских грамотах и посланиях их имена зачастую ставились даже перед именами самих султанов из дома Гиреев [11, с. 23, 119-121, 127]. Также известно о судебных функциях сеидов и в Сибирском ханстве эпохи Кучума [10, с. 164; 12, с. 77].
Международные договоры пост-ордынских государств также нередко заключались с учетом догматов ислама и мнения мусульманского духовенства. Так, например, ногайские бии и мурзы XVI–XVII вв. в переговорах с московскими государями нередко апеллировали к своему мусульманскому вероисповеданию (правда, уподобляя, а не противопоставляя его христианству московских князей), а договоры с Москвой непременно скрепляли клятвой на Коране [22, с. 36; 30, с. 565]. Казанские сейиды в конце XV – середине XVI в. лично участвовали в переговорах с московскими властями и выработке условий международных договоров [11, с. 81-83]. Велика была также роль духовенства во внешней политике Крымского ханства: например, хан Мухаммед-Гирей IV в 1659 г. уведомлял царя Алексея Михайловича, что советовался со своими «учеными», которые «сказали, что договор нарушили московцы» [цит. по: 28, с. 26].
Впрочем, время от времени правители тюрко-татарских ханств пытались ограничить влияние духовенства и вступали в конфликт со своими мусульманскими советниками. Сами факты таких конфликтов свидетельствуют о значительном влиянии, которым обладало мусульманское духовенство, коль скоро его представители могли позволить себе конфронтацию с монархами. А исход таких противостояний бывал различным. Так, например, казанский хан Сафа Гирей за время своего правления даже казнил двух сейидов Казани и одного – его преемник Шах-Али [11, с. 84–87]. А крымский хан Мурад-Гирей, пытавшийся провести судебную реформу и заменить шариатский суд кади судом по обычному тюрко-монгольскому праву торе, напротив, был вынужден уступить в споре видному представителю духовенства Вани-эфенди и отказаться от своего намерения [25; 29, с. 248].
Формируя свой образ как защитников и распространителей веры, тюрко-татарские правители не только оказывали покровительство религиозным деятелям, строили богоугодные заведения и финансировали их деятельность, но и вели священные войны (газават). При этом «священной» могла быть объявлена война и против других мусульманских государств – лишь бы придворные богословы признали, что враги являются отступниками от ислама и поэтому даже более опасными врагами, чем «неверные». Так, крымские ханы и султаны, обосновывая свои попытки восстановить Улус Джучи в прежних границах, отвоевав у Московского царства Казанское и Астраханское ханства, представляли свои действия как борьбу с врагами веры – равно как и свои боевые действия против персидских кызылбашей. Вассалитет по отношению к османским султанам, являвшихся также и халифами, и выполнение их воли являлись в полной мере достаточным обоснованием для объявления любых боевых действий с врагами турков газаватом [см.: 8, с. 88, 104, 108]. Естественно, подобная политика отнюдь не была изобретением потомков Чингиз-хана и их соперников – правителей тюрко-татарских государств из других династий: ее использовали мусульманские правители, начиная с первых веков исламской эры. Принятие же ее на вооружение Чингизидами лишь свидетельствует об их понимании изменившейся обстановки и практически полной интеграции тюрко-татарских государств в Мир ислама.
Особое место в правовой культуре тюрко-татарских государств занимала судебная деятельность, которая стала прерогативой преимущественно мусульманских правоведов. Как известно, шариатские суды действовали в Золотой Орде параллельно с имперскими судами-дзаргу в качестве официальной судебной инстанции еще с 1320-х гг., т.е. с того времени, как хан Узбек объявил ислам официальной религией в подвластных ему владениях. Теперь же фактическое упразднение дзаргу привело к возрастанию роли судов кади, которые в пост-ордынских государствах не просто сосуществовали с официальными ханскими судами, а просто-напросто вытеснили их, превратившись в основную судебную инстанцию.
Так, например, известно, что в Казанском ханстве практически вся судебная деятельность осуществлялась мусульманскими богословами [см.: 34, с. 182, 185; 36, с. 689]. Косвенные сообщения источников позволяют говорить и о судебных прерогативах сеидов в Каимовском ханстве [11, с. 112].
Наиболее подробные сведения сохранились о шариатских судах в Крымском ханстве – благодаря большому количеству как нарративных источников (хроник и исторических сочинений собственно крымского и османского происхождения), так и официальных актов (ханских ярлыков и кадиаскерских тетрадей – сакков). Анализ этих источников позволяет сделать вывод о весьма широкой компетенции мусульманских судей.
Согласно кадиаскерским сакам XVII в., в ведении шариатских судей находились земельные споры, семейные (брак и развод) и наследственные дела и споры, случаи приобретения и отпуска на волю рабов (крепостные акты), вопросы опеки и попечительства, оформление вакфов [2, с. 48, 50; 4, с. 74, 75-76]. Известно, что уже с XVI в. тексты ханских ярлыков стали вписывать в кадиаскерские саки [17, с. 111–112; 33, с. 270], однако этим изменение ханских судебных и иных властных решений в связи с ростом значимости суда кади не ограничивалось. И если еще в начале XVII в. хан Саламат-Гирей I мог издавать ярлыки, в которых давал рекомендации кадиям (в т.ч. и кади-аскеру) [3, с. 68-69], то параллельно и в особенности позднее можно наблюдать обратную картину: ханские решения зависели от судей, выносивших решения на основе мусульманского права. Так, например, решение того же Саламат-Гирея об освобождении своего слуги нуждалось в официальной записи в кадиаскеровском саке; аналогичным образом прежние ханские решения по вопросам, находящимся в сфере действия шариата, сохраняли силу лишь после того, как подтверждались и фиксировались кади-аскерами [4, с. 74-75, 77; 18, с. 77].
Стоит отметить, что в тюрко-татарских государствах (в частности в Крымском ханстве) судьи шариатских судов, по-видимому, получали жалование от государства. В связи с этим не допускалось злоупотребление ими своими полномочиями в форме установления произвольной стоимости своих услуг. Так, при хане Джанибек-Гирее кадиа-скер Мустафа установил фиксированные тарифы на услуги кадиев и хакимов [5, с. 44, 54]. Таким образом, в тюрко-татарских государствах система шариатского правосудия была более упорядоченной, чем, например, в современных им среднеазиатских ханствах, где кади не получали жалования и компенсировали его отсутствие поборами с участников судебных разбирательств в виде штрафов, специальных сборов и т.п. [см.: 19, с. 102].
Земельно-правовые отношения в тюрко-татарских государствах подверглись весьма значительной трансформации по сравнению с Золотой Ордой. Выше мы уже отмечали, что виды землевладения, характерные для тюрко-монгольских имперских государственных образований, в пост-ордынских государствах оказались вытеснены традиционными мусульманскими земельно-правовыми институтами. Так, например, в Крыму выделялись ханские домены, находящиеся в частной собственности мульки, общинная собственность на землю, а также такие специфические владения, как ходжа-лыки, т.е. владения ходжей [5, с. 48; 14, с. 56]. Наконец, весьма значительное место в земельно-правовых отношениях во всех тюрко-татарских государствах занимали вакуфные владения [14, с. 55; 25, с. 76; 36, с. 681].
Не менее значительными оказались изменения в налоговом законодательстве тюрко-татарских государств. В результате монгольского завоевания в захваченных мусульманских странах к середине XIII в. был разрушен не только аппарат управления, но и налоговая система: мусульманские фискальные институты были вытеснены и заменены институтами, позаимствованными монгольскими правителями из уйгурского и китайского правового опыта [см., напр.: 32, с. 92]. Однако, по мере возвращения ислама на прежние доминирующие позиции, тюрко-татарские государи смогли найти определенные компромиссы, сохранив прежние налоги, но дав им новые названия в соответствии с их мусульманскими аналогами. Так, например, прежнему ясаку (калану), взимавшемуся в Золотой Орде, вполне соответствовал взимаемый в соответствии с шариатом харадж, а ушр, т. е. десятина, заменил соответствующий монгольский налог тагар и т.д. [ср.: 13, с. 235-236; 19, с. 90-95]. Безусловно, далеко не по каждому налогу возможны были такие компромиссы. Например, закят, взимаемый в соответствии с законами шариата, аналогов в тюрко-монгольском имперском праве не имел. Аналогичным образом противным законам шариата признавалось взимание тамги, о чем мы уже писали выше. Таким образом, и налоговая система в тюрко-татарских государствах является примером того, что мусульманское право стало в них доминирующей правовой системой, постепенно вытесняя институты как золотоордынского (имперского) права Чингизидов, так и обычного права тюрко-монгольских племен, которое также не прекращало применяться на протяжении всего времени существования татарских государств – наследников Золотой Орды.

1. Бейсембиев Т.К. Чингизово право на Востоке и политико-правовые учения в соседних регионах (на примере сарматизма в Речи Посполитой XVI–XVIII вв.) // Известия АН КазССР. Сер. общественных наук. 1991. № 4. С. 26-32.
2. Биярсланов М. Выписи из кадиаскерского сакка (книги) 1017-1022 (1608/9-1614 хр. лет.), хранящегося в архиве Таврического губернского правления хиджры // Известия Таврической ученой архивной комиссии. 1889. № 8. С. 41-51.
3. Биярсланов М. Выписи из кадиаскерского сакка (книги) 1017–1022 (1608/9–1614 хр. лет.), хранящегося в архиве Таврического губернского правления хиджры // Известия Таврической ученой архивной комиссии. 1890. № 9. С. 68–70
4. Биярсланов М. Выписи из кадиаскерского сакка (книги) 1017–1022 (1608/9–1614 хр. лет.), хранящегося в архиве Таврического губернского правления хиджры // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 10. 1890. С. 74–78.
5. Бойцова Е.Е. Ислам в Крымском ханстве. Севастополь: ЭКОСИ-Гидрофизика,
2004. 160 с.
6. Гайворонский О. Повелители двух материков. Т. II: Крымские ханы первой половины XVII столетия в борьбе за самостоятельность и единовластие. Киев; Бахчисарай: Оранта, 2009. 272 с.
7. Гузев В.Г. О ярлыке Мехмеда II // Тюркологический сборник 1971. М.: Наука, 1972. С. 227-243.
8. Документы по истории Волго-Уральского региона из древлехранилищ Турции: Сб. документов / Сост. И.А. Мустакимов. Казань: Гасыр, 2008. 464 с.
9. Исхаков Д.М. Арские князья и нукратские татары. Казань: Фэн, 2010. 224 с.

10. Исхаков Д.М. Введение в историю Сибирского ханства. Очерки. Казань: Ин-т истории АН РТ, 2006. 196 c.
11. Исхаков Д.М. Институт сейидов в Улусе Джучи и позднезолотоодынских тюрко-татарских государствах. Казань: Фэн, 2011.
12. Исхаков Д.М. Тюрко-татарские государства XV-XVI вв. Казань: Татарское книжное изд-во, 2009. 142 с.
13. Керимов Г.М. Шариат: Закон жизни мусульман. Ответы Шариата на проблемы современности. М.; СПб.: ДИЛЯ, 2007. 512 с.
14. Лашков Ф.Ф. Исторический очерк крымско-татарского землевладения // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 22. 1895. С. 35–81.
15. Лашков Ф.Ф. Исторический очерк крымско-татарского землевладения // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 23. 1895. С. 71–118.
16. Лашков Ф.Ф. Исторический очерк крымско-татарского землевладения // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 24. 1896. С. 35–71.
17. [Лашков Ф.Ф.] Сборник документов по истории крымско-татарского землевладения // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 22. 1895. С. 82–115.
18. [Лашков Ф.Ф.] Сборник документов по истории крымско-татарского землевладения // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 24. 1896. С. 72–137.
19. Лунев Ю.Ф. Государство и право узбекских ханств с XVI по XIX века. М.: АСТ, 2004. 216 с.
20. Орешкова О.Ф. Османский источник второй половины XVII в. о султанской власти и некоторых особенностях социальной структуры османского общества // Османская империя. Государственная власть и социально-политическая структура. М.: Наука, 1990. С. 228-289.
21. Полное собрание русских летописей. Т. VIII: Продолжение летописи по Воскресенскому списку. М.: Языки русской культуры, 2001. 312 с.
22. Посольская книга по связям России с Ногайской Ордой (1576 г.) / Подгот. к печати, введ. и коммент. В.В. Трепавлова. М.: ИРИ РАН, 2003. 93 с.
23. Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1551–1561 гг. / Под ред. М.А. Усманова; подгот. текста, коммент В.В. Трепавлова, Д.А. Мустафиной. Казань: Татарское книжное изд-во, 2006. 391 с.
24. Почекаев Р.Ю. Право Золотой Орды. Казань: Фэн, 2009. 260 с.
25. Почекаев Р.Ю. «Судебная реформа» крымского хана Мурад-Гирея // Тюркологический сборник 2007–2008. История и культура тюркских народов России и сопредельных стран. М.: Восточная литература, 2009. С. 320-326.
26. Рахимзянов Б.Р. Касимовское ханство (1445–1552 гг.). Очерки истории. Казань: Татарское книжное изд-во, 2009.207 с.
27. Сабитов Ж.М. Ханы Ногайской Орды // Средневековые тюрко-татарские государства. Вып. 1. Казань: Ин-т истории АН РТ, 2009. С. 138-141.
28. Сень Д.В. Казачество Дона и Северо-Западного Кавказа в отношениях с мусульманскими государствами Причерноморья (вторая половина XVII в. – начало XVIII в.). Ростов-на-Дону: И з-во Южного федерального ун-та, 2009. 280 с.
29. Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской порты до начала XVIII в. М.: Рубежи XXI, 2005. 542 с.
30. Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М.: Восточная литература, 2001. 752 с.
31. Трепавлов В.В. Царские ярлыки. Наследие монгольской государственности в Московской Руси // Вклад кочевников в развитие мировой цивилизации: Сборник материалов Международной научной конференции. Алматы, 21–23 ноября 2007 г. Алматы: Дайк-Пресс, 2008. С. 104-113.
32. Туси, Насир ад-Дин. Трактат о государственных финансах // Персидские документальные источники по социально-экономической истории Хорасана XIII–XIV вв. / Пер. С. Хатиби; отв. ред. С.Г. Агаджанов. Ашхабад: Ылым, 1986. С. 86-94.
33. Усманов М.А. Жалованные акты Джучиева Улуса XIV-XVI вв. Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1979. 317 с.
34. Усманов М.А. Этапы исламизации Джучиева улуса и мусульманское духовенство в татарских ханствах XIII–XVI веков // Духовенство и политическая жизнь на Ближнем и Среднем Востоке в период феодализма. М.: Наука, 1985. С. 177-185.
35. Фаизов С.Ф. Письма ханов Ислам-Гирея III и Мухаммед-Гирея IV к царю Алексею Михайловичу и королю Яну Казимиру. 1654-1658. М.: Гуманитарий, 2003. 168 с.
36. Худяков М.Г. Очерки по истории Казанского ханства // На стыке континентов и цивилизаций: Из опыта образования и распада империй X–XVI вв. М.: Инсан, 1996. С. 529–758.