Татары в Московском государстве
Татары в Московском государстве
Андрей Беляков
Прежде чем говорить о месте татар в Московском государстве XV-XVII веков, следует отметить, что в большинстве случаев в рассматриваемый нами период термин «татарин» скорее имел конфессиональный, а не этнический характер. К татарам причисляли практически всех мусульман. Так, в 1602 г. принца Ганса Датского, жениха царевны Ксении Годуновой, в Новгороде встречали «нововыезжие новокрещены и то-тарове крымские, и нагайские, и турские, и кизылбашские, и арипские земли» [72, с. 308]. В ряде случаев к татарам причисляли также черкесов, сартов (оседлое население Средней Азии). Исповедовавшая ислам служилая мордва также постепенно на протяжении конца XVI–XVII вв. сливалась со служилыми татарами [6, оп. 1, д. 1443; оп. 2, д. 1; 7, оп. 1, д. 471]. Таким образом, мы видим, что под названием «татары» зачастую скрывались представители целого ряда народов, к тюркским не имеющие никакого отношения. В данном случае мы будем говорить только о тюркских народах, проживавших на территории Московского государства.
В целом их всех можно разделить на пять категорий. В первую попадают татарские цари и царевичи, потомки Чингиз-хана от его старшего сына Джучи. Мы будем называть их Чингизиды, хотя вполне уместно и иное именование – Джучиды. Ко второй категории отнесены представители владетельных родов, не относящихся к Чингизидам и поэтому не имеющих прав на царский титул (ногаи, Тайбугиды), а также верхушку элевой системы Дешт-и Кипчака (Мангыты, Яшлавские (Сулешевы), Кулюко-вы). В третью попадают представители региональных элит, представленные князьями и мирзами. В четвертую, наиболее многочисленную группу, попали рядовые служилые татары (казаки в русских источниках XV-XVII в.). И, наконец, последняя, пятая категория – это тюркское зависимое население.
Чингизиды.
В настоящее время наиболее исследованной является первая группа – Чингизиды [28; 30; 31; 32; 33; 77]. Следует отметить, что стремление тех или иных государей окружать свой трон знатью из подвластных ему государств не является русским изобретением. В истории можно найти множество подобных примеров. Российская традиция, по-видимому, возникла благодаря Ордынскому влиянию. На курултаях русские князья далеко не одни создавали «массовку» из правителей подвластных хану народов [45, с. 131]. В более поздний период московские послы наблюдали подобное явления при дворе персидских шахов [62]. На данный момент нам удалось выявить 215 представителей золотого рода («алтан уруг» – еще одно наименование Чингизидов) в Московском государстве XV-XVII веков. Это выходцы из Большой Орды (4 человека), Казанского (18), Астраханского (44), Крымского (20), Сибирского (89), Казахского (7) и Ургенчского ханств (4), Шарманшанские (2) (по мнению А.В. Зайцева, они не относятся к Чингизидам [43]) и огланы (уланы русских источников) (25). Происхождение двоих не установлено. Всего у нас получилось 157 мужчин и 58 женщины. При этом выехало (попало в плен) 118 человек (95 мужчин и 23 женщины), родилось уже в России – 97 (62 мужчин и 35 женщины). Следует отметить, что из родившихся в русских землях много умерших в младенчестве или в совсем еще юном возрасте, не успевших попасть на страницы летописей и иных официальных документов.
Первоначально статус Чингизидов был изначально значительно выше любого Рюриковича. Каждый из царевичей, как коллективный сюзерен, по своему положению находился выше великого князя. Ситуация меняется, когда в Москве начали осознавать свою силу и стали стремиться к одностороннему разрыву даннических отношений со слабеющей Ордой. Москва начинает приглашать казакующих Чингизидов со своими отрядами в Москву для участия в конкретной военной операции. Получив оговоренную сумму за службу, царевич покидал пределы русских княжеств. Таким образом, в ряде случаев царевичи могли восприниматься как знатные наемники. Это поднимало авторитет великого князя Московского в собственных глазах, глазах подданных и глав сопредельных государств. Вполне возможно, что на приглашение царевичей определенное влияние оказал и польско-литовский опыт, где Чингизидов начали успешно использовать в своих целях несколько раньше [16, с. 149-153].
Процесс «приглашения» царевичей активизировался, когда ускорился распад Золотой Орды на ряд независимых государств, правящие династии которых враждовали между собой. Проигравшие в схватке за престол могли найти прибежище только в Ногайской Орде, Литве, Москве или удалиться в Среднюю Азию. Частый выбор Москвы обуславливался, в том числе, и разразившимся в степи экономическим кризисом, вызванным сменой основных торговых путей в первой половине XVI в. [46, с. 117-120]. Разумеется, это значительно поколебало статус Чингизидов. Теперь можно было говорить о неизменно высоком положении только отдельных представителей данного рода, тех, кто смог получить реальную царскую власть. Статус остальных держался только на традиции. За ними признавалось исключительное право на ханский (царский) титул в Дешт-и Кипчаке, но при этом зачастую их использовали как фиктивных правителей или же превращали царевичей в инструмент политического давления (как некий дестабилизирующий фактор) по отношению к соседям.
В Московской Руси окончательно перестали рассматривать Чингизидов как своих сюзеренов. С этого момента выезжающие царевичи превращаются в разновидность служилых князей, но с очень высоким статусом.
Остается невыясненным, когда окончательно все Калитичи стали восприниматься по своему статусу выше любого служилого Чингизида. Определенно об этом можно говорить только начиная с 1557 г. (старшинство распределения Чингизидов и Калити-чей по полкам). Хотя, возможно, это случилось раньше. Не исключено, что формированию данных представлений способствовало крещение в начале XVI в. ряда казанских царевичей и включение их в великокняжескую семью путем брака (Петр Ибрагимович Федор Долголядский) с женщинами из рода Ивана Калиты [19; 21].
Постепенно складывается внутренняя иерархия служилых Чингизидов. Первоначально она зависела от наличия или отсутствия царского титула, старшинства в роде, а также от территории, с которой царь или царевич получал доход. Наиболее престижными были города, которые также можно выстроить по иерархии (Касимов – Кашира – Звенигород – Юрьев Польский – Андреев Городок Каменный – Серпухов), следом шли дворцовые волости (Сурожик, Хотунь), ранжирование которых затруднено. Можно предположить наличие еще одного критерия, который первоначально имел большое значение и оказывал влияние на принятие решения о пожаловании городом или волостью – наличие и размеры военного отряда конкретного татарского царя или царевича. Нельзя сбрасывать со счетов и такой немаловажный фактор, как политическая целесообразность, которая могла вносить определенные коррективы в общую расстановку [28].
Опираясь на собственные представления о старшинстве, в Москве разработали иерархию служилых татарских царей и царевичей. Как мы уже отмечали, начиная с 1557/58 г., Чингизиды стали регулярно назначаться номинальными воеводами полков в действующей армии [68, с. 72; 70], что и позволяло их ранжировать. За основу взят обычный счет полков в последовательном порядке старшинства. Но в предложенную градацию встраивается только верхушка Чингизидов в России. Всех их можно разделить на несколько категорий: 1) служилые, владельцы собственных военных отрядов; 2) служилые, не имеющие собственных военных подразделений; 3) дети первых и вторых, умерших до участия в военных действиях или по каким-либо причинам не использовавшиеся на полковой службе; 4) почетные пленники; 5) находящиеся в ссылке; 6) политические «пенсионеры»; 7) огланы (уланы).
Во второй половине XVI в. статус служилых Чингизидов приблизительно сравнялся со статусом знатных выходцев из Западной Европы. Таких, например, как бывший магистр Ливонского ордена В. Фюрстенберг, юрьевский епископ Гартман, датский принц Магнус. Даже если они брались в плен, то считались не внешними врагами, а своими «служебниками», временно находящимися в «опале». К ним применялась такая модель отношений, будто они были «отъездчиками», добровольно поступившими на службу к Ивану IV. Формы их содержания также были схожими [79, с. 57-58]. Их сближало с представителями «золотого рода» то, что они в свое время обладали реальной верховной властью в своем государстве или могли претендовать на нее по праву рождения. Выезжие русско-литовские князья, а также ногайские и крымские мирзы, калмыцкие тайши и кабардинские князья по своему статусному положению стояли неизмеримо ниже. Хотя в ряде случаев их материальное содержание могло быть значительно лучше.
В «любви» к Чингизидам определенную роль сиграло представление об «истинном государе», сформированное в «Государеве родословце», по которому таковым можно считать того, к кому выезжают представители сопредельных правящих родов [65, с. 103, 572, 591, 650, 655]. Поэтому для каждого московского царя (великого князя) наибольшее значение имели именно те Чингизиды, что выехали именно на его имя. В связи с этим и интерес властей к Чингизидам не был постоянным. О них, как правило, вспоминали на переломных этапах. Чаще всего при смене великих князей (царей).
В середине XVI в. окончательно складывается система использования служилых Чингизидов для поднятия престижа православного царя. Татарские цари и царевичи присутствуют на приемах посольств иностранных держав, участвуют в военных кампаниях. Использование их в качестве номинальных полковых воевод стало наиболее ярким проявлением этого. Рельефнее всего мы видим это в полоцком походе 1563 г. [15, с. 119–154; 47]. Крестившиеся царевичи принимают участие в придворных церемониях, в ряде случаев занимают высшие государственные должности (Михаил Куйбулович, возможно стоявший одно время во главе Земской Боярской думы [71, с. 206, 215, 216, 219, 221, 224–226, 228], Симеон Бекбулатович, номинально являвшийся московским государем). Однако уровень самостоятельности представителей «золотого рода» в принятии тех или иных решений в данное время полностью сходит на нет.
Нельзя не отметить и тот факт, что именно образ татарского царя Шах-Али б. Шейх-Аулиара рассматривался автором «Казанской истории» как образ эталонного вассала. Перед читателем предстает преданнейший слуга московских правителей, герой-вассал, мудрый, прозорливый, выносливый, в гораздо большей степени соблюдающий интересы Московского государства, чем русские воеводы, льстецы и изменники, легко подкупаемые казанцами [34, с. 27-38].
Но все же к концу правления Ивана IV представители «золотого рода» уже исчерпали свой функциональный ресурс и несколько тяготили царя. Как следствие – «ликвидация» «Касимовского царства» и, возможно, сворачивание практики пожалования городами. Теперь за них выдают только представительниц знатных московских фамилий. Исключением является брак Симеона Бекбулатовича. Но в данном случае царь выдал за своего свойственника свою же свойственницу.
В XVII в. происходит дальнейшее развитие статуса Чингизидов. Хотя они генетически связаны с событиями XVI в. Так, на взаимоотношения Михаила Федоровича и Чингизидов, возможно, продолжали оказывать определенное влияние их родственные связи. Ведь он находился в дальнем свойстве с касимовским царевичем Арсланом б. Али. Через Ивана Грозного они являлись троюродными братьями. Сыну Арслана царевичу Сеит-Бурхану неоднократно предлагали принять православие, обещая за это дочь царя Михаила в жены [81, с. 106], но этому не суждено было сбыться. Но произошло другое знаковое событие, которое достаточно трудно объяснить: родная тетка и мамка царя, Ирина Никитична Годунова завещала царевичу свою вотчину в Московском уезде.
Нужно отметить, что в XVII в. положение служилых Чингизидов и ногайских мирз, потомков Идегея, еще больше сближается. Их имена с указанием поденного корма, поместного и годового денежного оклада, а также с дачами по случаю принятия православия постоянно встречаются в одних и тех же справках Посольского приказа. При этом если максимальные размеры поместных и денежных окладов у царей и царевичей были выше, чем у мирз (2000 четей и 200 рублей, против 1300 четей и 200 рублей), то дачи за крещение и поденный корм некоторые знатные ногайцы получали более существенные. С принятием православия и первые, и вторые зачислялись в список крещеных иноземцев и получали княжеское достоинство. Но вчерашние мирзы имели серьезное преимущество. Ведь смена веры открывала для них возможность сделать значительную, в первую очередь придворную карьеру. Некоторые из них со временем получали боярство и становились обладателями крупнейших земельных владений -здесь следует упомянуть князей Урусовых и Юсуповых. Царевичам же не нужно было ни за что бороться, они получали высокое социальное и материальное положение благодаря своему происхождению. Однако в скором будущем это сыграет с ними злую шутку. Когда при Петре I они наконец сольются в единое целое с остальным дворянством, то не смогут по-настоящему бороться за свое благополучие; единственное, на что у них хватало энергии, так это на заключение браков с родственниками жен московских царей. Но данные браки могли как помочь им укрепить свои позиции при дворе, так и низвергнуть их с высоты своего положения в случае неправильного выбора. Именно это и произошло в 1718 г., когда сибирский царевич Василий Алексеевич оказался замешанным в деле царевича Алексея Петровича, сына Петра I, и серьезно поплатился за это [51, с. 80; 52, с. 70-71].
По своему статусу Чингизиды-мусульмане продолжают сливаться со служилыми иноземцами западноевропейского происхождения. И у тех, и у других мы видим одинаковый правовой статус, одни и те же формы материального содержания, идентичные поощрения за выезд и смену веры. Но имеются и отличия. В первую очередь это некоторые специфические формы пожалования Чингизидам, вызванные большей степенью их экономической зависимости от московского государя, а также статусом служилых царевичей. Но, несмотря на неизмеримо более высокое положение представителей «золотого рода» по отношению к служилым иноземцам, последние подчас получали значительно более высокое материальное содержание. Можно предположить, что здесь в расчет бралась экономическая и иная целесообразность [60].
Г.К. Котошихин писал: «Да в царском же чину царевичи сибирские, касимовские, крещены в християнскую веру. Честию они бояр выше; а в думе ни в какой не бывают и не сидят, потому что государства их и они сами учинилися в подданстве после воен-ского времени, недавне, да и не обычай тому есть; так же и опасение имеют от них всякое. А служба их такова: как на празники идет царь к церкве, и они его ведут под руки, да на всякой день бывают перед царем на поклонении. И даны им поместья и вотчины немалые, так же поженились на боярских дочерех, а имали их за себя с великими пожитками и с поместьями и с вотчинами; а за которым поместья мало, и ему в прибавку идет царский корм денежной, помесечно» [49, с. 27].
В целом это соответствует истине. Чингизиды «честию» действительно стояли выше любого представителя московской знати. Летом 1679 г. зафиксирован единственный случай местничества с участием царевичей. Боярин князь Михаил Алексеевич Голицын неудачно местничал с сибирским царевичем Григорием Алексеевичем. Тогда князь отказался участвовать в крестном ходе из-за сибирского царевича, и был найден в кирпичных сараях на берегу Москвы-реки спрятавшимся «меж кирпичю». По мнению исследователей, данное дело стало «последней каплей», предрешившей отмену института местничества [82, №1687, с. 207; 83, с. 188].
Надо сказать, что в царствование Алексея Михайловича в положении служилых Чингизидов наступил определенный ренессанс. К данному времени военное значение их дворов полностью сошло на нет. В этом плане они заняли положение, идентичное русскому дворянству. Во второй половине века они, в ряде случаев, не давали даточных людей со своих поместий. В определенный момент их содержание потеряло какой-либо смысл. Они все проживали в Касимове или Ярославле и почти не появлялись в столице. Но здесь произошла очередная метаморфоза. Московский царь стремился возродить традиции прошлого, в первую очередь времен Ивана Грозного, так как он их понимал или же мог представить по специально подготовленным для него выпискам из летописей, разрядных и посольских книг. Но полностью воссоздать ситуацию вековой давности было невозможно. К тому же у Алексея Михайловича имелся свой взгляд на данную проблему. Поэтому приняли решение подтолкнуть всех наличных царевичей-мусульман к смене веры. К тому же это должно было показать всем мусульманам серьезность экспансии идей православия на территории России.
После этого они стали завсегдатаями дворцовых дипломатических, религиозных и придворных церемоний. Помимо этого, Чингизидов вновь стали назначать номинальными полковыми воеводами. Однако это была всего лишь имитация прошлого, которая никого не могла обмануть [55, с. 129]. Но Алексей Михайлович, скорее всего, не обращал на это внимания. Для него было важно ощущение себя царем царей, подлинным наследником Константина Великого и Соломона, единственным истинным правителем единственного истинно христианского государства, в чьи руки Господь отдал судьбы неверных народов. Таким образом, можно говорить о том, что религиозный аспект занимал во всей этой истории далеко не последнее место. Именно тогда складывается практика использования Чингизидов, описанная Г.К. Котошихиным [49, с. 27]. Данное сообщение достаточно точно рисует их положение, ведь автор был подьячим Посольского приказа, в котором ведались Чингизиды.
Дворцовые разряды содержат значительное количество упоминаний о крещеных татарских царевичах [38; 39; 40; 41; 42]. Они поистине стали обязательным антуражем для практически ежедневных дворцовых церемоний. Достаточно регулярно они участвовали и в приемах иностранных послов. Но в большей или меньшей степени мы видим это и в предшествующие эпохи. А вот их участие в церемонии венчания на царство, скорее всего, было изобретением второй половины XVII в.
Отмена местничества в 1682 г. не оказала какого-либо заметного влияния на положение царевичей: они по-прежнему продолжали выполнять свои придворные функции. Известен только один случай, когда Чингизид ставился во главе крупного ведомства. Касимовскому царевичу Ивану Васильевичу было поручено с 1705 по март 1713 г. возглавить Рудокопный приказ (он же Рудокопная канцелярия) [61, с. 100–101]. Все изменилось после дела царевича Алексея. В нем оказался замешан сибирский царевич Василий Алексеевич. После пытки в 1718 г. его сослали в Архангельск, где он вскоре и умер. Поместья и вотчины царевича были отписаны в казну. В этом же году его детям было велено именоваться князьями, а не царевичами. Единственный внук касимовского царевича Василия Араслановича, Василий Иванович, умер бездетным, до конца своих дней сохранив право на титул [33; 52, с. 74-75]. С этого момента Чингизиды полностью слились с остальным российским дворянством. Путь, продолжавшийся 300 лет, завершился.
Владетельные роды, не относящиеся к Чингизидам, и верхушка элевой системы.
Говоря о второй группе татарской знати, мы должны отметить, что в выявлении их особенностей проживания а Московском царстве сделано значительно меньше [76]. Однако и здесь мы можем подвести определенные итоги. Как и в случае с Чингизидами фиксируются две основные формы материального существования – выделение обширных поместий из дворцовых волостей или же пожалование поденным кормом. При крещении они жаловались наследственным княжеским достоинством, что наряду с остатками прежнего имени (отчество или же родовое прозвище) является главным маркирующим признаком. Достаточно часто, в особенности на раннем этапе, подобные новокрещенные упоминаются как полковые воеводы. Но эта категория знати требует дальнейшего исследования по группам, где главным критерием является место выезда.
Ногаи. Представители сильно разросшегося рода Идегея регулярно фиксируются в русской документации с середины XVI в. Одни приезжали в русские земли на непродолжительное время для участия в конкретных военных акциях. Другие выезжали насовсем. В первую очередь нас интересует вторая категория.
Сразу же следует отметить тот факт, что ногаи всегда значительно уступали по своему положению как Чингизидам, так и выходцам из Крыма и Сибири (в том числе и выходцам ногайского происхождения). Возможно, главная причина этого кроется в слишком большом количестве представителей рода. Хотя и здесь имеются свои исключения. Наиболее яркое из них – романовские мирзы.
В результате поражения в борьбе за власть в Ногайской Орде 24 октября 1564 г. вместе с послом Михаилом Колупаевым в Москву приехали мирзы Ибрагим и Эль, дети бия Юсуфа б. Муссы. Между октябрем 1564 и июлем 1565 гг. их испоместили в Романовском уезде. В результате ссоры с опричником Романом Пивовым Ибрагим в 1570 г. бежит в Польшу, потом в Крым, а затем оказывается в Малой Ногайской Орде. В это же время или чуть раньше в Россию выехали братья Айдар и Али, дети мирзы Кутума б. Шейх-Мухаммеда. Их также испоместили под Романовым [76, с. 333-334, 342-345]. Помимо поместий ногайские мирзы получали фиксированное денежное жалование из романовских доходов, в 1584 г. оно составляло 380 р., а также 500 р. на содержание татарского отряда в 225 человек [13, № 307, с. 298-299.]. Позднее оно несколько увеличилось [57]. Ногаи изначально ведались в Посольском приказе, в том числе и судом. Судебный иммунитет у романовских мирз, скорее всего, отсутствовал изначально. В 1616–1617 гг. из ведения романовских мирз изъяли их служилых татар. В 1621 г. этот военный отряд оказался восстановлен, но у мирз Юсуповых и Кучумовых отняли доходы с посада г. Романова и передали в Посольский приказ [73, с. 89-90]. По-видимому, речь шла не об изъятии доходов, а о степени участия мирз в их сборе. После этого начался постепенный упадок романовских татар, мирзы стали отказываться от поместий и переходить на кормовое содержание. Юсуповы стали делать придворную карьеру, а Кучумовы к концу XVII в. сошли с исторической сцены [36; 37]. Что касается рядовых татар, то они постепенно начинают принимать крещение [3, оп. 1, 1668 г., д. 22, ч. 1].
Наиболее высокого положения в Москве XVI в. удалось добиться князьям Шейдяковым. В настоящее время мы не знаем точного времени и обстоятельств их выезда и крещения. Однако с 1571 по 1580 гг. кн. Петр Тутаевич Шейдяков, участник практически всех походов в Ливонской войне, возглавлял Большой и Передовой полки. Несколько лет упоминается как псковский наместник [66, с. 240, 251, 277, 306 и др.]. Вслед за Н.М. Карамзиным, В.В. Трепавлов пишет о том, что кн. Петр входил в походную думу Ивана Грозного [76, с. 328]. Однако это, скорее всего, не так. Шейдяковы в этот период отмечены как служилые князья. Василия Шейдякова В.В. Трепавлов предположительно отождествляет с Дурс (Турсун?)-Мухаммедом б. Саид-Ахмедом, который приехал в 1564 г. проситься на государеву службу. Афанасий регулярно упоминается с 1574 по 1598 гг. как полковой воевода, а в 1577–1580 гг. – как наместник г. Юрьева-Ливонского [76, с. 329]. Предположительно ногайским выходцем является и кн. Келмамаев Иван Келмаевич, упоминается среди опричников с 1571 г. Супруг одной из дочерей Малюты Скуратова. Умер 15 июля 1573 г. [48, с. 44-45]. Его отцом или же дедом, скорее всего, являлся Кель-Мухаммед б. Алчигар б. Муса. В XVII в. карьеру удалось сделать князьям Урусовым, выбившимся в думу и ставшими боярами и царскими свойственниками. При этом непременно условием карьеры было принятие православия. Но, по-видимому, одного крещения было недостаточно, большое значение имели правильная матримониальная политика и личные качества.
Тайбугиды. Нам известен только один пример. Это пленение и вывоз в Россию Сеид-Ахмеда (Сейдяк, Сеитяк) б. Бекбулата [31, с. 386-399; 56, с. 466-467], сибирского князя из рода Тайбугитов, соперника Кучума за главенство над Сибирью. На новом месте он занял положение близкое Чингизидам. Был испомещен в Новгородском уезде. Назначается полковым воеводой [69, с. 932]. Ему предоставляются обширные поместья. Но мужского потомства он не оставил, и род пресекся.
Крымские мирзы.
На рубеже XV–XVI вв. в Москве проживал со своим военным отрядом шурин крымского хана и касимовского царя Нур-Даулета, Сивиндюк мирза князь Мадыков (Юмадыков) сын [12, с. 156, 170, 191]. Показательно, что после возвращения своей сестры, царицы Куратаи, в Крым, он остался в России. Нам известно, что в 1514 г. он попал в литовкий плен в битве под Орше. Умер в плену (Торки) в 1538 г. Его происхождение на данный момент не установлено.
Канбар Мамалаев выехал в Россию в самом начале XVI в. Мы видим его впервые в июле 1507 г. в передовом полку в литовском походе. В сентябре 1507 г. Канбар мирза упоминается в передовом полку в походе на «литовские места» с царевичем Шейх-Аулиаром б. Бахтияром [66, с. 38]. В последующем в России известны его сын Магмет (Ак-Мухаммед) и внук Уразлы (Ураз-Али), принявший православие и ставший кн. Иваном Канбаровым (Камбаровым). Они также занимали видное положение в Московском государстве. Кн. Иван Магметев сын Канбаров, умерший по дороге в Польшу во время посольства 1570 г. и, повидимому, не оставил наследников [66, с. 209, 211, 220, 221, 226, 229, 231; 59, с. 94; 35, с. 266-267.]. В.В. Трепавлов предполагает следующую их родословную: Ураз-Али б. Ак-Мухаммед б. Канбар б. Мамай б. Мансур б. Эдиге. [76, с. 323-324].
Самыми заметными среди всех крымских мирз в России следует признать представителей рода Яшлавских (князья Сулешевы), одной из многочисленных ветвей эля Кипчак. Сулешевы на протяжении XVI-XVII в. являлись одним из наиболее влиятельных крымских родов и постоянными русскими амиятами (доверенные лица среди крымской знати по связям с Москвой). Во время крымского династического кризиса 1584-1588 гг. один из представителей рода, мирза Янша (Янша-паша) оказался в Москве. В Крыму начался очередной династический кризис и мирза, посол в России, решил не рисковать свой жизнью, оставшись на новой родине. Его родословная выглядит следующим образом: Янша-паша – Сулеш (Сулейман-ишан) – Магмедша (Мухаммед-ишан). Осенью 1591 г. мирзу послали в Новгород для участия в шведской компании. Замечателен тот факт, что его имя стоит сразу же за служилыми царевичами. Как и им Янше полагался пристав [66, с. 460]. Известны два его сына Юрий и Василий.
Юрий Яншеевич Сулешов, по-видимому, крестился еще в XVI в. Тогда же его женой стала кабардинская княжна Мария Мамстрюковна Черкасская. После принятия православия вчерашний мирза стал князем и, судя по всему, получил чин стольника. Однако первое упоминание о его службах относится только к январю 1605 г. [75]. В Смуту князь вначале поддерживал Василия Шуйского, затем входил в состав I и II ополчений, принимал непосредственное участие в ликвидации последствий Смутного времени. Его происхождение, родственные связи и факт принятия православия позволили ему сделать успешную карьеру и удачно местничать с представителями московского боярства [82, № 995, 996, 1117, 1140-1142, 1326]. В феврале 1615 г. Ю.Я. Сулешов был пожалован из чашников в бояре. В 1618/19-1622/23, 1625/26, 1627/28-1629/30 гг. он возглавлял Сыскной; в 1627/28-1629/30, 1632/33-16335/36 гг. – Разбойный; в 1632/33–1633/34 гг. – Сбора даточных людей приказы. В 1623–1625 гг. выполнял обязанности Тобольского воеводы. Неоднократно становился участником многочисленных дворцовых церемоний. Так, в 1634 г. во время поставления патриарха Ио-сафа Сулешов «водил осляти» под новопоставленным владыкой [75].
Василий Яншеевич Сулешов принял православие уже в правление Михаила Романова. До этого он, по-видимому, носил имя Маметша (Мухаммед-ишан), как и его прадед. После этого он стал князем и комнатным стольников. В 1625/26 г. он становится кравчим. С этого момента мы видим Василия, в отличие от брата, имевшего богатый военный и административный опыт, исключительно на придворных должностях. От брака с дочерью Ивана Федоровича Басманова, Фетиньей, у Василия Сулешова известно двое сыновей, Иван и Илья Васильевичи, умершие в младенчестве, – на этом род пресекся [75].
Другим знатным татарским выходцем, попавшим в Россию в 1585 г., стал представитель еще одного влиятельного крымского рода – Кулюковых – Пашай мирза Куликов. В России известен его сын Аблай мирза, рожденный от дочери астраханского служилого царевича Абдулы б. Ак-Кобека. В 1619/20 г. Аблай добровольно принял крещение. Теперь он стал стольником, князем Борисом Пашаевичем (Пашаймурзин) Куликовым [1, оп. 1, 1619 г., д. 4, 7; 1621 г., д. 12; 2, оп. 1, 1622 г., д. 1, л. 92]. О его жизни нам почти ничего не известно. Помимо сведений о браке князя и размере его земельных владений в Дворцовых разрядах, он встречается только один раз. 17 мая 1624 г. он участвует в приеме послов кизылбашского (персидского) шаха Аббаса Русан-бека (Урусан-бек) с товарищами. Находился среди государевых стольников в «белом» платье в малой Золотой палате. Позднее, на пиру, данном в честь послов в Грановитой палате, князь подавал еду на царский стол [21; 38, с. 685, 691.]. Это дает нам право предположить, что если бы не ранняя смерть, то Бориса Куликова ждала бы приблизительно такая же карьера, как и братьев Сулешовых.
Скорее всего, это далеко не все крымские выходцы. В разрядных книгах отмечены еще два загадочных князя: Мавкин Михаил Умар [66, с. 91, 97, 98, 102, 105, 115, 116] и Теукечев Иван Мовкошевич [66, с. 176, 193]. Однако здесь требуются дополнительные исследования. Они могут оказаться и представителями региональной (казанской) знати.
Региональная знать. В настоящее время мы можем говорить о русской региональной татарской знати на территории Восточной Мещеры, а также завоеванных Казанском, Астраханском и Сибирском ханств. По данной проблеме к настоящему времени накоплен определенный материал. Обобщая его, мы можем однозначно утверждать, что Москва долгое время прагматично подходила к вопросу о положении неправославного населения, проживавшего на присоединенных/завоеванных территориях, если оно было лояльно новым властям. При таком развитии событий местные элиты могли на длительное время сохранять свои привилегии, в том числе и в управлении коренным населением [29; 58; 78]. В противном случае региональная элита либо физически устранялась, или же насильственно вывозилась в отдаленные регионы государства. Часто в роли подобных территорией выступали Новгородские земли.
При крещении в XVI в. данная категория татар получала княжеское достоинство и включалась в состав государева двора. Так, в списке опричников Ивана Грозного 1573 г. отмечен «князь Иван Сеитов Городетцкого» со значительным окладом в 200 рублей [74, с. 55]. По-видимому – из рода касимовских сеидов Шакуловых.
В Списке опричников Ивана Грозного можно найти и иные «татарские» имена: кн. Иван Аликеев, кн. Иван Янчюрин [74, с. 56]. Об их происхождении на данный момент абсолютно ничего неизвестно. Кн. Иван Тевекелевич (Тевкелевич, Тевкелев) известен с 1558/59 по 1574 гг. и имел назначения вплоть до первого воеводы Передового полка. Имеются упоминания, что он получил чин оружничего. Впоследствии попал в опалу и был казнен [48, с. 80]. Это, вполне возможно, сын казанского кн. Тевекеля Муртаза-мирза или же его внук, взятые в плен в 1545 г. [64, с. 146].
Со временем данный список может быть значительно расширен. Но исследований по данному направлению по настоящее время не проводилось.
На данный момент наиболее исследованной является региональная элита Мещеры XVI-XVII в. [9; 10; 23; 24; 25; 29] Однако мы вынуждены подробнее рассмотреть их в следующем разделе.
Служилые татары (казаки).
Говоря об институте служилых татарах в Русском государстве XV-XVII веков, мы должны признать, что нам по-прежнему мало что о нем известно. Так, мы более чем приблизительно можем говорить об их численности [27; 17]. Несколько определеннее можно говорить о кампаниях, в которых они принимали самое активное участие, а также о том, как их они использовались на поле боя [25, с. 160-195; 28, с. 165-258]. Что касается их внутренней организации, то исследований на данную тему практически не проводилось.
В рассматриваемый нами период служилые татары фиксируются практически во всех уездах европейской России, где имелось поместное землевладение. Другой вопрос, что по абсолютным показателям присутствие данной группы служилых людей в каждом регионе сильно разнилось. Наибольшее их количество фиксируется в Мещере (Касимовский, Шацкий, Кадомский, Темниковский, Алаторский, Арзамасский и некоторые иные уезды). Значительно количество татар проживало в Романовском, Ярославском, Новгородском уездах. Имелись они в Казанском и Свияжском уездах. Однако из-за гибели архивов их подсчеты более чем затруднительны. На настоящий момент наиболее информативными для нас являются сведения по Мещере, Романову и отчасти Новгороду. Мы оставляем в стороне организацию служилых татар Западной Сибири. Здесь имелись свои региональные особенности, объясняемые, в том числе, и относительно поздним появлением этого института в Сибири, когда в Европейской России уже наметился кризис мусульманской конницы [78].
Всех служилых татар в России можно условно разделить на несколько групп. В первую очередь это военные отряды знатных татарских выходцев. Речь идет о служилых Чингизидах [28, с. 165–258], ногайских мирзах, проживавших в Романове [36; 57; 76], а также некоторых иных мусульманах, вокруг которых сформировались относительно крупные военные отряды, состоящие, как правило, из соплеменников. В настоящее время мы, по-видимому, можем говорить о сибирском князе Сеитяке (Сеит-Ахмед б. Бекбулат) [26, с. 32] икрымском (?) выходце Сивиндюке мирза Мадыкове (Юмадыкове) (шурин крымского и касимовского хана Нур-Даулета) [12]. Скорее всего, в XVI в. имелись и иные отряды. Но в настоящее время мы не можем их вычленить из общей массы служилых татар. Ко второй группе относятся татары, проживавшие на территориях, присоединенных к Москве (Мещера, Казань, Астрахань, Сибирь). Третью группу составляли татары, испомещенные относительно небольшими анклавами на коренных русских территориях [8; 72].
С первой категорией на настоящий момент менее всего вопросов. Первоначально подобные отряды пользовались полной автономией. Однако при них находились приставы великого князя. Впервые они фиксируются в 1477 г. [66, с. 19; 67, с. 23]. А.Л. Хорошкевич относит появление института приставов только к 1533 г. [80, с. 306]. Д.М. Исхаков передвигает эту дату еще дальше, к 1555 г. [44, с. 197]. Их функции на настоящий момент не совсем понятны. Логично предположить, что они осуществляли общий надзор, отвечали за координацию действий с великокняжеской ратью, а также являлись своеобразными посредниками в общении татар с русским населением. В начале XVI в. степень автономности понижается. Постепенно они включаются в состав того или иного полка, хотя и не окончательно [30, с. 36-37; 66, с. 36-37; 67, с. 87, 90-91]. В августе 1508 г. у татар впервые фиксируются русские головы – представители младшего командного звена из городовых детей боярских [50, с. 214]. К середине XVI в. отрабатывается практика назначения Чингизидов номинальными воеводами в действующую армию. С этого момента отряд того или иного татарского царя или царевича зачислялся в тот полк, которым он «командовал». При этом система приставов и голов сохранялась. Данные изменения, скорее всего, не были связаны исключительно с необходимостью встроить служилых татар в русскую армию, а отображали эволюцию вооруженных сил Московского государства, в ходе которой происходило постепенное изживание прежних, удельных ее форм.
Изначально все татарские отряды делятся на две составные части по принципу происхождения – на мирз и казаков. Мирзы являлись потомками родовой знати; казаки – представители рядовых татар. Сразу следует отметить, что подобное деление маркировало исключительно происхождение того или иного человека, а не его военную пригодность или же имущественное положение. В последнем вопросе все было несколько сложнее. Но данная проблема выходит за рамки данной работы.
Подобная система сохранилась до рубежа XVI-XVII вв. К этому моменту отряды Чингизидов мельчают. В их состав начинают попадать русские люди. С этого момента мы вправе говорить о предоставлении ими даточных людей со своих поместий, однако имеющиеся в нашем распоряжении данные позволяют предположить, что все было несколько сложнее, и о даточных людях у Чингизидов следует говорить уже в конце XV в. [22] Татарские цари и царевичи перестают назначаться номинальными полковыми воеводами, а порой и участвовать в самих походах. В это же время начинает испытывать определенные трудности и институт романовских мирз. Об этом мы уже писали выше.
Что касается территорий с преобладающим татарским населением в разное время вошедших в состав Московского государства, то здесь главным фактором являлась степень лояльности местного населения столичным властям. В случае мирного или же относительно мирного перехода под власть нового сюзерена служилые татары, и в первую очередь их формальные лидеры, как мы уже говорили, на долгое время сохраняли свои прежние привилегии [58; 78]. Оказывало это определенное влияние и на их внутреннюю организацию. На настоящий момент наиболее исследованной является группа служилых татар Темниковского уезда. Во главе татар уезда стояли князья Еникеевы. Проживавшие в регионе мирзы в своем большинстве являлись дальними родственниками Еникеевых. Отдельные мирзы, жаловавшиеся доходами с мордовских беляков (податные единицы и, по-видимому, основная родоплеменная единица, схожая с башкирскими племенами/родами, территория расселения которых, как правило, совпадала с более поздними волостями), становились «личными» князьями. В данном случае князь это не титул, а должность близкая по статусу волостелям, но только имеющая пожизненный характер с правом передачи ее после смерти старшему в роде [29].
О статусе Еникеевых в регионе нам известно из книги полоцкого похода 1563 г.: «Темниковские люди Еникей князь с товарыщи и с их людми» [47, л. 27 об. с. 40]. Таким образом, мы видим очень интересную ситуацию. Князь Еникей признается безусловным лидером темниковских татар. Но при этом другие мирзы содержат свои собственные военные отряды, напрямую не подчиненные Еникею. Данная модель еще более усложняется из-за мордвы. Мордва время от времени выставляла для участия в войнах из своей среды даточных людей. Однако некоторые представители этноса становились профессиональными воинами (служилая мордва), за что их пашня переводилась в поместья и освобождалась от государственных податей. Благодаря этому их часто называли тарханами. Они отправлялись на службу вместе с татарами, и достаточно быстро сливались с ними в единое целое под названием служилые татары [7, оп. 1, кн. 471; 63].
Отсутствие подобной формулы по отношению к служилым татарам иных уездов вовсе не означает, что там не прослеживается подобная их организация. По крайней мере, у кадомских татар их боевые холопы отмечены еще вначале XVII в. По царскому указу они были «роспущены на волю» [4, оп. 9, №1084, столбец 1, л. 4, 76]. Можно предположить, что появление упоминаемого указа было обусловлено заботой о служилых татарах. Постоянное дробление поместий между всеми наследниками привело к тому, что подавляющее число мирз с трудом могли содержать на свой счет боевых холопов. Мы вправе сделать предположение о том, что данный указ распространялся на все регионы России. Мы уже говорили, что в это же время (около 1617 г.) из под управления романовских мирз вывели их татар. По этому же документу мы отчасти можем судить и о возможной численности подобных отрядов (норме по выставлению боевых холопов). С 164 чети с 13 крестьянами и 9 бобылями можно было выставить служилого человека на коне в саадаке, и еще одного человека на коне с саадаком [4, оп. 9, №1084, столбец 1, л. 4]. Однако с поместья в 30 чети с двумя крестьянами и бобылем выставлялся один служилый человек на коне в саадаке [4, оп. 9, №1084, столбец 1, л. 5]. А вот особенностью глав рода Еникеевых за активное участие в событиях Смутного времени [18; 10] было то, что они «по государеву указу ходит на службу по особным грамотам со своим двором, а не з городом вместе, и бывает у воевод в полку» [4, оп. 9, № 184, столбец 5, л. 139].
Но нам все же следует вернуться в XVI в. Мы можем утверждать, что на протяжении всего XVI и, по крайней мере, в начале XVII в. главы рода Еникеевых являлись своеобразными наследственными и бессменными «вторыми» воеводами в городе и уезде. О первом или втором воеводском месте можно спорить. Однако очевидно, что человек, назначаемый из Москвы, осуществлял общий контроль, ему же подчинялось местное православное население. Татар и, в той или иной степени, мордву, безусловно, ведали Еникеевы. У последних было одно важное преимущество над присылаемыми воеводами: они постоянно проживали в регионе и поэтому лучше разбирались во всех местных вопросах [29, c. 66]. Следует подчеркнуть, что составляющие материального содержания Еникеевых сильно напоминают формы содержания служилых Чингизидов и романовских мирз. Следует также остановиться на доходах рода и особенностях наследования княжения. Из документов нам известно, что князьям Кугушу, Тенишу Кугушеву и Еникею Тенишеву «изстари» принадлежали доходы с темниковского кабака. Однако около 1553 г. они были переданы касимовскому царю, бывшему казанскому хану Шах-Али б. Шейх-Аулеару. Судя по всему, после его смерти их передали новому касимовскому царю Саин-Булату б. Бекбулату. Однако в 1570 г. по челобитью князя Еникея Тенишева кабак передали ему и его сыну Саббаку [11, с. 225–226]. Можно предположить, что доходы с кабака принадлежали представителям семьи или же давались им на откуп еще и в XVII в. [6, оп. 1, д. 1130].
Принадлежали роду и доходы с темниковской таможни. Они фиксируются вплоть до конца XVII в. [6, оп. 1,д. 4, 6, 16, 111, 1143, л. 9; д. 1577, л. 2; 14, № 193, с. 161]. При этом в их распределении заметна одна интересная тенденция. Первоначально они делились между всеми представителями рода. Но с определенного момента список претендентов был ограничен строго определенным кругом лиц и их наследниками [6, оп. 1, д. 111.]. Для сбора таможенных пошлин (документы отмечают один вид пошлин, но очень важный для данного региона – пятно) на таможне имелись представители получателей денежных средств [6, оп. 1, д. 1443, л. 9]. Данный факт указывает на то, что Еникеевы получали всю сумму таможенных пошлин, как и Чингизиды в Касимове. В Романове ногайским мирзам полагалась только строго фиксированная сумма из городских доходов [57; 13, № 307, с. 298-299]. Принадлежало Еникеевым и полавочное с темниковского торга [14, №193, с. 161].
Темниковский уезд несколько отличался от соседних. В Кадомском уезде мы не фиксируем наличие регионального лидера. Не подчиняются кадомские татары и темни-ковским князьям. Хотя состав мирзинских родов в обоих уездах фактически идентичен. Особенностью Алаторского и Арзамасского уездов является то, что их заселение служилыми татарами происходило дважды. Первый раз – в конце XVI в. Однако в Смутное время регион сильно обезлюдел, и в первой трети XVII в. происходит вторая волна его освоения. При этом в обоих случаях переселялись на эти территории бежавшие от малоземелья (скорее от малолесья, так как бортничество долгое время являлось основой экономики региона, а размеры пашни были зачастую более чем незначительны [29, с. 67-68; 7, оп. 1, кн. 471]) выходцы из Кадомского и Темниковского уездов [63].
Отличительной особенностью касимовских татар являлось то, что они делились на два полка – Царев (Шигалеев) двор и Сеитов полк. При этом Царев двор, если можно так выразиться, был более аристократичным. Здесь мы видим значительно больше князей и имелдешей (в данном случае – молочные братья служилых Чингизидов) [24; 25]. Данные полки возникли благодаря традиции, по которой дворы пресекшихся династий касимовских Чингизидов сохраняли свою целостность и не передавались очередному татарскому царю или царевичу, пожалованному доходами с города, а становились самостоятельными служилыми корпорациями. Основу Царева двора составили потомки служилых татар принадлежавших казанскому и касимовскому царю Шах-Али б. Шейх-Аулеару; Сеитов полк – служилые татары появившиеся в городе до прихода Астраханской династии (1516 г.) (Большая Орда и Крым).
Следует обратить внимание на еще один немаловажный факт. До падения Казанского ханства не зафиксировано ни одного случая использования в военных действиях мещерских татар (за исключением татар касимовских Чингизидов). Исключением являются дворы касимовских татарских царей и царевичей. Это, скорее всего, объясняется тем, что татарам приходилось нести пограничную службу по преимуществу. Это был своеобразный гарант благополучия в регионе [29, с. 63, 65; 9; 6, оп. 2, д. 1; 7, оп. 1, кн. 471]. Вновь присоединенные территории требовалось освоить. К тому же они давно были заселены мордвой, где каждый мужчина по необходимости мог стать воином. С середины XVI в. регион откатывается далеко в тыл. Из-за сложности управления огромным по площади, хоть и относительно малонаселенным уездом, его начинают дробить путем выделения самостоятельных уездов (Инсарский, Саранский, Керенский и др.). Теперь мещерские служилые татары участвуют практически во всех войнах, которые вело Русское государство в XVI-XVII вв.
Обратимся к изменениям, фиксируемым в организации мещерских служилых татар в первой половине XVII в. Основная информация содержится в десятнях Темниковского, Кадомского, Касимовского, Арзамаского и Алаторского уездов [4, оп. 9, стб. 184, стол-пик 5]. На первый взгляд все остается по-старому. Татары делятся на мирз и казаков. Корпорация, как правило, несет службу по половинам. При этом набор половин по количеству мирз и казаков, а также по размерам поместных окладов и годовых денежных дач, приблизительно одинаков. Но произошло и нечто новое. Ранее по разным причинам принявшие православие служилые татары покидали ряды своей служилой корпорации. Теперь ситуация меняется. Возможно, старая практика и сохранилась, но все же в каждой половине теперь мы видим по одному новокрещену (иногда по одному на уездною корпорацию) [4, оп. 9, стб. 184, столпик 5, л. 39, 48, 75, 164, 177, 197, 200]. Подобная картина позволяет сделать предположение о том, что эти люди выполняли какие-то особые функции. В чем они заключались, на настоящий момент мы можем только догадываться. Но нужно особо отметить, что подобные новокрещены всегда были из казаков, никогда из мирз. При этом имели относительно высокие поместные оклады (200–350 четей), но не всегда самые большие среди казаков. Возможно, в их функции входило быть глазами и ушами православного командования. Назовем их условно «комиссарами».
В этот же период встречается еще одна должность среди татар не встречаемая ранее – есаул. Ими также назначали только казаков. В настоящее время они известны в Касимове и Кадоме [4, оп. 9, стб. 184, столпик 5, л. 72, 182; стб. 184, столпик 1, л. 23]. Но это не значит, что их не было в иных уездах. Бросается в глаза значительный разнобой в поместных окладах (150 и 300 четей). Они явно не могли быть «старшими» среди казаков или же помощниками (заместителями) главы корпорации. Однако они вполне могли выполнять какие-то функции при русских головах. Но в любом случае эта должность, по-видимому, не воспринималась почетной и желанной для татар и в первую очередь мирз.
Нельзя не отметить и тот факт, что татарская конница в первой половине XVII в постепенно начинает терять свое прежнее значение. Уже в 30-е гг. XVII в. мещерские татары начинают постепенно переходить в рейтары и даже солдаты [4, кн. 44, л. 44об.– 45, 89об.-90, 184, 205, 230, 534]. Массовый переход начнется несколько позднее, в середине века. В 1658/59 г. в рейтары перевели значительную часть кадомских татар. Но это не привело к росту их благосостояния. В сказках, поданных ими в июне 1673 г., многие из них отмечали, что на протяжении многих лет оставались не верстанными помесным окладом и денежным жалованием. Доходы с крошечных поместий и более чем нерегулярные денежное жалование и военная добыча являлись источником существования их и их семей [5, Оп. 2, д. 1673, 2100, 2137]. Интересны следующие наблюдения. В 30-е гг. XVII в. в рейтары перешли по преимуществу князья и мирзы. Во второй половине века среди рейтар мы видим больше рядовых татар. Можно предположить, что взгляд на престижность службы в полках иноземного строя среди служилых татар за несколько десятилетий претерпел серьезные изменения. Есть все основания считать, что тогда же в рейтары перевели и иных мещерских татар. В результате потребностей русско-польской войны 1654–1667 гг. с конца 1656 г. правительство стало переводить большую часть поместной конницы в полки нового строя [54, c. 22].
Таким образом, мы должны констатировать, что организационная структура служилых татар в Русском государстве XV-XVII веков нам во многом еще не понятна. Даже известные факты, подчас, более чем трудно интерпретировать. Однако уже сейчас мы можем говорить о том, что татарская конница не была чужеродным элементом в русской армии и вполне успешно в нее встраивалась. Все изменения, протекавшие в ней, в той или иной степени отражались и на служилых татарах. Поэтому изучение института служилых татар невозможно в отрыве от исследования русской армии в целом.
Говоря о служилых татарах, следует особо остановиться на конфессиональной политике Москвы по отношению к тюркским народам. В этом вопросе долгое время господствовал прагматичный подход. Главное, чтобы неправославное население хорошо исполняло возложенные на него обязанности. Однако с 20-х годов XVII в. наметилась тенденция по насильственному решению «татарского вопроса». Сразу же следует оговориться, что подобные идеи родились в церковной среде. Светские власти всячески стремились нивелировать эти стремления, при этом далеко не всегда успешно. Только в 70-80-е гг. XVII в. в этот процесс подключилось и государство. Но и тогда решить проблему не удалось [20].
Тюркское зависимое население.
На настоящий момент мы должны признать, что данная категория полностью не исследована. Мы можем только констатировать только ее существование. Оно было небольшим. Мы знаем, что в случае попадания к русским помещикам их быстро крестили. С другой стороны пленные европейцы, попадавшие к татарам, также могли принимать ислам. Таким образом исследователь, взявшийся за данную тему, столкнется со множеством проблем. В первую очередь это отрывочность сведений и их большая распыленность по архивохранилищам и фондам.
* * *
Мы рассмотрели все известные на настоящий момент категории тюркского населения в Московском государстве XV–XVII в. При этом установили, что его представители фиксируются абсолютно во всех слоях общества. Степень влияния тюркского компонента на те или иные стороны государства еще изучена очень слабо. Но оно, безусловно, имелось. Конечно же, подобное влияние не было одинаковым и постоянным во всех стратах общества и всех сферах деятельности. Однако для того, чтобы установить подобное влияние, в первую очередь требуется дальнейшее всестороннее исследование тюркских народов России. А сделано в этом еще очень немного.
1. Российский государственный архив древних актов (далее – РГАДА). Ф. 131 (Татарские дела).
2. РГАДА. Ф. 134 (Сношения России с Хивой).
3. РГАДА. Ф. 150 (Дела о выездах иностранцев в Россию).
4. РГАДА. Ф. 210 (Разрядный приказ).
5. РГАДА. Ф. 1122 (Кадомская приказная изба).
6. РГАДА. Ф. 1167 (Темниковская приказная изба).
7. РГАДА. Ф. 1209 (Поместный приказ).
8. Азовцев А.В. Личные имена Рязанского уезда конца XVI в. (По материалам писцовых книг) // Рязанская старина: 2002. Вып. 1. М.: Интеграл-Информ, 2003. С. 14–48.
9. Акчурин М.М., Абдрахманов Т.А. Челобитная вдовы мурзы Тляша Кутыева // Национальная история татар: историко-методологические проблемы. Вып. II. Казань: Изд-во «ЯЗ», 2011.С. 176-195.
10. Акчюрин М., Ишеев М. Татары Верхнего и Среднего Поволжья – участники Смуты начала XVII века // Этнологические исследования в Татарстане. Вып. IV. Казань: Изд-во «ЯЗ», 2010. С. 42-64.
11. Антонов А.В. Акты служилых татар 1525–1609 годов // Русский дипломатарий. Вып. 7. № 9. М.: Древлехранилище, 2001. С. 225-226.
12. Антонов А.В.; Кром М.М. Списки русских пленных в Литве первой половины XVI века // Архив русской истории. Вып. 7. М.: Древлехранилище, 2002. С. 149-196.
13. Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. Т. 1. М.: Археографический центр, 1997.432 с.
14. Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. Т. 3. М.: Древлехранилище, 2002. 680 с.
15. Баранов К.В. Записная книга полоцкого похода, 1562/63 года // Русский дипломатарий. Вып. 10. М.: Древлехранилище, 2004. С. 119-154.
16. Бахтин А.Г. Образование Казанского и касимовского ханств. Йошкар-Ола, 2008 252 с.
17. Беляков А.В. «Невидимки» русской армии XVI века // История военного дела: исследования и источники. 2013. Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. Ч. I. Статьи. Вып. II. C. 159-178. [Электронный ресурс] http://www.milhist.info/2013/03/12/belyakov (12.03.2013).
18. Беляков А.В. Документы Темниковской и Кадомской приказных изб эпохи Смуты // Мининские чтения 2012. Н.Новгород: Кварц, 2012. С. 233-241.
19. Беляков А.В. Крещение Чингизидов // Российская история. 2011. №. 1. С. 107–115.
20. Беляков А.В., Морохин А.В. Отношение центральной власти к насильственным крещениям на местах в первой половине XVII в. // Очерки Феодальной России. Вып. 18. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2015. С. 168-188.
21. Беляков А.В. Политика Москвы по заключению браков служилых Чингизидов // Тюркологический сборник 2007-2008. М.: Восточная литература, 2009. С. 35-55.
22. Беляков А.В. Правила пожалования поместными окладами и годовым денежным жалованием Чингизидов в России XVI–XVII вв. // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. №4. Часть 3. С. 113-116.
23. Беляков А.В. Служилые татары Мещерского края XV–XVII вв. // Единорогъ: Материалы по военной истории Восточной Европы эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. М.: Квадрига, 2009. С. 160-195.
24. Беляков А.В. Смотренный список касимовских татар царева двора и сеитова полка 1623 г. // Рязанская старина. 2004-2005. Рязань: Край, 2006. Вып. 2-3. С. 358-380.
25. Беляков А.В. Смотренный список касимовских татар царева двора и сеитова полка 1649 г. // Рязанская старина. 2004-2005. Рязань: Край, 2006. Вып. 2-3. С. 381–405.
26. Беляков А.В. Ураз-Мухаммед ибн Ондан // Мининские чтения 2006. Н.Новгород: Изд-во. ННГУ, 2007. С. 29-60.
27. Беляков А.В. Форум: «… и бе их столько, еже нет числа»: сколько воинов воевало в русской армии в XVI в? [Форум] // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. Петербургские славянские и балканские исследования. 2009. № 1–2. С. 126-128.
28. Беляков А.В. Чингизиды в России XV–XVII веков: просопографическое исследование. Рязань: Рязань. Мiр, 2011. 512 c.
29. Беляков А.В., Енгалычева Г.А. «Темниковское княжество» по источникам XVI–XVII вв. // Средневековые тюрко-татарские государства. Вып. 6. Казань, 2014. С.67-68.
30. Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб.: Типография Императорской академии Наук, 1863. Ч. 1. XIII, 558 с.
31. Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб.: Типография Императорской академии Наук, 1864. Ч. 2.498 с.
32. Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб.: Типография Императорской академии Наук, 1866. Ч. 3. 525 с.
33. Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб.: Типография Императорской академии Наук, 1887. Ч. 4. 183 с.
34. Волкова Т.Ф. К вопросу об источниках «Казанской истории». (Образ царя Шигалея: факты и вымысел) // Источниковедение и историографические вопросы отечественной истории XVI-XVIII веков. Ярославль, 1992. С. 27-38.
35. «Выписка из посольских книг» о сношениях Российского государства с Польско-Литовским за 1547–1572 гг. // Памятники истории Восточной Европы. М.; Варшава: Археографический центр, 1997. 330 с.
36. Гурлянд И.Я. Романовские мурзы и их служилые татары // Труды 2-го областного Тверского археологического съезда. Отд. 2. Тверь, 1906.
37. Демкин А.В. Феодальное землевладение Романовского уезда в конце XVI в. // Аграрный строй феодальной России: XV – начало XVIII вв. М., 1986.
38. Дворцовые разряды. СПб.: Тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1850. Т. I. 656 с.
39. Дворцовые разряды СПб.: Тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1851. Т. II. 496 с.
40. Дворцовые разряды СПб.: Тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1852. Т. III. 841 с.
41. Дворцовые разряды. СПб.: Тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1855. Т. IV 586 c.
42. Дополнения к Т. III. Дворцовых разрядов. СПб.: Тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1854.246 с.
43. Зайцев А.В. Потомки Чингиз-хана в Москве и Стамбуле: сравнительный анализ / Чингизиды в России: «золотой род» после падения Золотой Орды // Российская история. 2013. № 3. С. 21-26.
44. Исхаков Д.М. От средневековых татар к татарам нового времени. Казань: Мастер Лайн, 1998. 267 с.
45. Карпини П. История Монголов // Путешествия в Золотую Орду. М.: ЭКСМО, 2014. С. 49-148.
46. Каррер д’Анкос. Торговые пути Центральной Азии и попытки отвоевания Астрахани // Восточная Европа Средневековья и раннего Нового времени глазами французских исследователей: сб. ст. Казань, 2009. С. 117-120.
47. Книга полоцкого похода, 1563 г. (Исследование и текст). СПб.: Российская национальная библиотека, 2004. 107 с.
48. Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика: Избр. труды. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2008. 369 с.
49. Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. Изд. 4. СПб.: Типография Главного Управления Уделов, 1906. 215 с.
50. Курбатов О.А. Реорганизация русской конницы в середине XVI в.: идейные источники и цель реформы царского войска // Единорогъ: Материалы по военной истории Вост. Европы. Вып. 1. М.: Квадрига, 2009. С. 196-225.
51. Курукин И.В. Эпоха «дворских бурь»: Очерки политической истории послепетровской России, 1725-1762 гг. Рязань, 2003. 570 с.
52. Любимов С.В. Опыт исторических родословий. Гундоровы, Жижемские, Несвицкие, Сибирские, Зотовы и Остерманы. Пг.: тип. Андерсона и Лойцянского, 1915. 108 с.
53. Магилина И.В. Россия и проект антиосманской лиги в конце XVI – начале XVII вв. Волгоград: МИРИА, 2012. 372 с.
54. Малов А. В. Русско-польская война 1654–1667 гг. М.: Древлехранилище, 2006. 624 с.
55. Мейерберг А. Путешествие в Московию // Утверждение династии. М., 1997.
56. Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. I. М., 1999. С. 466-467.
57. Моисеев М.В. К истории землевладения рода Юсуповых в начале XVII в. // Русский дипломатарий. Вып. 10. М.: Древлехранилище, 2004. С. 197–202.
58. Моисеев М.В. Представители политических элит покоренных татарских ханств в России второй половины XVI в.: Хосров-бек // Исторические биографии в контексте региональных и имперских границ Северной Европы. СПб., 2013. С. 43–47.
59. Обзор посольских книг из фондов-коллекций, хранящихся в ЦГ АДА (конец XV –начало XVIII в.). М., 1990.240 с.
60. Опарина Т.А. Иноземцы в России XVI – XVII вв. Очерки исторической биографии и генеалогии. М.: Прогресс-Традиция, 2007. 384 с.
61. Павленко Н.И. Развитие металлургической промышленности России в первой половине XVIII в. М.: Изд-во. АН СССР, 1953.
62. Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. СПб.: Товарищество паровой скоропечатни Яблонский и Перотт, 1890. Т. I. 455 с.
63. Писцовая книга татарским поместным землям Алатырского уезда 1624–1626 годов. М.; Н.Новгород: Медина, 2012. 204 с.
64. Полное собрание русских летописей. Т. XIII: Никоновская летопись. М.: Языки русской культуры, 2000. 544 с.
65. Полное собрание русских летописей. Т. XXI: Книга Степенная царского родства. Ч. 1. СПб.: Типография М. А. Александрова, 1908. 342 с.
66. Разрядная книга 1475-1598 гг. М.: Наука, 1966. 612 с.
67. Разрядная книга 1475-1605 гг. Т. I. Ч. 1. М., 1977. 188 с.
68. Разрядная книга 1550-1636 гг. Т. I. М., 1975. 332 с.
69. Разрядная книга 1475-1605 гг. Т. III. Ч. 3. М., 1989. 228 с.
70. Разрядная книга 1475-1605 гг. Т.II. Ч. 3. М., 1982.
71. Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 129. СПб.: Печатня С.П. Яковлева, 1910. 585 с.
72. Селин А.А. Приезд принца Ганса Датского в Московское государство и Новгородский служилый город в 1602 г. // Единорогъ. Вып. 3. М.: Русские витязи, 2014. С. 278–349.
73. Смирнов П.П. Города московского государства в первой половине XVII в. Т. I. Вып. I. Киев: Типография Университета Св. Владимира, 1917. 144 с.
74. Список опричников Ивана Грозного. СПб.: Российская национальная библиотека, 2003. 152 с.
75. Таценко С.Н, Шокорев С.Ю. Князья Сулешовы: крымские мурзы на службе у московского государя // Москва-Крым. Историко-публицистический альманах. Вып. 4. М., 2002. С. 39-49.
76. Трепавлов В.В. Российские княжеские роды ногайского происхождения (генеалогические истоки и ранняя история) // Тюркологический сборник 2002: Россия и тюркский мир. М.: Восточная литература, 2003. С. 320-353.
77. Трепавлов В.В. Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш. М.: Восточная литература, 2012.231 с.
78. Тычинских З.А. Служилые татары и их роль в формировании этнической общности сибирских татар (XVII-XIX вв.). Казань: ФЭН, 2010.288 с.
79. Филюшкин А.И. Андрей Михайлович Курбский: Просопографическое исследование и герменевтический комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному. СПб.: Изд-во. СПб. университета, 2007. 624 с.
80. Хорошкевич А.Л. Русь и Крым: От союза к противостоянию. Коец XV – начало XVI в. М. Эдиатор УРСС, 2001. 336 с.
81. Шишкин Н.И. История города Касимова с древнейших времен. Рязань: Благовест, 1999. 217 с.
82. Эскин Ю.М. Местничество в России XVI–XVII вв. Хронологический реестр. М.: Археографический центр, 1994. 266 с.
83. Эскин Ю.М. Очерки истории местничества в России XVI–XVI вв. М.: Квадрига, 2009. 512 с.
