Вилаяте Казан

Вилаяте Казан (Казанское ханство)

Анвар Аксанов

В середине XV столетия центробежные политические процессы, поразившие Золотую Орду, привели к автономизации ее улусов и образованию самостоятельных ханств. Исторические источники и историки не дают однозначного ответа на вопросы: кто, когда и при каких обстоятельствах основал Казанское ханство? По одной версии это сделал свергнутый с сарайского престола Улуг-Мухаммед в 1437–1438 гг., по другой – его сын, Махмуд, в 1445 году. Причем в последние годы ученые чаще склонялись ко второй версии, так как это представление находит отражение в большем числе источников. Однако все эти сведения имеют позднее (начиная с XVI в.) происхождение и исходят из официальных московских кругов, то есть не верифицируются независимыми источниками.
А версия о том, что Улуг-Мухаммед основал ханство, известна исследователям в основном по данным «Казанской истории», автора которой критиковали за недостоверность изложения. Но в своих суждениях казанский летописец был не одинок. Представления о том, что именно Улуг-Мухаммед был первым казанским ханом, фиксируется и в татарской исторической традиции [23, с. 96; 24, с. 45; 48, с. 207]. Вдобавок к этому летописцы-современники событий начиная с конца 1430-х гг. повествуют о походах Улуг-Мухам-меда на восточные и юго-восточные окраины Московского государства, что косвенно указывает на присутствие хана в Среднем Поволжье [5, с. 139-142].
При анализе проблемы становления казанской государственности необходимо учитывать и политические традиции Улуса Джучи, заложенные его основателями и отвечавшие социально-экономическому укладу кочевого государства. В зимнее время ставка хана располагалась на юге, в Нижнем Поволжье, где основным городом был Сарай, а летом она откочевывала на север, в район Булгара. То есть со времен хана Бату Булгар являлся сезонной столицей Золотой Орды [15, с. 450].
Вместе с тем в 1420-е гг. Новым Булгаром (Булгар ал-Джедид) начинают именовать Казань [15, с. 468; 26, с. 900]. Данное обстоятельство указывает на то, что в руках Улуг-Мухаммеда и его потомков Казань могла выступать равнозначным по отношению к Сараю центром Улуса Джучи, а при успешной политике – даже центром объединения всей Золотой Орды. Этим объясняется и позиция летописцев XV в., которые, в отличие от более поздних авторов, умалчивали о возникновении Казанского ханства в конце 1430-х гг. в силу того, что приход Улуг-Мухаммеда в Среднее Поволжье не осмыслялся современниками событий как основание нового государства. Это виделось возвращением хана в свои северные владения в условиях очередной «замятни». Причем, как показывают дальнейшие события, Улуг-Мухаммед не отказался от борьбы за южные улусы и в первой половине 1440-х гг. восстановил свою власть в Деште и в Крыму, а в 1445 г. подчинил Великое княжество Московское [12, с. 63; 41, с. 146; 46, с. 179]. Таким образом, в памяти современников Улуг-Мухаммед оставался золотоордынским ханом. Его потомки не сумели удержать юг, но сохранили власть в северных улусах Золотой Орды, самым значительным из которых был Казанский юрт, доставшийся старшему сыну Улуг-Мухаммеда, Махмуду. При этом Махмуд унаследовал от отца своеобразный суверенитет – титул «вольного татарского царя», служивший достаточным обоснованием для контроля казанцев над землями, лежавшими далеко за пределами Булгарского улуса. Так на территории Среднего Поволжья и Западного Приуралья началась история Казанского ханства, которое по статусу было наследницей и частью Золотой Орды, а территориально – новым политическим образованием.
Поэтому допустимо, что политические цели первых казанских ханов не отличались от амбиций крымских, большеордынских и шибанских Чингизидов, стремившихся к верховенству в поздней Золотой Орде. Об этом свидетельствуют и грамоты митрополита Ионы, составленные между 15 декабря 1448 г. и 31 марта 1461 года. Обращает на себя внимание, что ни в заглавиях, ни в основных текстах грамот хан Махмуд и его князь Шаптяк не названы казанскими, хотя само послание направлено именно в Казань, где находились адресаты. Вместо этого в заглавии первой грамоты Махмуд назван «царем татарским», а в заглавии второй грамоты Шаптяк – князем «цесаревым», или царевым. И лишь помета на полях уточняет, что речь идет о казанском царе. Далее, обращаясь к Махмуду, Иов несколько раз использует эпитет «великий»: «твое великое имя и дръжаву», «великое твое господьство», «великом господьстве», «твоим великим госу-дарьством и жалованием» [45, с. 154-155]. В контексте существовавшей политической культуры этот эпитет указывал на превосходство хана по отношению к другим носителям данного титула, его часто использовали позднезолотоордынские Джучиды, претендовавшие на верховенство в Орде. К примеру, великим называл себя Сахиб-Гирей [51, с. 919-920]. Великими (улуг) значились ханы Большой Орды [21, с. 826]. Как видим, хана Махмуда принимали именно за золотоордынского хана-царя.
Кроме того, в текстах грамот Махмуд четырежды назван «вольным царем». На первый взгляд может показаться, что это характеризует его только лишь как самостоятельного правителя. Но необходимо учесть, что в данных документах это слово употребляется в контексте эпитетов «великий» и «татарский». Поэтому в нашем случае фраза «вольный царь» могла означать еще более лестную оценку положения Махмуда, связанную с его превосходством по отношению к другим «царям» Золотой Орды. Учитывая особенности средневековой политической системы, тотального, хоть зачастую и номинального, соподчинения всех правителей, «вольным» мог быть только верховный «царь», то есть законный властитель всего Улуса Джучи (куда мы включаем и русский улус). Так, во время поездки за ярлыком в Орду боярин И.Д. Всеволожский обращался к Улуг-Мухаммеду, называя его «вольным царем» [28, с. 96].
Не случайно и в тексте заглавия митрополичьей грамоты вместо словосочетания «казанскому царю» написано «татарскому царю». Вероятнее всего, такая значимая терминологическая рокировка произошла с учетом политических амбиций хана Махмуда, который подобно своему отцу стремился быть «царем» всех татар Золотой Орды. Впрочем, возможно, Иов понимал, что на верховенство в Орде претендуют и другие ханы (отсюда помета на полях «царю казанскому»), но в данном послании для благополучного решения своих торговых дел в Казани признавал превосходство Махмуда над остальными Джучидами. Тем более что это соответствовало политике Великого княжества Московского, выплачивавшего «выход» в Казань, признавая золотоордынские наследственные права ее ханов.
Впрочем, такая оценка соответствовала и реальной государственной практике: за годы своего правления Махмуд не только установил политическую стабильность, обусловившую безопасную торговлю для купцов из разных стран, но и распространил свою власть на новые территории. В орбиту влияния ханства были включены Вятская земля и Великая Пермь [11, с. 292]. В то же время, после победы над Великим Новгородом в 1456 г., существенно расширилась и приблизилась к Вятке и Великой Перми сфера интересов Москвы. В условиях борьбы за «объединение» «русских» земель великокняжеская власть так нуждалась в серебре, поступавшем в казну в основном за счет торговли пушниной, что пошла на конфликт с могущественным на тот момент Казанским ханством.
В 1458–1459 гг. московские войска совершили два похода на Вятскую землю и добились заключения выгодного соглашения. В 1461 г. Василий II возглавил поход на Казань, но казанские послы, придя во Владимир, «взяли мир» [35, с. 275-277]. Однако в 1462 г. новоявленный великий князь Иван III отправил воевод на земли Казанского ханства, причем они прошлись не только по черемисским землям ханства, но и, спустившись по р. Вятке, поднялись вверх по р. Каме до Великой Перми [39, с. 46, 90]. Эта конкуренция стала одной из важнейших причин казанско-московской войны 1467– 1469 гг., в ходе которой Москве так и не удалось склонить на свою сторону Вятку и Великую Пермь [35, с. 280; 13].
Важное известие, помогающее наметить географические и этнические очертания восточных улусов Казанского ханства, сохранилось в составе Московского летописного свода конца XV века. В пространной статье «О первои Казани», то есть «О войне с Казанью» 1467-1469 гг., находим описание войск хана Ибрахима: «До полна собрался на них царь Казанскои Обреим со всею землею своею, с Камскою с Циплиньскою и с Костяцькою, и с Беловоложскою и Вотятъцкою и з Башкирьскою…» [35, с. 282]. Здесь приведены лишь наиболее отдаленные, восточные улусы Казанского ханства. Упоминание Сылвенской (Циплиньской), Остяцкой (Костяцькой), Беловолжской (бассейн р. Белой) и Башкирской земель говорит о том, что к 1469 г. территория Казанского ханства простиралась до Урала. То есть к этому времени под властью потомков Улуг-Мухаммеда оказалась значительная часть северных улусов Золотой Орды.
Лапидарность исторических сведений не позволяет подробно описать начальный этап истории Казанского ханства. В историографии зачастую не учитывается и другая важная проблема – наличие серьезных разногласий в источниках, освещающих эту тему. Так, летописи весьма противоречиво представляют войны с Казанским ханством 1467–1469, 1478 и 1487 годов. Официальные московские летописи придают «Первой казанской войне» победоносный, религиозный и общерусский характер. Согласно им, в этой войне приняли участие жители всех русских земель, она была направлена на защиту православной веры и закончилась победой великокняжеских сил. Неофициальные летописи представляют события 1467–1469 гг. в качестве неоправданной войны, инициированной лично Иваном III и завершившейся разгромом его войск [1, с. 4–8].
Столь же противоречиво представлен конфликт 1478 года. Правда, на этот раз диаметрально противоположные взгляды на одно и то же событие находим в рамках официального летописания. Летописцы-современники событий описали успешный поход Ибрахима на Вятку. Согласно им, казанский хан подчинил Вятскую землю. При этом они умалчивали о результатах ответной экспедиции великокняжеских войск на Казань. Тогда как более поздние официальные книжники говорили о том, что хан Ибрахим ни одного города не взял, а ответный поход московских сил закончился успешно [2, с. 25–27].
С.М. Соловьев указал на расхождения в источниках относительно вятского похода казанцев, но не обратил внимания на различия в трактовках ответной экспедиции москвичей. Поэтому ученый не сделал однозначных выводов по первому эпизоду, но, характеризуя поход на Казань, принял более позднюю версию официального летописания и посчитал, что «Ибрагим послал с челобитьем к великому князю и заключил мир на всей его воле» [50, с. 67–68]. Необходимо заметить, что многие историки следующих поколений, вовсе проигнорировав разночтения в летописях, представляли события, целиком положившись на поздние официальные известия [52, с. 43-44; 9, с. 124; 8, с. 36-37; 10, с. 121; 11, с. 297-298; 19, с. 138-139; 7, с. 213-214].
Схожая историографическая ситуация сложилась относительно следующего эпизода истории Казанского ханства. Среди историков доминирует мнение, сформировавшееся под влиянием известий официального летописания, согласно которому в результате войны 1487 г. Казань попала в зависимость от Москвы и вынуждена была участвовать в русско-крымской коалиции. Причем дискуссионным оставался только вопрос о степени зависимости казанского хана Мухаммед-Эмина от Ивана III: одни историки утверждали, что Казань вошла лишь во внешнеполитический фарватер московской политики [14, с. 71; 8, с. 43], другие говорили об установлении московского протектората [52, с. 47-51; 9, с. 205; 10, с. 197; 17, с. 76].
Однако необходимо обратить внимание на то, что даже в официальном летописании существуют серьезные расхождения при освещении событий 1487 года. Основная часть книжников исходит из того, что Казанское ханство, будучи частью великокняжеских владений, в ходе мятежа отошло от Москвы, а затем, в результате похода русских воевод, вернулось в лоно власти Ивана III. Согласно другим официальным летописцам, в 1487 г. состоялось «казанское взятие», впоследствии которого Иван III завладел Казанью [6, с. 90-98].
При этом исследователи не уделили должного внимания сведениям, сохранившимся в дипломатических документах. Еще накануне похода на Казань, 4 марта 1487 г. в грамоте к крымскому хану Менгли-Гирею Иван III писал, что, следуя своему слову, то есть обещанию данному Менгли-Гирею, оказывает помощь Мухаммед-Эмину [47, с. 59]. После успешного казанского похода из Москвы в Крым отправилось посольство, сообщавшее о действиях против Большой Орды и о «посажении» Мухаммед-Эмина на казанский престол. Отдельное послание было адресовано царице Нур-Султан, вышедшей замуж за Менгли-Гирея после смерти казанского хана Ибрахима. Великий князь велел донести до Нур-Султан вести о пленении Ильхама и возведении на казанский престол ее сына, Мухаммед-Эмина [47, с. 59].
С.Х. Алишев заметил, что Иван III писал Менгли-Гирею и Нур-Султан, «склоняя их к более близкому сотрудничеству против Польши и ахматовых детей» [8, с. 42]. Вместе с тем первая грамота указывает на то, что великий князь действовал по просьбе крымской четы, а второе послание представляет собой «отчет» об успешном выполнении «дружеской просьбы». Таким образом, дипломатические памятники представляют казанский поход как акт военной помощи, направленный на укрепление союзнических отношений. Аналогичные оценки сохранились в неофициальных летописях и других посольских документах [40, с. 210; 16, с. 275-277; 42, с. 50-51; 25, с. 33; 47, с. 199; 44, Л. 492 об.].
Дипломатическая трактовка не согласуется ни с картиной усмирения мятежников, ни тем более с концепцией покорения царства («Казанского взятия»). Исследователи представили события 1487 г., не обратив внимания на то, что источники несут разное видение ситуации [52, с. 47–49; 9, с. 203; 8, с. 41–42; 19, с. 141-142].
Для понимания источников необходимо учитывать, что важным фактором межгосударственных отношений того периода являлась борьба за «ордынское наследство». После смерти хана Ахмеда в 1481 г. помимо его наследников на роль верховного хана претендовали крымский хан Менгли-Гирей и шибанский хан Ибрахим (Ибак/Айбак). Русский государь, умело использовавший противоречия между различными татарскими правителями для того, чтобы обезопасить себя, ориентировался на Крым, который подобно Москве был заинтересован в борьбе с Польско-Литовским государством и с Большой Ордой. А казанский хан Ильхам, вероятнее всего, склонялся к союзу с шибан-ским ханом Ибрахимом.
Вместе с тем у крымского хана после женитьбы на вдове казанского хана, Нур-Султан, появилась возможность упрочить свои позиции в Среднем Поволжье. Менгли-Гирей ходатайствовал о московской военной помощи для своего пасынка, Мухаммед-Эмина, боровшегося за казанский престол со сводным братом, Ильхамом. В сложившейся обстановке в 1482 г. Иван III при поддержке Менгли-Гирея развернул борьбу против Ильхама. В результате длительной войны в 1487 г. Ильхам был выдан казанцами, и ханство присоединилось к русско-крымскому альянсу.
При этом нельзя согласиться с мнением о том, что в 1487 г. Казань была захвачена московскими войсками, так как в посланиях крымского хана Сахиб-Гирея Ивану IV открытым текстом утверждается обратное [44]. К тому же почти во всех русских летописях и других источниках отсутствуют какие-либо описания штурма или военного захвата города, что указывает на правоту Сахиб-Гирея. Лишь Устюжская летопись уточняет, что «по вся дни (осады Казани – Авт.) татарове из града выхотя бились», а «князь тотарскии именем Ольгаза силе великого князя много дурно учинил», но, в конце концов, «прииде на царя и на татар изнеможение, и царь сам выеде из города неволею, и в руки воеводам великого князя впаде» [39, с. 50, 96]. То есть осада города закончилась не успешным штурмом, а выдачей Ильхама и признанием власти Мухаммед-Эмина, для поддержки которого и был организован военный поход.
Не согласуются слова официальных летописцев о «взятии» Казани и казни «коро-мольных князей и оуланов Казанских» [37, с. 153; 36, с. 278; 28, с. 217] и с посольскими документами того периода, согласно которым «крамольные» предводители казанской аристократии не подверглись казни, а покинули столицу ханства и продолжили борьбу против Мухаммед-Эмина и русско-крымского влияния [47, с. 84; 42, с. 21]. Следовательно, представление о том, что осада Казани 1487 г. закончилась военным захватом (взятием) города, казнью противников великого князя и подчинением ханства, является неким идеологическим концептом, возникшим в официальных московских кругах. Тогда как, учитывая данные независимых источников и особенности политической обстановки, сложившейся в поздней Золотой Орде в этот период, можно лишь говорить о подписании мирного договора, по условиям которого казанцы приняли Мухаммед-Эмина и изменили внешнеполитический вектор.
Таким образом, продолжительное противостояние наследников Ибрахима в условиях передела сфер влияния на постордынском пространстве ослабило Казанское ханство. Правительство Мухаммед-Эмина было вынуждено не только отказаться от притязаний на Вятку, но и в 1489 г. оказать Москве военную помощь в подчинении этой земли. Усилились позиции Ивана III в Северном Приуралье. К середине 1480-х годов он подчинил часть вогульских князей, а к 1505 г. установил наместническое правление над Великой Пермью [39, с. 99]. С другой стороны, восточные и южные улусы Казанского ханства оказались в зоне противостояния с усилившейся Ногайской Ордой. Шибанские и ногайские правители, пытаясь вывести Казанский юрт из московско-крымского блока, в конце XV в. организовали ряд масштабных вторжений в пределы ханства [16, с. 277; 47, с. 146; 42, с. 50-52; 37, с. 321-339; 27, стб. 330-372; 34, с. 208-215; 28, с. 223-246; 29, с. 259-268; 32, с. 356-375].
Но в начале XVI в. ситуация стала меняться. В 1502 г. под натиском Крымского ханства и его союзников пала Большая Орда [22, с. 120]. В 1503 г. Московское государство, победив Литву, завершило присоединение Черниговских, Смоленских и Новгород-Северских земель. Так, недавние союзники настолько преуспели в этой борьбе, что превратились в соседние государства и начали конкурировать между собой. К тому же Иван III продолжал укреплять свои позиции в Северном Приуралье, что вызывало опасения не только в Казанском ханстве, но и в других татарских ханствах.
В 1505 г. вслед за утверждением наместника Ивана III в Великой Перми состоялся поход тюменского султана в эти земли. Симптоматично, что после летописной статьи о нападении татар на Великую Пермь сразу следует рассказ о погроме русских купцов в Казани и нападении Мухаммед-Эмина на Нижний Новгород [39, с. 99]. Как видим, действия Сибирских Шибанидов и казанцев были согласованы. Причем важную роль в этом сыграли ногайцы, поддерживавшие Шибанидов и участвовавшие в походе казанского хана на Нижний Новгород [37, с. 338; 27, стб. 372-373; 28, с. 244-245; 31, с. 259; 32, с. 375]. Так в 1505 г. Мухаммед-Эмин развернул корабль казанской внешней политики на 180 градусов.
Ответом Москвы стал большой поход на Казань, организованный новоявленным государем Василием III в 1506 году. По единодушному заверению летописцев, великокняжеские войска потерпели под Казанью сокрушительное поражение, после чего начались сложные переговоры, затянувшиеся на многие годы [37, с. 339; 27, стб. 375; 32, с. 376; 34, с. 215-216; 33, с. 566; 346, с. 297-299].
После смерти Мухаммед-Эмина в 1518 г. казанцы вновь склонились к союзу с Москвой и возвели на ханское место великокняжеского ставленника Шах-Али. Однако правительство Василия III, пользуясь этим, попыталось юридически закрепить неравноправные отношения с ханством, что, вероятнее всего, явилось одной из важнейших причин непопулярности режима Шах-Али и разрыва мирных отношений в 1521 году [2, с. 21–22].
Хотя важную роль в этом сыграли и крымские ханы, претендовавшие на Казанский юрт с момента смерти Мухаммед-Эмина. В 1521 г. хан Мухаммед-Гирей не только отправил на казанский престол своего младшего брата Сахиб-Гирея, но и прикрыл этот переворот масштабным вторжением в пределы Русского государства. Установление власти крымской династии в Казани привело к открытой военно-политической конфронтации с Москвой, продолжавшейся с незначительными перерывами вплоть до завоевания Казанского ханства.
Лишь однажды, после крупномасштабной войны, правительству Василия III удалось навязать казанцам своего ставленника Джан-Али, которого поддержали в 1532 г. и свергли в 1535 г. одни и те же представители казанской аристократии. Поэтому Джан-Али скорее был свергнут по причине ослабления московского влияния, произошедшего после смерти Василия III, а не в результате борьбы за власть между различными группировками казанской элиты, как об этом писали наши предшественники [52, с. 95; 49, с. 65; 19, с. 109; 10, с. 188; 20, с. 73-74]. В ходе мирных переговоров, происходивших между военными столкновениями 1520-1540-х гг., московская сторона добивалась установления патронатных отношений, а Гиреи настаивали на необходимости соблюдения «братских» отношений. В этом ключевом вопросе стороны не могли прийти к компромиссу [44, Л. 416-425, 487 об.–493 об.].
Таким образом, все перемирия, возникавшие в эти годы, только оттягивали время для очередной войны. Обычно русские летописи приписывали инициативу мирных переговоров казанцам, но это скорее продиктовано особенностями средневековой репрезентации. С точки зрения древнерусских книжников, первыми на мир идут виновники конфликта, не соблюдающие «правду». Однако, вполне вероятно, что и москвичи, особенно после неудачных походов, нуждались во времени для восстановления сил, к тому же нам известно о внутриполитических проблемах и военных конфликтах на западных и южных границах Руси, отвлекавших внимание от Казани.
Во второй половине 1530-х – начале 1540-х гг., после восстановления власти Сафа Гирея, казанцы, воспользовавшись политической нестабильностью в Москве и русско-литовской войной, осуществили ряд набегов на окраины Русского государства [28, с. 291-292; 30, с. 106-107; 32, с. 436, 440; 38, с. 24, 27; 18, с. 338]. В союзе с казанцами в этих набегах принимали участие ногайские и астраханские татары [25, с. 35]. Как результат сотрудничества с ногайцами на территории Казанского ханства возник «Ман-гытский юрт», доходы с которого частично шли в Ногайскую Орду [17, с. 26, 145–148, 163]. Впрочем, не стоит преувеличивать значение грабительских набегов в пределы Руси, говоря об их структурообразующей функции для экономики ханства, так как даже по русским летописям можно обозначить территориальную и хронологическую ограниченность казанских набегов. К тому же Казанское ханство было государством с развитым ремесленным производством и земледелием, а работорговля здесь не играла большой роли. Симптоматично, что в 1551 г., после подписания договора об освобождении русских пленников, многие из них отказались возвращаться на Русь, так как уже стали полноправными членами общества и приняли ислам [18, с. 382].
С 1545 г. Москва активизирует военно-дипломатические действия на востоке. Официальные хроники говорят о начале «новой победоносной войны» под предводительством Ивана IV [30, с. 146; 32, с. 464; 38, с. 46]. Однако важно понимать, что перед нами мнение летописцев, знавших об исходе противостояния, а потому связавших походы 1545-1552 гг. в одну войну за покорение «Казанского царства». Курс на завоевание Казани и окончательную ликвидацию ханства был взят в 1547 г., когда Иван IV, венчавшись на царство, получил благословение митрополита на покорение «варварских языков» и впервые возглавил поход на Казань [30, с. 150; 32, с. 469; 38, с. 50]. Принятие Иваном IV царского титула было важным идеологическим шагом на пути завоевания Казанского ханства: это в глазах русского общества уравнивало статус московского государя с ханами Казани и Астрахани и обосновывало притязания на восточные земли. Принятие царского титула означало утверждение внешнеполитической программы по борьбе за «ордынское наследство», то есть за объединение Улуса Джучи под властью Москвы. Именно с 1547 г. Иван IV начал лично возглавлять походы против Казани. Поэтому утверждение завоевательных планов необходимо рассматривать в контексте венчания Ивана IV на царство.
Традиционно вслед за летописцами историки больше внимания уделяют третьему походу Ивана IV на Казань, недооценивая масштабы и значение предшествующих двух военных экспедиций под предводительством царя. При этом важно понимать, что характер освещения событий 1552 г. обусловлен их судьбоносностью. Рассказы о взятии Казани более содержательны, в них много места отведено идейным пассажам и описанию деталей произошедшего. Однако если отбросить все уточнения и сравнить кампанию 1552 г. с военными экспедициями 1547–1550 гг., то становится ясно, что масштабы предшествующих походов незначительно уступали выступлению московских сил в 1552 году.
В походе 1549-1550 гг. участвовало примерно столько же воевод, сколько при взятии 1552 г., немного меньше имен приведено в разрядных записях за 1547-1548 гг.; впрочем, в двух первых походах царя на Казань, помимо Шах-Али, участвовал и астраханский царевич Едигер. В состав всех этих экспедиций входил полк с артиллерией и стенобитными орудиями [43, с. 112-115, 120-124, 133-138].
Многие историки, описывая поход царских войск на Казань в 1549-1550 гг., вслед за официальными книжниками умалчивали об ожесточенных боевых действиях и причиной неудачи выставляли неблагоприятные погодные условия. Однако ряд текстуально независимых известий (сообщения Х. Шерифи, А.М. Курбского, составителя Хронографа и автора «Казанской истории») говорят об отступлении великокняжеских войск в результате масштабных столкновений, приведших к серьезным потерям с обеих сторон [3, с. 114–118]. Мы считаем, что походы 1547–1552 гг. имели одну цель – завоевание Казани, то есть решение о военном подчинении ханства было принято не позднее 1547 года.
Две первые экспедиции под предводительством Ивана IV потерпели неудачу, вследствие чего они не получили столь широкого освещения в летописании. Залогом победы в 1552 г. была реализация плана по строительству Свияжска, на базе которого московские силы непрерывно проводили военные операции в регионе. Это привело к подчинению Горной стороны и разорению прочих улусов. Вероятнее всего, немаловажным фактором стала и деятельность Шах-Али по подрыву военного потенциала ханства. За время своего третьего правления в Казани (август 1551 – март 1552 гг.) он успел ликвидировать многих противников московской власти, а в марте 1552 г., покидая престол, испортил крепостные пушки, вывез из города пищали и порох [38, с. 70]. Вдобавок ко всему напоследок Шах-Али пленил и угнал в Свияжск 84 человека из числа казанских князей и мурз, оставив ханство не только без важных политических фигур, но и без крупных военачальников [30, с. 175; 31, с. 474; 32, с. 491; 38, с. 70-71, 169-170]. Безусловно, причиной падения Казани были и внутренние распри, подогреваемые военно-дипломатическим и финансовым влиянием Москвы.
Используя различные литературные приемы повествования, летописцы сопоставили казанский поход 1552 г. с военными победами ветхозаветных пророков над язычниками, с Куликовской битвой и стоянием на Угре. Завоевание Казани сравнивалось с важнейшими событиями всемирной истории: с вавилонским покорением Иерусалима и падением Константинополя в 1453 году. То есть взятие Казани в сознании русских книжников знаменовало избавление от многовековой татарской угрозы, торжество православия и обретение царства – начало нового этапа русской государственности [4, с. 5-10].
Несмотря на то, что официальные идеологи связывали войну с Казанью прежде всего с защитой христиан от «басурманского» гнета и необходимостью распространения православия, в источниках проскальзывает мысль и об экономических выгодах подчинения ханства. Причем, на основании дошедших до нашего времени сведений, весьма проблематично выявить всю совокупность факторов, обусловивших развитие событий, так как сохранились в основном данные русских авторов, из-за чего наблюдается однобокость в описании.
На заре московской государственности, во второй половине XV в., интенсивно развивалось независимое летописание, с помощью которого можно верифицировать некоторые официальные сообщения. Тогда как события первой половины XVI в. хорошо представлены лишь официальными летописями. В этот период по мере укрепления единого Русского государства независимое летописание вытесняется, поэтому исследователи при оценке московско-казанских отношений руководствовались, в большей степени, данными кремлевской канцелярии, зачастую не учитывая их подчиненность политико-религиозной идеологии, обоснованной с помощью различных средств нарративной иносказательности. Причем даже в тех немногих случаях, когда сохранились независимые сведения, выявляется недостоверность официальных сообщений. Ярким примером тому служит репрезентация второго похода Ивана IV на Казань.
Как бы то ни было, в ходе этой войны московское правительство увеличило налоги и провело военные, административные и церковные преобразования. Только благодаря мобилизации колоссальных по тем временам ресурсов ему удалось захватить Казань, с падением которой был открыт путь к присоединению других татарских юртов. В течение пяти лет после взятия Казани центральная часть бывшей Золотой Орды оказалась под властью Ивана IV – это Среднее и Нижнее Поволжье и некоторые прилегающие территории. То есть в данном контексте борьбу за верховенство в Орде выиграла Москва, а «казанская война» явилась кульминационным этапом этого противостояния.

1. Аксанов А.В. Русские летописи конца XV века о московско-казанской войне 1467–1469 годов // Средневековые тюрко-татарские государства. Сборник статей. Вып. 1. Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. С. 4–8.
2. Аксанов А.В. Московско-казанские отношения в 1478 году // Вестник Нижневартовского государственного гуманитарного университета. 2012. № 4. С. 25–27.
3. Аксанов А.В. Казанский поход 1549–1550 гг. глазами современников и историков XVIII–XXI веков // Вестник Удмуртского университета. 2012. Сер. 5: История и филология. Вып. 1.С. 114-118.
4. Аксанов А.В. Покорение Казани глазами русских летописцев: герменевтический анализ известий // Средневековые тюрко-татарские государства: Сборник статей. Выпуск 5: Вопросы источниковедения и историография истории средневековых тюрко-татарских государств. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ, 2013. С. 5-10.
5. Аксанов А.В. Образование Казанского ханства глазами современников и потомков // Золотоордынское обозрение. 2014. № 2 (4). С. 135-147.
6. Аксанов А.В. Казанское ханство и Московская Русь: Межгосударственные отношения в контексте герменевтического исследования. Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2016. 290 с.
7. Алексеев Ю.Г. Походы русских войск при Иване III. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2009. 464 с.
8. Алишев С.Х. Казань и Москва: Межгосударственные отношения XV–XVI вв. Казань: Татарское кн. изд-во, 1995. 160 с.
9. Базилевич К.В. Внешняя политика русского централизованного государства во второй половине XV века. М.: Изд-во МГУ, 1950. 543 с.

10. Бахтин А.Г. Русское государство и Казанское ханство: Межгосударственные отношения в XV–XVI веках: дис .… д-ра ист. наук. М., 2001. 567 с.
11. Бахтин А., Хамидуллин Б. Политическая история Казанского ханства // История татар с древнейших времен в семи томах. Т. IV. Татарские государства XV–XVIII вв. Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2014. С. 289-358.
12. Беспалов Р.А. Хан Улу-Мухаммед и государства Восточной Европы: от Белева до Казани (1437–1445) // Золотоордынская цивилизация. Сб. статей. Выпуск 5. Казань, 2012. . 53-70.
13. Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись // Историко-филологический сборник Коми филиала АН СССР. Сыктывкар, 1958. Выпуск 4. С. 257–271.
14. Зимин А.А. Россия на рубеже XV–XVI столетий: Очерки социально-политической истории. М.: Мысль, 1982. 327 с.
15. Измайлов И. Булгарский улус: Булгар и другие эмираты //История татар с древнейших времен в семи томах. Т. III. Улус Джучи (Золотая Орда). XIII – середина XV в. Казань: Институт истории АН РТ, 2009. С. 448–470.
16. Историческое и дипломатическое собрание дел происходивших между Российскими великими князьями и бывшими в Крыме Татарскими царями, с 1462 по 1533 год //Записки Одесского общества истории и древностей. Т. V. Одесса: В городской типографии С.Х. Алексома, 1863. С. 178-419.
17. Исхаков Д.М. От средневековых татар к татарам нового времени (этнологический взгляд на историю волго-уральских татар XV-XVII вв.). Казань: Мастер Лайн, 1998. 276 с.
18. Казанская история // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 10. СПб.: Наука, 2001. С. 252-509.
19. Котляров Д.А. Московская Русь и народы Поволжья в XV–XVI вв.: У истоков национальной политики России. Ижевск: Издательский дом «Удмуртский университет», 2005. 314 с.
20. Кузнецов А.Б. Казанский вопрос во внешней политике Елены Глинской (1533–1538 гг.) // Волжские земли в истории и культуре России. Материалы всероссийской научной конференции, посвященной 10-летию создания Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) (г. Саранск, 8-11 июня 2004 г.). Ч. I. Саранск: Типография «Красный октябрь», 2004. С. 73-78.
21. Меховский М. «Трактат о двух Сарматиях» // История татар с древнейших времен в семи томах. Т. IV. Татарские государства XV-XVIII вв. С. 823-831.
22. Миргалеев И.М. Позднезолотоордынские ханства: к определению верхней даты золотоордынского государства // Средневековые тюрко-татарские государства. Сборник статей. Вып. 1. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ, 2009. С. 118–121.
23. Миргалеев И.М. Сведения Абдулгаффара Кырыми о Казанском ханстве // Средневековые тюрко-татарские государства. Сборник статей. Выпуск 4. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ, 2012. С. 96-98.
24. Миргалеев И.М., Пашаоглу Д.Д. Обзор сочинения «Умдет ал-ахбар» Абдулгаф фара Кырыми // Золотоордынское обозрение. 2014. № 2(4). С. 35-60.
25. Мустафина Д. Послание царя казанского // Гасырлар авызы – Эхо веков. 1997. № 1/2. С. 26-38.
26. Перевод фрагмента хроники «Хикайат» об истории возникновения Казани // История татар с древнейших времен в семи томах. Т. IV. Татарские государства XV–XVIII вв. Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2014. С. 900.
27. Полное собрание русских летописей. Т. 6. Софийская вторая летопись. Вып. 2. М.: Языки русской культуры, 2001. VIII + 446 стб.
28. Полное собрание русских летописей. Т. 8. Продолжение летописи по Воскресенскому списку. М.: Языки русской культуры, 2001. X + 302 с.
29. Полное собрание русских летописей. Т. 12. Патриаршая или Никоновская летопись. СПб.: Типография И.Н. Скороходова, 1901. 267 с.
30. Полное собрание русских летописей. Т. 13. Ч. 1. Патриаршая или Никоновская летопись. СПб.: Типография И.Н. Скороходова, 1904. 302 с.
31. Полное собрание русских летописей. Т. 13. Ч. 2. Дополнение к Никоновской летописи. Так называемая Царственная книга. СПб.: Типография И.Н. Скороходова, 1906. 532 с.
32. Полное собрание русских летописей. Т. 20. Львовская летопись. М.: Языки славянской культуры, 2005. IV + 704 с.
33. Полное собрание русских летописей. Т. 21. Ч. 2. Книга степенная царского родословия. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1913. 675 с.
34. Полное собрание русских летописей. Т. 24. Типографская летопись. М.: Языки русской культуры, 2000. XII + IV + 272 с.
35. Полное собрание русских летописей. Т. 25. Московский летописный свод конца XV в. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949.464 с.
36. Полное собрание русских летописей. Т. 26. Вологодско-Пермская летопись. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1959. 412 с.
37. Полное собрание русских летописей. Т. 28. Летописный свод 1497 г., Летописный свод 1518 г. (Уваровская летопись). М.: Наука, 1963.411с.
38. Полное собрание русских летописей. Т. 29. Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича. Александро-Невская летопись. Лебедевская летопись. М.: Наука, 1965. 390 с.
39. Полное собрание русских летописей. Т. 37. Устюжские и вологодские летописи XVI-XVII вв. Л.: Наука, 1982. 228 с.
40. Полное собрание русских летописей. Т. 43. Новгородская летопись по списку П.П. Дубровского. М.: Языки русской культуры, 2004. 368 с.
41. Пономарев А.Л. Ибрагим, сын Махмудека: вхождение во власть и кошельки (1) // Золотоордынское обозрение. 2014. № 1(3). С. 128-162.
42. Посольская книга по связям России с Ногайской Ордой: 1489-1508 гг. М.: Институт истории СССР, 1984. 100 с.
43. Разрядная книга 1475-1598 гг. М.: Наука, 1966. 614 с.
44. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 123. Оп.1. Кн. 8.
45. Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI века. Т. 1. М.: Институт истории СССР АН СССР, 1986. 221 с.
46. Сабитов Ж., Якушечкин А. Кто был ханом в Крыму в 1456 году? // Крымское историческое обозрение. 2015. № 2. С. 175-185.
47. Сборник русского исторического общества. Т. 41. Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою Нагайскою ордами и с Турциею. Т. I. С 1474 по 1505 год, эпоха свержения монгольского ига в России. СПб.: Типография Ф. Елионского и Ко, 1884. 558 с.
48. Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века. СПб., 1887. 768 с.
49. Смирнов И.И. Восточная политика Василия III // Исторические записки. Т. 27. М., 1948. С. 18-66.
50. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. Кн. 3. Т. 5–6. История России с древнейших времен. М.: Мысль, 1989. 783 с.
51. Тарханный подтвердительный ярлык, выданный казанским ханом Сахиб-Гиреем группе лиц (929 г., сафар 13 = 1523, января 1) // История татар с древнейших времен в семи томах. Т. IV. Татарские государства XV-XVIII вв. Казань, 2014. С. 919-920.
52. Худяков М.Г. Очерки по истории Казанского ханства. М.: ИНСАН, 1991. 320 с.