Иноконфессиональное население

Иноконфессиональное население Улуса Джучи

Русские

Юрий Селезнёв

После завоевательных походов Батыя на русские княжества в 1237-1241 гг. перед русскими князьями встал вопрос: признать власть захватчиков или отстоять независимость с оружием в руках. Пережившие страшное нашествие князья один за другим потянулись в ставку грозного полководца, и русские земли вошли в состав Монгольской империи как часть Джучиева Улуса. Этот факт привел к тому, что в составе империи появился значительный по территории и числу жителей анклав с православным русским населением.
Политическая культура созданного Чингиз-ханом и его потомками государства подразумевала посещение ставки хана при смене правителя: главы соответствующей административной единицы (княжества) либо верховного правителя. Мы не можем полностью исключать необходимость пребывания князя или его представителя в ставке хана во время ежегодного собрания элиты Орды – курултая [30, с. 78, 89] или вероятности службы ближайших родственников князя в гвардии хана [19, с. 104; 22, с. 70-75]. Данные политические мероприятия требовали участия значительного количества приближенных князя и его слуг, других сопровождающих лиц, в том числе священнослужителей Русской Православной церкви [16, с. 22-28; 17, с. 31-36; 19, с. 267-272]. Кроме того, русским князьям и их двору приходилось проводить в ставке хана длительное время, нередко растягивавшееся на годы.
Именно этот факт – необходимость частого и долгого пребывания православных христиан в ставке ордынского правителя и его столице – городе Сарай – привел к учреждению в 1261 г. Сарайской епархии. Составитель Лавретьевской летописи кратко отметил: «Того же лета постави митрополит епископа Митрофана Сараю» [11, стб. 476]. В задачи новой епархии входило попечение о православном населении, находившимся в степях между Днепром и Волгой, а также в самой столице государства [8, с. 56]. Несомненно, что такому положению дел значительно способствовало веротерпимость ордынского государства.
Другим фактором, требовавшим учреждения особенной епархии на территории степных владений Орды, было присутствие непосредственно на землях кочевых улусов значительного числа русского православного населения, выведенного сюда в качестве пленников после завоевательных походов. Их число и состав пополнялся после различных вторжений на территорию русских княжеств, которых за период 1223–1505 гг. фиксируется более 100 [20] (всего же русско-ордынских конфликтов известно 152 [18]).
О практике выведения населения с завоеванных русских земель упоминает Гийом де Рубрук: «Когда Русские не могут дать больше золота или серебра, Татары уводят их и их малюток, как стада, в пустыню, чтобы караулить их животных». В его же записках отмечается о том, что «Бату и Сартах приказали устроить на восточном берегу (на левом берегу Дона – Авт.) поселок (саsale) Русских, которые перевозят на лодках послов и купцов». Кроме того, Гийом де Рубрук оставил описание внешности русских женщин, которые по его словам «убирают головы так же, как наши, а платья свои с лицевой стороны украшают беличьими или горностаевыми мехами от ног до колен» [14, с. 109, 110]. Таким образом, выведенное русское население размещалось на территории степных улусов Орды и выполняло различные задачи по обслуживанию инфраструктуры жизнедеятельности ордынского государства.
Показательным примером, на основе которого в какой-то мере можно судить о различных процессах в среде русского православного населения на территории непосредственно ордынского государства может служить описание функционирования своеобразной административной единицы, известной в источниках под названием Червленый Яр.
Червленый Яр – название территории, определяемой в исторической науке как междуречье Дона и Хопра [3, с. 88; 7, с. 234-235]. В середине XIII века данные земли оказались под властью монголо-татар в составе Джучиева улуса.
В историографии проблеме Червленого Яра посвящена обширная литература. Наиболее дискуссионной является проблема политико-административного статуса данной территории. Еще в начале XX в. С.Н. Введенский опубликовал очерк о данной исторической территории [5, с. 347-380]. Автор, основываясь на принадлежности междуречья Дона и Хопра к Рязанской епархии, отнес Червленый Яр к владениям рязанских князей. Большую работу, посвященную истории данной территории в XIV–XVI вв., написал А.А. Шенников [29]. Применительно к середине XIV столетия он определил Червленый Яр, как «достаточно значительный объект». «Он должен был быть даже настолько значительным, что золотоордынские ханы в зените их могущества (Узбек, Джанибек), имевшие, казалось бы, полную возможность просто смести Червленый Яр с лица земли, отнюдь не делали этого…» [29, с. 15]. В обобщающем труде В.Л. Егорова по исторической географии Золотой Орды территория среднего и верхнего Подонья определяется, как «буферная зона» между русскими и ордынскими землями [6, с. 27– 47]. Большой материал по истории данных территорий дают археологические раскопки, проводимые кафедрой археологии и истории древнего мира Воронежского государственного университета под руководством М.В. Цыбина [27, с. 121-124; 28, с. 142-144]. Их результатом является выявление на территории междуречья Дона и Хопра древнерусских поселений, а также погребений половцев (татар), то есть достаточно обширного по численности населения. М.В. Цыбин также допускает возможность существования на территории Червленого Яра одного из периферийных улусов «просуществовавшего, вероятно, до периода «великой замятни»» [26, с. 194].
Таким образом, в историографии различные аспекты существования и развития данного региона в интересующий период рассматривались как в общих трудах, так и в специально посвященных проблеме Червленого Яра работах. При этом вопрос о государственной принадлежности данной территории и ее административный статус в XIV в. остается открытым.
В то же время сам характер спора между епархиями (Рязанской и Сарайской), отразившегося в грамотах митрополитов Феогноста и Алексия, позволяет определить статус данных земель. Спорная ситуация возникает при попытке Сарайского епископа, отвечающего за православное население всей Орды, осуществить свои права и на территории Червленого Яра. Однако это вызывает противодействие Рязанского епископа, которому в конце XIII в. были отданы эти земли. Он отправляет к митрополиту жалобу, в результате рассмотрения которой Рязанской епархии возвращаются права на данные территории. Таким образом, Червленый Яр необходимо рассматривать как составную часть Ордынских земель, получившую особый статус в системе русской православной церкви. По каким-то соображениям данные земли были исключены из ведения Сарайского епископа и переданы Рязанской епархии.
Как известно, принципом административно-территориального деления золотоордынского государства была улусная система. В соответствии с ней все государство (Великий улус) делилось на более мелкие владения, которые также назывались улусами. По своей структуре они повторяли военную организацию монголов, а их размеры зависели от ранга владельца (темник, тысячник, сотник, десятник). Наиболее крупными владениями являлись улусы – тумены (число жителей и размер территорий, способный мобилизовать или содержать десятитысячный корпус).
Границы между крупными улусами проводились по естественным рубежам, чаще всего крупным рекам. Их территория, как правило, оставалась неизменной на протяжении существования Золотой Орды. Это объясняется тем, что основным богатством кочевников считались люди. Земля же являлась родовой собственностью Чингизидов. Поэтому при отторжении более мелких улусов (тысяч) нойон перекочевывал со своими людьми на новую территорию, тогда как его земля оставалась под властью прежнего владельца. При этом откочевка «тысяч» от одного улуса к другому воспрещалась нормами монгольского законодательства (Ясы).
О существовании улуса в междуречье Дона и Хопра свидетельствуют сведения, сохранившееся в грамотах русских митрополитов XIV в. По их данным, территория междуречья Дона и Хопра является «пределом» [1, с. 3] с «переделом» [1, с. 3; 2, с. 340]. Перед нами определенная территория с четкими границами, то есть административно-территориальная единица. Ссылки митрополитов Феогноста и Алексия на своих предшественников (Максима (1283-1305 гг.) и Петра (1305-1326 гг.)) позволяют отнести возможность существования здесь улуса к концу XIII в., а его появление – к 1240-1250-м гг., то есть ко времени образования Золотой Орды и учреждения других улусов.
Более сложным вопросом является определение размеров (улус-«тумен» или улус-«тысяча») данной административно-территориальной единицы. По сведениям летописей, в конце XIV в. здесь кочевал царевич Мамат-салтан (Мухаммед-султан), в подчинении у которого находились князья [12, с. 194]. По Ордынской социально-политической иерархии, «царевич» являлся темником, а «князь» – тысячником [4, с. 12-22; 21, с. 124-128]. Таким образом, территория Червленого Яра в конце XIV в. представляла собой улус-«тумен». Как уже отмечалось выше, территория и размер улусов на протяжении существования Золотой Орды, как правило, оставались неизменными. Следовательно, уже в момент появления в 1240– 1250-е гг. Червленый Яр являлся улусом-«туменом».
М.В. Цыбин допускает возможность существования на территории Червленого Яра в XIV в. одного из периферийных улусов, «просуществовавшего, вероятно, до периода «великой замятни»». Однако царевич Мамат-салтан (Мухаммед-султан) кочевал в междуречье Дона и Хопра в конце XIV в., то есть после потрясений 1360-1370 гг. в Орде. В то же время, летописные источники отмечают необычную активность ордынских правителей разного ранга на окраинных территориях в период «великой замятни». Например, в 1361 г. князь (эмир) Тагай захватил мордовский улус («приде в Наручадь (Наровчат – Авт.) и тамо сам о себе княжаше» [12, с. 232-234; 13, с. 70-71]); князь (эмир) Секиз «Запиание все пограбил и, обрывся рвом, ту сяде» [13, с. 71-72]; князь (эмир) Булат-Темир захватил Булгарский улус [12, с. 232-234; 13, с. 73]. Тогда же в 1361 г., по мнению М.Г. Сафаргалиева, в Крыму и Причерноморье образовалась «Мамаева Орда» [15, с. 125]. То есть, вероятнее всего, в этот период происходило не запустение территории Червленого Яра, а наоборот, приток населения в данный улус.
По данным археологических исследований М.В. Цыбина, в XIII-XIV вв. территорию Червленого Яра осваивали как русские, так и татары (половцы). «Причем разноплановая направленность хозяйственной деятельности древнерусского населения и половцев позволяла им сосуществовать в одном районе» [27, с. 123–124]. Таким образом, улус состоял из представителей как оседлого (русского), так и кочевого (татарского (половецкого)) населения. При этом ордынская администрация среднего звена (баскаки и сотники), по данным грамот митрополитов, была представлена православными, видимо, русскими людьми. В то же время, высшие командные и административные должности (темники и тысячники), вероятно, занимали татары (половцы), которые являлись мусульманами (о них нет упоминаний в грамотах). Такое положение дел подтверждается наличием на территории междуречья Дона и Хопра памятников с мусульманским погребальным обрядом [9].
На территории Червленого Яра, как на административной единице, должны были присутствовать и другие должностные лица ордынского государства. К таковым относятся: писцы, таможенники, побережники, сокольники, «пардусники», «буралыжники», заставщики или караульщики (караулы по Хопру упоминаются в грамоте митрополита Алексия) и др. [23, с. 528; 31, с. 465-569]. Население улуса должно было выплачивать установленные налоги: всеобщий налог (дань), поземельная или подушная подать, пошлина с купли-продажи, транспортная повинность (ям, подводы), обеспечивать провиант и фураж (корм, питье), запрашиваемые дары (запрос, дар) и др. [ 25, с. 240; 31, с. 465,465].
Немаловажное значение для уяснения внутриполитической ситуации в Орде, а также для событий в пограничных территориях имеет установление владельца Червленого Яра как улуса в конце XIV в. По данным русских летописей, в 1400 г. на данной территории кочевал царевич-чингизид Мамат-Салтан. Упоминание его имени связано с походом летом 1400 г. объединенного войска князей Олега Рязанского, Ивана Пронского, Тита Козельского и муромской рати на кочевья «в пределах Червленого яру и в ка-раулех возле Хопорь до Дону». Русские войска, пройдя, видимо, по Ногайской сакме, «избиша множество татар, и царевича Мамат-салтана яша, и иных князей ординских поимаша» [12, с. 194].
В родословных списках Джучидов сохранилось три имени, которые могли быть переданы в русской письменной традиции как Мамат-Салтан. Это – Махмуд (Мам’уд) – второй сын Ак-Суфи, старшего сына Сунджек-оглана, второго сына Тунки (Туки), второго сына Бадакула, старшего сына Джучи-Буки, второго сына Бахадура, второго сына Шейбана, пятого сына Джучи-хана [10, с. 36]. Махмудек-хан (Махмуд-султан, Махдум-султан) – шестой сын Тимур-бека, второго сына Кутлук-Тимура, сына Нумкана (Томга-на), второго сына Абая, второго сына Кин-Тимура (Уз-Тимура), четвертого сына Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи-хана, старшего сына Чингиз-хана [10, с. 40; 24, с. 63]. Махмудек-хан (Махмуд-султан) – четвертый сын Мухаммед-хана, второго сына Хасана, второго сына Джанса (Джине), сына Дервиш-хана, сына Тулек-Тимура, второго сына Куичека (Кунчека), сына Сарича, четвертого сына Урунка, третьего сына Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи-хана, старшего сына Чингиз-хана [10, с. 40; 24, с. 61].
На период конца XIV – начала XV в. выпадает активная политическая, военная и экономическая деятельность седьмого (например великий хан Токтамыш) или восьмого (дети Токтамыша) поколений Джучидов. Из перечисленных выше представителей зо-лотоордынского правящего рода Махмудек-хан (Махмуд-султан) принадлежит к десятому поколению. Известно также, что его двоюродный дядя Худайдад (Куидат) (старший сын младшего брата Хасана Алия), то есть представитель девятого поколения, активно участвовал в политической жизни Джучиева Улуса в 1420-х гг. [12, с. 238; 15, с. 199]. Именно к 1420-1440 гг. (а не к 1400-м гг.) относится деятельность Джучидов, принадлежащих к десятому поколению.
Махмудек-хан (Махмуд-султан, Махдум-султан) принадлежит к седьмому поколению. Его старший брат, великий хан Тимур-Кутлук умер в июне–июле 1400 г. [15, с. 214].
Махмуд (Мам`уд) относится к восьмому поколению. Его двоюродный брат Юма-дук-оглан (сын Суфи младшего брата его отца) по данным Муизза: «в настоящее время, несмотря на то, что отец его еще в живых, группа лиц (посадила) его на царство». Данная запись относится к 829 г. хиджры, т.е. к периоду с 13 сентября 1425 по 1 сентября 1426 г. То есть время активной деятельности Махмуда (Мам` уда) может приходиться на конец XIV – начало XV в.
Следовательно, в 1400 г. на территории Червленого Яра могли кочевать Махмуд (Мам`уд) второй сын Ак-Суфи, потомок Шейбана (Шибана), пятого сына Джучи или Махмудек-хан (Махмуд-султан, Махдум-султан) шестой сын Тимур-бека, потомок Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи. При этом, в Никоновском летописном своде сообщение о походе объединенного рязанского войска на ордынские кочевья в междуречье Дона и Хопра расположено ниже сообщения о смерти хана Тимур-Кутлука [12, с. 193, 194]. Вероятно, указанные события происходили в той же последовательности: смерть хана – поход на Чевленый Яр. Возможно, воспользовавшись смертью Тимур-Кутлука, Олег Иванович Рязанский решил совершить военное вторжение на владения брата умершего хана и даже захватил его в плен. В то же время представляется маловероятным, что родной брат главы Джучиева Улуса занимал кочевья, хотя и относительно не далеко от столицы, но все же на периферии государства. Данное обстоятельство говорит в пользу Махмуда (Мам`уда), как владельца Червленого Яра в 1400 г.
Таким образом, историческая территория, получившая название Червленый Яр, представляла собой в XIII–XIV вв. административно-территориальную единицу Золотой Орды. В XIV в. это был улус-«тумен», который составляло как русское, так и татарское население. В XV в. данные земли запустели.

1. Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссеею. Т.1. Спб., 1841.
2. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси XIV–XVI вв. Т.3. М., 1964.
3. Амелькин А.О. Границы государств в Подонье в последней четверти XIV в. // Восточная Европа в древности и средневековье. Контакты, зоны контактов и контактные зоны. М., 1999.
4. Амелькин А.О., Селезнёв Ю.В. Нашествие Батыя и установление ордынского ига в общественном сознании Руси XIII–XVII вв. Воронеж, 2000.
5. Введенский С.Н. Черлёный Яр // Воронежская старина. Воронеж, 1905. Вып. 5. С. 347-380.
6. Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV вв. М., 1985.
7. Загоровский В.П. Воронежская историческая энциклопедия. Воронеж, 1992. С. 234-235.
8. Иеромонах Леонид (Кавелин). История церкви в пределах нынешней Калужской губернии и калужские иерархи. Калуга, 1876.
9. Левашова В.П. Золотоордынские памятники в Воронежской области // Труды Государственного исторического музея. Вып. 37. М., 1960.
10. Материалы по истории по истории Казахских ханств в XV–XVIII вв. (извлечения из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата, 1969.
11. Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). Т. I. М., 1997.
12. ПСРЛ. Т.XI. М., 1965.
13. ПСРЛ. Т.XV. М., 1965.
14. Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957.
15. Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960.
16. Селезнёв Ю.В. Без правды боярской царь Бога прогневит // Родина. 2014. № 5. С. 22-28.
17. Селезнёв Ю.В. О времени, затрачиваемом русскими князьями для поездки в Орду // Уральский исторический вестник. 2012. № 2 (35). С. 31–36.
18. Селезнёв Ю.В. Ответный удар // Родина. 2003. № 11. С. 95-97.
19. Селезнёв Ю.В. Русские князья в составе правящей элиты Джучиева Улуса в XIII–XV вв. Воронеж, 2013.
20. Селезнёв Ю.В. Русско-ордынские конфликты XIII–XV веков. М.: Квадрига, 2010. 224 с.
21. Селезнёв Ю.В. Титулатура русских князей в XIII–XIV вв. и социально-политическая иерархия Золотой Орды // Славяне и их соседи. Славяне и кочевой мир. М., 1998. С. 124-128.
22. Селезнёв Ю.В. К вопросу о пребывании при дворе Ногая сербских и болгарских князей // Регелевский сборник: материалы Вторых Регелевских чтений 19 ноября 2013 г. Воронеж, 2014. С. 70-75.
23. Тарханные ярлыки Тохтамыша, Тимур-Кутлука и Саадат-Гирея // Русские лето писи. Т. 3. Воскресенская летопись. Рязань, 1998. С. 521-532.
24. Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т.2. М.; Л., 1941.
25. Усманов М.А. Жалованные акты Джучиева Улуса. Казань, 1979. С. 240.
26. Цыбин М.В. [Рецензия] // История СССР. 1990. № 2. С. 194. Рец. на кн.: Шенников А.А. Червленый Яр. Исследования по истории и географии Среднего Подонья в XIV–XVI вв.2 86 с.
27. Цыбин М.В. Древнерусско-половецкое пограничье 2-й половины XII – XIV вв. в Подонье // Археология и история юго-востока Древней Руси. Воронеж, 1993. С. 121–124.
28. Цыбин М.В. Юго-восток русских земель после монгольского завоевания // Славяне и их соседи. Славяне и кочевой мир. М., 1998. С. 142–144.
29. Шенников А.А. Червленый Яр. Л., 1987.
30. Юрченко А.Г. Элита Монгольской империи: время праздников // ТYYXИЙН СУДЛАЛ (Studia historica). Улаанбаатар, 2004. Т. XXXV.
31. Ярлыки татарских ханов московским митрополитам // Памятники русского права. Вып. 3. М., 1955. С. 465–469.

Народы Волго-Уральского региона

Владимир Иванов

Монгольское завоевание Восточной Европы и включение большей части ее территории в состав Улуса Джучи сыграли решающую роль в окончательном оформлении этнической карты народов, оказавшихся в непосредственной близости от административных границ и центров Золотой Орды. По определению Р.Г. Кузеева, именно в период золотоордынского господства «в основном завершилось формирование современных очертаний этнических территорий всех волго-уральских народов, в том числе и тюркских» [29, с. 88]. И этот вывод находит свое подтверждение в археологическом материале. Так, по данным Н.И. Шутовой, исследовавшей удмуртские могильники XVI-XIX вв., начиная с XVI в., «фиксируется сеть новых погребальных памятников на не освоенных прежде землях …. Как правило, они расположены в верховьях мелких рек или ручейков, в районах, где в X–XIV вв. практически не наблюдалось проживание людей» [36, с. 101]. В системе географических координат – это междуречье Чепцы, Кильмези и Ижа, где автором выявлены удмуртские дохристианские могильники, нижняя дата которых – XVI век [36, рис. 1]. То есть по сравнению с предшествующим периодом происходит сокращение древнеудмуртской этнической территории, что, по мнению Р.Г. Кузеева, происходило вследствие продвижения марийцев на север и русских на восток [29, с. 88]. Аналогичные процессы происходили и в Среднем Поволжье, где с приходом монголо-татар «Основная масса марийского населения в XIV в. покидает обжитые ранее места (Сурско-Цнинский бассейн), спасаясь на луговой стороне, недоступной конникам монголо-татар» [32, с. 206].
Во-вторых, в исторической науке прочно утвердилось мнение о господстве Золотой Орды над народами региона, емко выраженное И.В. Антоновым: «бесспорно, что под властью Золотой Орды на протяжении…относительно стабильного периода ее истории, т.е. с середины XIII и до середины XIV в. находились башкиры, булгары, марийцы, чуваши и мордва-мокша. В отношении же мордвы-эрзи, южных удмуртов (арских людей, а также носителей чумойтлинской культуры) и коми-пермяков нет достаточных оснований для столь однозначного вывода, но, тем не менее, их земли тоже находились в сфере военно-политического влияния монголов» (выделено мною –Авт.) [1, с. 178]. И не менее выразительно и наглядно это мнение представлено на карте расцвета Белой Орды при Узбек-хане, составленной А.А. Астайкиным, на которой Среднее Поволжье (до устья Ветлуги), Нижнее и Среднее Прикамье (до устья Чусовой), Южный Урал целиком показаны как часть административных территорий улуса Джучи [4, с. 296-297].
Однако география археологических памятников периода Золотой Орды в Волго-Уральском регионе рисует несколько иную ситуацию. От города Булгара до крайних восточных мордовских городищ – Федоровского, Понетаевского, Ичалковского – в верховьях Алатыря и Иссы [11, с. 129] по прямой – более 300 км, что составляет не менее недели сухопутного пути. От крепости Казань до самых ближних к ней марийских поселений между устьями Илети и Малой Кокшаги [32, с. 169] – более 50 км или полтора-два дня пути (по реке, наверное, и побольше). От самого северного золотоордынского города Алабуга до самых южных удмуртских (чепецких) поселений [20, с. 213] – не менее 270 км (и не менее недели пути). То есть путнику того времени, чтобы добраться до территорий, заселенных собственно золотоордынским населением – носителями «имперской культуры», – понадобилось бы потратить на это несколько дней.
Исключение составляют башкирские племена лесостепного Приуралья, чья этническая территория простиралась к северу от р. Урал в его среднем течении [28, с. 149-151; 1, рис. 2]. Степи между верхним течением р. Урал и Иртышом в XIII-XIV вв., вероятно, были заселены тюрко-монгольскими племенами найманов, карлуков, кушчи, буйрак, составлявшими этническое ядро улуса младшего Чингизида – Шибана [26, с. 131-132].
То, что территория Приуральской степи к северу от среднего течения р. Урал в рассматриваемое время принадлежала башкирам-паскатирам, сомнению не подлежит. На это, в частности, указывают нарративы, появившиеся задолго до монгольского нашествия. Здесь имеется в виду хорошо изученная источниковедами карта Мухаммеда ал-Идриси (середина XII в.). При всей ее запутанности (Волга-Атил течет с востока на запад, Кама-Джулыман (на карте – безымянный приток) впадает в Атил справа, печенеги («bilad bag’nak min al atrak») помещены в верховья этого безымянного притока и т.д.) приведенная на ней локализация «баджигаков» к северу от р. Урал («nahr śaūrān»), между Волгой-Атилем и Уральскими горами («gebel āskāskā») вполне соответствует историческим реалиям того времени и может быть подтверждена памятниками чияликской археологической культуры XII-XIV вв.
Памятники чияликской культуры расположены (хотя и довольно редко) на обширной территории от р. Ик на западе до низовий р. Тобол на востоке [24, с. 81]. На территории современного Башкортостана памятники чияликской культуры выявлены в виде компактных локальных групп, расположенных по берегам наиболее крупных рек вокруг Бугульминско-Белебеевской возвышенности: икская, сюньская, усть-бельская, чермасанская, демская, токская, айская, среднебельская, верхнебельская и уральская [12, с. 9]. Судя по исследованным археологическим памятникам, племена чияликской культуры вели полукочевой образ жизни, поскольку их поселения имеют отчетливо выраженный сезонный характер – летники и зимники. Первые – это стойбища со следами разборных переносных жилищ – юрт, чумов, шалашей. Вторые – стационарные поселения, состоящие из отапливаемых печами-сувалами полуземлянок и бес-фундаметных бревенчатых построек.
Ни один из авторов IX–XII вв. ничего не сообщает об образе жизни башджиртов-паскатир и их поселениях. Кроме ал-Идриси, чье сообщение о «башджиртских городах» с точки зрения его достоверности весьма сомнительно [2; 3]. А с точки зрения хронологии и исторической географии «страна башджирт» («ard basgirt») на карте ал-Идриси территориально совпадает с ареалом памятников чияликской культуры. Отсюда следует вполне естественный вывод исследователей, считающих угров-«чияликцев» основным этническим ядром средневековых башкир [24, с. 82; 13, с. 13,24].
Буквально с самого начала выделения чияликской культуры этнокультурная принадлежность ее носителей определяется как угорская [23, с. 99; 22, с. 85; 21, с. 42-44; 9, с. 141]. Никакого внятного опровержения подобной идентификации до сих пор нет.
И хотя автор этих строк не ставит своей задачей реанимировать выдвинутую в конце XIX – начале XX в. концепцию башкиро-мадьярского (читай башкиро-угорского) этногенетического родства, однако угорско-самодийский этнокультурный пласт в этнографической культуре башкир присутствует отчетливо. Так, до начала XX в. включительно башкиры практиковали как традиционную для кочевников облавно-загонную охоту и охоту с помощью ловчих птиц, так и лесную охоту с помощью капканов, ловушек, перевесов, охоту на медведя у берлоги с рогатиной и т.п. Последние «…были издревле известны русским, народам волжско-камского бассейна (татарам, чувашам, удмуртам, мари и коми-пермякам), а также средней Оби (манси и ханты)» [33, с. 86]. Бортническое пчеловодство – исконный вид занятия башкир – по определению С.И. Руденко, «ничем существенным не отличалось от пчеловодства, издревле бытовавшего среди народностей всего среднего и нижнего Прикамья (удмуртов, мари, чувашей, татар и др.)». Так же, как скотоводство – в начале XX в. преобладающая отрасль хозяйствования зауральских и юго-западных башкир – по своему характеру (тебеневка) ничем не отличалось от скотоводства соседящих с ними степных кочевников казахов и калмыков [33, с. 111; 10, с. 46-60]. Типы жилищ на йəйлəу и кышлау: на первых – типично кочевнические юрты-тирмə, каркасные постройки – алачык, шалаши-чумы (куыш), легкий сруб-бурама; на вторых – те же самые бесфундаментные бурама , конструктивно восходящие к удмуртской куа, куала, известной уже на древнеудмуртских поселениях XI-XIII вв. [35, с. 140-154]. Сильное влияние финно-угорской, а позже и русской культуры прослеживают исследователи в традиционных для башкир средствах передвиженя: лыжи, волокуши, сани, лодки-долбленки.
Таким образом, совершенно очевидно, что материальная культура башкир, во всяком случае в тех ее категориях, которые обеспечивали жизнедеятельность этноса, формировалась как результат их адаптации к отличающимся от степных природным условиям лесостепной и лесной зон Волго-Уралья. А это подразумевает тесное этнокультурное взаимодействие с племенами и народами региона, уже обладавшими соответствующими навыками и традициями хозяйственной жизни в лесу .
Восточные авторы домонгольского периода ничего не сообщают ни о хозяйстве и образе жизни «башкир», ни о их религиозной принадлежности. С одной стороны, это удивительно, с другой складывается впечатление, что для них, вне всякого сомнения, истинных приверженцев Пророка, башкиры представлялись не более чем язычниками. Надо полагать, что, несмотря на близость Волжской Булгарии, уже к началу XI в. ставшей «страной классического ислама», процесс исламизации еще не дошел до «Баскар-дии», и в ближайшие (XII-XIII) века она оставалась глубоко языческой страной. Не в последнюю очередь на столь позднее (в сравнении с Булгарией) распространение ислама могла повлиять относительная отдаленность, гористость и лесистость ее территории. Но важным фактором, по всей видимости, была и слабая консолидация чиялик-ских племен, которые жили каждый своим углом (уделом). Немаловажно и отсутствие общенационального лидера, способного «толкнуть» своих соплеменников в объятия мировой религии или под знамена «развитого» раннего средневековья. Вспомним о том, что ни для русского князя Владимира, ни для норвежского конунга Олава – некогда закоренелых язычников, ставших затем Святыми – ни леса, ни болота, моря или горы не стали преградой для утверждения в их государствах христианства, как элемента и механизма достижения геополитических целей.
Во всяком случае, о том, что в 1230-х годах заволжские мадьяры придерживались языческих верований, совершенно четко засвидетельствовал в своем докладе Папе Римскому Григорию IX венгерский монах Юлиан . Причем, следует иметь в виду, что путешествие Юлиана в Волго-Камье и на Южный Урал (событие само по себе не ординарное) преследовало вполне конкретную цель – поиск и обращение «в истинную веру» далеких соплеменников.
Вообще характерной особенностью средневековых нарративов является то, что степень достоверности содержащихся в них сведений «снижалась по мере удаления от центров тогдашней исламской цивилизации и местожительства создателей средневековых трактатов» [31, с. 64]. И то, что в средневековых источниках «башкиры» трактуются как тюрки, абсолютно не означает, что в рассматриваемое время «башкирская орда» состояла исключительно из тюрок.
Отсюда же следует, что авторы XII–XIII вв., говоря о башкирах, фактически писали о носителях чияликской культуры в Приуралье, памятники которой, как уже было сказано выше, распространялись по обе стороны Уральского хребта. Других археологических памятников этого времени на данной территории просто нет. Итак, археологические «чияликцы» – это «башкиры» письменных источников XII-XIII вв. Что означает ничто иное, как вхождение в состав «башкирской орды» какой-то части угорского населения Прикамья и Предуралья, позже окончательно ассимилированного, прежде всего в языковом отношении. В контексте своей религиозной принадлежности башкиры-«чияликцы», по всей видимости, кто-то оставался в язычестве, кто-то уже принимал ислам «булгарского мусульманского канона» [12, с. 21]. О первом свидетельствуют материалы Такталачукского, Азметьевского I, Кушулевского, Ново-Сасыкульского могильников. О втором – материалы могильников типа Горновского, Казакларовского, тех же Кушулевского и Азметьевского I, Кара-Яр и др. [12].
Попытка выявить археологические следы влияния «имперской культуры» Золотой Орды на носителей чияликской культуры, мордву, мари, удмуртов и соседние с ними племена лесного Прикамья положительных результатов не дали: основные компоненты этой культуры – оружие, конская сбруя, украшения и детали костюма – на археологических памятниках этих народов практически не представлены [17]. Отсюда следуют выводы:
• Монгольское завоевание региона и образование Золотой Орды во многом обусловило и ускорило процесс формирования тех этнических территорий волго-камских и приуральских народов – мари, мордвы, удмуртов, башкир – которые мы, фактически, имеем и в настоящее время. В этом ареалообразующая роль Золотой Орды бесспорна.
• Завоевание, следствием которого и явился этот процесс, и последующее за ним установление военно-политического господства монголо-татар над регионом, в отличие от предшествующего булгарского периода, едва ли способствовало толерантному восприятию подвластным населением культуры завоевателей. Что и нашло свое отражение в ассортименте материальной культуры волго-камского населения рассматриваемого периода.
• Отсутствие прямых территориальных контактов волго-камских финнов и прикамских финно-пермяков с полиэтничным и поликонфессиональным населением Золотой Орды способствовало сохранению в духовной культуре местного населения традицион ного языческого мировоззрения, выразившегося как в реминисценциях погребального обряда, так и в украшениях. Исключением являются приуральские башкиры, одним из этнических компонентов которых были носители чияликской культуры, которые в тече ние XIII–XIV вв. воспринимают ислам «булгарского мусульманского» канона.
Мы не можем сказать ничего определенного о том, в каком качестве и числе и при каких обстоятельствах носители «золотоордынской имперской культуры» могли проникать (и проникали ли?) в леса Волго-Камского региона. А.М. Белавин, например, считает, что «болгары в составе Орды, а затем казанцы сохраняли устойчивые экономические и политические связи с Предуральем и Зауральем вплоть до XV столетия», продолжая использовать для этого Камский торговый путь [7, с. 12]. Вполне вероятно, что так оно и могло быть. Однако отсутствие массовости в распространении компонентов «золотоордынской имперской культуры» среди населения Волго-Уральского региона больше наводит на мысль о том, что, в отличие от Волжской Булгарии домонгольского периода, в отношениях Золотой Орды с населением территорий, прилегающих к ней с севера, превалировал, очевидно, политический контекст, археологически никак не фиксируемый.

1. Антонов И.В. Этническая история Волго-Уральского региона в XIII – начале XV вв. (историко-археологическое исследование). Уфа, 2006.
2. Антонов И.В., Иванов В.А. «Город Башкорт» и другие «города башкир» на средневековых и археологических картах // Проблемы поиска и изучения древних и средневековых городов на Южном Урале и сопредельных территориях. Уфа: БГПУ, 2013 С.64-79.
3. Антонов И.В., Иванов В.А. В попытке укрепить идентичность: «город Башкорт» и другие «города башкир» на средневековых и археологических картах // Этническая идентичность в Башкортостане в зеркале Всероссийской переписи населения 2010 г.: материалы Круглого стола, состоявшегося 25 октября 2013 г. Уфа: ФГБУН Институт этнологических исследований им. Р.Г. Кузеева Уфимского научного центра РАН, 2013. С.32–51.
4. Атлас Tartarica. Казань-М.-СПб., 2005.
5. Башкиры-гайнинцы Пермского края: История, этнография, антропология, этногеномика. Уфа: Гилем, 2008.334 с.
6. Белавин А.М. Внешние и внутренние этнокультурные и экономические контакты средневекового населения Предуралья (по керамическому комплексу) // Новые исследова ния по средневековой археологии Поволжья и Приуралья. Ижевск-Глазов, 1999.
7. Белавин А.М. Камский торговый путь в системе торговых путей средневековья // Путями средневековых торговцев. Пермь, 2004.
8. Белавин А.М. Камский торговый путь. Средневековое Предуралье в его экономических и этнокультурных связях. Пермь, 2000.
9. Белавин А.М., Иванов В.А., Крыласова Н.Б. Угры Предуралья в древности и средние века. Уфа: БГПУ, 2009 285 с.
10. Бикбулатов Н.В., Юсупов Р.М., Шитова С.Н., Фатыхова Ф.Ф. Башкиры: Этническая история и традиционная культура. Уфа: Научное изд-во «Башкирская энциклопедия», 2002. 248 с.
11. Вихляев В.И., Петербургский И.М. Мордва // Финно-угры Поволжья и Приуралья в средние века. Ижевск, 1999.
12. Гарустович Г.Н. Население Волго-Уральской лесостепи в первой половине II тысячелетия нашей эры: автореф. дис… канд. ист. наук. Уфа, 1998.27 с.
14. Гарустович Г.Н. Об этнической принадлежности раннемусульманских памятников Западной и Центральной Башкирии // Проблемы древних угров на Южном Урале. Уфа: БНЦ УрО АН ССР, 1988. С.130-139.
15. Голдина Р.Д. Древняя и средневековая история удмуртского народа. Ижевск, 1999.
16. Зеленеев Ю.А. Этнокультурные традиции золотоордынского города // Древности Поволжья: эпоха средневековья (исследования культурного наследия Волжской Булгарии и Золотой Орды). Казань, 2005.
17. Иванов В.А. Проблема формирования «имперской культуры» Золотой Орды и ее роли как ареалообразующего фактора для народов Урало-Поволжья // Поволжская археология. 2013. №2. С.179-188.
18. Иванова М.Г. Городище Иднакар IX–XIII вв.: материалы исследований территории между валами (1989-1992). Ижевск, 1995.
19. Иванова М.Г. Иднакар – древнеудмуртское городище IX–XIII вв. Ижевск, 1998.
20. Иванова М.Г. Удмурты // Финно-угры Поволжья и Приуралья в средние века. Ижевск, 1999.
21. Казаков Е.П. Волжская Булгария и финно-угорский мир // Finnо-Ugrica. 1997. №1. С.33-53.
22. Казаков Е.П. О некоторых элементах языческой культуры угров Урало-Поволжья // Проблемы древних угров на Южном Урале. Уфа, 1988. С.79-87.
23. Казаков Е.П. Памятники болгарского времени в восточных районах Татарии. М.: Наука, 1978. 128 с.
24. Казаков Е.П. Чияликская культура: территория, время, истоки // Угры. Материалы VI-го Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». Тобольск, 2003. С.79-81
25. Кокорина Н.А. Керамика Волжской Булгарии второй половины XI – начала XV в. Казань, 2002.
26. Костюков В.П. Улус Шибана Золотой Орды в XIII-XIV вв. Казань, 2010. 200 с.
27. Крыласова Н.Б., Подосенова Ю.А. Материальная культура средневекового Предуралья. Часть I. Культура жизнеобеспечения. Пермь, 2008.
28. Кузеев Р.Г. Историческая этнография башкирского народа. Уфа, 1978.
29. Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала. Этногенетический взгляд на историю. М., 1992.
30. Кузеев Р.Г., Иванов В.А. Этнические процессы в Волго-Уральском регионе в V–XVI веках и проблема происхождения чувашского этноса // Болгары и чуваши. Чебоксары, 1984.
31. Кучумов И.В. Раннесредневековые сведения о башкирах и проблемы этнической идентичности // Проблемы этногенеза и этнической истории башкирского народа. Материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 70-летию С.Н.Шитовой. Уфа: Гилем, 2006. С.63-67.
32. Никитина Т.Б. Мари // Финно-угры Поволжья и Приуралья в средние века. Ижевск, 1999.
33. Руденко С.И. Башкиры. Историко-этнографические очерки. Уфа: «Китап», 2006.
34. Святкин С.В. Вооружение и военное дело мордовских племен в первой половине II тыс. н.э. Саранск, 2001.
35. Черных Е.М. У истоков уральского домостроительства: древнее и средневековое жилище Прикамья. Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет», 2010. 160 с.
36. Шутова Н.И. Удмурты XVI – первой половины XIX в. Ижевск, 1992.

Армяне

Александр Осипян

Возникновение армянских колоний в городах Золотой Орды связано с изменением торговых путей в результате монгольских завоеваний 1220–1250-х годов в Передней Азии и Восточной Европе. Создание Монгольской империи (делившейся на четыре улуса) с хорошо налаженной почтовой службой (ямы), строгой дисциплиной и суровыми наказаниями, исключавшими разбой на дорогах, отсутствие многочисленных внутренних пошлин и уважительное отношение к купцам и их собственности – все это способствовало процветанию торговли [19, c. 84]. На протяжении столетия 1250-1350 гг. (так называемый Pax Mongolica) на огромных просторах империи от Дуная и Армении до Китая купцы могли беспрепятственно заниматься коммерцией [18].
Еще до монгольского завоевания армянские купцы бывали в половецких степях (Дешт-и Кипчак) [4; 12]. Их повторное проникновение в Поволжье может быть связано с многочисленными поездками армянских князей из Грузии, Великой Армении и Киликийского королевства ко двору Бату-хана в 1240-х – 1250-х годах. В частности, в 1240 г. -правитель (атабек) Грузии князь князей Аваг (1250), сын Иванэ Долгорукого; в 1246 г. -князья Шахиншах и Аваг, Закарэ, сын Шахиншаха, Агбуга, сын Вахрама Гагели, и Сар-гис Тмогвели; в 1250-1251 и 1256-1257 гг. (при дворе Сартаха) – князь Хасан Джалал, владетель области Хачен; в конце 1253 г. или в 1254 г. ставки Сартаха и Бату-хана на Волге посетил армянский король Киликии Гетум I (1226-1270) [23; 24; 33].
Рассказывая о событиях 1249-1251 гг. – периоде борьбы за власть после смерти великого хана Гуюка (1248) и до воцарения Мангу (1251-1259) – армянский летописец Киракос Гандзакеци пишет, что после казни монгольского полководца Эльчигадая (наместника Армении и Персии) по приказу Бату, именно к последнему стали обращаться все те, кто ранее пребывал под властью Эльчигадая: «Затем начали являться к нему цари и царевичи, князья и купцы – все огорченные тем, что были лишены вотчин своих. И судил по справедливости и возвращал каждому, кто просил его, все области, вотчины и владения и снабжал специальными грамотами, и никто не смел противиться приказам его» [2, c. 218]. В средние века купцы часто путешествовали под защитой посольства или в свите правителя. Кроме того, именно князья могли попросить у Бату-хана и Сартаха охранные грамоты для купцов – своих подданных [3; 35, c. 118].
Точно известно, что в ставке Бату бывал богатейший армянский купец («меца-тун»), известный в источниках как Шадин/Шахабадин/Шнорхавор, сын Саравана. Монголы не доверяли грузинскому царю Улу Давиду (1249-1270). Поэтому в 1259-1265 гг. фактическим правителем Тбилиси и Восточной Грузии был Шнорхавор. Как писал армянский богослов и историк Вардан Великий (ок. 1198-1271) «в 1264 г. великий иль-хан Хулаву пригласил нас к себе через одного мужа Шнорхавора, пользовавшегося большим уважением у всех, особенно у Бату, властителя северных стран, к которому он прежде ездил и был принят с большим почетом, и у Хулаву» [8, c. 66]. Можно предположить, что уже в 1250-х годах Шнорхавор и иные армянские купцы занимались торговлей с Сараем.
Со временем армянские купцы оседали в городах Золотой Орды, на что указывают сведения о наличии там приходов Армянской церкви. В 1320-х гг. в источниках упоминаются армянские епископы в Сарае, Солхате (Старый Крым) и Каффе (Феодосия) (episcopus Armenorum in imperio Tartarorum Iusbect) [39, с 92, 159-160]. Францисканец Паскаль из Виттории в 1336–1337 гг. проживал в Сарае и, выучив кипчакский язык, отправился далее на восток для проповеди среди иноверцев. Из Сарая он в 1338 г. отплыл вниз по Волге до Сарайчика, расположенного в устье Яика/Урала, а оттуда с караваном добрался в Ургенч. «Погрузившись на корабль с какими-то армянами, я отплыл оттуда по реке называемой Тигрис, а затем вдоль берега моря именуемого Ватук, пока через 12 дней не добрался до Сарайчика. Оттуда я ехал в повозке, влекомой верблюдами, и на пятидесятый день достиг Урганча» [29, c. 83-85]. Таким образом, армянские купцы не только бывали в Сарае, но и добирались до Ургенча. К сожалению, письменные источники об армянах в Поволжье немногочисленны, поэтому остается надеяться, что археологические раскопки прольют больше света на их пребывание в этом важнейшем регионе Золотой Орды.
Наибольшее число армян поселилось в юго-восточном Крыму, а именно в итальянских торговых колониях Каффе и Судаке (Солдайя), в административном центре Крымского улуса – городе Кырым/Солхат/Сурхат (Эски Кырым), и во многих селах этого региона. Судя по косвенным данным, Северное Причерноморье было известно армянским купцам и до монгольских завоеваний. Именно через этот регион шла торговля с Киевом, где армянская община существовала уже во второй половине XI в. [26].
В так называемом Сурожском синаксаре (четьи-минеи) на протяжении XII–XV вв. делались памятные записи, в которых упоминаются жители Судака, в том числе и те, кого на основании их антропонимов можно идентифицировать как армян. В 1242 г. упоминается смерть Давида, сына Сумбата, в 1283 г. – убийство Самата, сына Ефрема, в 1306 г. – смерть Ерничу, жены Самата. Наконец, в 1292 г. сделана запись о споре между греками и армянами относительно празднования Пасхи (поскольку Греко-Православная и Армянская церкви пользуются разными календарными системами) [5, c. 593, 603, 609].
Актовые записи генуэзских нотариев Каффы 1289–1290 гг. зафиксировали самое активное участие армянских купцов и ремесленников в экономической жизни Причерноморья. Так, с апреля 1289 по июнь 1290 г. упомянуты 3 случая фрахта армянскими купцами (объединения в 2, 3 и 10 компаньонов) генуэзских кораблей в Каффе для доставки больших партий пшеницы, проса, соли (из Чиприко на Керченском полуострове) и прочих товаров из Крыма в Трапезунд [20, c. 68, 109, 233-234]. 27 апреля 1290 г. в Каффе нескольким армянским и греческим купцам были возвращены товары, ранее захваченные у них пиратом Джурзучи (Jurzuchi) во время плавания на галере [20, c. 181-182; 25, c. 271-272].
Крымские армяне не только арендовали корабли у итальянцев, но и заключали с ними разнообразные сделки. 16 июля 1290 г. каффские мясники Георгий и Савва, совместно с Фланкусом Армянином, жителем Каффы, приобрели партию вина у Оддина Банката де Чева и пообещали уплатить за него перед Пасхой (1291 г.) [20, c. 304]. 14 августа 1290 г. армянин Якоб Фрегулиа приобрел товары у Гийома де Персио, за которые пообещал заплатить 347 аспров через месяц [20, c. 375]. Итальянские купцы Петр де Бобио и Якоб де Бобио в это же время закупали у армянских дубильщиков большие партии бычьих кож (5, 14, 18 и 21 кантар), выдавая авансовые суммы и получая гарантии поставки товара через год или на Пасху 1291 г. В качестве залога семья армянских дубильщиков дает свой дом, а армянин Таркокша и его супруга Мина – своего сына (возможно, дом был уже заложен) [20, c. 160, 301, 309, 337]. Работорговля была в Каффе обычным делом. В актах зафиксированы отдельные случаи продажи некоторыми армянами рабов (вероятно, слуг или полученных в качестве неустойки от торговых партнеров). Так, 1 июня 1290 г. каффский армянин, свечник Савва, продал рабыню (10-летняя Аркона родом из Венгрии) Мартину де Предоно [20, c. 215]. Целенаправленно работорговлей армяне не занимались, она была сосредоточена в руках итальянских купцов, поставлявших рабов в Египет и Италию [27, c. 222; 31; 38]. В это же время на рынке Каффы действовал и переводчик (drogumano) – армянин Стефан, также неоднократно фигурировавший в качестве свидетеля при заключении сделок между армянами и итальянцами [20, c. 220,233-234].
В результате активных деловых отношений с итальянцами, крымские армяне были вовлечены в торговлю Восточного Средиземноморья. Так, 23 июня 1289 г. армянин Петр продал свои товары генуэзцу, который обещает через 8 дней отдать ему 29 ипер-перов, как только прибудет его корабль из Перы [20, c. 105]. Армянин Килакос (Кира-кос?) из Казарета (Chilacos erminio de Cazarese) 18 июля 1289 г. дал в долг итальянцу Рафаэлу Эбриаку, который обязуется отдать 2000 аспров через 15 дней, когда к нему прибудет корабль из Сирии, из Арзуфа (in Siria loco ubi dicitur Sur) [20, c. 120].
Можно предположить, что и некоторые армянские купцы из Киликии также в это время бывали с торговыми целями в Крыму и даже поселялись здесь. На это может указывать сделка, заключенная в Каффе 24 июня 1290 г.: сириец Иоанн (Johannes Sorianus) признает получение ссуды от армянина Христофана, жителя Каффы, или Сорхата из Лаяццо (Christofano erminius, habitator de Caffa, sive de Sorchati de Laizo), суммы в 1800 аспров барикатс, которые обещает вернуть через полтора года. В качестве залога он отдал Христофану свой дом, расположенный в Каффе [20, c. 220]. Вероятно, армянин Христофан, был уроженцем портового города Лаяццо/Аяса в Киликии, а на момент сделки уже проживал в Каффе или Сорхате (соседний с Каффой Сорхат / Солхат – важный торговый центр с многочисленной армянской общиной) и продолжал поддерживать торговые связи с Восточным Средиземноморьем. Сириец Иоанн, также имевший дом в Каффе, очевидно, за полтора года должен был успеть совершить плавание в Сирию и вернуть взятую в долг сумму.
Согласно генуэзскому Уставу Каффы (Impositio officii Ghazarie) в 1316 г. в городе было уже три армянские церкви [17, c. 827]. Со временем крымские армяне (из Каффы и Сорхата/Казарата) начинают более активно осваивать Северное Причерноморье и Приазовье. Так, в сохранившихся источниках середины XIV в. отражена их деятельность в устье Дуная (Килия и Ликостомо), Днестра (Аккерман/Монкастро) и Дона (Та-на/Азак). Именно по этим крупным рекам купцы из Причерноморья отправлялись вглубь Восточной Европы для закупки зерна, воска и мехов, или же непосредственно в этих итальянских факториях заключали сделки с восточноевропейскими купцами, привозившими сюда свои товары.
В памятных записях книг проповедей, переписанных священником Тертером Ере-ванци в Азахе/Тане в 1339 и 1341 гг., упоминается местная армянская церковь Св. Григория Просветителя [13, c. 329-330]. Следовательно, армянская община в Тане существовала уже довольно давно и была достаточно состоятельной, чтобы возвести церковь. Тертер также описывает свое путешествие из родного Еревана через Грузию и далее морем в Каффу и оттуда в Азах. В нотариальных актах 19 сентября 1359 г. упоминается армянская судебная курия в Тане [6, c. 190]. По подсчетам С.П. Карпова, среди 443 свободных лиц, фигурирующих в актах Таны 1359-1360 гг., было 7 армян [28, c. 79]. Тана была известна как центр торговли рыбой, икрой, кожами и рабами. Поэтому город притягивал к себе не только крымских армян, но и армянских купцов из более отдаленных регионов, которые зачастую оседали в Тане. Так, 28 июля 1360 г. в сделке о купле-продаже рабов фигурирует армянин Астлан, сын покойного Сирима (Ширина/Сурена?) из Арзерона (Эрзерума), житель Таны (Astlan condam Sirim de Arzeron armenus habitator in Tana) [6, с 190].
Крымские армяне, посещавшие Килию и Аккерман с торговыми целями, зафиксированы в генуэзских актах 1340-х и 1360-х годов. Так, 17 апреля 1344 г. в Килии Анд-реоло де Вендури продал армянскому купцу ходже Амиру из Тифлиса, горожанину Каффы (Coia Amir de Tefelix, burgensi de Caffa), русскую рабыню и ее двухлетнего сына за 4150 аспров [22, c. 102-103]. Таким образом, Амир из Тифлиса перебрался в Каффу и уже получил городское гражданство (он назван «burgensi», а не «habitator», как в случае, если бы был просто «жителем»). В старинной армянской церкви Успения Богородицы в Аккермане (Белгород-Днестровский) в стены вделаны мраморные плиты в память об умерших (возможно, некоторые плиты более раннего происхождения были позже вделаны в стены церкви). Одна из надписей, датированная 1351 г., упоминает господина Кутчсена, оплакивающего свою мать [7, c. 66]. 14 сентября 1360 г. армянин Григо(рий), сын покойного Арабеца, житель и горожанин Килии (Grigo Erminius, quondam Arabec, habitator et burgensis Chili), продал 20-летнюю рабыню-монголку Той-дани за 5 соммов Иоанну де Монтероссо, жителю и горожанину Перы [21, c. 107–108]. Как видим, если каффинец Амир из Тифлиса только бывал в Килии по делам, то Григорий жил здесь постоянно и уже получил гражданство Килии. Дунай и его притоки связывали Килию с Венгрией, Молдавией и Червонной Русью (Западной Украиной), откуда на черноморский рынок поставлялись зерно и воск. 30 октября 1360 г. каффинский армянин Саркис, сын Константина (Sarchis Erminio de Caffa, filio Constantini), заключил в Килии договор с Ягопом из Венгрии, сыном покойного Бартоломея, жителем Килии (Yagop de Ungaria, quondam Bartholomei, habitator Chili), согласно которому Ягоп обязался доставить Саркису в Килию крупную партию воска (5 кантаров) на Пасху 1361 г. В залог Ягоп оставил Саркису 13-летнюю рабыню Алекесу. Одним из свидетелей заключения сделки выступил местный армянин Сабадим/Шабадин (?) (Sabadim Erminio, habitatore Chili) [21, c. 193, 194]. Упомянутый Саркис из Каффы также ранее фигурировал в качестве свидетеля в сделках 25 августа и 14 сентября 1360 г. («Sachis de Caffa, habitatore Chili» и «Sarchis Erminio de Caffa») [21, с 58, 111]. Причем в первом случае, он назван «жителем Килии», следовательно, подолгу жил здесь, или окончательно перебрался из Каффы. В сделках, заключенных в Ликостомо (Вилково в дельте Дуная) 13 сентября 1373 г., фигурируют: 17-летний армянин Мхитар и двое его советников/поручителей (?) – Абрам и Георгий, армяне из Каффы (Machitar maiorem esse annis XVII, cum consilio Abram Erminii de Caffa et Georgii Erminii de Caffa) [22, с 197]; и армянин Спинула, уже гражданин Генуи (Erminium Spinulam civem Ianue) [22, c. 200-201].
Вероятно, во второй половине ХІІІ в. армяне начинают оседать во Львове, через который шла торговля со странами Центральной и Западной Европы. Когда польский король Казимир ІІІ в 1349 г. завоевал Львов, там уже была армянская община, которой он в 1356 г. позволил сохранить собственный суд [15, c. 27-28]. Во Львове продолжали селиться армянские купцы из Крыма, которые в 1363 г. возвели в городе церковь Успения Богородицы [30, c. 41-42]. С этого времени Львов становится центром армянской епархии, включавшей приходы не только в Галичине, Подолии и на Волыни, но и в Молдавском княжестве [10; 11; 32; 34].
Армянские купцы Львова и Каменца-Подольского поддерживали торговые связи с Крымом, а начавшаяся в 1359 г. в Золотой Орде междоусобица, привела к притоку новых переселенцев из Крыма. Памятные записи (колофоны) армянских рукописей, переписанных в Крыму в 1363-1371 гг., описывают бедствия местных армян и тревожные ожидания еще больших несчастий, толкавшие многих к эмиграции [40, c. 93-98].
С политикой могущественного эмира Мамая, фактического правителя западной части Золотой Орды, тесным образом переплелась судьба армянского купца Некомата Сурожанина [9]. Из русских летописей известно, что в 1375-1383 гг. Некомат неоднократно совершал поездки в Москву и Тверь, в ходе которых не только осуществлял коммерческую деятельность, но и выполнял дипломатические поручения Мамая (преимущественно секретного характера). Некомат был посредником в отношениях Мамая с тверским князем Михаилом Александровичем и Иваном Васильевичем, опальным сыном московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова. Поражение на Куликовом поле и убийство Мамая в Солхате или Каффе привели к гибели и его доверенного лица Некомата. В 1383 г. «убиенъ бысть на Москвѣ нѣкии брехъ именемь Неко-матъ за нѣкую крамолу» [14, c. 85]. В наиболее ранней книге актовых записей магистрата города Львова 1382–1389 гг. в записи о сделке от 14 ноября 1386 г. упомянут некий «Авахав, сын покойного Некомата» (Awachaw filius quondam Necomath) [36, c. 69]. Мы считаем возможным отождествить этого Некомата с Некоматом Сурожанином русских летописей. Некомат Сурожанин был казнен в 1383 г., что согласуется с записью во львовских актах 1386 г. о сделке Авахава, сына покойного Некомата. «Авакба-рун, сын Некаматы» (Awackbarun filius Nekamaty) упомянут в реестре сбора налога с армян домовладельцев Львова от 5 сентября 1407 г. [37, c. 40-41]. Случай Некомата и его сына Авакбаруна является, по нашему мнению, удачным примером создания торговых сетей на основании родственных связей. Судя по всему, Некомат осуществлял коммерческие операции на направлении Крым – Тверь и Москва, а его сын Авак торговал между Крымом и Львовом. Вероятно, Авак (Авахав, Авакбарун) окончательно перебрался во Львов после поражения и гибели Мамая, покровителя его отца, и казни самого Некомата в Москве. Крымские купцы-сурожане совершали регулярные поездки в Москву в правление князя Дмитрия Ивановича. Нескольких из них он взял с собой из Москвы в 1380 г. во время похода навстречу войску Мамая. Л.С. Хачикян идентифицирует большинство этих купцов-сурожан как армян и греков [16]. Вероятно, в это же время армянские купцы бывали и в Новгороде [1].
Таким образом, благодаря веротерпимости и поощрению торговли монгольскими правителями значительное число армянских купцов и ремесленников поселилось в городах Золотой Орды, главным образом в Сарае и портовых городах Северного Причерноморья и Приазовья. Эпоха нестабильности в Золотой Орде в 1360-е и 1390-е годы способствовала оттоку части армян из Северного Причерноморья в Молдавское княжество, Галицкую Русь и Подолье, поскольку ранее армянские купцы неоднократно бывали в этих регионах с коммерческими поездками.

1. Айвазян К.В. Культ Григория Арменского, «арменская вера» и «арменская ересь» в Новгороде (XIII-XVI вв.) // Русская и армянская средневековые литературы. Л., 1982. С.255-332.
2. Гандзакеци Киракос. История Армении. М.: Наука, 1976. 357 с.
3. Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Изд. С.Н.Валк. М.: АН СССР, 1949. 407 с.
4. Еремян С.Т. Юрий Боголюбский в армянских и грузинских источниках // Научные труды Ереванского гос. ун-та. 1946. №23. С.389-421.
5. Заметки XII-XV века, относящиеся к крымскому городу Сугдее (Судаку), приписанные на греческом синаксаре // Записки Одесского общества истории и древностей. Т.5. Одесса, 1863.
6. Карпов С.П. Латинская Романия. СПб.: Алетейя, 2000. 256 c.
7. Кучук-Иоаннесов Хр. Старинные армянские надписи и старинные рукописи в пределах Юго-Западной Руси и в Крыму// Древности восточные. Труды Восточной Комиссии Императорского Московского Археологического общества. Т.2. Вып.3. М., 1903. С.33–75.
8. Маргарян А.Г. К вопросу о личности и деятельности «некоего Шадина»// Кавказ и Византия. Т.3. Ереван: Изд-во АН Арм. ССР, 1982. С.64-72.
9. Осипян А.Л. Был ли предателем Некомат Сурожанин: сюжет из истории отношений московского князя Дмитрия Ивановича и ордынского эмира Мамая // Мамай. Опыт историографической антологии. Сборник научных трудов / Под ред. В.В.Трепавлова, И.М.Миргалеева. Казань: Изд-во «Фэн» АН РТ, 2010. С.239-247.
10. Осипян А. Возникновение армянских торговых колоний во Львове и Каменце-Подольском и их роль в торговле со странами Причерноморья и Восточного Средиземно морья во второй половине XIII – первой половине XV в. // Studia Historica Europae Orientalis = Исследования по истории Восточной Европы. Вып. 5. Мн., РИВШ, 2012. С. 54–84.
11. Осипян А. Этническая и конфессиональная идентичности в формировании город ских «наций» Львова во второй половине XIV – первой половине XV вв. (на примере «армянской нации») // Альманах по истории средних веков и раннего нового времени. 2012–2013. Вып.3–4. С.22-41.
12. Осіпян О. Поширення християнства серед половців в XI–XIV ст. // Київська старовина. 2005. №1. С.3-28; №2. С.3-22.
13. Памятные записи армянских рукописей XIV в. / Сост. Л.С.Хачикян. Ереван, 1950. XIII+759с. (на арм. языке)
14. Полное собрание русских летописей. Т.28. М.: Наука, 1963.
15. Привілеї міста Львова XIV-XVIII ст. / Упор. М.Капраль. Львів, 1998. 640 с.
16. Хачикян Л.С. «Гости-сурожане» в русских летописях и Сказании о Мамаевом побоище. (К вопросу об их национальной принадлежности) // Русская и армянская средневековые литературы. Л., 1982. С.333-357.
17. Юргевич В. Устав для генуэзских колоний в Черном море изданный в Генуе в 1449 году // Записки Одесского общества истории и древностей. Т.5. Одесса, 1863. C.627-837.
18. Abu-Lughod J.L. Before European Hegemony: the World System A.D. 1250-1350. New York: Oxford University Press, 1989.443 р.
19. Allsen Thomas T. Mongolian Princes and Their Merchant Partners, 1200-1260 // Asia Major, third series. 1989. Vol.2. No.2. P.83-126.
20. Balard M. Gênes et l’Outre-Mer. T.1: Actes de Caffa du notaire Lamberto di Sambuceto. 1289-1290. Paris, La Haye: Mouton & Co, 1973. 420 p.
21. Balard M. Gênes et l’Outre-Mer. T.2: Actes de Kilia du notaire Antonio di Ponzo. 1360. Paris, La Haye, 1980. 211 p.
22. Balbi G., Raiteri S. Notai genovesi in Oltremare. Atti rogati a Caffa e a Licostomo (sec. XIV). Genova, 1973.
23. Bedrosian R. The Turko-Mongol Invasions and the Lords of Armenia in the 13th–Centuries. New York, 1979 [http://rbedrosian.com]
24. Boyle J.A. The Journey of Het’um I, King of Little Armenia, to the Court of the Great Khan Mongke// Central Asiatic Journal. 1964. Vol.9. Р. 175-189.
25. Brătianu G.I. Actes des notaires génois de Péra et de Caffa de la fin du treizième siècle (1281-1290). Bucurest, 1927. 389 p.
26. Dachkevytch Ya. Les Arméniennes à Kiev (jusquà 1240)// Revue des études arméniennes. Paris, 1973-1974. Vol.10. P.1 14-131; 1975-1976. T.11. P.323-375.
27. Hayton. La flor des estoires de la terre d’Orient// Recueil des historiens des croisades. Documents Arméniens. T.2. Documents latins et français relatifs a l’Arménie. Paris, 1906.
28. Karpov S.P. Tana – Une grand zone réceptrice de l’émigration au Moyen Âge // Migra tions et diasporas mediterraneennes: Xe – XVIe siecles: actes du colloque de Conques, octobre 1999/reunis par Michel Balard et Alain Ducellier. Paris: Publications de la Sorbonne, 2002. P.77-89.
29. Letter from Pascal of Vittoria, a Missionary Franciscan in Tartary, to his Brethren of the Convent of Vittoria, 1338// Cathay and the Way Thither Vol. 3 / Ed. H.Yule; rev. edn. By H.Cordier. London, 1914. Р.81-88.
30. Obertyński S. Die Florentiner Union der Polnischer Armenier und ihr Bischoffskatalog // Orientalia Christiana. 1934. Vol.36. No.1. S.5-68.
31. Origo I. Domestic Enemy: The Eastern Slaves in Tuscany in the Fourteenth and Fif
teenth Centuries// Speculum. 1955. Vol.30. №3. P.321-366.
32. Osipian A. Trans-Cultural Trade in the Black Sea Region, 1250-1700: Integration of Armenian Trading Diaspora in Moldavian Principality // New Europe College Black Sea Link Yearbook. 2012-2013. P.1 13-158.
33. Osipian A. Armenian Involvement in the Latin-Mongol Crusade: Uses of the Magi and
Prester John in Constable Smbat’s Letter and Hayton of Corycus’s «Flos historiarum terreorientis,» 1248-1307, Medieval Encounters 20, no.1 (2014): 66-100.
34. Osipian A. Practices of Integration and Segregation: Armenian Trading Diasporas and Their Interaction with the Genoese and Venetian Colonies in the Eastern Mediterranean and the Black Sea, 1289-1484, Georg Christ et al. Union in Separation. Diasporic Groups and Identities in the Eastern Mediterranean (1100-1800). Roma: Viella, 2015. P.349-361.
35. Ostrowski, Donald. Muscovy and the Mongols: Cross-Cultural Influence on the Steppe Frontier, 1304-1589. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. 329 p.
36. Pomniki dziejowe Lwowa z archiwum miasta. T.1: Najstarsza księga miejska. 1382–1389/Wyd. A.Czołowski. Lwów, 1892.
37. Pomniki dziejów Lwowa z archiwum miasta. T.2: Księga przychodów i rozhodów miasta. 1404-1414/Wyd. A.Czołowski. Lwów, 1896. 184 s.
38. Quirini-Popławska D. Włoski handel czarnomorskimi niewolnikami w późnim średniowieczu. Kraków, 2002. 321 s.
39. Richard J. La papauté et les missions d’Orient au Moyen Âge (XIIIe – XVe siècles). Rome, 1998. 331 р.
40. Sanjian A.K. Colophons of Armenian Manuscripts, 1301-1480. A Source for Middle Eastern History. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1969.459 p.