Золотая Орда как цивилизация
Золотая Орда как цивилизация (по материалам археологии)
Марк Крамаровский
Как ни парадоксально, но государства с именем «Золотая Орда» никогда не было. Как никогда не было государства с именем «Византия». Греки называли свое государство «Империей ромеев». Отсюда в латинском мире – «Романия», а в тюркском – «Рум». Термин «Византия» для обозначения государства ромеев возникает после падения империи и введен учеными-гуманистами. Такова же примерно история и с названием Золотой Орды, называвшей себя по-тюркски «Улуг улус» – «Великое государство». Новое наименование возникло после исчезновения джучидской империи, но не по воле ученых, а монастырских книжников 2-ой пол. XVI в., взявших за основу название ставки золотоордынского хана.
Уже после распада единой империи Чингиз-хана Джучиды, несмотря на порой враждебные отношения с родственными монгольскими династиями – Улусом Чагатая, включавшем Мавераннахр, Семиречье и Кашгарию, ильханами Ирана и монголами в Китае (до 1368 г., когда на смену Юань пришла династия Мин), – не теряли связей до их полного исчезновения с политической сцены. Это дает основание для постановки вопроса о взаимодействии культур в широких рамках Pax Mongolica и его естественного пограничья, включая азиатскую зону степной и лесостепной Евразии. Поскольку западная часть монгольского мира представлена в основном Золотой Ордой, а сама она к концу XIII столетия оформилась в виде степной империи с целым рядом особенностей – этнических, хозяйственных, культурных, политических, идеологических, – ее целесообразно описывать с позиций собственной цивилизационной модели.
Очерк состоит из двух неравных частей. В первой будут рассмотрены три тезиса, связанных с обоснованием подходов к описанию Золотой Орды как цивилизации. Во второй части целесообразно остановиться на вопросе об основных этапах самоидентификации Джучидов в период между 1207 и 1502 гг.
Одна из важнейших предпосылок в определении всякой цивилизации, в том числе и золотоордынской, является единство истоков, судьбы и наследия Джучидского улуса, поскольку именно эти феномены определяют Золотую Орду как культурно-историческую общность с характерным мироощущением, делающую ее узнаваемой в масштабах Евразии. В подходах к определению понятия золотоордынской цивилизации есть смысл опереться на опыт русских «евразийцев» от Трубецкого до Вернадского, пусть не во всем однозначный [73, с. 58 и др.; 24, с. 158-186]. Полезны также и некоторые наблюдения П.М. Бицилли (1922) [5, с. 67–73], рассматривавшего евразийский континент как сложную структуру, состоящую из ряда самобытных локальных цивилизаций [74, с. 198].
Цивилизации, по Фернану Броделю, «< …> реальности большой, неисчерпаемой длительности < …> без конца приспосабливающейся к своей судьбе» [анализ концепции Броделя – см.: 13, с. 178-186; 17, с. 169-187]. Тезис большого исторического времени [83, с. 46], в котором живет цивилизация, нельзя воспринимать упрощенно как линейное (это противоречило бы его теории многослойной структуры реальности, каждая из которых обладает собственным ритмом) и бесконечное. «Линейное» время живет в судьбе и опыте каждого отдельного человека. Но в историческом смысле только поколение – главная единица измерения, поскольку именно в родовой генеалогии находит отражение «близкое», «далекое» и «сверхдальнее» время. Живую цепочку судеб с момента выделения улуса Джучи в 1207 г. и до 1502 г. образовало примерно пятнадцать поколений ордынцев. К этому следует добавить еще несколько поколений ветеранов – основателей Монгольского государства, начиная с Темучжина – Чингиз-хана, в том числе поколение его старших сыновей. Много это или мало с точки зрения периода складывания и развития цивилизации династии Джучидов? Между тем, ни народ, ни представители династии не исчезли и после 1502 г., продолжив свои исторические судьбы в политических образованиях отдельных ханств, выросших на обломках Золотой Орды и продолживших ее культурные традиции вплоть до эпохи Нового времени. Примечательно, что только с XV по XVII вв. в письменных источниках сохранилась память о 189 потомках «золотого рода» (Алтан уруг, тюрк.) [4], что, несомненно, является показателем длительности представления о праве легитимного наследования ханского титула в Дешт-и Кипчак.
В общем виде всякую цивилизацию (в том числе и золотоордынскую) мы вправе рассматривать как совокупность традиционных связей факторов истории материальной и духовной культуры, власти, социально-правовых норм (в нашем случае – ясы и исламского суда в городах) и экономики, образующих устойчивые и протяженные во времени векторы в развитии общества. В нашем случае само общество, неоднородное по этносу, традициям и религиям, оказалось способно функционировать только в определенном культурном и физико-географическом ареале – вмещающем ландшафте, удовлетворяющем условиям совмещения требований кочевого скотоводства с жизнью степных городов. Географический центр «вмещающего пространства» пришелся на просторы Дешт-и Кипчака. Джучидская (Золотоордынская) цивилизация на разных исторических этапах своего развития, таким образом, обладала собственным ядром, периферией и границами.
Мы рассмотрим это явление сквозь призму основных этапов самоидентификации Джучидов.
Джучидский улус складывался как часть могущественного централизованного государства Чингиз-хана и несколько десятилетий существовал в рамках его военно-административной системы. Центр империи с 1220 г. находился на восточном берегу реки Орхон, где у небольшой речки Каракорум расположилась ставка Великого хана. В 1235 г. здесь уже при Угэдэе началось строительство города. В течение четверти века Каракорум (до 1260 г.) являлся общемонгольской столицей. Ко времени переноса Ху-билаем (1260-1294) столицы в Пекин, в дельте Волги на левом берегу Ахтубы была основана первая столица Золотой Орды – Сарай (Дворец). Строительство джучидской столицы относится к началу 50-х гг. XIII в. и в 1254 г. здесь по пути из Каракорума в ставку Бату побывал монах-минорит Гийом де Рубрук [54, с. 184–186].
Джучидский улус выделился из состава Великого монгольского государства по мере распада державы Чингиз-хана, но первоначальное «Сибирское держание» Джучи было образовано по личному решению основателя империи. Это – первый наследный улус в семействе Чингизовичей. Для Джучидов (наследников дома старшего сына Чингиз-хана) процесс политической автономизации ясно обозначился лишь в 40-х гг. XIII в. после завершения в 1242 г. семилетнего европейского похода войск Бату (1227–1257), в результате которого монгольская конница, вышедшая к берегам Адриатики, вернулась в Дешт-и Кипчак. Новое государственное образование состояло из двух основных военно-политических единиц – правого и левого крыла, именуемых в восточных источниках «Кок-Ордой» и «Ак-Ордой» [58, с. 94-96; 69, с. 55-63; 50, с. 79-95; 66, с. 360-378]. И хотя география различных улусов изменялась во времени, Восточный Дешт-и Кипчак, т.е. основная территория современного Казахстана, оставалась в составе Улуса Джучи. Вместе с тем степные территории, составившие ядро государства после завершения Западного похода, в силу ряда причин оказались на окраине культурных миров. Преодоление цивилизационной маргинальности Золотой Орды (Улуса Джучи) началось с укоренения в зоне степей городского образа жизни, что было отмечено Э.С. Кульпиным [44, с. 127–157]. Несмотря на постоянное преобладание кочевников, на местах старых степных зимовий уже в первой половине XIV в. вырастают десятки городов. В них постепенно складываются новые культурные силы, среди которых заметное место занимает население ремесленных кварталов. Факты свидетельствуют о формировании в Золотой Орде уже в 1-ой пол. XIV в. новой, отличной от раннеджучидской, культурной среды с весьма разнообразными интересами и культурными векторами, далеко выходящими за пределы избранной нами темы [упоминание о библиотеках в Сарае – см.: 27, с. 203; о языке и письменности и литературе – см: 67, с. 658-667; 51, с. 668-675; 49, с. 676-681].
Взаимодействие кочевнического и оседлого (в значительной мере, городского) укладов в рамках единого государства позволяет обозначить три крупных периода в развитии культуры Золотой Орды.
Раннеджучидский (первая половина, условно, 1207−1250-е гг.) – характеризуется номинальным выделением Улуса Джучи из числа территорий, принадлежащих Чингиз-хану, при сохранении единства нарождающейся империи. Значение раннеджучидского этапа для становления культуры будущей Золотой Орды трудно переоценить, поскольку строительство нового начиналось в системе связей государства Чингиз-хана, получившего официальное название Yeke Mongyol ulus – «Великое монгольское государство» (1211-1264). В этот период в степи идет активное перераспределение традиционных родоплеменных образований в пользу чингизидской монгольской элиты, сопровождаемое переделом пастбищ, водопоев и маршрутов сезонных перекочевок. Бурные инновационные процессы в материальной культуре опираются главным образом на традиции Центральной Азии и Северного Китая. В эти десятилетия как никогда ощущается разрыв между степным и городским сегментами культуры (последний, преимущественно за пределами степного ядра формирующегося государства). Естественно, что основное содержание культурной парадигмы определялось борьбой монголов за Восточный, а потом и Западный Дешт-и Кипчак. Заметим, что полемические заметки авторов, акцентирующие драматические последствия монголо-кипчакского противостояния в сфере этнических процессов в масштабах всего Дешт-и Кипчака, любопытны, но не слишком убедительны [42, с. 199–234].
Среднеордынский период (середина – 2-я пол. XIII − первые две трети XIV в.). Главное достижение этапа – стабилизация экономики и становление культуры новых степных городов Джучидов, где еще при Берке оседает значительная часть нойонской элиты. В конце 50-х – начале 60-х гг. XIII в. Джучиды вводят собственную монетную систему, и начинается один из важнейших этапов государственного и культурного строительства, сопровождавшийся возобновлением северной ветви Великого Шелкового пути. На отрезок времени 2-ой пол. XIII в. и до реформы Токты 1310/1311 гг. приходится первый период денежной чеканки [71, с. 45, 46]. Характерной чертой этого этапа является преобладание регионального монетного оборота внутри отдельных нумизматических провинций в пределах бывшей Волжской Булгарии, Среднего Поволжья, Нижнего Поволжья, Крыма и северо-западного Причерноморья, Подунавья и Поднестровья [71, с. 46] . Наиболее яркие события периода связаны с восстановлением старых, разрушенных в период вторжения городов, и началом строительства новых. Г.А. Федоров-Давыдов и В.Л. Егоров описывают Золотую Орду как государство с двумя столицами на Селитренном (Сарай, Сарай ал-Махруса) и Царевском (Сарай ал-Джедид) городищах [70; 17, с. 112–117]. Согласно письменным и картографическим источникам золотоордынская столица локализуется на Селитренном городище, расположенном на высокой террасе левого берега Ахтубы в 115 км к северу от современной Астрахани. Селитренное городище отождествлено с городом Сараем, впервые упомянутым Гийомом де Рубрук под 1253 г. Современные данные археологии и нумизматики ставят под сомнение существование города XIII в. на Селитренном городище [52; 8, с. 345-349]. Позже, в 30-х гг. XIV века, уже при Узбек-хане (1312-1342) на Царевском городище (левый берег старого русла Ахтубы, у с. Царев в Волгоградской области) основывается город Гюлистан-Сарай [дискуссию о Гюлистан-Сарае реанимировал И.В. Евстратов – см.: 16, с. 88-118]. В сред-неордынский период степная и городская ветви в культуре активно взаимодействуют, и первая испытывает известное давление со стороны исламизированных городских общин ханского домена и региональных центров Приазовья, Северного Кавказа и Крыма [всего в реестр золотоордынских городов В.Л. Егоров внес 140 объектов – см.: 17, с. 139]. В сущности, именно в этот период в материальной культуре степей становится ощутим, хотя бы и опосредованно, городской вектор; сама же ремесленная культура получает узнаваемый золотоордынский облик.
Позднеордынский период (40-е – 60-е гг. XIV – нач. XV в.) – характеризуется расцветом городской жизни на первом этапе (до 1395 г.) при заметном лидерстве исламских общин. Последнее не вызвало особого перенапряжения в межконфессиональных отношениях. В степи центрально-азиатские элементы культуры постепенно отмирают и вытесняются исламскими инновациями, вливающимися в золотоордынское общество со стороны Хорезма, Прикаспия, Египта и Малой Азии (через Крым). Джучидская элита стремительно теряет связи с Трехречьем, а вместе со «старой» родиной и монгольский язык. Уже при Токтамыше (1376-1395) тюркский становится официальным языком Золотой Орды. Культурная доминанта в этот период окончательно определяется городским ремеслом, сформировавшим собственные производственные центры.
При Токте, Узбеке, Джанибеке и ханах 1360-х гг. активно работают монетные дворы Сарая, Сарая ал-Джедид и Гюлистана; дирхемами этих эмиссий заполняются рынки Поволжья, Мордовских земель, Северного Кавказа, Поднестровья и Крыма [71, с. 46, 47]. На период смут и междоусобной борьбы 1360-х гг. огромное количество монет выпадает в клады и уже в 1370-е гг. в денежном деле резко усиливаются центробежные тенденции. Со 2-ой пол. 1360-х гг. в большей части кладов появляются монеты с надчеканками, и большое место среди них занимает серебро Узбека, чеканенное монетным двором Крым ал-Махруса 720 г.х. С 1380/81 гг. все дирхемы с именем Токтамыша, выпущенные монетными дворами европейской части Золотой Орды, чеканятся по единой весовой норме [71, с. 48].
Потрясения 1395 г., вызванные воинскими победами Тимура (1370-1405), приводят к медленному угасанию большой международной торговли и городской жизни в центральных районах страны (второй этап позднеордынского периода). Денежная реформа 802 г.х., связанная с уменьшением веса дирхема, не привела к унификации денежного дела [71, с. 54], и монетное обращение получает едва ли не повсеместную тенденцию к упадку. После 1395 г. начинается почти вековой период распада золотоордынской государственности и в целом культурной стагнации. Однако в этот период, преимущественно в Восточном Крыму, все еще работали и весьма интересно местные ремесленные центры. В 1502 г. крымский хан Менгли Гирей наносит решающий удар по Большой Орде. Этим заканчивается военно-политическая история Золотой Орды, но не история династии. И, конечно, не золотоордынская культурная традиция. Сложившиеся в XIV в. векторы в сфере политической жизни, хозяйства, ремесла и идеологии продолжают жить в постордынский период; главным образом они очевидны в центрах сосредоточения власти новых династов-чингизидов в государствах-преемниках, будь то степи Казахстана, лесостепи Западной Сибири, Среднего Поволжья, Рязани, и уж тем более в Крыму. В XV–XVI вв. эта линия находит проявление и в культуре Москвы. Наиболее ярко ордынские акценты нашли отражение в миниатюрах Летописного свода, создававшегося в 3-ей четв. XVI в. В период подчинения Казани Золотая Орда – все еще исторически легитимный носитель власти для времени XIII-XV вв., а в дипломатической переписке с восточными соседями московские государи именуют себя «белыми царями» (ак падишах) [65].
Изучение начального этапа в развитии ремесла и культуры Чингизидов затруднено недостатком достоверных источников. Это явление в значительной мере связано с тем, что «темные века» монгольской истории пришлись на время консолидации монгольских племен в XI-XII вв. в рамках государства, во главе которого стояли предки Чингиз-хана (около середины XII в.) . Сведения письменных источников о контактах части татаро-монголов с киданями Ляо (916-1125) и чжурчжэнями Цзинь (1115-1234) все еще мало подкреплены археологически, и мы почти ничего не знаем о материальной культуре монголов времени Хабул-хана и его политических наследников. Отсюда размытость представлений о генезисе и начальной фазе складывания материальной культуры времени монгольского единства. А поскольку всю первую половину XIII века Улус Джучи развивался в составе многоэтничной империи, скудность источниковедческой базы ранних джучидов, отражая общее состояние вопроса, не несет ничего специфического. Лишь материалы торевтики – произведений художественного серебра и золота, обладавших тем преимуществом, что наиболее точно отвечали уровню требований, предъявляемых их владельцами – монгольскими элитами – к собственной аутентичности, дают возможность хоть как-то восполнить лакуну. В реальной жизни стремление к имперской самоидентификации находило отражение в выборе каганом, его кешиктенами, улусными ханами и их тарханами, нойонами всех рангов и приравненных к ним представителям местных аристократий соответствующих регалий. Помимо узкого перечня символов ханской власти [34, с. 73–79; 79. с. 131–190], костюма [11, с. 16–79; 12], унифицированной прически, головных уборов [40, с. 413–419], отдельных типов мужских и женских украшений в этот список вошли детали конского убора [38, с. 122-129], воинского пояса и парадная утварь. Именно три последние категории предметов с наибольшей выразительностью способны дать представление о характере всаднической культуры раннеджучидской элиты.
В этом контексте для нас важны находки из золота и серебра, связанные с первыми поколениями Чингизидов как из районов Центральной Азии, так и Южной Сибири или европейской зоны степей за Уралом. Совсем недавно, в полевом сезоне 2005 г., на юго-востоке Монголии в местности Таван Толгой (аймак Сухебаатара) экспедицией Монгольского Национального университета (рук. проф. Д. Наваан) обнаружено неграбленое женское захоронение с конем, в котором были обнаружены золотые обкладки седла с изображением четырехпалых (?) драконов [96, # 44, с. 18-27; 99, vol. 4/1, с. 55-60, fig. 6, 7]. Погребение принадлежало незамужней молодой женщине (до 20 лет), о высоком статусе которой свидетельствуют богатые золотые украшения – серьги, филигранное украшение прически , пектораль и ваджра, но, главное, золотые обкладки седла с изображением драконов. Несомненно, что могила № 5 из Таван Толгоя относится к раннемонгольской эпохе, вероятно, к первым десятилетиям XIII в. Примечательно, что молодую даму без бокки (т.е. незамужнюю), сопровождало в могилу парадное золотое седло с изображением драконов. Это третье из известных мне женских седел раннемонгольской эпохи после находок из Хайлин Геле и близ Мелитополя [34, с. 21, 22]. Теперь мы уже знаем серию золотых и серебряных седел этой эпохи, к которой следует присоединить и золотые обкладки седла из коллекции Нассера Д. Халили (конец ХII – нач. XIII в.) [81, с. 42-46; 34, с. 21]. Три принадлежат женским захоронениям. Более яркого свидетельства гендерного равноправия для раннемонгольской среды трудно себе представить. Тема дракона на обкладках седла из Таван Толгоя характерна для первого ряда нойонских регалий, включая воинские пояса и поясные чаши.
Напомню, что эмблематика великого хана и его «гвардии» с использованием изображения дракона сформировалась в узком промежутке времени между 1204/06 гг. и 1217 г. В 1221 г. ее наблюдал Чжао Хун, прибывший в Яньзин, недавнюю столицу чжурчженей. Возможно, что этот промежуток времени может быть несколько сокращен. К настоящему времени находки воинских («гвардейских») поясов с изображениями драконов известны только в археологических материалах из европейской зоны степей, куда они попадают вместе с первым поколением джучидских всадников уже в период 20-х – 40-х гг. XIII в. География находок очерчивается районами Поднепровья, Среднего Подонья и степного Предкавказья, Среднего Поволжья [34, с. 35-45, рис. 14, 1-16, 17-19]. Из находок в Нижнем Поволжье выделим поясной набор из разрушенного погребения на городище Красный Яр [34, с. 35-45, рис. 18]. Сохранился фрагмент ремня. Гарнитура – серебро с позолотой – состоит из пряжки , наконечника, скользящей обоймицы, двух сабельных обойм с петлями для подвешивания ножен и 25 лунниц [60, с. 69, кат. № 19]. При полной сохранности ремня длиной 125–150 см, расчетное число в 65–70 единиц поясной гарнитуры кажется оптимальным .
К этой группе воинских поясов тесно примыкает группа поясных наборов с «охотничьей» тематикой: серебряный поясной набор из могильника Таш-Башат в Таласской долине Киргизии, золотой поясной набор из Урочища Гашун-Уста на Северном Кавказе, группа из трех золотых пластин из частной коллекции Нассера Д. Халили в Лондоне и три бронзовые пластины с изображениями ланей из музея П.В.Алабина в Самаре [34, с. 45–49, рис. 20, 21; 1, с. 24-29]. Напомню, что в урочище Гашун-Уста на Ставрополье вместе с поясом найден ковш с ручкой в форме протомы дракона. Сосуды этого типа найдены в Сибири, на Волге, близ Воронежа, на Днепре [60, с. 56-58, 163, рис. 13; кат. № 12, 13, 14, 21]. Близкая к этой группе сосудов двуручная чаша для вина найдена при раскопках Царевского городища [60, с. 59; кат. № 15]. Вся группа сосудов датируется в пределах XIII – рубежа XIV в. [34, с. 61–72] и отличается от юаньских сосудов этого типа [60, с. 159, рис. 11].
Седла и пояса с драконовидной геральдикой появляются в монгольской среде как бы в одночасье. По-видимому, они были вызваны к жизни резко изменившимся уровнем государственного строительства после реформ 1206 г., когда при выделении и бурном количественном росте новых ветвей родовой знати потребовались новые объединительные символы. Итак, обе группы поясов принадлежат старшему поколению командного корпуса Джучидов, пришедшего в европейскую зону степей около середины XIII в. Типы и стилистика этих поясов сложились в Центральной Азии еще до образования Улуса Джучи. В них и можно видеть ту часть «чингизидского наследства», которая попала в Дешт-и Кипчак с первым поколением завоевателей и здесь, на новой почве, дала импульс к развитию феномена всаднической культуры тех поколений Джучидов, которые, вернувшись из Западного похода около 1240-х гг., положили начало Золотой Орде. Этот комплекс изделий центрально азиатского художественного ремесла впервые дает возможность обратиться к памятникам до середины XIII в., не обнаруживающих себя до настоящего времени, за исключением нескольких находок в метрополии. Существенно, что в этой важнейшей для ранних Джучидов группе вещей еще нет инновационных черт, связанных с западными заимствованиями времени разгрома государства хорезмшаха. Исламские черты становятся заметны в формах и декоре парадной утвари, предназначенной для ранних Джучидов, по мере продвижения монголов на запад от Иртыша. Выделяется группа памятников, насчитывающая около десятка сосудов, из которых пять (среди них четыре целых) удивительно схожи между собой по форме. По этому же признаку группа сосудов на высокой ножке тесно связана с чашей малоазийского происхождения из частной коллекции в Лондоне, датированной около середины XIII в. Вся группа находок, кроме лондонской чаши с именем Улуг Хумаюна, чье место обнаружения неизвестно, происходит из Приуралья и тобольского Прииртышья [34, с. 93-108], и сургутского Приобья [80, с. 144-147]. Сосуды принадлежит одной или нескольким родственным мастерским, работавших в узком промежутке времени XIII – рубежа XIV века. География находок свидетельствует, что восточнее Ишима существовал некий локальный центр, обслуживающий северо-восточные районы Золотой Орды [34, с. 106, 107]. Продолжают оставаться актуальными вопросы о месте производства этих сосудов, их оригинальности, генезисе стиля, проблемах хронологии некоторых из них.
Приведем сведения об основных памятниках группы в форме таблицы:
№ п/п Сведения о месте находки или их хранения Материал и размеры Сохранность Публикация
№1 Вероятно, Приуралье. Частная коллекция в Перми до 1909 г. Серебро, размеры неизвестны Без утрат 57, №221
№2 В составе клада на севере Свердловской обл., пос. Понил, и Ивдельский р-н Серебро, диаметр – 27,0 см; выс. – 12,5 см Утрачено
? ложек 7; 34, рис. 45. кат. №54
№3 Из Сургутского Приобья, могильник «Сайгатинский 3», погребение 31 Серебро, диаметр – 12см; выс. – 6 см Повреждено тулово чаши 34, рис. 47, кат. №55
№4 Из Сургутского Приобья, Святилище Сайгатинское 1 Серебро, диам. -14 см Утрачена ножка 34, рис. 48
№5 Из Сургутского Приобья. Случайная находка на городище Каревское Серебро, диам. -19,5; выс. -12,1 см Без утрат 80, с. 144-1147
Все вещи объединяют признаки морфологии, техники исполнения и декора. С точки зрения формы (признаки морфологии) обращает внимание сочетание глубокой ложчатой чаши (№1, 2, 4, 5) с подчеркнуто выделенным венчиком и поддона в форме высокой конусовидной ножки с утолщением у плавно отогнутого основания. Несколько предметов (чаши №2 и №4) объединяет редкий тип лотосовидного цветка с двумя отогнутыми к низу лепестками. Этот же признак – в декоре серебряного кубка из тобольского Прииртышья [34, рис. 52, кат. № 56]. Примечательно, что и гибкий стебель с характерными узкими трилистниками в бордюрах этого кубка в высшей степени близок стеблю, украшающему венчик нового сосуда из сургутского Приобья (чаша №5). Между тем, рисунок гибкого стебля с широкими сочными пальметтами в бордюре венчика ивдельской находки из Приуралья (чаша №2) тождественен гибкому стеблю в декоре венчика серебряной кружки, найденной на святилище «Сайгатинское 1» в сургутском Приобье [34, рис. 51]. Отметим еще одну деталь, сближающую кубок из тобольского Прииртышья с находками из сургутского Приобья (чаша №5 и кружка из святилища «Сайгатинское 1») – характерную прорисовку узкомордого животного (медведь?) с обратным поворотом головы. В некоторых случаях совпадения в рисунке позволяют опознать «почерк» одного мастера. Остается добавить, что мотив подтреугольных фигур с двойной линией обводки и веерообразными скоплениями ретушных штрихов в декоре ножки чаши с Караевского городища (чаша №5) имеет довольно близкую аналогию в близком геометрическом узоре на фрагменте серебряной чаши (часть донца?) из саратовского Поволжья [34, рис. 54]. В то же время узор в виде веерообразного скопления ретушных штрихов как самостоятельный мотив (чаши №1, №3, №4, №5) повторяется не только в декоре фрагмента сосуда из саратовского Поволжья, но и вставной мишени серебряного блюда из святилища «Сайгатинское 1» [34, рис. 44]. Таким образом, в круг вещей одной или нескольких родственных мастерских, выделенный на основе системы признаков сходства, входят девять серебряных сосудов из Западной Сибири и Приуралья. Пять из них отличает совпадение по форме. Десятая чаша в форме поясного ковша, но с изображением лотосовидного цветка, характерного для чаш №2, 4 и кубка из тобольского Прииртышья, найдена на Северном Кавказе [34, № 136]. Таким образом, иртышская группа художественного серебра принадлежит одной или нескольким тесно связанным мастерским, работавшим в относительно короткий промежуток времени первой трети XIII – начале XIV в. Нет сомнения, что новый ремесленный центр, формируется в одно время с юртом (уделом) Джучи в местах перекочевок ставки улусного хана и его жен на Иртыше, но не в верховьях реки, где располагался центр Угэдэевичей . География ремесленного центра косвенно подтверждается ареалом находок, ограниченным на востоке бассейном сургутского Приобья [32], а на западе -Средним Уралом и Пермским краем. Степень оригинальности и в конечном счете узнаваемости рассмотренной группы сосудов определяется слиянием художественных традиций народов Северного Китая и Запада, где выделяются признаки ремесла исламского Среднего и Ближнего Востока и отраженно Византии или Малой Азии.
На основе оригинальных археологических находок из погребальных комплексов ранних Джучидов, из слоев отдельных поселений и селищ мы, таким образом, получили возможность впервые ознакомиться с некоторыми редкими материалами Великого Монгольского государства. Многие из этих памятников были перенесены из районов Иртыша и Западной Сибири в бассейны Посурья, Волго-Камья и степную зону Подонья всадниками сибирских корпусов Бату – основного костяка европейской кампании 1237-42 годов. Но все-таки одна из групп материала – «иртышская» – дает некоторое представление о новом векторе развития культуры, сформировавшемся в период ранних кампаний, направленных на западную часть Дешт-и Кипчака. Эти две группы материалов, прежде всего детали поясных наборов и конского убора с изображениями драконов, отражают содержательный компонент всаднической культуры первого этапа самоидентификации тюрко-монгольского населения Золотой Орды.
Утрата норм тюрко-монгольской всаднической культуры времени ранних Чингизидов дает о себе знать в материалах торевтики уже с начала XIV столетия в период активной исламизации Золотой Орды. В Симферопольском кладе, одном из наиболее репрезентативных комплексов 1-ой пол. XIV в., принадлежавшем ордынскому правителю Крыма [34, с. 114–120], из трех поясных наборов только один – золотоордынский. В деталях этого парадного стрелкового пояса полностью отсутствуют черты раннеджу-чидской традиции, сформированной в период единства Чингизидской империи [60, с. 83; кат. № 527-564]. Этот поясной набор входит в одну из обширных групп находок, выполненных в среднеордынский период, вероятно, в Крыму. Стилистика его исполнения мало отличима от приемов, использованных мастером золотого поясного набора из казахского Прииртышья [60, с. 85, кат. 143–155]. Кроме Крыма подобные вещи могли быть изготовлены в городских мастерских Поволжья, включая Булгары [34, с. 130– 140], откуда они получили распространение по территории всего пояса европейской зоны степей. И все-таки традиции великоханского периода не исчезают бесследно. Они могут быть прослежены на примере других вещей Симферопольского клада – характерных наверший головных уборов. Для нашей темы любопытно, что один из интереснейших памятников клада – украшения женской шапочки [60, с. 82; кат. 307–330], где в пережитках (речь идет о трактовке миниатюрных многолепестковых цветов с жемчужиной в центре на высоком стержне из золотой проволоки) все еще обнаруживают традицию ремесла более характерную для Центральной Азии и восходящую к китайской династии Суй (581-617) – ср. украшение женского головного убора из золота и серебра из могилы Ли Цзинсюнь (Li Jingxun) в пров. Шаньси, КНР [103, с. 112, № 274]. В украшениях бляхи-навершии и двадцати фигурных накладок головного убора из золотоордынского клада кроме жемчуга использованы аметисты, шпинели, изумруды, хризопраз, яшма, сапфир и бирюза, а в одном случае и горный хрусталь [60, № 307-332; с. 82], свидетельствующие о насыщенности рынков западной ветви Шелкового пути еще в сер. XIV ст. По-видимому, в сохранении традиции оформления девичьей (?) шапочки сказался феномен консервативности женского костюма. Необходимо заметить, что все предметы украшения головных уборов и некоторые пояса Симферопольского клада выполнены в Восточном Крыму, скорее всего, в одной из ювелирных мастерских Солхата, обслуживавшей правителя города и области Крым. Таким образом, можно констатировать, что изделия, близко связанные с запросами всаднической элиты, наиболее полно отражают оба этапа самоидентификации Джучидов, начиная с по-стимерского и вплоть до среднеджучидского, совпадающего по времени с расцветом городской жизни. При этом исламская поведенческая модель в XIV ст. начинает активно осваиваться верхними слоями ордынского общества, не без труда преодолевающей традицию времени империи Чингиз-хана.
В Золотой Орде не сложилась и не могла сложиться единая градостроительная система в силу огромности территории. Здесь в градостроительстве выделяются несколько локальных вариантов: степное Поволжье со столичным Сараем, Гюлистан-Сараем, Укеком и Бельджаменом – лишь один из них. Поднестровье, Крым, Приазовье и Северный Кавказ представлены селищами и городами, во многих чертах отличными от городов и поселений ханского домена.
В отличие от других городов Поволжья и других регионов Золотой Орды Сарай не был полностью уничтожен войсками Тимура в 1395 г. Дата его окончательного запустения неизвестна, но в 1438 г. он еще заметен как центр международной торговли [22, с. 166, 167]. Золотоордынская столица – крупный ремесленный центр, где известны кварталы ремесленников-металлистов, гончаров, где раскопаны мастерские ювелиров и костoрезов.
Для золотоордынских степных городов, где как на Царевском городище выделяются лишь самые общие черты топографии [105, с. 21–23], видимо, еще не время говорить об индивидуализированных чертах планировочных структур. Тем не менее, некоторые важные детали все-таки выяснены. Площадь города только в границах рвов и вала, возникшего в 1360-е гг. для защиты центральных кварталов в годы феодальных усобиц, составляет около 2 кв. км, но общая площадь Гюлистан-Сарая значительно больше [17, с. 113]. На плане А.В. Терещенко (1840-е гг.) только внутри вала 1360-х гг. насчитывается до 1550 отдельных строений. Вне вала прослеживаются отдельные усадьбы, становящиеся, по наблюдению Г.А.Федорова-Давыдова, все крупнее по мере удаления от центра города к востоку и к югу. Большие усадьбы площадью до 26 тысяч кв. м прослежены на дальних подступах к городу с востока; к западу от пригорода располагался поселок городского типа, представляющий собой комплекс из семи усадеб, соединенных общими стенами. Представляется, что подобно застройке большого радиуса Селитренного городища, Царевское можно рассматривать как агломерацию, где чересполосно городские строения, крупные усадьбы или их скопления чередовались с аграрными зонами и выпасами. К западу от города располагалось большое озеро, на берегах которого в середине XIV в. существовала жилая застройка, а в конце века вырос могильник. В центре Гюлистана была большая площадь, окруженная с юга и с востока зданиями, выделявшимися своей величиной. От центра к окраинам вели улицы, снабженные арыками, вдоль которых в некоторых случаях прослежены пешеходные дорожки. В Восточной части города по микрорельефу прослежена еще одна подквадратная площадь; в этом секторе городища, видимо, располагались и четыре искусственных водоема. Царевское городище расположено в пойме Ахтубы, скорее всего на самом берегу реки. Археологическими исследованиями установлено не только существование городского водопровода, но и сложных гидротехнических сооружений, регулирующих уровень воды в водоемах. Первоначальное ядро города составляли несколько крупных аристократических усадеб [69, с. 85-87; 17, с. 114]. В отличие от Сарая и Сарайчика на р. Урал, Гюлистан-Сарай был разрушен Тимуром.
Помимо Селитренного и Царевского городищ в Поволжье кроме булгарского района открыто более тридцати городищ и поселений, представляющих собой средние и малые городки, но среди них есть и такие известные как Мохши, Укек, Бельджамен, Хаджи-Тархан [17, с. 106-120]. Г.А. Федоров-Давыдов справедливо предостерегал против автоматизма в расширении списка золотоордынских городов [70, с. 41], но в действительности количество только заметных городищ поразительно. В реальной жизни подобные центры были вызваны требованиями организации структуры государства и торговых обменов (см. выше). Даже по необходимости беглое перечисление городищ дает панораму резкого подъема городского образа жизни в XIV в. Вот некоторые из городов и крупных поселений только в пределах правого крыла. В Пруто-Днестровье – Аккерман, Ки-лия, городище Костешты, Старый Орхей (Шехр ал-Джедид/Янги-Шехр); в Предкавказье – Маджар, Малые Маджары, Верхние Маджары; в Дагестане – Дербенд; в Северной Осетии – Верхний Джулат; в Караваево-Черкессии – Нижне-Архызское городище, поселения Терско-Сулакского междуречья; в Кабардино-Балкарии – городище Терское и Нижний Джулат. В Приазовье – Азовское городище (г. Азак), ряд поселений. На Тамани – Матре-га. Из новых золотоордынских городов в Крыму известен лишь Солхат (Крым).
В этом очерке трудно говорить об общем и особенном в жизни золотоордынских городов. Приведу лишь два примера, свидетельствующие о коммуникативных особенностях городской жизни в разных точках огромного государства в XIV веке. На четырех разных городищах – Царевском (г. Гюлистан-Сарай), Сарепты (вероятно, из средневекового Укека), Водянском городище и городище средневекового Сарайчика найдены тарные сосуды -хумы – высотой до 1,07 м и диаметром венчика 0,6 м со штемпелем одного мастера или хозяина мастерской. Арабская трехстрочная надпись печати сообщает нам его имя – «Ананд (?) сын Саркиса» [37, с. 119, № 164, 575, 576]. Нет сомнения, что продукция армянского мастера, работавшего в Поволжье, пользовалась широкой известностью и в период расцвета городской жизни достигла берегов р. Урал (тюрк. – Яик) [64, с. 240]. Другой пример – одно из высших проявлений гончарного искусства – винный кубок из полуфаянса (кашина) с полихромной росписью, найденный в золотоордынском Азаке. Кубок, скорее всего, изготовлен в одной из мастерских столичного Сарая [36, с. 182-189]. Сосуд с изображением исламского рая предназначался, видимо, для дворца или пиршественного стола богатой усадьбы. Он декорирован подглазурной росписью кобальтом и трехцветной надглазурной росписью красным, зеленым, черным по белому фону опаковой поливы с добавлением на отдельных участках накладного золота. Наиболее близкие параллели азакской находке дают фрагменты полихромной посуды, обнаруженные на городище Сарайчика [64, с. 39, 112, 137, 247] и Булгар (сосуд не опубликован). Персидская надпись на одном из фрагментов из Сарайчика говорит о времени работы мастерской – 764 г.х.= 1362/63 гг. Альтернативное мнение об импорте этой группы керамики из Ирана [30, с. 144] остается недоказанным ввиду отсутствия находок подобного рода на Ближнем Востоке.
Временем 1-ой пол. – 60-м гг. XIV в. датируется большинство медресе, мечетей и других общественных сооружений в городах Золотой Орды [102, с. 41-56; 23, c. 9-58; 35, с. 112-116]. Исламскую ветвь городской культуры, как представляется, можно считать археологическим индикатором второго этапа самоидентификации Джучидов . Эта линия в развитии духовной и материальной культуры оказалась унаследована государствами-преемниками после гибели Золотой Орды. Уместно отметить, что цивилизационная эстафета передавалась во время затухания мировой торговли на Великом Шелковом пути в связи с крушением династии Юань (1279-1368) и периодом общего упадка городской жизни в самой Кипчакской степи. Кризис денежного обращения, наметившийся в 1370-е гг., нашел выражение в сокращении или полном прекращении чеканки монетными дворами Сарая, Сарая ал-Джедид и Гюлистана. Это было связано с общей деградацией городской жизни в центральных районах страны после смут 60-х гг. В период 1399– 1400 гг. денежное обращение Поволжья клонилось к упадку [71, с. 49, 55].
Среди политических факторов, определяющих жизнь Золотой Орды этого периода, отметим возросшую активность Великого княжества Литовского на юго-западных границах Золотой Орды и Москвы на северо-западе.
На этапе 2-ой пол. XIV ст. в Дешт-и Кипчаке наблюдается заметный возврат к почти забытым ценностям первого поколения. Я имею в виду возрождение традиций поясных наборов с изображением драконов. Известна серия поясных накладок в форме килевидного медальона с фестончатым краем, отлитых из бронзового сплава в жесткую форму. На лицевой стороне в два плана в технике плоского рельефа изображено полиморфное существо (влево) с туловом, крыльями и трехпалыми ногами птицы, змееподобным хвостом и головой химеры с раскрытой пастью, из которой выпущен раздвоенный язык. Над головой химеры – двучастный выступ – рога (?). Оперение распахнутых крыльев не проработано резцом, но хорошо различимо. Вытянутая влево от зрителя правая лапа вместе с упругими кольцами хвоста, разинутой пастью с раздвоенным «змеиным» языком создают иллюзию устрашающего движения. Две такие накладки из коллекции Эрмитажа найдены у дер. Зубовка в бывшем Царевском уезде ; по одной – в Биляре [72, №17] и в Болгаре – накладка из собрания Национального Музея РТ; и одна найдена при исследовании Кокпомъягского могильника (погребение 131) в Перми вычегодской на Выми [55, с. 138, табл. 36-23]. Вымская находка датирована XIII-XIV вв., но допустимо, что бронзовые поясные накладки, предшествующие казанскому Зиланту, вошли в серию во 2-ой пол. XIV в. На распространение этого необычного для золото-ордынской иконографии дракона указывает находка нашивной пластинки из резной кости с аналогичным изображением. Пластинка несомненно выполнена русским мастером по золотоордынскому образцу и найдена в слое сельского поселения сер. XIII -посл. трети XIV в. неподалеку от Нижнего Новгорода. По-видимому, в Золотую Орду образ змеедракона такого типа попадает из Италии, где он известен по вышивке на льняном полотенце из Перуджи (?) (XIII–XIV вв.; не издано, Эрмитаж, Инв. № Т– 650) . Змеедраконов перуджийского полотенца отличают от золотоордынских главным образом перепончатые крылья. Этот же признак – в облике двуногих драконов с птичьими лапами на донце серебряной балканской чаши XV в. (?) из Константинополя (собрание Фр. Мартина) [57, табл. CXVIII, 274]. Крылья «летучей мыши» – характерный, но не обязательный признак драконов европейской иконографии – см., например, изображение крылатого дракона из «Книги сокровищ» Брунетто Латини (XIII в.) [78, с. 80]. На печатях русских великих князей Иоанна III (1497 г.), Василия Иоанновича (1514 г.) или Иоанна IV Васильевича (1539 г.) св. Георгий поражает двуногого змеедракона, изображенного в западной стилистике. Можно согласиться, что иконография змеедракона золотоордынских поясных наборов послужила основой для утверждения геральдического символа Казанского ханства [72, с. 132-135]. Нельзя все же исключить и подмену этого освоенного тюркской традицией образа вариантом коронованного василиска из латинского бестиария [93, с. 85], близкого по иконографии к змеедраконам наших бронзовых поясных накладок. Одну из последних по времени исполнения геральдических эмблем Казанского ханства (1-я пол. XIX в.) можно видеть в системе декора трона Георгиевского зала Зимнего дворца в Петербурге.
На рубеже XIV и XV вв. поясные наборы с драконами характерны не только для Среднего Поволжья, но и для юго-западных областей Золотой Орды. Одна из самых выдающихся находок связана с монетно-вещевым кладом у дер. Литва на территории современной Беларуси. Монетная часть клада насчитывает не менее 6191 серебряной монеты – пражских грошей, из которых 6186 экземпляров попали в музей Национального банка Беларуси. По наблюдениям проф. В.Н. Рябцевича, это лишь часть клада. Еще пять таких же монет и три мелких ювелирных изделия из серебра с золочением попали в Национальный музей истории и культуры Беларуси (последние обнаружены Рябцевичем на месте находки с применением шурфовки и использованием магнитометра). Все известные к настоящему времени монеты клада чеканены в диапазоне 1378–1419 гг. на монетном дворе Кутна Гора в Чехии (определение В.Н. Рябцевича ).
Вещевую часть клада составляют два поясных набора (серебро с позолотой и чернью). Один из них был осмотрен мною в Национальном музее в 1997 г., а детали второго (находились в начале 2000-х гг. в частном собрании в Париже) стали известны спустя несколько лет по фотографии. Поясные наборы клада у дер. Литва уникальны и принадлежат мастерской, работавшей в эпоху Хаджи Гирея в Восточном Крыму. По своему невоинскому характеру и особенностям декора (один из поясов, возможно, охотничий) они могут быть отнесены к разряду парадных, принадлежащих, очевидно, сокровищнице богатого купца или князя. Все детали гарнитуры выполнены из серебра, и большинство – украшены чернью и позолотой. Поясная гарнитура первого пояса состоит из 15 предметов: пряжки, наконечника, двух (из четырех найденных) прямоугольных бляшек, двух больших блях с фестончатым краем с диаметром до 8,3 см и девяти круглых блях с диаметром до 6,5 см . Двучастная (общая длина 6,6 см) пряжка с прямоугольным преемником (3,2 х 3,0 см) повторяет форму пряжки позднеготического серебряного поясного набора конца XV в. из собрания Венгерского Национального музея в Будапеште [106, с. 208, 209, 322, 323. Kat. Nr. 46]. Изображения драконов введены в структуру декора блях 7 и 8. На обеих (диаметр 6,4-6,5 см) по краю лицевых пластин изображены по два кольцевидно извивающихся зубастых дракона-змеев, хватающих друг друга за конец хвоста. У змеев «рыбьи» головы с загнутой кверху верхней губой, миндалевидным глазом и короткой «гривой». Их тела частично покрыты насечками. Мотив двух змеев, охватывающих округлую плоскость или, в отдельных случаях, сферу, в исламской традиции встречается в связи с астральными сюжетами, как, например, в миниатюре с изображением лунного божества в Kitab al-Diryaq, датированной 1199 г. и отнесенной Меликяном Ширвани к сельджукскому Ирану [91, с. 4-16]. По-видимому, основным в этих случаях является охранительный контекст [84, с. 50, fig. 41]. Исламский бестиарий унаследовал этот мотив из древности [3, с. 16-27]. Но в тюркском мире Ближнего Востока, в отличие от традиции народов Китая, дракон -всегда чудовище нижнего мира, чье место под землей или в море, последнее, вероятно, – под давлением античного наследия [85, с. 275–284]. В таком случае его неразвитые крылья, как заметил В.Я. Пропп – реликт небесного образа змея [53, с. 303].
Сопоставления по признакам ремесленной традиции позволяют отнести поясной набор к мастерской Восточного Крыма .
О составе гарнитуры второго пояса известно немногое. По дошедшим до нас воспроизведениям можно сказать, что в основном он состоял из того же набора блях двух типов, что и первый. Об этом свидетельствуют большая бляха с фестончатым краем и частью ажурной подвески на шарнире. Декор лицевой пластины этой бляхи аналогичен декору бляхи 2 первого поясного набора. Две малые – аналогичны бляхам № 7 и № 8 первого набора. Совпадают не только орнаментально-декоративная структура лицевых блях, но и изображения змееподобных рептилий по краю пластин. Но главное отличие связано с пряжкой. Пряжка состоит из двух частей, соединяющихся захватом. До нас дошло изображение ее половины, которую можно охарактеризовать как приемник. Лицевая пластина пряжки богато украшена. Смысловую доминанту составляют фигуры четырех геральдических драконов-змеев, направленных к центру в виде шестичастной розетки с медальоном. Поле медальона целиком заполнено стилизованным растительным узором с характерной полупаль меттой; тот же мотив, но уже в виде гибкого стебля – в декоре розетки.
В изображениях парных змеедраконов поясной пряжки превалирует сельджукская стилистика, близкая к изображению парных драконов Алеппских ворот Дийарбакра, где крылатые монстры, опирающиеся на одну лапу, вписаны в вытянутые картуши подтреугольной формы. Драконы обращены друг к другу и разделены надписью с именем султана Махмуда, сына Кара Арслана; надпись содержит дату – 579 г.х. = 1183/84 гг. [82, с. 82]. Пара крылатых змеедраконов высечена на воротах Багдада; под фризом – надпись с именем халифа ан-Насира и дата 618 г.х. = 1221/1222 гг. [84, fig. 39]. Артукиды Дийар-бакра уже к 1232 г. уступили Хисн Кайфу и Амид Айюбидам. Но в первой трети XIII в. они успели испытать вассалитет Сельджукидов Рума и после завоевания Мавераннахра монголами в 617 г.х. = 1220 г. – Джалал ад-дина Манкбурны (1220-1231), мардинская ветвь Артукидов доживает до начала XV. Другую линию аналогий можно видеть в изображениях геральдических крылатых змеедраконов на серебряных пряжках поясов XIII-XIV вв. из крепости в Долище и ее округи в Северо-Восточной Болгарии, несомненно, предназначенных для тюркского пользователя [36, пояс 1, с. 131, 132, табл. III-1; c. 136, 138]. Геральдическая пряжка пояса 1 выполнена, скорее всего, византийским мастером или пришла из Византии, где тюркская знать в лице едва ли не трех десятков родов укореняется в составе высших социальных слоев государства с середины XI по середину XIV в. [26; 20, с. 163–175]. Со 2-ой пол. XII в. тюркской воинской аристократии уже принадлежит заметное место в землях между Дунаем и Стара Планина .
Тип сельджукских крылатых рептилий, как показывает находка седла из кочевнического погребения XIV в. у села Филия в районе Екатеринославля на Украине [34, с. 126, 127, рис. 37], был хорошо известен и в европейской части Золотой Орды. В.Н. Шалобудов считает, что декор седельных обкладок выполнен в золотоордынской мастерской мастером, сформировавшимся под влиянием русской косторезной школы [77, с. 110–119]. Подтреугольные накладки из Филии со змеедраконами свидетельствуют, как мы видим, о знакомстве резчика с сельджукскими прототипами. Едва ли можно сомневаться, что облик крылатых рептилий пряжки из клада у дер. Литва сложился не под влиянием сельджукской традиции.
Тема хтонического мира с образами змееподобных драконовидных существ неизбежно приводит нас на почву тюркской мифологии. Эта линия характерна как для востока, так и для запада тюрко-монгольского мира. У кимаков, к примеру, проживавших к западу от киданей и связанных единой судьбой с киданями еще в период Уйгурского эля (744-840 гг.), змеи были тотемными существами [2, с. 115]. Существует свидетельство китайского посла Ван Янь-дэ, посетившего Уйгурское турфанское княжество в последней четверти X в., который при описании своего маршрута в западной части Маньчжурии и восточной Монголии упоминает земли племени дачун тайцзы у границ государства киданей [47, с. 5; 2, с. 115; 10, с. 465]. Слово «дачун» в переводе означает «великие змеи» [94, с. 175]. В 1-ой пол. XI в. в районе Балхаша восточными соседями «желтых» тюргешей были тюрки-язычники каи и ябаку; коалицию возглавлял князь ябаку Будрач Бëке, т.е. Будрач «большой змей» [28, с. 11, 12]. Несмотря на то, что связь со змеиным тотемом прослеживается и у западных кипчаков в генеалогии рода Шару-канидов (XII в.), чье имя происходит от тюркского названия дракона, какой-либо развитой иконографии у кипчаков домонгольского времени мы не знаем. Как отмечает П. Голден, русская традиция помнит предводителя половцев – Тугарина Змеевича («змеевич», «сын змея») – и отождествляет половцев с их тотемом – змеем [10, с. 465]. В Золотой Орде эта иконография зафиксирована в декоре колчанов и воинских поясов, но восходит преимущественно к киданьским и джурчженьским прототипам. В нашем случае характерная иконография драконовидных рептилий – индикатор художественной традиции сельджукской Малой Азии и Северной Месопотамии. На исламском западе этот образ получил широкое распространение в XII-XIII вв. [см.: 87, с. 10-17]. Судя по сходству мотивов с рептилиями в материалах сельджукской Анатолии и на поясных пластинах из Крыма, знакомство мастера или мастеров с образчиками ремесла Румского султаната со столицей в Иконие-Конье (с 1134 г.) кажется очевидным.
Детали поясных наборов с геральдическими драконами из Среднего Поволжья и Крыма времени становления династии Гиреев документируют благополучное сохранение у поздних Джучидов периода 2-ой пол. XIV – нач. XV неисламских верований не как скрытых пережитков, а как гражданской нормы, принятой институтами власти.
Поступательное развитие Золотой Орды как мировой державы было остановлено фатальным наложением во времени нескольких кризисов. Назову среди них системный кризис власти, начавшийся в 1360-х гг., и глобальный экологический кризис, нанесший вместе с чумной пандемией непоправимый урон скотоводческому хозяйству и городам Дешт-и Кипчака. Военно-политическая катастрофа конца XIV ст. разрушила единую сеть рынков степных городов Джучидов. После 1395 г. Золотая Орда как империя закончила свое существование. Тем не менее, цивилизационная эстафета, сложившаяся в XIII – нач. XV в., оказалась сохранена тюркскими государствами Восточной Европы XV-XVI вв.
Подводя итоги, можно констатировать, что в территориальных рамках Улуса Джучи (Золотой Орды) за относительно короткое время сложились узнаваемые кочевническая (всадническая) и поселенческая / городская культуры, каждая из которых обладала собственной спецификой, динамикой развития и локальными особенностями. В социально-культурном контексте единой империи они существовали как взаимно дополняющие системы. Ослабление всаднической ветви единой системы повлекло за собой стагнацию и в конечном счете крушение городской культуры.
Узнаваемость культуры Золотой Орды, иногда оспариваемая коллегами, рост седентаризации в XIV ст. и удельного веса городской жизни на степных пространствах западнее Волги, включая Крым и вплоть до Дуная, позволяют предложить в описании наследия этого государства подход, основанный на анализе ордынской цивилизации в контексте истории всего континента Евразии. Последнее представляется актуальным в связи с особым положением Золотой Орды между Западом и Востоком, принимая во внимание многоэтничность и сохранения принципов поликонфессиональности населения этого государства.
1. Археологические памятники на территории города Самары. Самара, 2005. 31с.
2. Ахинжанов С.М. Кипчаки в истории средневекового Казахстана. Алма-Ата, 1989. 287 с.
3. Беленицкий А.М., Мешкерис В. Змеи-драконы в древнем искусстве Средней Азии // Советская археология. 1986. №3. 305 с.
4. Беляков А.В. Чингизиды в России XV–XVII веков. Просопографическое исследование. Рязань: «Рязань. Mip», 2011. 512 с.
5. Бицилли П.М. «Восток» и «Запад» в истории Старого Света // Метаморфозы Европы. М.: Наука, 1993.256 с.
6. Боталов С.Г. Аскызский курган монгольского времени // Российская археология. 1992. №2. 304 с.
7. Генинг В.Ф., Крамаровский М.Г. Ивдельская находка. Л.: Аврора, 1978. 29 с.
8. Гончаров Е.Ю. Старый и Новый Сарай – столица Золотой Орды (новый взгляд на известные источники) // Труды по археологии. Степи Европы в эпоху средневековья. Т.1. Сборник статей. Донецк: Изд-во ДонНУ, 2000. 400 с.
9. Гончаров Е.Ю. Новое имя в нумизматике Крыма XIII в. // XIV Всероссийская нумизматическая конференция. СПб., 2007.
10. Голден П.Б. Формирование куман-кипчаков и их мира // Материалы по археоло гии, истории и этнографии Таврии. Вып. X. Симферополь, 2003.
11. Горелик М.В. Введение в историю раннего монгольского костюма // Батыр: Традиционная военная культура народов Евразии. 2010. №1. М., 2011. 160 с.
12. Горелик М.В. Комплекс монгольского женского костюма в XIII–XV вв. в погребениях // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа. Армавир, 2012.
13. Грабски А.Ф. Фернан Бродель: вопросы методологии истории цивилизаций // Цивилизации. Вып. 1. М.: Наука, 1992.230 с.
14. Гудавичюс Эдвардас. История Литвы с древнейших времен до 1569 года. М.: Фонд им. И.Д. Сытина: Baltrus 2005.
15. Гэрэлбадрах Ж. Было ли «Хамаг Монгол» названием государства? // Altaica X. Сборник статей и материалов. М.: Институт востоковедения, 2005.278 с.
16. Евстратов И.В. О золотоордынских городах, находившихся на местах Селитренного и Царевских городищ (опыт использования монетного материала для локализации средневековых городов Поволжья) // Эпоха бронзы и ранний железный век в истории древних племен южнорусских степей. Ч.2. Саратов, 1997.
17. Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII-XIV вв. М.: Наука, 1985. 243 с.
18. Ельников М.В. Средневековый могильник Мамай-Сурка. Т.1. По материалам исследований 1989-1992 гг. Запорожье, 2001. 275 с.
19. Ерасов Б.С. Цивилизация: смысл слова и определение термина // Цивилизации. Вып.4.М.,1997.
20. Жаворонков П.И. Тюрки в Византии (XIII – середина XIV в.). Часть первая: тюркская аристократия // Византийский временник. М.: Наука, 2006. № 69 (90). 353 с.
21. Захаров С.Д. Древнерусский город Белоозеро. М.: Индрик, 2004. 592 с.
22. Заходер Б.Н. Ширазский купец на Поволжье в 1438 г. (К вопросу о русских экономических связях с Сибирью, Средней Азией и Передним Востоком) // Краткие сообщения института Востоковедения, 1955, № 15. С. 14-19.
23. Зиливинская Э.Д. Очерки культового и гражданского зодчества Золотой Орды. Астрахань: Астраханский университет, 2011.252 с.
24. Ионов И.Н. Пути развития цивилизационного сознания в Евразии и проблема евразийства // Цивилизации. Вып.6. Россия в цивилизационной структуре евразийского континента. М.: Наука, 2004.243 с.
25. История Казахстана в персидских источниках. Т.IV. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Извлечения из персидских сочинений, собранные В.Г.Тизенгаузеном и обработанные А.А.Ромаскевичем и С.А. Волиным. Дополненное и переработанное издание. Алматы: Дайк-Пресс, 2006. 620 с.
26. Каждан А.П. Социальный состав господствующего класса Византии XI–XII веков. М.: Наука, 1974. 294 с.
27. Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан. Летопись трех тысячелетий. Алма-Ата: Рауан, 1992. 383 с.
28. Кляшторный С.Г. Кипчаки, команы, половцы // Дешт-и Кипчак и Золотая Орда в становлении культуры евразийских народов. Материалы международной научно-практической конференции 11 апреля 2003 г.
29. Князький И.О. Византия и кочевники Южнорусских степей. СПб.: Алетейя 2003. 181с.
30. Коваль В.Ю. О керамике «минаи» // Средневековая археология Поволжья. Материалы и исследования по археологии Поволжья. Вып 4. Йошкар-Ола, 2009.
31. Колчин Б., Янин В., Ямщиков С. Древний Новгород. Прикладное искусство и археология. М.,1985. 158 с.
32. Крамаровский М.Г. Новые находки золотоордынского серебра из Приобья: северокитайские и исламские черты в торевтике XIII–XIVвв. // Восточный художественный металл из Среднего Приобья. Новые находки. Каталог выставки, Л., 1991.27 с.
33. Крамаровский М.Г. Серебряный ковш периода Юань (1279–1368) из коллекции Халили // Эрмитажные чтения 1986-1994 гг. памяти В.Г.Луконина. СПб., 1995.258 с.
34. Крамаровский М. Золото Чингизидов: культурное наследие Золотой Орды. СПб.: Славия,2001.363с.
35. Крамаровский М.Г. Золотая Орда как цивилизация // Золотая Орда. История и культура. СПб.: Славия, 2005.264 с.
36. Крамаровский М.Г. Кубок из Азака. О полихромии в керамике Золотой Орды // Средневековая археология евразийских степей. Т.1. Казань: Институт истории АН РТ, 2007. 251с.
37. Крамаровский М.Г. Куманские пояса в Дешт-и Кипчаке и на Балканах в XIII–XIVвв. // Тюркологический сборник 2003–2004. (Тюркские народы в древности и средневековье). М.: Восточная литература, 2005. 375 с.
38. Крамаровский М.Г. Хынг-оглан – конь удачи. Верховая лошадь Чингизидов (XIII–XV вв.) // «Полцарства за коня…». Лошадь в мировой культуре. Произведения из собрания Государственного Эрмитажа. Каталог выставки. СПб., 2006. С. 122-130.
39. Крамаровский М.Г. Крым и Румский султанат во 2-ой пол. XIII – XIV вв. // Сборник материалов Международной научно-практической конференции «Актуальные проблемы изучения и сохранения исламского наследия Крыма», посвященной 700-летию мечети хана Узбека (г. Старый Крым). Симферополь, 2014.С. 5-12.
40. Крамаровский М.Г. Бокка в «портрете» дамы на фрагменте росписи из Турфанского оазиса (храм «Т» в Кочо) // Государственный Эрмитаж. «Подарок созерцающим». Странствия Ибн Баттуты. Каталог выставки. СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2015. 512 с.
41. Крыжановская М.Я. «Фрайбургский» крест и его мир. Западноевропейское прикладное искусство средних веков из собрания Государственного Эрмитажа. Каталог выставки. СПб., 2004.
42. Костюков В.П. Была ли Золотая Орда «Кипчакским ханством»? // Тюркологический сборник 2005. (Тюркские народы России и Великой степи). М.: Восточная литература, 2006. 382 с.
43. Кулланда М.В. Образ дракона и змеи в турецком художественном ремесле османского времени // Научные сообщения Государственного музея Востока. Вып. XXVI. М., 2006.
44. Кульпин Э.С. Золотая Орда: феномен степной городской цивилизации // Цивилизации. Вып.6. Россия в цивилизационной структуре евразийского континента. М.: Наука, 2004. 243 с.
45. Кызласов И.Л. Аскызкая культура Южной Сибири X–XIV вв. М., 1983. 128 с.
46. Кычанов Е.И. Властители Азии. М.: Восточная литература, 2004. 631 с.
47. Малявкин А.Г. Материалы по истории уйгуров IX–XII вв. Новосибирск, 1974. 210 с.
48. Мартынюк А.В. Русь и Золотая Орда в миниатюрах Лицевого летописного свода // Российские и славянские исследования. Сборник научных статей. Вып.1. Минск, 2004. 252 с.
49. Миннегулов Х. Золотоордынская цивилизация. Литература // История татар с древнейших времен. В семи томах. Т.III. Улус Джучи (Золотая Орда). XIII – середина XV в. Казань, 2009. С.676-681.
50. Мингулов Н.Н. К некоторым вопросам изучения истории Ак-Орды // Казахстан в эпоху феодализма (Проблемы этнополитической истории). Алма-Ата, 1981.
51. Нуриева Ф. Золотоордынская цивилизация. Золотоордынский литературный язык // История татар с древнейших времен. В семи томах. Т.III. Улус Джучи (Золотая Орда). XIII – середина XV в. Казань, 2009. С.668-675.
52. Пачкалов А.В. К вопросу об интерпретации эпитета ал-Джедид (по материалам городов Улуса Джучи) // Поволжье в средние века. Тезисы докладов Всероссийской научной конференции, посвященной 70-летию со дня рождения Германа Алексеевича Федорова-Давыдова (1931-2000). Н.Новгород, 2001. С. 60-62.
53. Пропп В.Я. Змееборство Георгия в свете фольклора // РАН. Избранные статьи. Т.1. СПб., 1995.
54. Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. Ред., вступит. ст. и примеч. Н.П.Шастиной. М.: Государственное издательство географической литературы, 1957. 291 с.
55. Савельева Э.А. Лоемский могильник. Этнокультурная принадлежность // Материалы по археологии Европейского Северо-Востока. Вып.13. Сыктывкар, 1995. С. 92–138.
56. Седова М.В. Ювелирные изделия древнего Новгорода (X-XV вв.). М.: Наука, 1981. 196 с.
57. Смирнов Я.И. Восточное серебро. Атлас древней серебряной и золотой посуды восточного происхождения, найденной преимущественно в пределах Российской империи. СПб.: Издание Императорской археологической комиссии, 1909.
58. Султанов Т.И. К вопросу о терминах «Ак-Орда», «Кок- Орда», «Йуз-Орда» // Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. М., 1970.
59. Сокровища Приобья. Ред. Б.Маршак, М.Крамаровский. СПб.: «Формика», 1996. 228 с.
60. Сокровища Золотой Орды. Каталог выставки. СПб., 2000. 346 с.
61. Спицын А.А. Некоторые новые приобретения Саратовского музея // Известия Императорской археологической комиссии. Вып. 53. СПб., 1914.
62. Строкова Л. Золотоординський скарб з Васильцiв // Пам’ятки Украϊни: iсторiя та культура. Спецвипуск, 2006.
63. Супруненко О.Б. На землi Полтавськiй. Полтава: Археологія, 1998.
64. Тасмагамбетов И., Самашев З. Сарайчик. Алматы: ОФ «Берел», 2001. 320 с.
65. Трепавлов В.В. Статус «белого царя»: Москва и татарские ханства в XV–XVI вв. // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Ч.1. М., 1993.
66. Ускенбай К. Улусы первых Джучидов. Проблема терминов Ак-Орда и Кок-Орда // Тюркологический сборник 2005. (Тюркские народы России и Великой степи). М.: Восточная литература, 2006. 382 с.
67. Золотоордынская цивилизация. Делопроизводство и канцелярская культура // История татар с древнейших времен. В семи томах. Т.III. Улус Джучи (Золотая Орда). XIII –середина XV в. Казань, 2009. С. 658-667.
68. Фахрутдинов Р.Г. О столице домонгольской Булгарии // Советская археология. 1974. №2. 328 с.
69. Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М.: Московский университет, 1973. 181 с.
70. Федоров-Давыдов Г. А. Золотоордынские города Поволжья. М.: Издательство Московского университета, 1994. 232 с.
71. Федоров-Давыдов Г.А. Денежное дело Золотой Орды. М.: Палеограф, 2003. 344 с.
72. Хафизов Д. Крылья Зиланта. Прошлое и будущее казанского герба // Казань. Настыке цивилизаций и тысячелетий. 1999. №5–6.
73. Хачатурян В.М. Евразия: между Западом и Востоком // Метаморфозы Европы. М.: Наука, 1993. 256 с.
74. Хачатурян В.М. Истоки и рождение евразийской идеи // Цивилизации. Вып.6. Россия в цивилизационной структуре евразийского континента. М., 2004.243 с.
75. Хромов К.К. Новые данные о серебряном монетном чекане Крыма раннего золотоордынского периода // Нумизматика. Научно-информационный журнал, 2004. Июль (5).
76. Хромов К.К. Краткая характеристика и вопросы монетной чеканки Крыма 2-ой пол. XIII в. (по нумизматическим данным) // Причерноморье, Крым, Русь в истории и культуре. Материалы Судакской международной конференции (18-21 сентября 2006 г.). Т. II. Судак, 2006.
77. Шалобудов В.Н. Парадное седло из коченического погребения у села Филия // Проблемы археологии Поднепровья. Днепропетровск, 1991.
78. Юрченко А.Г. Взгляд василиска: вариации на тему Горгоны // Восточная коллекция. 2002. № 2 (9).
79. Юрченко А.Г. Хан Узбек: между империей и исламом. Структуры повседневно сти. СПб.: Евразия, 2012. 392 с.
80. Яковлев Я.А. Новая находка [памятника] золотоордынской торевтики из Сургутского Приобья // Российская археология, 2006. №2.
81. Alexander D. The Arts of War, Arms of the 7th to 19th Centuries. The Nasser D. Khalili Collection of Islamic Art. Vol. XXI. London.
82. Berhem Max van. Materiaux pour l’epigraphie et l’histoire musulmanes du Diyar-Bekr. Paris, 1910.
83. Braudel F. Historia i trwnie. Poln. übers. B.Geremek. Mit Vorrede von B. Geremek und W. Kula. Warszawa, 1971.
84. Curatola Giovanni. Draghi. La tradizione artistica orien tale e isegni del tesoro del Topkapi.
85. Çal H. Osmanli kapi halkalari ve kapi tokmaklan // Osmanli. V.1 1. Ankara, 1999.
86. Dongfang Qi. The «Golden Horde» fnd Mongol Yuan Gold and Silver Ware // Silk Road and Mongol-Yuan Art. Paper Collection of the International Symposium. China National Silk Museum, 2005.11.1-2.
87. Gierlichs Joachim. Drache, Phönix, Doppeladler. Fabelwe sen in der islamischen Kunst. Staatliche Museen zu Berlin, 1993.
88. Gold der Steppe. Archäologie der Ukraine. Heraus gegeben von Renate Rolle, Michael Müller-Wille und Kurt Schietzel. hleswig, 1991.
89. Komaroff Linda. Islamic Art at the Los Angeles County Museum of Art. Los Angeles, 2005.
90. Martyniouk Aleksey. Die Mongolen im Bild. Orientalische, westeuropäische und russische Bildquellen zur Geschichte des Mongolischen Weltreiches und seiner Nachfolgestaaten im 13.-16. Jahrhundert. Verlag Dr. Kovaĉ. Hamburg, 2002.
91. Melikian-Chirvani А.S. Trois manuscrits de l’Iran seldjoukide // Arts Asiatiques, XVI. 1967.
92. Navaan D. Tavan tolgoi site, Ongon sum, Sukhbaatar aimag // Relics Excavation State and Meaning by the Jinghiz Khan Age. Korea and Eastern Asia (III). The 6th International Conference. Korea Unversity, # 44,2005.
93. Payne Ann. Medieval Beasts. New York, 1990.
94. Ögel B. Ein Tor nach China in 10 Shdt. Central Asiatic qounal, V.6, #3, 1961.
95. Rawson Jessica. Changes in the Representation of Life and the Afterlife as Illustrated by the Contents of Tombs of the T’ang and Sung Periods // Arts of the Sung and Yüan. New York, 1996.
96. Relics Excavation 2005 – см.: Navaan, 2005 (см. ссылку 92 выше).
97. Tautavičius A., Urbanavičius V. Arche ologiniai turimai // Viniaus Žemutinės Pilies Rūmai, Vilniaus, 1995.
98. Empires Beyond the Great Wall The Heritage of Genghis Khan. By Adam T. Kessler. Natural History Museum of Los Angeles County, 1993.
99. Tombs of Chingisids Are Still Being Found… An Interview with Senior Archaeologist, Professor Dorjpagma Navaan // The Silk Road. Vol 4, Number 1, Summer 2006.
100. Vélins, Gintatas. Kernavé in the context of towns of the Grand Duchy of Lithuania // Archaeologia Lituana, 4.
101. Vickers M., Impey O. and Allan J. From Silver to Ceramic. The Potter’s Debt to Metalwork in the Graeco-Roman, Oriental and Islamic Worlds, Oxford, 1986.
102. Zilivinskaya E. The Golden Horde Mosques // Toward an Archaeology of Buildings. Contexts and concepts. Ed. by Gunilla Malm. BAR International Series 1186. 2003.
103. Wei Han., Deydier Cristian. L’or de la Chine An cienne. Paris, 2001.
104. Wen-wu (Cultural Relics), #12, 1992.
105. Fedorov-Davydov G.A. The Culture of the Golden Horde Cites. BAR International Series 198,1984.
106. Fingerlin Ilse. Gürtel des hohen und späten Mittelalters. München-Berlin. 1971.
