Противост-е Улус Джучи и катол Европ

Противостояние между Улусом Джучи и католической Европой с середины XIII до середины XIV века

Роман Хаутала

В своей «Истории тартар» 1247 года польский минорит Ц. де Бридиа противопоставлял точно определенным границам Европы, охарактеризованной доминированием католической религии, Монгольскую империю, подчинившую основную часть Евразийского континента и отныне непосредственно граничившею с Латинским миром [24, с. 4]. Кочевническая империя представлялась незыблемым государственным объединением, и католическая Европа была поставлена перед необходимостью урегулирования новых политических взаимоотношений, где главная роль отводилась главе Римской церкви.
Достижению актуальных внешнеполитических целей была посвящена миссия Иоанна де Плано Карпини, отправившегося на Восток по распоряжению папы Иннокентия IV в апреле 1245 года. Главной целью дипломатической миссии Иоанна де Плано Карпини было доставить монгольскому правителю послания Иннокентия IV, в которых понтифик выказывал геополитические амбиции, схожие с чингизидскими претензиями на мировое владычество, и требовал отчета за недавнее нападение на католические территории для выяснения ближайших намерений главы кочевнической империи. В частности, письмо папы «Cum non solum» (от 13 марта 1245 года) содержало порицание правителя монголов за недавнее нападение на Венгрию и Польшу, как и побуждение исполнить акт покаяния [44, с. 147-148].
В свою очередь, в ответном письме великий хан Гуюк выражал раздражение в отношении идеологических амбиций папы только на основе его верховенства в среде католического мира. По мнению великого хана, недавние военные успехи монгольской армии являлись более весомым аргументом в доказательстве особой симпатии Всевышнего. Вследствие этого Гуюк требовал от папы лично посетить ставку хана для изъявления покорности и соответственного установления мирных взаимоотношений [21, с. 142-143]. Согласно Иоанну де Плано Карпини, отказ от подчинения великому хану имел неизбежным следствием начало войны с татарами [36, с. 264]. Более того, брат Иоанн утверждал, что Гуюк уже вынес решение о начале войны против Европы после своей интронизации на всеимперском курултае, и прибавлял к сказанному, что на том же курултае уже были назначены войска и их военачальники для последующего вторжения в Венгрию и Польшу [36, с. 294-295, 323]. Таким образом, Иоанн де Плано Карпини привез в Европу известие о намерении Гуюка возобновить экспансию на западе (не подтверждающееся ни одним восточным источником [42, с. 200]). Однако отдельное указание брата Ц. де Бридиа на разгоревшийся конфликт между великим ханом Гуюком и джучидским правителем Бату объясняло причину, помешавшую осуществлению этих планов [24, с. 21].
Защита Европы от потенциального татарского вторжения.
Не дожидаясь окончания миссии Иоанна де Плано Карпини, папа Иннокентий IV принял определенные предохранительные меры для отражения возможной монгольской агрессии против Европы. Первый Лионский собор католической церкви, начавшийся через два месяца после отправления брата Иоанна на Восток, уделял некоторое внимание татарской угрозе. После завершения собора понтифик сообщал в своей циркулярной булле ряду европейских правителей сущность шестнадцатого канона собора, содержавшего перечень мер, которые должны были обезопасить восточные границы Латинского мира: правители земель, находившихся под непосредственной угрозой татарского вторжения, получили призыв возвести оборонительные сооружения на всех дорогах и проходах, ведущих в их владения, для отражения авангарда татар и получения последующей помощи с запада [16, с. 55]. Таким образом, своим постановление собор целиком и полностью препоручал защиту от первого натиска агрессоров тем странам, которые граничили с Монгольской империей, откладывая на будущее рассмотрение вопроса об оказании военной помощи.
По замыслу участников собора и самого папы, защитные укрепления на восточных границах Европы должны были временно сдержать натиск неприятеля; однако ни король Венгрии, ни польские правители не получили ясных гарантий предоставления своевременной военной помощи с запада. Так, в своем послании от 30 января 1247 года Иннокентий IV обещал венгерскому королю Беле IV предоставить помощь крестоносцев, задействованных в военных действиях в Палестине или против Никейской империи [55, I, с. 203–204]. Однако Иннокентий IV не рассматривал той возможности, что за время переброски крестоносцев с Ближнего Востока или даже из Константинополя основная часть королевства могла быть опустошена татарами. В свою очередь, под влиянием слухов о предполагаемом наступлении татар во главе с Гуюком, полученных, как от Иоанна де Плано Карпини, посетившего венгерского короля в августе или сентябре 1247 года, так и от собственных послов, вернувшихся от татар [53, с. 203]; Бела IV указывал в своем ответном письме Иннокентию IV на тот факт, что оборона Венгрии должна была стать общеевропейским делом, и упрекал понтифика в том, что тот уделял намного больше внимания проведению крестовых походов в странах Леванта, чем усилению обороноспособности Венгрии, от целостности которой зависела безопасность всей Европы [55, I, с. 231-232].
К чести Иннокентия IV, следует отметить, что в качестве компенсации своему пренебрежению безопасностью Венгерского королевства понтифик попытался создать коалицию рутенских княжеств и Тевтонского ордена для организации «своего рода сигнальной системы на восточных границах христианства», заимствуя выражение В.И. Матузовой [9, с. 360]. Однако здесь будет уместно подчеркнуть тот факт, что эта деятельность была направлена на достижение конкретных целей Апостольского престола, заключавшихся в стремлении заключить унию с Православной церковью. В частности, еще по дороге из Польши в ставку Бату Иоанн де Плано Карпини попытался вступить в контакт с галицким князем Даниилом. Но во время своего первого визита к галицкому княжескому двору брат Иоанн не смог встретиться с Даниилом Романовичем, поскольку тот отправился в ставку Бату, чтобы признать формальную зависимость от главы Джучидского улуса при условии сохранения значительной автономии Галицко-Волынского княжества. Тем не менее, Иоанн де Плано Карпини имел возможность встретиться в Галиче с местными православными иерархами, чтобы представить им и брату Даниила, Василько, содержание папского послания «Cum simus super» с призывом воссоединения восточной и западной церквей. По словам брата Иоанна, призыв понтифика был принят чрезвычайно доброжелательно, но ратификации унии помешало отсутствие Даниила [36, с. 304]. Однако при повторном посещении галицкого княжеского двора, после своего возвращения из Монголии (9 июня 1247 года), брат Иоанн уже смог встретиться с князем, Василько Волынским, и местными иерархами, которые, по словам брата Иоанна, выразили ясное желание признать примат папы и заключить церковную унию [36, с. 330].
Радушный прием, оказанный Иоанну де Плано Карпини в Галиче, был очевидным следствием беспокойства галицкого и волынского князей в связи с угрозой татарского вторжения: в 1246 году брат Иоанн посетил княжеский двор Галиции в тот момент, когда никто в Галиче еще не мог предсказать исхода путешествия Даниила Галицкого в ставку Бату. В то же время беспокойство по поводу потенциальной агрессии татар подогревалось и повышенной активностью оглана Куремсы (Курумыши), основавшего свой улус на правобережной Украине [11, с. 94, 97]. В свою очередь, летом 1247 года прибытие папского легата ко княжескому двору совпало с распространением в Восточной Европе слухов о назревающем наступлении на Запад великого хана Гуюка.
К тому же, Иннокентий IV предоставил галицкому и волынскому князьям ряд привилегий, чтобы стимулировать их сближение с папской курией. Уже буллой от 3 мая 1246 года папа принимал под покровительство владения Даниила Романовича [16, с. 69-70], что имело немаловажное значение в связи с недавней агрессией Венгерского королевства в Галиции. Посланием от 27 августа 1247 года понтифик подтверждал за Даниилом и Василько право на возвращение неких наследственных владений, незаконно удерживаемых неопределенными правителями [16, с. 85]. По всей видимости, под этими владениями имелись в виду территории в Штирии и Австрии, на которые галицкий и волынский князья претендовали во время их участия в войне за австрийское наследство [8, с. 688]. В синхронных буллах понтифик предоставлял князьям абсолютное право препятствовать представителям военных орденов приобретать в их владениях земли без их ведома и позволял местным священникам сохранить особенности православной литургии, которые не противоречили бы каноническому праву Римской церкви [16, с. 86-87].
Здесь следует снова подчеркнуть, что для Иннокентия IV главной целью и условием сближения галицкого и волынского князей с папской курией было заключение церковной унии. Главным представителем папы в переговорах выступал его легат Альберт фон Зуербеер, получивший 7 сентября 1247 года предписание удостовериться в проведении религиозных реформ в связи с подготовкой Альберта посетить Галицко-Волынское княжество [16, с. 89-90]. Папа ясно давал понять своему легату, что он не довольствуется персональной унией князей с Римской церковью, но хотел получить от Даниила Романовича свидетельства начала постепенной латинизации местной православной церкви. Взамен, 22 января 1248 года Иннокентий IV посылал Даниилу буллу, в которой призывал князя заранее оповестить тевтонских рыцарей о готовящемся татарском наступлении, чтобы они могли, соответственно, своевременно передать эти новости папской курии. Таким образом, в обмен на согласие заключить церковную унию и оповестить папскую курию об агрессивных намерениях татар, галицкий князь получил довольно ненадежное обещание военной поддержки с запада [16, с. 108].
Посредничество папы, очевидно, способствовало сближению Даниила Галицкого с тевтонскими рыцарями в Ливонии, с которыми князь вскоре заключил договор о военном сотрудничестве [7, с. 27]. Однако Даниил, который должен был принимать во внимание и мнение местного православного духовенства, мог позволить себе продолжать переговоры о церковной унии только в обмен на обещания военной поддержки в тот период, когда угроза татарского вторжения рассматривалась вполне достоверной. После же получения известия о смерти Гуюка в апреле 1248 года Даниил, очевидно, разуверился в обоснованности слухов о планируемой экспансии Монгольской империи на западе и прервал переговоры с Апостольским престолом.
Однако четырьмя годами позже отношения Даниила Галицкого с соседствующим огланом Куремсой резко обострились. По всей видимости, вдохновленный общеимперской фискальной реформой великого хана Мунке, в 1252 году Куремса направил своего баскака в Бакоту с явным намерением провести перепись населения в Болоховских землях для последующего сбора с них причитающейся дани. Даниил, считавший, в свою очередь, что Болоховские земли находились в сфере его влияния, изгнал баскака Куремсы из Бакоты, что привело к открытому конфликту между Галицким княжеством и соседним татарским правителем. Несколько последующих неудачных вторжений Куремсы на территорию Галицкого и Волынского княжеств показали, что в начавшейся войне Куремса имел в своем распоряжении незначительные силы. Даниил успешно сопротивлялся нападениям Куремсы и мог позволить себе в промежутке напасть на пограничные с Волынью земли ятвагов [5, стб. 828-831, 838, 840-843; 11, с. 96-100].
Тем не менее, в самом начале конфликта Даниил не мог быть уверен в том, что Бату не предоставит Куремсе подмоги, отчего спешно обратился за помощью к папе. В ответ на призыв о помощи со стороны галицкого князя Иннокентий IV адресовал 14 мая 1253 года свое циркулярное письмо всем христианам Богемии, Моравии, Сар-бии и Померании с указанием на необходимость организации сопротивления назревающему татарскому вторжению. Папа ясно указывал адресатам своего послания, что отпор агрессорам должен был быть организован в рамках антитатарского крестового похода [16, с. 152-153].
Очевидно, что папа рассматривал проповедование крестового похода как наиболее эффективное средство для мобилизации массивных военных и материальных ресурсов. С другой стороны, использование сакрализированных военных действий включало ряд недостатков. В первую очередь организация крестового похода занимала чрезвычайно много времени, не позволяя своевременно ответить на внешнюю угрозу. Кроме того, начиная с IV Крестового похода, всякая военная кампания, санкционированная Апостольским престолом, могла неожиданно отклониться от первоначальной цели. Упомянутая выше папская булла предполагала, что планируемая военная кампания могла быть направлена не только «против тартар», но и против «других язычников».
Результатом проповеди крестового похода была мобилизация 60-тысячной армии во главе с богемским королем Пржемыслом Отакаром II в декабре 1254 года, то есть через полтора года после провозглашения антитатарского крестового похода. Войско крестоносцев, включавшее в свои ряды добровольцев из Богемии, Моравии, Австрии, Бранденбурга, Саксонии, Тюрингии, Мейсена и других германских земель, по всей видимости, было одной из самых крупных армий, пересекавших территории Польши в средневековье [37, с. 304-305]. Однако, получив в дальнейшем сведения о незначительности татарской угрозы, армия крестоносцев проследовала в Пруссию, чтобы осуществить зимой 1254–1255 годов молниеносную кампанию против местных язычников, закончившуюся полным разгромом самбов [7, с. 31–32].
Вполне возможно, что проведение этого крестового похода принесло определенную пользу Даниилу, получившему возможность напасть на земли ятвагов [7, с. 35-38]. С другой стороны, галицкий князь смог убедится на практике, что в случае возможного татарского вторжения он не успел бы получить своевременной поддержки от папы в связи с тем, что мобилизация сил крестоносцев требовала слишком много времени, и эти силы могли быть направлены на достижение альтернативных политических целей. Следствием осознания неактуальности помощи понтифика было постепенное ухудшение в отношениях между галицким князем и Апостольским престолом, усугубившееся временным сближением папской курии с Великим княжеством Литовским. В письме, адресованном литовскому князю Миндовгу 5 марта 1255 года, папа Александр IV призывал того способствовать борьбе со схизмой и закреплял за ним право на новые территориальные приобретения в Волыни [56, I, с. 61]. Решение папы не могло не сказаться на отношениях папской курии с галицким князем, отвергнувшем, в конце концов, союз с Римской церковью. В частности, в своем письме Даниилу от 13 февраля 1257 года Александр IV уже угрожал князю крестовым походом, поскольку галицкий князь явно препятствовал воплощению условий унии [14, с. 66]. Таким образом, к моменту возобновления татарского натиска на западе, Галицко-Волынское княжество оказалось вне сферы влияния Латинского мира, что незамедлительно сказалось на безопасности его восточных пределов.
Второе вторжение татар в Польшу.
С приходом к власти Берке в 1257 году приоритеты во внешней политике Улуса Джучи резко изменились. В этом же году Берке принял решение передать управление улусом Куремсы на правобережной Украине темнику Бурундаю [5, стб. 846; 12, с. 30]. Постановление нового джучидского правителя отражало ясное намерение Берке приступить к экспансии в северо-западном направлении. Бурундай был одним из самых выдающихся татарских полководцев, отличившимся во время предыдущих военных кампаний в Волжской Булгарии, Северо-Восточной Руси и, что важнее, в ходе вторжения Бату в Венгрию в 1241–1242 годах. Таким образом, он обладал опытом военных действий против европейцев, и от него ожидалось применение этих навыков в ходе будущей территориальной экспансии [6, с. 48–49, 73]. Кроме того, в распоряжение Бу-рундая были предоставлены намного более крупные военные силы по сравнению с прежним потенциалом Куремсы [5, стб. 846].
В 1259 году Бурундай вошел со своей армией в Галицию и в знак покорности явившихся ему на поклон Василько Волынского и сыновей Даниила Галицкого (сам Даниил бежал к полякам и далее – в Венгрию [5, стб. 850]) повелел им снести крепостные стены в Данилове, Стожке, Львове, Кременце, Луцке и Владимире [12, с. 32]. Несмотря на то, что гарнизон Холма, новой столицы Галиции, отказался это сделать и даже оказал успешное сопротивление войскам Бурундая, в целом можно сказать, что с этого момента правители Галицко-Волынского княжества вынуждены были признать свое непосредственное подчинение Улусу Джучи [41, с. 109, n. 88]. В первую очередь признание их покорности выразилось в исполнении воинской повинности в ходе последовавшего далее вторжения в Польшу, в котором, согласно «Великопольской хронике», их военные подразделения приняли самое активное участие [47, VIII, с. 113–114].
Обеспечив себе надежный тыл, армия Бурундая, включавшая в свой состав галицко-волынские подразделения, в ноябре 1259 года вторглась на территорию Малой Польши [47, VIII, с. 113]. Спешно миновав Люблин и Завихост, татары пересекли Вислу и вторглись в Сандомирскую область [5, стб. 852]. Далее, согласно описанию синхронного «Рочника Краковского капитула», татары взяли штурмом Сандомир, уничтожив или уведя в плен основную часть его жителей, и вторглись в Краковскую землю [47, V, с. 87-88, II, с. 585-586; 5, стб. 852-855]. Этот же польский источник сообщает, что армия Бурундая нанесла значительно больший урон Польше, чем войска Орда-ичена, воевавшие на ее территории в 1241 году. Татары не встретили существенного сопротивления (хотя и не решились штурмовать Краков) и, по утверждению нескольких польских источников, вернулись на восток (в апреле 1260 года) с большим числом пленников [49, с. 626; 46, II, с. 839, III, с. 73, 170; 47, V, с. 242; 20, с. 528].
В свою очередь, королевство Венгрии осталось в стороне от конфликта, избежав татарского вторжения. В 1259 году Берке обратился к венгерскому королю Беле IV с требованием заключить военный союз в преддверии нападения татар на Малую Польшу, о чем становится известно из ответа папы Александра IV венгерскому монарху от 14 октября того же года [55,I, с. 240]. Бела IV прибег к своему рода шантажу, угрожая папе уступить требованиям Берке в случае, если он будет лишен конкретной поддержки Апостольского престола. Понтифик, со своей стороны, подчеркивал, что принятие татарского ультиматума поставило бы под сомнение доброе имя любого христианского правителя, и указывал на ненадежный характер всякого политического договора, заключенного с татарами. Кроме того, Александр IV ясно давал понять венгерскому суверену, что его попытка политического шантажа оказалась безуспешной, и отказывал ему в какой-либо конкретной помощи [55,I, с. 240–241].
Письмо папы Урбана IV, адресованное венгерскому правителю 28 января 1264 года, указывало на то, что притязания Берке оставались в силе и через четыре года [55,I, с. 264]. Венгерский монарх, со своей стороны, смог отклонить требования Берке, но, по всей видимости, сделал это наиболее тактичным образом. Бела IV, вероятно, признал формальную зависимость от татарского правителя и выплачивал ему нерегулярную дань всякий раз, когда татарские послы прибывали к королевскому двору с официальной угрозой военного вторжения [10, с. 135]. Прибытие первого татарского посольства в Венгрию документально засвидетельствовано в 1263 году [в копии 1271 года; см. ссылку в: 41, с. 222, n. 31]. Но наиболее подробно дипломатические обмены между татарами и венграми освещает дарственная грамота короля Иштвана V от 10 декабря 1270 года, описывающая два предыдущих венгерских посольства к хану Менгу-Тимуру, способствовавшие умиротворению золотоордынского правителя [32, с. 347-348]. Вероятно, оба этих посольства сопровождались предоставлением обильных подарков «императору» татар. Выплата дани татарам должна была продолжаться и позже, и в 1288 году архиепископ Эстергома открыто обвинял короля Ласло IV в признании своего подчинения хану Тула-Буге [см. ссылку в: 41, с. 222, n. 32]. Хотя возмущение эстергомского прелата было, скорее, связано с ухудшением отношений между венгерским монархом и местным духовенством. Ласло IV последовательно продолжал дипломатическую политику, которой придерживались до этого его дед и отец [41, с. 201].
Вторжения Ногая и Тула-Буги в Венгрию и Польшу.
Упомянутые выше свидетельства о посольствах, направленных Белой IV для умиротворения джучидских правителей, указывают на то, что Венгерское королевство находилось под постоянной угрозой татарского вторжения. Так, в 1265 году венгерский монарх информировал папскую курию о возобновлении угрозы нашествия и обратился к папе Клименту IV с очередной просьбой о помощи. В ответном послании, адресованном архиепископам Эстергома и Кал очи в июне 1265 года, понтифик санкционировал проповедование антитатарского крестового похода на территории Венгрии, Богемии, Польши, Штирии, Австрии, Каринтии и марки Бранденбурга [55, I, с. 280]. Таким образом, Климент IV всерьез рассматривал угрозу татарского нападения на Центрально-Восточную Европу и впервые откликнулся на многочисленные призывы венгерского монарха о предоставлении помощи. В 1270 году татары напали на Венгерское королевство, воспользовавшись, согласно продолжателю хроники минорита из Эрфурта, периодом междуцарствия после смерти Белы IV [27, с. 213]. Согласно одной дарственной грамоте короля Анд-раша III 1291 года, татары нападали на Венгрию и после смерти Иштвана V (1272), воспользовавшись несовершеннолетием его сына, короля Ласло IV [33, VII/2, с. 141].
В свою очередь, к моменту совершеннолетия Ласло IV королевство Венгрии оказалось подвержено внутренним волнениям куманов, недовольных внедрением программы насильственной христианизации венгерских кочевников и одновременными посягательствами венгерского монарха на их политическую автономию. Восстание куманов началось в 1280 году, но двумя годами позже Ласло IV удалось нанести крупное поражение мятежникам в битве при озере Худ [22, с. 146-147]. После разгрома значительная часть куманов бежала к татарам, и, согласно своду венгерских хроник XIV века, вследствие происков именно этих беженцев, Ногай и Тула-Буга приняли решение о нападении на Венгрию, масштабы которого уступали только нашествию Бату 1241 года [54, I, с. 472].
Согласно малым анналам Аугсбурга, татары вторглись в Венгрию 2 февраля 1285 года и пребывали там в течение последующего Великого поста [18, с. 10]. Венгрия подверглась одновременному нападению армии Ногая с юга и войск Тула-Буги с востока. В отношении действий Ногая синхронное послание эстергомского пресвитера Бенедикта указывает на то, что военные операции имели исключительно карательный характер и были направлены против сельских жителей, поскольку татары не пытались брать штурмом каких-либо укрепленных городских центров [45, II, с. 419]. Королева Елизавета, жена Ласло IV, имела возможность обозревать со стен Буды авангард обоих татарских армий, соединившихся под Пештом, о чем свидетельствует ее дарственная грамота [33, VII/2, с. 110-111].
Разграбив окрестности Пешта, татары стали возвращаться обратно, и обе армии направились назад порознь, следуя по тому же пути, которым они вторглись в королевство. В ходе возвращения, армия Ногая понесла определенные потери от войск следовавшего за ним по пятам Ласло IV [10, с. 153]. Однако наиболее серьезный урон Ногай понес от трансильванских секеев, валахов и немецких колонистов [41, с. 205], показавших насколько небезопасно было оставлять у себя в тылу нетронутыми крепости противника. В частности, уже упомянутый пресвитер Бенедикт сообщал в своем послании, что секеи, валахи и саксонцы значительно затрудняли возвращение татар, соорудив на трансильванских дорогах засеки и другие заграждения [45, II, с. 419]; а «Рочник Тра-ски» описывал существенные потери, понесенные войсками Ногая при попытке атаковать христианские укрепления на обратном пути [46, II, с. 850, III, с. 183].
Но несмотря на все эти упоминания, урон Ногая, вероятно, был незначительным; и утверждение пресвитера Бенедикта о том, что потери татар исчислялись 26 тысячами, кажется преувеличением [45, II, с. 419]. Более достоверными, однако, могут оказаться сведения об отступлении войск Тула-Буги, понесших большие потери по причине крайне неблагоприятных климатических условий. Так, «Нидеральтайхские анналы» сообщают, что возвращавшиеся татары сильно пострадали от града, снега и ливней, как и от следовавших за ними венгерских войск [31, с. 414; 39, I, с. 257, 297-298; 18, с. 10]. «Ипатьевская летопись», в свою очередь, дополняет эти сведения указанием на голод, свирепствовавший среди армии Тула-Буги; хотя ее утверждение о том, что из всей своей армии Верецкий перевал смог пересечь только сам Тула-Буга «с женой и кобылой», следует признать неправдоподобным преувеличением [5, стб. 891].
В отношении причин татарского вторжения в Малую Польшу, последовавшего за нападением на Венгрию, было высказано предположение, что оно было следствием неудачного исхода предыдущей кампании 1280 года [10, с. 154]. Данная кампания, в свою очередь, была начата по инициативе галицкого князя Льва Даниловича, попытавшегося завладеть малопольским княжением после смерти Болеслава V Стыдливого в 1279 году. В преддверии вторжения в Малую Польшу Лев Данилович обратился за военной поддержкой к Ногаю, полностью поддержавшему предложение галицкого князя. Ногай выслал ему на помощь довольно ограниченные военные подкрепления во главе с татарскими военачальниками Кончаком, Козеем и Кубатаном [5, стб. 881]. Важнее, однако, было повеление Ногая принять участие в планируемой кампании, адресованное литовскому и волынским князьям. В феврале 1280 года [46, II, с. 847, nota 1] объединенные галицко-волынские войска вторглись в Малую Польшу при поддержке татарских и литовских подкреплений и, миновав Завихост, приблизились к Сандомиру. Здесь они разделились. Волынские отряды остались у Сандомира, не предприняв серьезных попыток его завоевания за все время своего пребывания на малопольских территориях. Лев Данилович вместе со своими татарскими и литовскими союзниками вторгся в Краковскую землю, где пребывал до сентября того же года, не достигнув каких-либо существенных успехов. Вновь избранный малопольский князь Лешек Черный принял решение перейти в успешное контрнаступление, сигналом к которому послужила неожиданная победа малопольских войск под Госличем над подразделениями татар, литовцев и рутенов [46, II, с. 847, III, с. 364; 19, с. 429; 5, стб. 881-882].
Естественно, Ногая не могли не раздражать как потери среди личного состава татарских подразделений, так и общая неудача военной кампании. Однако татарская реакция заставила себя ждать более семи лет. Поэтому более вероятным поводом для татарского вторжения послужило нападение Лешека Черного на галицкие территории во время последующего татарского похода в Венгрию в 1285 году, помешавшее Льву Даниловичу принять участие во вторжении в венгерское королевство в составе армии Тула-Буги [5, стб. 888].
Согласно «Житию Святой Кунигунды», татарские войска вторглись в Малую Польшу 6 декабря 1287 года и пребывали на ее территории до 11 февраля следующего года [46, IV, с. 715]. Как и во время венгерской кампании, армии Ногая и Тула-Буги двигались порознь, не встречая открытого сопротивления на пути своего следования. Тула-Буга пересек с определенным трудностями замерзшую Вислу и приблизился к Сандомиру. Попытка взять Сандомир штурмом оказалась неудачной, и, отказавшись от осады, хан принял решение двинуться в сторону Кракова. Однако на полдороге он узнал, что Краков уже осажден войсками Ногая, прибывшего туда другой дорогой через Перемышль примерно к Рождеству, согласно датировке «Познаньского рочника» [47, VI, с. 130]. Получив эти известия, Тула-Буга быстро вернулся в Сандомирию и проследовал далее в Галицию, основательно разорив как оккупированные польские территории, так и союзнические земли князя Льва Даниловича [5, стб. 893-895]. Ногаю также пришлось ограничиться опустошением окрестностей Кракова, поскольку попытки штурма малопольской столицы встретили энергичное сопротивление ее жителей. Позже в благодарность за отпор, оказанный татарам, Лешек Черный вознаградил краковчан дарственной грамотой, освобождавшей их от сбора налогов [43, с. 4].
В общих чертах рассмотрение этой кампании оставляет впечатление, что ее главной целью был карательный набег на польские территории. С другой стороны, отдельного замечания заслуживает несогласованность в проведении военных операций обоими татарскими армиями, следствием чего была неудача при осаде Сандомира и в особенности Кракова. Столица Малой Польши, очевидно, должна была стать ключевым пунктом военных операций, где должны были сойтись обе армии, двигавшиеся к этой цели по-отдельности. Однако «великая нелюбовь», определявшая, согласно «Ипатьевской летописи» [5, стб. 892], в это время отношения между Ногаем и Тула-Бугой, помешала наладить совместные действия двух армий. Венгерский король Ласло IV, напротив, поспешил предоставить полякам своевременную помощь и направил против татар войска под командованием Дьордя, сына Шимона, которые нанесли поражение одному из подразделений Ногая, согласно дарственной грамоте венгерского монарха 1288 года [33, V/3, с. 395].
От хана Токты до войны за Галицкое наследство.
Внутренний конфликт между Тула-Бугой и Ногаем, последовавший за кампанией 1287-1288 гг., привел к резкому снижению татарской активности на границах католического мира [41, с. 205]. В дальнейшем, в связи с консолидацией внутренней ситуации в Улусе Джучи в период правления Токты, татары произвели относительно крупный набег на Сандомирскую землю в 1293 году, воспользовавшись конфликтом Владислава Локетека с богемским королем Вацлавом II [40, VII, с. 277; 46, II, с. 852, III, с. 184]. Любопытно отметить, что в преддверии этого нападения татары направили свое посольство к богемскому монарху [38, с. 718], по всей видимости, стремясь заручиться его нейтралитетом в будущем конфликте или даже пытаясь наладить военное сотрудничество [41, с. 200].
Татары, очевидно, уже стали рассматриваться как потенциальные союзники в междоусобных конфликтах христианских правителей. В частности, согласно «Малопольскому рочнику», в 1302 году Владислав Локетек воспользовался помощью рутенов и татар для нападения на Малую Польшу [46, III, с. 186]. Это нападение, однако, оказалось безуспешным для союзников; и в ходе последовавшего контрнаступления малопольских войск, галицкий князь Юрий I Львович потерял Люблин [46, II, с. 853; 4, с. 128].
В ходе обоих набегов татары располагали значительно меньшими военными силами по сравнению с предыдущим вторжением Тула-Буги и Ногая, и данное наблюдение предполагает заметное снижение интереса золотоордынских правителей к развертыванию военных действий на территории Польши и Венгрии. В частности, в правление Токты татары совершили единственный значительный набег на владения королевства Венгрии, напав в 1293 году на юго-западный регион Мачва, согласно тексту дарственной грамоты Андраша III от 10 ноября того же года [51, с. 125]. Другое татарское нападение на словацкую область Лелес в 1305 году, вероятно, не имело существенных последствий [41, с. 206,226, nota 75].
Татары не подвергали Венгрию серьезным нападениям и в течение правления Узбека, что позволило венгерскому монарху Шароберу активизировать свою внешнюю политику в юго-восточном направлении. В частности, в 1323 году во время своего пребывания в Трансильвании Шаробер направил военные силы на некие татарские территории во главе со своим приближенным, Финтой Мендийским, о чем свидетельствует королевская грамота от 12 августа 1324 года [57,I, с. 388-389]. Вылазки на татарские владения имели место и позже, что следует из благодарности, выраженной в 1325 году папой Иоанном XXII венгерскому королю за посылку в Авиньон двух пленных татарских юношей [55,I, с. 501-502]. Татарское вторжение 1326 года, отображенное прусским анналистом Петром из Дуйсбурга в крайне преувеличенном масштабе, очевидно, было ответом на эти нападения [52,I, с. 213]. Тем не менее, венгерские войска продолжили нападения на татар, и в 1331 году их лично возглавил Шаробер, согласно поздравлениям, выраженным понтификом венгерскому королю в августе 1331 года [32, с. 617].
В свою очередь, отношения Польши с Золотой Ордой временно обострились вследствие внезапной смерти в 1323 году галицкого князя Андрея Юрьевича и его брата, волынского князя Льва II. Как следует из послания, адресованного Владиславом Локетеком папе Иоанну XXII 21 мая 1323 года, польский король рассматривал обоих рутенских князей в качестве надежной защиты восточных пределов собственного королевства. Однако после их скоропостижной смерти, положившей конец правлению династии Романовичей в Галиции и на Волыни, Владислав Локетек выражал папе опасения по поводу выбора их наследников и просил Иоанна XXII санкционировать проведование крестового похода в связи с потенциальной возможностью столкновения Польши и Золотой Орды [1, с. 152].
Понтифик, занятый борьбой с императором Людвигом IV, дал согласие на антитатарский крестовый поход только в 1325 году [17, с. 162]. Однако к тому времени внешнеполитический кризис был уже преодолен утверждением во главе Галиции мазовецкого принца Юрия II Болеслава [41, с. 209]. Вокняжение Юрия-Болеслава было следствием компромисса между Владиславом Локетеком и литовским князем Гедимином [13, с. 34]. Важнее, однако, что выбор нового галицкого князя был одобрен и ханом Узбеком, пытавшимся учесть литовские и польские интересы в Рутении при непременном условии продолжения получения дани с Галицко-Волынского княжества [50, с. 307-308; 2, с. 94].
Узбек, таким образом, придерживался довольно пассивной позиции по отношению к королевству Польши, не посягая на автономное правление Юрия-Болеслава в Галиции и довольствуясь взиманием ежегодной дани с рутенских земель. Однако в конце своего правления он стал проявлять определенное беспокойство в отношении экспансионистских претензий польского и венгерского правителей и принял решение прибегнуть к посредничеству папы для разрешения приграничных конфликтов. Весной 1340 года Узбек направил в Авиньон францисканца Элиаша из Венгрии, приближенного своего старшего сына Тинибека, с письмом, в котором призывал понтифика оказать давление на католических правителей для стабилизации их отношений с Улусом Джучи. В ответном послании от 17 августа 1340 года Бенедикт XII уверял хана, что приложит все усилия для удовлетворения его просьбы [23, с. 78]. Этот ответ, однако, не отличался чистосердечием, поскольку за полмесяца до того Бенедикт XII провозгласил проповедование антитатарского крестового похода в Польше, Венгрии и Богемии [15, с. 102-104].
Поводом для беспокойства Узбека была неожиданная смерть князя Юрия-Болеслава, отравленного около 7 апреля 1340 года [46, II, с. 860] местными боярами за попытку латинизации галицкой церкви, если принять на веру утверждение Иоанна Винтертурского [26, с. 184]. Согласно рочнику Траски, польский король Казимир III немедленно воспользовался смертью галицкого князя и с небольшим войском захватил Львов, чтобы повторить нападение в июне того же года со значительно большими силами, результатом которого было, по всей видимости, завоевание Перемышля [46, II, с. 860-861, III, с. 199-200]. Предвидя реакцию Узбека, Казимир поспешил обратиться за помощью к папе Бендикту XII, о чем свидетельствует ответное послание понтифика от 1 августа 1340 года, одобрившего проповедование анти-атарского крестового похода [15, с. 103-104].
По словам Яна из Чарнкова, главным поводом для последовавшего татарского вторжения было рутенское посольство к Узбеку во главе с боярским ставленником в Галиции Дмитром Дедько и волынским служебным князем Даниилом Острожским, уверившим хана в том, что в намерения Казимира входили не только оккупация Рутении, но и отказ от выплаты ежегодной дани джучидскому правителю. Вследствие этого татарская армия вторглась на территорию Малой Польши в начале 1341 года [26, с. 181], но была оставлена польскими войсками на Висле [46, II, с. 620-622, 860-861, III, с. 200; 47, VI, с. 130; 15, с. 112; 26, с. 184; 39, II, с. 218]. Согласно «Свентокшискому рочнику» (с неправильной датой), на обратном пути татары тщетно пытались взять Люблин, но его осада была неожиданно прервана в связи с гибелью их военачальника [46, III, с. 78]. Однако больше доверия внушает указание Франтишека из Праги на то, что татары были вынуждены отступить из-за голода и морозов [34, с. 429]. В данном контексте особого внимания заслуживает предположение Иоанна Винтертурского о том, что татарское вторжение не было вызвано политическими причинами, но было следствием жесточайшего голода, свирепствовавшего внутри Золотой Орды, и соответственного стремления кочевников найти пропитание в соседних землях [26, с. 181].
По завершению этого набега, хан Узбек сконцентрировался на военных походах против Византии и Чагатайского улуса, и вследствие последующей смерти хана, татары не смогли помешать усилению влияния польского короля в Галиции [41, с. 210]. Фактическим правителем Галиции оставался посадник Дмитр Дедько, вынужденный, однако, вскоре признать формальное подчинение Казимиру при условии сохранения православного обряда [13, с. 38-39].
Период правления Джанибека.
Тем не менее, война за Галицию не утихала, и Казимир был вынужден повторно обратиться за помощью к Авиньонской курии. В 1343 году папа Климент VI предоставил польскому королю на четыре года десятину от доходов архиепископа Гнезно и его суффраганов, обосновывая свое решение непрекращающимися набегами татар, рутенов и литовцев на новые территориальные приобретения Казимира [56, I, с. 468-469]. Однако позже Казимир, по-видимому, согласился на начало непосредственных дипломатических сношений с золотоордынским ханом. Так, согласно «Меховскому рочнику», в 1349 году Казимир вел переговоры с татарскими послами, результатом которых было польское завоевание «Руссии», т.е. всей Галиции и основной части Волыни [46, II, с. 885]. Условия этого дипломатического пакта между Казимиром и Джанибеком остаются неясными. По всей видимости, польский король заручился нейтралитетом татар во время его военной кампании против литовцев, осуществленной в этом же году. В свою очередь, Джанибек, вероятно, получил гарантии выплаты традиционной дани с рутенских территорий, несмотря на то, что они перешли под протекторат польского монарха. Во всяком случае, в своем более позднем письме, адресованном Казимиру 24 января 1357 года, папа Иннокентий VI упрекал польского государя за то, что тот выплачивал Джанибеку ежегодный налог с имущества в своих новых территориальных приобретениях и стал данником золотоордынского хана [56, I, с. 581].
Вероятно, Казимир не строго придерживался условий заключенного пакта, поскольку двумя годами позже татары заключили военный союз с литовцами, согласно содержанию послания папы Климента VI, адресованного польским прелатам 14 марта 1351 года с повелением предоставить польскому королю десятину еще на четыре года. Любопытно отметить упоминание в булле понтифика об обращении в католичество некоего «могущественного князя» в рутенских землях, под которым Климент VI, по всей видимости, имел в виду одного из сыновей литовского князя Кориата [3, с. 145]; свидетельствуя, тем самым, о разногласиях среди литовцев [56, I, с. 531-532].
По словам Генриха Таубе из Зельбаха, в марте следующего года татары вторглись в Малую Польшу и завоевали некий польский город [25, с. 102–103; 28, с. 4]. В свою очередь, сведения «Меховского рочника» позволяют предположить, что этим завоеванным городом был Люблин [46, II, с. 885]; а продолжатель хроники Матиаса из Нойенбурга указывает на то, что основная часть войск, вторгнувшихся в Польшу, состояла из литовцев [35, IV, с. 284]. Вследствие этого нападения папа Климент VI санкционировал проповедование крестового похода в поддержку Польши буллой, адресованной 4 ноября 1354 года прелатам Гнезно, Кракова и Братиславы [55, II, с. 10-11], текст которой воспроизводил почти дословно предыдущую буллу Бенедикта XII от 1 августа 1340 года [15, с. 102–104], но с упоминанием литовцев наравне с татарами в качестве объектов организуемой военной кампании.
Однако к моменту издания этой буллы Казимир уже заключил перемирие с литовцами, заручившись их нейтралитетом в случае повторного нападения татар на Польшу [3, с. 145]. Польский король, очевидно, сделал все возможное для того, чтобы расстроить военный союз между литовцами и татарами. Так, в 1353 году он отправил в качестве посла к «тартарским народам» своего приближенного, Яна Пакослава, согласно содержанию королевской грамоты от 19 января 1354 года [29, с. 209-210]. Более того, более позднее послание Казимира, адресованное 2 января 1363 года папе Урбану V, упоминало многократное посещение Пакославом «цезаря неверных тартар» для заключения перемирий [48, с. 400; 3, с. 145]. К 1356 году Казимир уже мог похвастаться военным союзом с «семью тартарскими князьями» в своем призыве принять участие в планируемой военной кампании против Литвы, обращенном к хохмейстеру тевтонских рыцарей [30, с. 107]. В свою очередь, тевтонские рыцари, сблизившиеся к этому времени с литовцами, послали в Авиньон обвинения Казимира в заключении союза с татарами и выплате им ежегодной дани в обмен на владение рутенскими землями [41, с. 211]. Иннокентий VI, соответственно, обратился с упреком к польскому королю, содержавшимся в послании от 24 января 1357 года, в котором понтифик не скрывал своего возмущения тем фактом, что Казимир стал руководствоваться исключительно прагматичными интересами для удержания своих недавних территориальных приобретений [56,I, с. 581].

1. Болеслав-Юрий II, князь всей Малой Руси. СПб., 1907. 334 с.
2. Войтович Л.В. Король Данило Романович // Доба Короля Данила в науці, мистецтві, літературі. Львів, 2008. С. 22-97.
3. Гулевич В. Тука-Тимуриди і західні землі улусу Джучі // Спеціальні історичні дисципліни: питання теорії та методики / Відп. ред. Г. В. Боряк. Число 22–23. Київ, 2013. С. 138-178.
4. Густынская летопись // Полное собрание русских летописей. Том 40. СПб., 2003. 201с.
5. Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Том 2. М., 1962. 638 с.
6. Костюков В.П. «Железные псы» Батуидов // Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. № 1. Уральск, 2008. С. 43-96.
7. Майоров А.В. Даниил Галицкий и крестовый поход в Пруссию // Русин. № 4/26. Кишинев, 2011. С. 26-43.
8. Майоров А.В. Русь, Византия и Западная Европа. СПб., 2011. 800 с.
9. Матузовa В.И., Назарова Е.Л. Крестоносцы и Русь. М., 2002. 488 с.
10. Узелац А. Под сенком пса. Београд, 2015. 324 с.
11. Черкас Б. Західні володіння Улусу Джучи. Київ, 2014. 387 с.
12. Черкас Б. Синьоводська битва 1362 року. Київ, 2012. 127 с.
13. Шабульдо Ф.М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского. Киев, 1987. 183 с.
14. Acta Alexandri P.P. IV (1254-1261) / Haluscynskyj Th.T., Wojnar M.M. (eds.). Romae, 1960-1966. xxviii+ 162 p.
15. Acta Benedicti P.P. XII (1334-1342) / Tăutu A.L. (ed.). Romae, 1958. xvi + 260 p.
16. Acta Innocentii P.P. IV (1243-54) / Haluscynskyj Th.T., Wojnar M.M. (eds.). Romae, 1962.xliv + 226p.
17. Acta Ioannis P.P. XXII (1317-1334) / Tăutu A.L. (ed.). Romae, 1966. xix+ 302 p.
18. Annales Augustani minores // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. Vol. X. Stuttgart, 1852. P. 8-11.
19. Annales Sandivogii // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. Vol. XXIX. Hannover, München, 1892. P. 424-430.
20. Annales Wratislavienses antiqui et annales magistratus Wratislaviensis // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. Vol. XIX. Hannover, München, 1866. P. 526-531.
21. Benedictus Polonus. Relatio / Van den Wyngaert A. (ed.) // Sinica Franciscana. Vol. I. Quaracchi, 1929. P. 135-143.
22. Berend N. At the Gate of Christendom. Cambridge, New York, 2001. xvii + 340 p.
23. Bullarium Franciscanum. Vol. 6 / Eubel C. (ed.). Romae, 1902. liv + 687.
24. С de Bridia. Hystoria Tartarorum / Önnerfors A. (ed.). Berlin, 1967. x + 44 p.
25. Chronica Heinrici Surdi de Selbach / Bresslau H. (ed.). Berlin, 1922. lxxvii + 167 p.
26. Chronica Iohannis Vitodurani / Baethgen F., Brun C. (eds.). Berlin, 1924. xxxvii + 332 p.
27. Chronica minor auctore minorita Erphordiensi // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. Vol. XXIV. Hannover, München, 1879. P. 178-213.
28. Chronicon Moguntinum / Hegel K. (ed.). Hannoverae, 1885. xxi + 103 p.
29. Codex diplomaticus Poloniae. Vol. I / Helcel A.Z. et al. (eds.). Varsaviae, 1847. xxiii + 367 p.
30. Codex diplomaticus Prussicus. Vol. 3 / Voight J. (ed.). Königsberg, 1848. xxiv + 200 p.
31. Continuatio Altahensis // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. Vol. XVII. Hannover, München, 1861. P. 408–416.
32. Documente privitóre la istoria Românilor. Vol. I. / Hurmuzaki E., Densuşianu N. (eds.). Bucureşti, 1887. xxx + 701 p.
33. Fejér Gy. Dissertationes in res Hungariae. 11 Vols. Budae, 1829-1844.
34. Fontes rerum Bohemicarum. Vol. 4 / Emler J. (ed.). Praha, 1884. xxviii + 571 p.
35. Fontes rerum Germanicarum. 4 Vols. / Böhmer J.F., Huber A. (eds.). Stuttgart, 1843–1868.
36. Giovanni di Pian di Carpine. Storia dei Mongoli / Daffinà P. et al. (eds.). Spoleto, 1989. viii + 522 p.
37. Gładysz M. Forgotten Crusaders: Poland and the Crusader Movement in the Twelfth and Thirteenth Centuries. Leiden, 2012. xxv + 433 p.
38. Heinrici de Heimburg annales // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. Vol. XVII. Hannover, München, 1861. P. 711-718.
39. Iohannis abbatis Victoriensis Liber certarum historiarum. 2 Vols. Hannoverae, Lipsiae, 1909-1910.
40. Ioannis Dlugossii Annales. Vol. VII–VIII. Varsaviae, 1975.431 s.
41. Jackson P. The Mongols and the West. Harlow, 2005. xxxiv + 414 p.
42. Jackson P. The Dissolution of the Mongol Empire // Central Asiatic Journal. № 22. Wiesbaden, 1978. P. 186-244.
43. Kodeks dyplomatyczny miasta Krakowa. Vol. I. Krakowie, 1879. lxxx + 370 s.
44. Lupprian K.-E. Die Beziehungen der Päpste zu islamischen und mongolischen Herrschern. Città del Vaticano, 1981. 328 s.
45. Monumenta ecclesiae Strigoniensis. 4 Vols. Strigonii, Budapestini, 1874-1999.
46. Monumenta Poloniae historica. 6 Vols. Warszawa, 1960-1961.
47. Monumenta Poloniae historica, Series nova. Kraków, 1946.
48. Monumenta Poloniae Vaticana. Vol. 3 / Ptaśnik J. (ed.). Cracoviae, 1914. lvi + 572 p.
49. Neues Archiv der Gesellschaft für Ältere Deutsche Geschichtskunde. Band 2. Berlin, 1877.
50. Pelensky J. The Contest between Lithuania and the Golden Horde // Archivum Eurasiae Medii Aevi. № 2. Wiesbaden, 1982. P. 303-320.
51. Regesta regum stirpis Arpadianae critico-diplomatica. Vol. II/4. / Szentpétery I., Borsa I. (eds.). Budapest, 1987. 336 p.
52. Scriptores rerum Prussicarum. 5 Vols. / Hirsch Th. et al. (eds.). Leipzig, 1861-1874.
53. Sinor D. John of Plano Carpini’s Return from the Mongols // Journal of the Royal Asiatic Society. № 3-4. Cambridge, 1957. P. 193-206.
54. Szentpétery I. Scriptores rerum hungaricarum. 2 Vols. Budapestini, 1937-1938.
55. Theiner A. Vetera Monumenta Historica Hungariam Sacram Illustrantia. 2 Vols. Romae, 1859-1860.
56. Theiner A. Vetera monumenta Poloniae et Lithuaniae. 4 Vols. Romae, 1860-1864.
57. Urkundenbuch zur Geschichte der Deutschen in Siebenbürgen. 2 Vols. / Zimmermann F., Warner С (eds.). Hildescheim, Zürich, New York, 2007.