Взаим-я Руси с Джучидским улусом

Взаимоотношения Руси с Джучидским улусом

Чарльз Гальперин

Поскольку ни Русь, ни Джучидский улус не оставались неизменными с XIII по XV век, то и отношения между Русью и татарами были подвержены изменениям. Татарское влияние на Русь никогда не было однородным, но оно варьировалось хронологически, географически и социально [36; 6, с. 432-436; 31, c. 377-387]. И хотя взаимодействия между Русью и татарами менялись, они никогда не были второстепенными или незначительными.
К сожалению, специалисты по средневековой истории и раннему Новому времени восточных славян часто упускали из виду роль татар [47, c. 306-322 (37, c. 62-76); 46, c. 298-310 (37, c. 156-167); 25, c. 385–408 (37, c. 239-263)]. Традиционная историография рассматривала татар как варваров, захватчиков, склонных к грабежу; чье влияние на историю Руси было либо целиком отрицательным, либо незначительным. Делая это, такого рода историки или пренебрегали, или использовали крайне выборочно исследования специалистов по Джучидскому улусу; показавших, со своей стороны, что улус Джучидов был чем-то гораздо большим, чем бандой кочевых разбойников. Джучидский улус был государством с функционирующим административным и фискальным аппаратом и мусульманской городской цивилизацией [32, c. 131-144 (37, c. 306-317)]. Несмотря на то, что некоторые историки в России и на Западе пытались рассмотреть татарский фактор в истории Руси более беспристрастно, эта тема остается чрезвычайно дискутируемой [7; 9; 10; 22, c. 74-94]. Современная русская историография продолжает выказывать полное нежелание признать то, что роль татар в истории Руси была подчас положительной или, по крайней мере, неоднозначной.
За пределами правомочных академических исследований наблюдается еще более худшая ситуация. Дилетанты или неспециалисты представили альтернативные и часто фантастические восприятия отношений между Русью и татарами. Первоначальные евразийцы межвоенного периода превратили Россию в перевоплощение Монгольской империи [19, c. 477–493 (37, c. 25–42); 38, c. 55-194]. Лев Гумилев свел татарское завоевание Руси к заключению дружественного альянса [17, c. 109, n. 59 (37, c. 211, n. 59)]. Новая хронология идет еще дальше и превращает саму Монгольскую империю в Российскую [18, c. 1-50]. Такие теории приводятся в движение русским национализмом – нежеланием признать то, что европейская цивилизованная христианская Русь была завоевана шаманистскими и позднее мусульманскими кочевниками-скотоводами. Возможности создания подобных метафизических интерпретаций благоприятствует характер средневековых источников и источников раннего Нового времени по Руси и татарам.
Русские источники по татарам представляют наибольшие трудности для анализа отношений между Русью и татарами [43, c. 27-34]. Меньше всего сведений имеется по раннему периоду татарского правления XIII века, но и источники Руси по поздним периодам отношений между Русью и татарами остаются незначительными по сравнению с источниками по монголам в Китае или Персии. Нарративные источники представляли татар как врагов православных христиан Руси в стереотипных терминах и образах, заимствованных из Священного писания [8]; несмотря на то, что татары относились терпимо к религиозным верованиям всех своих мультиконфессиональных подданных. Русские источники избегали или сводили к минимуму отображение примеров сотрудничества между Русью и татарами, поскольку подобная деятельность ставила под сомнение их парадигму русско-татарского конфликта. Источники Руси создают одностороннее впечатление, что отношения между Русью и татарами не сводились ни к чему другому, как к враждебным военным столкновениям. Прослеживанию татарского институционального влияния препятствует хронологическая аномалия. От Великого княжества Московского сохранились только беспорядочные сведения, даже начиная со второй половины XIV века. Наиболее подробные сведения о татарском институциональном влиянии датируются концом XV – XVI в. после свержения татарского правления. Источники из других русских княжеств, аннексированных Московией, таких как Тверь или Рязань, несоразмерно пострадали в процессе московского завоевания. С начала XIV века Поднепровье и Галицко-Волынское княжество стали все в большей степени подпадать под нерусское правление. Местная летописная традиция на будущих украинских землях исчезла. Пробелы и предубеждения, содержащиеся в источниках Руси, мешают академическому пониманию отношений между Русью и татарами.
Ситуация с источниками Джучидского улуса еще хуже. Когда Тимур разграбил Сарай, он сжег архивы Джучидского улуса. У татар улуса Джучидов не было летописной традиции [27, c. 1-15 (37, c. 264-276)]. Сохранились только отдельные государственные грамоты. Археологические данные демонстрируют присутствие в Орде русских князей, знати, духовенства, купцов, ремесленников и рабов. В результате развития торговли между Русью и татарами на Русь из Орды ввозились шелк, стекло, бисер, раковины каури и самшитные гребни. К сожалению, арабские, персидские и более поздние тюркские летописи проливают слишком мало света на отношения между Русью и татарами, а литературные и материальные свидетельства мусульманской высокой культуры, в целом, не имеют особенного отношения к русско-татарским контактам.
Отсутствие достаточных сведений с русской и татарской стороны позволяет исследователям и дилетантам формулировать весьма причудливые теории.
Именно потому, что Русь и татары эволюционировали, тема русско-татарских отношений лучше всего поддается хронологическому упорядочиванию. Эпоху с XIII по XVI века можно разделить в эвристических целях на четыре периода: до Джучидского улуса, расцвета улуса Джучидов, его упадка и после Джучидского улуса. Эта периодизация является лишь приблизительной. Отношения между Русью и татарами нужно рассматривать в контексте истории Великой Монгольской империи, от которой произошло каждое из ее государств-преемников (Юаньский Китай, Чагатайский улус, улус Джучидов и Ильханат); и, когда это уместно, в контексте государств, которые, в свою очередь, были преемниками государств-преемников (государства-преемники Джучидского улуса будут рассмотрены ниже) [40, c. 239-261 (37, c. 114-131); 42, c. 321-339 (37, c. 182-200); 3, с. 385–400 (исправленные ошибки в: 24, c. 229-245)].
В течение первого периода до Джучидского улуса Русь имела дело с мировой Монгольской империей. Их первое столкновение имело место в битве на реке Калке в 1223 году, которая пробудила среди некоторых русских апокалиптическое предположение, что народы Гог и Магог, наконец, прорвались сквозь стену Александра Великого. Эта реакция никогда не была доминирующей и вскоре исчезла, поскольку мир после этого не пришел к своему концу. Это было также единственным случаем, когда отношения между Русью и татарами отражали незнание русских о татарах; и даже тогда русские знали, что татары были степными кочевниками [51, с. 23–30; 5, с. 32–40]. Татары завоевали Русь во время походов 1237–1238 и 1240 годов, но источники Руси старались избегать признания изменений в суверенитете Руси, несмотря на повторяющиеся неопровержимые доказательства навязанного татарского правления. Татарское «покорение» изображалось как очередной кочевнический рейд, на манер половецкого [36, с. 61-74; 51; 17, с. 98-117 (37, с. 201-218); 5] . Такая интеллектуальная двойственность в отношении к татарскому «пленению» позднее затруднила идеологическое формулирование попыток свергнуть татарское правление после Куликовской битвы в 1380 году [41, с. 7-103; 51, с. 103-156; 5, с. 169-181; 52, с. 248-263; 49] или после Стояния на реке Угре в 1480 году [51, с. 171-190; 5, с. 182-200].
«Идеология умолчания» Руси [20, с. 442-466; 2, с. 65-98] не могла воспрепятствовать интеграции Руси в мировую Монгольскую империю. Избегая противостояния интеллектуальным последствиям монгольского завоевания, русские превозносили статус монгольских правителей, которые их завоевали. Даже провинциальные источники Руси признавали законное право наследников Чингиз-хана называться «царем», титулом византийского василевса в славянском переводе [15, с. 323-335 (37, с. 11-23)]. Сыновья ханов (султаны на тюркском) назывались царевичами, жены (ханши) ханов стали царицами. Когда это было политически целесообразно, русские использовали чингизидскую легитимность для критики не-чингизидских правителей (таких как Мамая, Идегея и даже великого среднеазиатского завоевателя Тимура), назначавших марионеточных ханов. Эти лидеры обвинялись в узурпации титула «хан», в совершении оскорбления величества; пожалуй, единственного политического преступления, в котором они были невиновны. Политически монголы оставили княжеский управленческий аппарат без изменений. Почему монголы порой ликвидировали одни местные династии, а другим позволяли остаться, никогда не было исчерпывающе объяснено [11, с. 117–140]. Монголы признавали легитимность династии Рюриковичей и никогда не возводили на княжеский престол не-Рюриковича; но они оставляли за собой окончательное утверждение всех кандидатов на все княжеские престолы Руси [36, с. 44-60]. Князья Руси ездили в Каракорум в Монголию, чтобы принести присягу на верность; получая несравнимую возможность оценить силу и богатство Монгольской империи. Русь как на восток, так и на запад от Днепра была подвергнута цензу мировой Монгольской империи и подчинена сформированному на месте административному аппарату сборщиков налогов или их откупщиков и губернатору, называемым баскаками. Возможно, твердое применение татарской власти на юго-западе осуществилось чуть позже, чем на северо-востоке; но правители Галиции-Волыни не смогли сопротивляться, когда татары решили навязать всю полноту своей власти. В дополнение к выплате дани, Русь должна была исполнять воинскую повинность своим новым правителям. Галицко-Волынская Русь участвовала в набегах и походах на Польшу, Венгрию и Литву. Русские с северо-востока помогали улусу Джучидов в борьбе против монгольского Ильханата в Персии за владение богатыми пастбищами Азербайджана. Хотя соответствующая документация относится только к XIV веку, у Руси должна была быть повинность поставлять рекрутов, которые набирались для составления русских полков в Юаньском Китае. Никто из подчиненных монголам не мог по собственной воле уклониться от обязанностей платить налоги и исполнять воинскую повинность; монголы освобождали от них только духовенство.
Непосредственное экономическое влияние татарского завоевания было разрушительным. Некоторые регионы, такие как Киев, так и никогда не оправились. Русь несла тяжелое бремя налогообложения. В дополнение к дани и другим налогам, русские должны были содержать татарских чиновников в лесной зоне Руси и покрывать расходы на поездки князей, отправлявшихся на поклон к ханам. Карательные экспедиции в ответ на непослушание монгольским властям также обходились экономически дорого Руси. Экономики Руси понадобился один век для восстановления.
Многие князья и аристократы Руси потеряли жизнь в борьбе с татарами; но к тем, кто служил им лояльно, татары благоволили. Цена, заплаченная низшими сословиями, была значительно выше; и, прежде всего, она стоила потери многочисленных жизней как в городах, так и в сельской местности, а также – налогов, призыва на военную службу и рабства.
Мировая Монгольская империя, растянувшаяся от Тихого океана до Балтийского, Черного и Средиземного морей, была слишком большой, чтобы сохранить единство. В результате монгольских гражданских войн Джучидский улус, называемый в источниках Руси «Ордой» или, точнее, «Волжской Ордой», добился более широкой автономии или даже суверенитета во второй половине XIII века. Однако формально даже в начале XIV века он по-прежнему признавал титульное верховенство юаньского хана, правившего в Китае и Монголии. Джучидские чингизиды поддерживали связь с Китаем и даже владели там уделами вплоть до свержения Юаньской династии. Со второй половины XIII века до 60-х годов XIV столетия Джучидский улус переживал свой расцвет, представляющий второй период отношений между Русью и татарами.
В то же самое время, когда татары потеряли контроль над украинской Русью, они утвердили буферную зону на юго-западе, чтобы обеспечить безопасность татарским внутренним степям Причерноморья и Каспия. Волжская Орда сохраняла свои претензии на украинские территории еще долгое время после того, как она потеряла способность навязать им свое прямое правление. Поднепровье, хоть и не обезлюдевшее, оставалось заброшенной землей, не представлявшей особенной ценности или интереса для татар. Несмотря на то, что Орда развивалась как восточноевропейская региональная держава, Сарай интересовался Азербайджаном и Хорезмом гораздо больше, чем лесной зоной Руси; поскольку они приносили намного большие доходы, чем Русь. Русь не только располагалась на географической периферии территории Джучидского улуса, она также находилась на периферии главных экономических интересов Орды. Тем не менее, Орда продолжила прежнюю линию участия мировой Монгольской империи в делах Северо-Восточной Руси. К сожалению, место Руси в Джучидском улусе остается трудноуловимым. Русские авторы были склонны, когда это им было удобно, описывать Русь как Царев улус (улус хана). Однако подобные корыстные утверждения не обязательно отражали административную структуру Джучидского улуса [53, c. 257-263 (37, c. 77-83); 34, c. 21-30 (37, c. 318-328)].
Если в течение большей части XIII века татарское «вмешательство» в династическое наследование власти в Северо-Восточной Руси было ограниченным, дальнейшее развитие соперничавших между собой княжеств Руси потребовало выступления в другой роли. Когда Орда была разделена между Ногаем и Токтой, русские князья, естественно, поддерживали одного или другого; но единый улус Джучидов был единственным в принятии решения, кто получит ярлык на то, чтобы стать Великим князем Владимирским, титульным правителем Северо-Восточной Руси. В это время Орда удалила баскаков и перешла к опосредованному управлению своими князьями-вассалами на Руси с помощью послов и даруг. Орда позволила русским князьям собирать татарскую дань для Сарая. Вероятно, это изменение в татарской административной практике не было вызвано русским сопротивлением прямому татарскому управлению, как, например, Тверское восстание 1327 года. Князья Руси получали основную выгоду от сбора дани не путем хищения, а посредством распределения налогов. Ни русские князья, ни Джучидский улус не соблюдали более столь скрупулезно, как в прошлом, традиционных для Руси практик наследования княжеской власти.
Одно время татарская политика предпочитала Москву Твери, в других случаях – Тверь или Нижний Новгород Москве; но все русские князья преследовали одну и ту же татарскую политику: воспользоваться татарской властью для победы над своими соперниками на Руси. Князья Москвы были успешны в этой деятельности не потому, что они были более подобострастными, беспринципными или аморальными, но потому, что они оказались в ней более искусными [44, c. 23-29]. Москва выбирала время для поддержки Орды, когда она была сильной, и оказывалась в оппозиции Орде в периоды ее слабости. Джучидский улус был не в состоянии повернуть вспять рост Москвы.
Социальная близость между Русью и татарами, возможно, достигла своего апогея, когда Орда была на вершине своего могущества. Русь была хорошо знакома с кадровым составом Орды, ее обычаями, обществом, географией, администрацией, кочевыми маршрутами и жизнью [26, c. 161-175 (37, c. 43-61); 36, c. 104-119]. В XIII – начале XIV века имели место несколько смешанных браков между чингизидской и русской знатью. Среди русских князей в данном контексте следует упомянуть Глеба Васильковича, князя Ростова, Федора Черного, князя Смоленска и Ярославля, и Юрия Данииловича Московского. Однако подобные смешанные браки были редкостью. Знакомство Руси с Ордой было приобретено вынужденно. Выживание князей Руси могло зависеть от точности разведывательной информации об Орде. Присутствие на Руси татарских администраторов, посланников и сборщиков податей с их дружинами было неизбежным. Вероятно, татары не насаждали крупных татарских гарнизонов в лесной зоне.
Карательные экспедиции были гораздо более разрушительными, чем регулярная татарская администрация. Хотя Русь располагала «внутренней» информацией о татарах, тем не менее, татары для Руси оставались «чужаками», «теми». Из соображений безопасности и поскольку знать слишком много о «неверных» не считалось добродетелью, основная часть информации Руси о татарах никогда не записывалась для потомков. Ни один русский не написал отчета о путешествии с описанием сарайских дворцов, мечетей, караван-сараев, медресе или акведуков. Князья и бояре Руси разделяли боевые идеалы татарского военного сословия, как это свидетельствует рыцарское поведение, приписываемое Батыю, по отношению к русскому богатырю Евпатию во время осады Рязани 1237 года и представление в эпической поэме «Задонщина» бегущих татар после их поражения в Куликовской битве 1380 года. Элита Руси также разделяла увлечение татарской элиты охотой как одной из разновидностей развлечения. Подобная социальная совместимость отсутствовала среди русских крестьян и ремесленников, плененных в набегах, чтобы служить в качестве прислуги в Сарае или быть проданными в рабство в Среднюю Азию и страны Ближнего Востока.
Восстановление экономики было неравномерным. Некоторые навыки ремесленников Киевской Руси, такие как чернение эмали, исчезли навсегда; но городской сектор процветал, особенно такие города, как Москва и Нижний Новгород, связанные через Волгу с Шелковым путем. Такие города на северо-западе, как Новгород, Псков, Смоленск и Полоцк, также благоденствовали. Хан издал указ, освобождающий балтийских купцов в Новгороде от уплаты таможенных пошлин. Экономика Руси, должно быть, восстановилась, производя экономические излишки, поскольку строительство каменных церквей возобновилось, а северо-восточные княжества возобновили чеканку серебряных монет. Ханы Волжской Орды освободили Русскую православную церковь от налогообложения в обмен на молитвы за здоровье хана и Золотого рода. Церковь потратила этот неожиданный доход на церкви, иконы, фрески, облачения и другие церковные принадлежности, как и на литературную деятельность, включая летописи и жития святых. Жители городов, не связанные с приносящими наибольшую прибыль международными торговыми путями, вероятно, не могли в равной степени воспользоваться этим процветанием [36, c. 75-86; 62, c. 360-390; 61, c. 321-355; 63, c. 108-132] .
Политические и прочие факторы привели этот «золотой век» в Джучидском улусе к завершению в ходе ожесточенных конфликтов, связанных с правопреемством в Орде во время «Великой замятни» 60–70-х годов XIV века, с которыми начинается третий период отношений между Русью и татарами. Тимур уничтожил временно восстановленное единство Джучидского улуса при Токтамыше. Даже приход к власти Идегея не смог остановить поток повышенной политической дезинтеграции в Орде. В конечном счете, Джучидский улус распался на кочевническое ядро, Большую Орду, претендовавшую на прежнее верховенство улуса Джучидов; и ханства Казани, Астрахани, Крыма, Сибири и Касимова, а также на кочевническую Орду ногаев. Эта децентрализация власти завершилась ликвидацией Джучидского улуса как такового, путем уничтожения Большой Орды крымскими татарами в 1502 году.
К концу XIV века Джучидский улус все больше и больше имел дело исключительно с Москвой, которая, вероятно, начала заимствовать татарские институты. Безусловно Московия, как и потенциально другие северо-восточные княжества Руси, о которых мы имеем гораздо меньше сведений, уже заимствовали у татар такие финансовые и административные институты и терминологию, как казна, тамга и ям. Монеты Московии подражали татарским, вплоть до воспроизведения поддельных арабских надписей. Московиты не смогли бы победить в Куликовской битве 1380 года, если бы они не стали экспертами в татарском военном деле. К сожалению, невозможно установить, заимствовали ли они навыки и снаряжение татарских конных лучников или организовали свои полевые армии, имитируя разделение действующей татарской армии на пять полков. Бесспорно, они в конечном итоге так и делали, но доказательства этого появляются только в период после Джучидского улуса. Русь, возможно, даже заимствовала татарский обычай измерения земли, хотя, как правило, татары в отличие от монголов в других областях, как например в Китае, не пытались навязать Руси свои социальные обычаи, и в целом Русь не заимствовала социальные институты из Джучидского улуса [14, c. 647-673]. Изоляция женщин русской элитой в тереме не была монгольского происхождения [36, c. 116; 63, c. 64-84]. Административные заимствования были преувеличены. Количество московских бояр не было зафиксировано на числе четыре, поэтому Совет (дума) Московского князя не подражал Дивану четырех ордынских кара-чи-беков. Наместники и волостели Московии не были распределены между военными и гражданскими административными отделениями в подражание Орде, потому что ордынские администраторы не делились по исполнению гражданских и военных функций [29, с. 237-257 (37, с. 219-238)]. То, что русские заимствовали некоторые татарские институты, не означало, что они заимствовали все татарские институты.
Сфера высокой культуры Руси осталась почти полностью невосприимчивой к татарскому влиянию. Хотя некоторые декоративные искусства Орды, возможно, проложили свой путь в лесную зону Руси; высокая культура Руси была христианской. Высокая культура Орды была мусульманской и, следовательно, запретной [36, с. 120-125]. Переводы восточных сказаний достигли Руси из Орды в виде житий, полностью вычищенных от любого исламского налета. Русские не хотели учиться тому, как лучше строить мечети.
Даже в середине XV века хан Волжской Орды и враждующая с ним элита по-прежнему оказывали значительное влияние на династические войны Московии. Москва оставалась весьма созвучной с политикой Орды. Изменились времена, но не отношение к татарам придворных и церковных авторов. Так, в отображении действий татар не наблюдалось радикального изменения от нейтральности к враждебности после 1448 или 1453 годов. Источники Руси не были нейтральными по отношению к татарскому гнету до 1448 года, и русские источники продолжали относится с уважением к легитимности чингизидов после 1453 года [33, с. 53–62]. Однако со второй половины XV века татарский контроль ослаб в достаточной степени, чтобы позволить русским авторам немыслимые ранее литературные бесцеремонности в описании биографии Батыя, вымыслы поражений, которые он никогда не нес, и пренебрежительное представление его наследия [16, с. 50-65 (37, с. 99-113)]. Однако резкое отрицание чингизидской легитимности, представленное в 1480 году епископом Ростова Вассианом Рыло, оставалось нетипичным. Даже после ликвидации Большой Орды московиты должны были продолжать считаться с Чингизидами и в первую очередь с крымскими и казанскими ханами. Московиты относились с уважением к чингизидской крови в течение всего XVI века. Кроме того, отсутствие четко сформулированной концепции покорения Руси татарами препятствовало формулированию четкой идеологии «освобождения» от татар в 1480 году. Русские авторы прибегали к использованию аналогий с исходом иудейских рабов из Египта в качестве замены, хотя эта метафорическая модель едва ли изображала с достоверностью отношения между Русью и татарами.
Четвертый и последний период отношений Руси с улусом Джучидов охватывает временной отрезок с 1502 года до конца XVI века. Отношения между Московией и татарами оставались весьма значительными. Вместо единой Орды, имевшей дело с соперничавшими между собой княжествами Руси, когда Русь была частью Великой Монгольской империи, или в период господства Джучидского улуса, теперь объединенная Северо-Восточная Русь, Московия, имела дело с соперничающими татарскими государствами и ордами. Московия была в союзе с городскими перифериями Джучидского улуса, Казанью и Крымом, против его кочевнического ядра, Большой Орды. Успешное уничтожение Большой Орды привело к распаду этого союза, поскольку бывшие союзники повздорили между собой из-за дележа добычи. Теперь вражда стала расти между Москвой, с одной стороны, и Казанью и Крымом, с другой. Москва по-прежнему должна была не отставать от политических событий на территориях бывшего Джучидского улуса. Посланники и курьеры посещали не только Казань и Крым, но и каждого татарского деятеля ногаев, от «князя» до самого незначительного мирзы. Поддержание отношений с обширными и разобщенными Ногайскими ордами было изнурительным бременем для дипломатов Московии. Дань все еще платилась Крыму, который претендовал на Джучидское наследие, но московиты называли ее «поминками». Москва и Польско-Литовское государство пытались превзойти друг друга в том, чтобы направить крымские рейды за рабами друг против друга, что дорого обходилось даже той стороне, которая в этом преуспевала, и было чревато разрушительными последствиями для того, кто терпел в этом неудачу. Крым был практически недосягаем для московских вооруженных сил, но Казань, напротив, была. В 1552 году Москва завоевала Казань. Астрахань в устье реки Волги пала вскоре после этого. Московия теперь контролировала речной путь в Каспийское море.
Москва продолжала торговать со степью. Кавалерия Московии использовала степных лошадей, импортируемых тысячами от ногаев. Защита южных и юго-восточных границ от набегов продолжала истощать государственные доходы. Крымские рейды за рабами продолжали истощать население. Однако к концу XVI века Московия, очевидно, продвинулась в степь, создавая все более углубленные оборонительные линии.
Именно в эпоху после Джучидского улуса появляются наиболее убедительные доказательства институциональных заимствований Московии [36, c. 33-60, 87-103]. Конные стрелки Московии могли бы сойти за степных воинов в своем вооружении, доспехах, конном оснащении и, может быть, даже в тактике. Полевая армия Московии строилась на марше в пять монгольских полков, включая правую и левую руки. Почтовая система Московии дублировала скорость и надежность монгольского яма. Московия строила свою дипломатию со степными и восточными политиями (но не европейскими странами) в соответствии с основными принципами татарской дипломатической практики [13]. Тем не менее, московитам недоставало либо способности, либо желания копировать все татарские институты. Великая Монгольская империя ввела имперский ценз, в том числе и для домашних хозяйств Руси; но московские писцовые книги конца XV – XVI века не воспроизводят формата татарского дефтера. Различные формы условного землевладения были заимствованы на Ближнем Востоке, но наши сведения о Джучидском улусе скудны, а московиты не нуждались в заимствовании своего поместья от кого бы то ни было, будь то татары, персы, османы или византийцы. Сложная система местничеста в Московии, распределявшая ранги и должности, основывалась как на генеалогии, так и на родовом послужном списке и не была татарским начинанием. Земский собор Московии не имел ничего специфично общего с татарским курултаем, даже если московиты могли познакомиться с этим институтом в Казанском ханстве. Первый Земский собор был созван Иваном IV, который никогда бы не создавал института с полномочиями избирать или смещать правителя, как это делал курултай. В XVI веке существовали такие же пределы московскому заимствования у татар, как и в XIV в.
С упадком Волжской Орды часть татарской знати перешла на службу в Московию, вероятно, приведя с собой небольшие свиты. Однако только в период после Джучидского улуса значительное число татар перебралось в русскую лесную зону, часто сохраняя, даже после обращения, некоторые элементы их прежнего степного образа жизни [58, с. 13-38; 5; 57, с. 1-23; 60, 365-387; 59, 114-120]. Спорным остается вопрос, как много из предполагаемых татарских основоположников боярских и дворянских родов Московии были историческими, а не легендарными личностями; но, без сомнения, многие татарские аристократы обратились, породнились и ассимилировались с русской знатью. Некоторые служилые чингизиды, даже те из них, кто были мусульманами, получили уделы, населенные русскими православными христианами. Как русское подчиненное население взаимодействовало со своими новыми повелителями, невозможно определить.
Знакомство Московии со степью не уменьшилось и с ростом антитатарской и антимусульманской религиозной риторики в середине XVI века. Даже монахи на службе у митрополита Московского и всея Руси, главного сторонника антимусульманской пропаганды, обладали точным знанием о структуре и составе двора и мусульманских духовных учреждений в Казани [28, c. 188-201]. Тем не менее клирики Руси никогда не проявляли большого интереса к интеллектуальному содержанию ислама [12, c. 117-143]. Митрополит не чурался процитировать поддельный ярлык хана Узбека, чтобы защитить церковную землю от притязаний московского двора, якобы стремившегося к секуляризации.
Только в середине XVI века ретроспективный взгляд придал cтоянию на реке Угре 1480 года современное значение русского «освобождения» от «татарского ига Золотой Орды». Ключевые термины этой формулировки были созданы в середине XVI века. Термин «монгольское иго» впервые появился на латинском языке в XVI веке и не использовался на славянском языке до второй половины XVII века [50, c. 20-39 (37, c. 168-181); 63, с. 244-245; 54, с. 241 (ошибочна ссылка в: 31, с. 378, n. 9); 48, с. 59.]. Термин «Золотая Орда» возник на русском языке в Московии середины XVI века . Никто на Руси не слышал о «Золотой Орде» или «татарском иге» в течение периода с XIII до XV века. Проецирование подобной анахронической лексики на средневековую Русь только искажает историю отношений между Русью и татарами.
Летописи середины XVI века продолжали отрицать, что татары «покорили» Русь и, следовательно, что Русь вообще нужно было «освобождать» от татарского правления. Летописи подчеркивали непрерывную преемственность от Киева к Владимиру и Москве. Там не было «татарского периода» в истории Руси [51, с. 191-200; 5, с. 201– 209; 35, с. 11-26; 4, с. 149-170] (в современной российской историографии «удельный период» часто заменял «татарский»). Уважение к чингизидской крови продолжало существовать. С плененными в Казани Чингизидами обращались с почтением. Что бы Иван IV ни планировал, когда он утвердил за обращенным Чингизидом Симеоном Бекбулатовичем престол Москвы и всея Руси в 1575 году, понизив его до статуса великого князя Тверского в 1576 году, чингизидский статус Симеона был главным соображением в выборе Ивана этого марионеточного правителя (следует обратить внимание на то, что Симеон никогда не смог бы играть этой роли, если бы он оставался мусульманином) [45, с. 306-330].
Даже после завоевания Московией бывших территорий Джучидского улуса, таких как Казань, Астрахань и, в конце царствования Ивана IV, Сибирь, Московия не стала и не ощущала себя государством-преемником улуса Джучидов [23, с. 481-497 (37, с. 277-297); 30, с. 5-20 (русскоязычная версия этой статьи, 1, с. 68-71 (37, с. 298-305) содержит искажения, не входившие в намерения самого автора)]. Московия не попыталась воспроизвести меняющиеся границы Джучидского улуса. Она не претендовала на Азербайджан, Хорезм или Болгарию (которая находилась под контролем Ногая на рубеже XIV века). Двор Московии позволял ногаям превозносить Ивана IV как «Белого царя» и даже как потомка Чингиз-хана; но политическая и дипломатическая идеология Московии прослеживала генеалогию Ивана от Римской империи. Иван IV не стал ханом, чтобы победить Казань; его не поднимали на ковре во время его коронации. Дипломатические отчеты о посольствах Московии в Стокгольм, Лондон и Вильнюс использовали политическую и социальную лексику Московии для объяснения «европейских» правительств и обществ гораздо в большей степени, чем это делало посольство в Стамбул, описывавшее Османское правительство и общество; выказывая тем самым трудно уловимую и, возможно, бессознательную уверенность учреждения внешней политики Московии в том, что Московия была «европейской», а не «степной» державой [39, c. 81–103]. Чтобы быть государством-преемником Джучидского улуса или любой части Великой Монгольской империи, требовалось больше, чем некая территориальная преемственность, задействование монгольских служилых людей или заимствование монгольских институтов; это должно было повлечь за собой усвоение политической и культурной идентичности. У Московии не было именно этой идентичности. В отличие от Тимура, стремившегося подражать Чингиз-хану в своих завоеваниях, Иван IV не стремился подражать Бату.
В заключение можно добавить, что отношения между Русью и татарами были изменчивыми, сложными и многогранными. Каждый период этих отношений имеет общие с другими элементы, но и уникальные характеристики. В основе общности всех этих четырех периодов лежит то, что эти отношения были интенсивными, сложными, значимыми, гибкими и предполагающими знакомство обеих сторон друг с другом. Только первое столкновение Руси с татарами в 1223 году произошло в условиях отсутствия у Руси информации о татарах. Это знакомство превратило их в неотъемлемый элемент истории Руси на протяжении более трех веков. Только после Смутного времени знание Руси о татарах начало сводится на нет в процессе, который завершил Петр Великий. Но важность отношений между Русью и татарами до Петра никогда не должна отрицаться.

1. Гальперин Ч.Дж. Вымышленное родство. Московия не была наследницей Золотой Орды / Филюшкин А. (пер.) // Родина: Российский исторический журнал. 2003. № 12. С. 68-71.
2. Гальперин Ч.Дж. Идеология молчания: предвзятость и прагматизм на средневековой религиозной границе / Цыганенко-Исидорова З.Н. (пер.) // Американская русистика. Вехи историографии последних лет. Период Киевской и Московской Руси. Антология / Маджеска Дж. (ред.). Самара, 2001. С. 65-98.
3. Гальперин Ч.Дж. Кипчакский фактор: ильханы, мамлюки и Айн-Джалут / Костюков В. (пер.) // Степи Европы в эпоху средневековья. Труды по археологии. Т. 6. Золотоордынское время. Сборник научных работ. Донецк, 2008. С. 385-400.
4. Гальперин Ч.Дж. Переписывая историю: Никоновская летопись о взаимоотношениях Руси с Ордой / Ананьев В. (пер.) // Rossica Antiqua. № 2. СПб., 2010. С. 149-170.
5. Гальперин Ч.Дж. Татарское иго. Образ монголов в средневековой России / Копылова М.Е. (пер.), Селезнев Ю.В. (ред.). Воронеж, 2012.230 с.
6. Гальперин Ч.Дж. Центральная власть и Русские княжества / Арсланова А.А. (пер.) // История Татар с древнейших времен в семи томах. Том. III / Усманов М. (ред.). Казань, 2009. С. 432-436.
7. Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000. 214 с.
8. Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII –XV вв. М., 2009. 248 с.
9. Селезнев Ю.В. А переменит «Бог орду…» (Русско-ордынские отношения в конце XIV – первой трети XV вв.). Воронеж, 2006. 160 с.
10. Селезнев Ю.В. Русские князья в составе правящей элиты Джучиева улуса в XIII–XV веках. Воронеж, 2013.472 с.
11. Allsen Th.T. Technologies of Governance in the Mongolian Empire: A Geographic Review // Imperial Statecraft: Political Forms and Techniques of Governance in Inner Asia, Sixth to Twentieth Centuries / Sneath D., Peachey L. (eds.). Bellingham, 2006. P. 117-140.
12. Bushkovitch P. Orthodoxy and Islam in Russia 988-1725 // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Vol. 76. Wiesbaden, 2010. P. 117-143.
13. Croskey R. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. New York, 1987. 332 p.
14. Grinberg L. From Mongol Prince to Russian Saint: A Neglected Fifteenth-Century Source on Mongol Land Consecration Ritual // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Vol. 12. Bloomington, 2011. P. 647-673.
15. Halperin C.J. A Chingissid Saint of the Russian Orthodox Church: «The Life of Peter, tsarevich of the Horde» // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 9. Pittsburgh, 1975. P. 323-335.
16. Halperin C.J. The Defeat and Death of Batu // Russian History. Vol. 10. Pittsburgh, 1983. P. 50-65.
17. Halperin C.J. The East Slavic Response to the Mongol Conquest // Archivum Eurasiae Medii Aevi. Vol. 10. Wiesbaden, 1998-1999. P. 98-117.
18. Halperin C.J. False Identity and Multiple Identities in Russian History: The Mongol Empire and Ivan the Terrible. 1. Anatolii Fomenko, the ‘New Chronology’, and Russian History; 2. Who Was Not Ivan the Terrible, Who Ivan the Terrible Was Not. Pittsburgh, 2011. 71 p.
19. Halperin C.J. George Vernadsky, Eurasianism, the Mongols, and Russia // Slavic Review. Vol. 41. Seattle, 1982. P. 477-493.
20. Halperin C.J. The Ideology of Silence: Prejudice and Pragmatism on the Medieval Religious Frontier // Comparative Studies in Society and History. Vol. 26. Cambridge, 1984. P. 442-466.
21. Halperin C.J. The Image of the Mongols (Tatars) as Kipchaks (Polovtsy) in Russian Sources, Thirteenth-Sixteenth Centuries. forthcoming.
22. Halperin C.J. Iu. V. Seleznev’s Contribution to the Study of the Juchid ulus // Золотоордынское обозрение. № 2(4). Казань, 2014. P. 74-94.
23. Halperin C.J. Ivan IV and Chinggis Khan // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Vol. 51. Wiesbaden, 2003. P. 481–497.
24. Halperin C.J. The Kipchak Connection: the Ilkhans, the Mamluks, and Ayn Jalut // Bulletin of the School of Oriental and African Studies. Vol. 63. London, 2000. P. 229-245.
25. Halperin C.J. Kliuchevskii and the Tatar Yoke // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 34. Pittsburgh, 2000. P. 385–408.
26. Halperin C.J. Know Thy Enemy: Medieval Russian Familiarity with the Mongols of the Golden Horde // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Vol. 30. Wiesbaden, 1982. P. 161-175.
27. Halperin C.J. The Missing Golden Horde Chronicles and Historiography in the Mongol Empire // Mongolian Studies. Vol. 23. Bloomington, 2000. P. 1-15.
28. Halperin C.J. The Muscovite Attitude Toward the Outside World During the Reign of Ivan IV: Stepennaia kniga // Актуальные проблемы истории и культуры татарского народа. Материалы к учебным курсам: в честь юбилея академика АН РТ М.А. Усманова / Гатин М. (ред.). Казань, 2010. С. 188-201.
29. Halperin C.J. Muscovite Political Institutions in the Fourteenth Century // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Vol. 1. Bloomington, 2000. P. 237-257.
30. Halperin C.J. Muscovy as a Successor State of the Juchid ulus // Archivum Eurasiae Medii Aevi. Vol. 18. Wiesbaden, 2011. P. 5-20.
31. Halperin C.J. «No One Knew Who They Were»: Rus’ Interaction with the Mongols // The Steppe Lands and the World Beyond Them. A Collection in Honor of Victor Spinei On His 70th Birthday / Curta F., Maleon B.-P. (eds.). Iasi, 2013. P. 377-387.
32. Halperin C.J. Omissions of National Memory: Russian Historiography on the Golden Horde as Politics of Inclusion and Exclusion // Ab Imperio. № 3. Казань, 2004. P. 131–144.
33. Halperin C.J. Paradigms of the Image of the Mongols in Medieval Russia // The Early Mongols: Language, Culture and History. Tümen tümen nasulatugai. Studies in Honor of Igor de Rachewiltz on the Occasion of His 80th Birthday / Rabatzii B. et al. (eds.). Bloomington, 2009. P. 53-62.
34. Halperin C.J. The Place of Rus’ in the Golden Horde // Archivum Eurasiae Medii Aevi. Vol. 14. Wiesbaden, 2005. P. 21-30.
35. Halperin C.J. Rewriting History: The Nikon Chronicle on Rus’ and the Horde // Archivum Eurasiae Medii Aevi. Vol. 17. Wiesbaden, 2010. P. 11-26.
36. Halperin C.J. Russia and the Golden Horde: The Mongol Impact on Medieval Russian History. Bloomington, 1985. 180 p.
37. Halperin C.J. Russia and the Mongols. Slavs and the Steppe in Medieval and Early Modern Russia / Spinei V., Bilavschi G. (eds.). Bucharest, 2007. 329 p.
38. Halperin C.J. Russia and the Steppe: George Vernadsky and Eurasianism // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Vol. 36. Wiesbaden, 1985. P. 55-194.
39. Halperin C.J. Russia Between East and West: Diplomatic Reports During the Reign of Ivan IV // Saluting Aaron Gurevich: Essays in History, Literature and Other Subjects / Mazour-Matusevich Y., Korros A.S. (eds.). Leiden, 2010. P. 81-103.
40. Halperin C.J. Russia in the Mongol Empire in Comparative Perspective // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 43. Cambridge, Mass., 1983. P. 239-261.
41. Halperin C.J. The Russian Land and the Russian Tsar: The Emergence of Muscovite Ideology, 1380-1408 // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Vol. 23. Wiesbaden, 1976. P. 7-103.
42. Halperin C.J. Russo-Tatar Relations in Mongol Context: Two Notes // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. Vol. 51. Budapest, 1998. P. 321-339.
43. Halperin C.J. Rus’ Sources on the History of the Juchid ulus and its Successor States // Archivum Eurasiae Medii Aevi. Vol. 17. Wiesbaden, 2010. P. 27-34.
44. Halperin C.J. The Scourge of God: The Mongols and Violence in Russian History // Violence in Russian Literature and Culture / Novikov T., Levitt M. (eds.). Madison, 2007. P. 23-29.
45. Halperin C.J. Simeon Bekbulatovich and the Mongol Influence on Ivan IV’s Muscovy // Russian History. Vol. 39. Pittsburgh, 2012. P. 306-330.
46. Halperin C.J. The Six-Hundredth Anniversary of the Battle of Kulikovo Field, 1380–1980 in Soviet Historiography // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 18. Pittsburgh, 1984. P. 298-310.
47. Halperin C.J. Soviet Historiography on Russia and the Mongols // Russian Review. Vol. 41. New York, 1982. P. 306-322.
48. Halperin C.J. Stepennaia kniga on the Reign of Ivan IV: Omissions from Degree 17 // Slavonic and East European Review. Vol. 89. New York, 2011. P. 56-75.
49. Halperin C.J. A Tatar Interpretation of the Battle of Kulikovo Field, 1380: Rustam Nabiev // Nationalities Papers. forthcoming.
50. Halperin C.J. The Tatar Yoke and Tatar Oppression // Russia Mediaevalis. Vol. 5. München, 1984. P. 20-39.
51. Halperin C.J. The Tatar Yoke: The Image of the Mongols in Medieval Russia. Bloomington, 2009.239 p.
52. Halperin C.J. Text and Textology: Salmina’s Dating of the «Chronicle Tales» about Dmitry Donskoy // Slavonic and East European Review. Vol. 79. Pittsburgh, 2001. P. 248-263.
53. Halperin C.J. Tsarev ulus: Russia in the Golden Horde // Cahiers du monde russe etsoviétique. Vol. 23. Paris, 1982. P. 257-263.
54. Keenan E.L. Ivan III, Nikolai Karamzin, and the Legend of the «Casting Off of the Tatar Yoke» (1480) // Rude and Barbarous Kingdom Revisited: Essays in Russian History in Honor of Robert O. Crummey / Dunning С et al. (eds). Bloomington, 2008. P. 237-251.
55. Langer L. For Want of Coin: Some Remarks on the Mongol Tribute and the Problem of the Circulation of Silver // Dubitando: Essays in Culture and History in Honor of Donald Ostrowski / Boeck B. et al. (eds). Bloomington, 2012. P. 85-101.
56. Langer L. War and Peace: Rus’ and the Mongols in the Thirteenth and Fourteenth Century // Everyday Life in Russian History: Quotidian Studies in Honor of Daniel Kaiser / Marker G.M. et al. (eds). Bloomington, 2010. P. 187-201.
57. Martin J. Multi-ethnicity in Muscovy: A Consideration of Christian and Muslim Tatars in the 1530s-1580s // Journal of Early Modern History. Vol. 5. 2001. P. 1-23.
58. Martin J. Novokshcheny of Novgorod: Assimilation in the Sixteenth Century // Central Asian Survey. Vol. 9. Oxford, 1990. P. 13-38.
59. Martin J. Tatar Pomeshchiki in Muscovy (1560s-70s) // Место России в Евразии. The Place of Russia in Eurasia / Szvák G. (ed.). Budapest, 2001. P. 114-120.
60. Martin J. Tatars in the Muscovite Army During the Livonian War // The Military and Society in Russia 1450-1917 / Lohr E., Poe M. (eds.). Leiden, 2002. P. 365-387.
61. Miller D.B. Monumental Building and its Patrons as Indicators of Economic and Political Trends in Rus’, 900-1262 // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Vol. 38. Wiesbaden, 1990. P. 321-355.
62. Miller D.B. Monumental Building as an Indicator of Economic Trends in Northern Rus in the Late Kievan and Mongol Periods, 1138-1462 // American Historical Review. Vol. 94. Washington, 1989. P. 360-390.
63. Ostrowskii D. Muscovy and the Mongols. Cross-cultural influences on the steppe frontier. Cambridge, 1998. 329 p.