Повесть о видении Антония Галичанина

ПОВЕСТЬ СТРАШНАЯ И ВЕСЬМА ПОЛЕЗНАЯ
7034 (1526) года месяца июля, на память святого отца Андрея, преставился старец Антоний Галичанин в Павловой пустыни. А лежал он в недуге долгое время и перед смертью видение видел.
Пришли демоны и говорили ему издалека, саженей за десять и дальше. Один стоял, с дерево высотою, и подперся великой палицей, а другой стоял и кричал, как свинья. А иные подошли к нему, говоря между собой, показывая друг другу свои орудия. Один говорил, показывая удицы, а иной – клещи, а иной – небольшие пилы, а иной – рожны, а иной – шила, а иной – бритвы. А один из них говорит: «Распорем его да опять сошьем его». А иной держит чашу в руке. А иной стоит и понуждает того, кто держит чашу, веля ему: «Дай ему испить, пусть отведает, сладко ли ему будет!» А еще один держит огромную пилу и говорит: «Распилим его поперек!» А на бедре у каждого: у кого – брус, а у кого – оселок. И, усевшись, каждый точил свою снасть. А один двумя руками держит свое орудие и бряцает им, и другие лишь бренчат и гремят своими орудиями. А один подскочил с бритвой да с задков обеих рук вдруг мясо срезал. А иной держит большую медную доску и говорит: «Сейчас брошу на него это, и он умрет». Да многое невозможно сразу рассказать.
Потом пришла на них некая сила, будто задрожало то место, будто великий сильный вихрь или грозная буря налетели, и по всему воздуху, как хмель, их развеяло. Одного несет вверх ногами и вниз головой, а другого – поперек, а иного – непонятно как. Да всех разогнало по воздуху без вести, и исчезли они, и мечтания их погибли, и ничего не стало.
Тот же брат Антоний поведал мне на другой день со слезами: «Оказался я в каком-то незнакомом месте, видел там будто некую улицу и на ней множество людей мечущихся. И все ходят, тужат и горюют, говоря: “Ох, ох! Горе, горе!” Мне же казалось, что я над ними не то хожу, не то летаю, будто некая невидимая сила носила меня по воздуху, будто я летал на высоте человека от земли, будто на полотне меня носили. И видел я перед собой мои грехи, от самой юности, в виде кругов или досок, которые никто не держал. Каждый грех изображен, но написан не книжными словами, а как на иконах, но не красками написано, а дегтем, только прозрачно и разумно. Как посмотришь, так и вспомнишь и год, и месяц, и неделю, и день тот, и час, когда какой грех сотворен, – все это явлено. Когда мне было всего пять лет, мать моя спала, и я ее сквозь подол трогал за срамное место – это так и написано. Да замахивался на мать свою батогом – так и есть: она сидит, а я как замахнулся – так и написано, и батог тут же. Да в чернечестве шутя руку положил на женщину – так и написано: мы с ней сидим, и рука моя на ней лежит. Или завтракал или пил до обеда, или бранился с кем, или кого ударил, или кого осудил, или на кого гнев держал, или кого обидел во гневе – все так и написано, день и час.
Круг же гнева велик стоит, такой мрачный, мглистый и темный, что никак такая тьма не может быть на сем свете. И такая горесть в нем, что сказать не могу, не живет такая горесть на сем свете. Да мороз, великий и студеный, – не бывает такого мороза на сем свете. Мне казалось, что у меня ноги по лодыжки отмерзли да и отпали, а мысли истрепаны, словно онучи или лохмотья одежды. А больше не скажу тебе, и ты меня не спрашивай, потому что сказать не могу я – очень страшно и грозно».
Я же попросил его, чтоб и остальное рассказал. Он же ответил мне последнее слово: «Что меня спрашиваешь? Все страшные мытарства видел я, но невозможно мне о них рассказать, потому что страх и трепет охватывают меня. Нет этого страха страшнее и злее, и никому не избыть этого страха. Да Бога ради, господине, оставь меня ныне, да не спрашивай, и не ходи ко мне. Прости же меня, господине, и благослови, а тебя Бог простит, ибо не увидимся уже с тобой на этом свете».