Формулы русской идеи (Гулыга)

Арсений Гулыга
Формулы русской идеи
Русская идея как постсовременная проблема
Русская идея переживает сегодня второе рождение, становится культурной реальностью нашего времени. Одни считают ее философией будущего. Иные относятся, напротив, отрицательно. Чтобы судить о ней, ознакомимся с сутью дела.
Чем не является русская идея? Подчас уверяют, что русская идея – «идеология русского империализма» (1). Для того, чтобы придерживаться этого взгляда, не обязательно быть эмигрантом «третьей волны». На страницы бывшего «Коммуниста» читаем аналогичное: «…»Русская идея» – в значительной степени государственная имперская идея» (2). Пусть не удивляет нас совпадение взглядов антикоммуниста и посткоммуниста, не будем доискиваться причин столь удивительного единомыслия, в том и другом случае перед нами стремление скомпрометировать духовную историю России. Фонд Горбачева провел в 1992 году конференцию на тему «Русская идея и новая российская государственность». Выступавшие говорили о чем угодно, меньше всего – о русской идее. Вот характерные заявления. О.Р.Лацис: «Мы не знаем, что такое русская идея». Д.В.Драгунский: «Когда говорят о русской идее, у меня по коже пробегает легкий мороз. Потому что на самом деле это просто идея российской империи, не более того и не менее». Не удивительно, что из-за рубежа к нам приходят призывы забыть о русской идее, отказаться от нее, отречься как от устаревшей затеи, вносящей лишь рознь между народами. В марте 1993 года состоялась международная конференция по русской философии. Американский славист Дж.П.Скэнлан рекомендовал нам избавиться от «невроза уникальности», которым мы якобы страдаем; для этого, по его мнению, русскую идею пора сдать в архив, «она ставит только преграды между Россией и цивилизованным миром» (3). Известный польский (а ныне американский) специалист по русской политической истории ХIХ века Андрей Валицкий солидаризировался с ним: «Нет необходимости замыкаться в рамках какой-то русской идеи» (4). Уточним: термин «русская идея» родился под пером Достоевского. В объявлении о подписке на журнал «Время» на 1861 год он писал: «Мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях» (5). К этой идее Достоевский впоследствии возвращался неоднократно.
В 1888 году Соловьев выступил с лекцией в парижском салоне княгини Витгенштейн с призывом к объединению христианских конфессий. Лекция была опубликована (сначала на французском языке) под названием «Русская идея». Соловьев писал, что русская идея «не имеет в себе ничего исключительного и партикуляристического, что она представляет собой лишь новый аспект самой христианской идеи, что для осуществления этого национального призвания нам не нужно действовать против других наций, но с ними и для них» (6). Перу Н.А.Бердяева также принадлежит книга под названием «Русская идея», смысл которой – «братство народов, искание всеобщего спасения». Есть у Бердяева еще более лапидарная формула русской идеи: «все ответственны за всех» (7). Верить надо, видимо, создателям и носителям русской идеи, а не ее тенденциозным интерпретаторам.
Главные носители русской идеи – Достоевский, Соловьев, Федоров. Их предшественники – Карамзин, Хомяков. Их последователи – Розанов, Бердяев, Булгаков, Франк, Лосский, Карсавин, Ильин, Вышеславцев, Флоренский, Лосев и многие другие.
Карамзин – новое имя для историка русской философии. Обычно ее начинают с Хомякова: именно он ввел в философию понятие соборность. Но, по моему убеждению, автор «Истории государства Российского» – создатель современного русского языка, чутко почувствовавший веление времени и выразивший русское историческое сознание в четких формах, сыграл в подготовке русской идеи не меньшую роль, чем Хомяков – теоретик православия. Нравственный пафос русской мысли идет от Карамзина. История, для Карамзина, – школа морального воспитания народа, «завет предков потомству», дополнение, разъяснение настоящего и пример для будущего. Достоевский вырос на Карамзине. И в наши дни «История государства Российского» не потеряла своего значения. Недаром в Советском Союзе ее не издавали и поливали грязью. А эмигрант И.Ильин в своей книге «Сущность и особенности русской культуры» поставил на первое место среди рекомендуемой литературы.
Русская культура, по Ильину, – дитя исторических катастроф. Войны, далеко не всегда успешные, обрушивались на Россию беспрестанно. Москву жгли татары, поляки, французы. Но Россия, как феникс, возникала из собственного пепла и вновь расцветала. Русская идея всеобщего спасения родилась из катастрофического прошлого страны. Сегодня весь мир, несмотря на видимое благополучие, сползает к катастрофе. Поэтому опыт России преодолевать беду важен для всех. Точнее, – для тех, кто эту беду предчувствует и убежден, что ее можно избежать. Для тех, кто полагает, что пока растет производство и благополучно работает полиция, ничего дурного не произойдет, для тех русская идея не существует.
В историческую жизнь народа входит его географическое положение. От имени иных народов провозглашалась претензия на то, что они существуют «без пространства». В России было наоборот: пространство без народа; огромные массивы степей и лесов, которые требовали освоения. Действовал своеобразный пространственный императив, открывавший «за далью даль». Ширь русской земли, считал Федоров, рождала характеры предприимчивые, предназначенные для географического и космического подвига. «Новое небо и новая земля», предсказанные в Откровении св. Иоанна, не могли испугать, скорее, – влекли к себе. Апокалипсис – любимое чтение Достоевского. Эсхатологическое напряжение свойственно всей русской философии. Россия – конгломерат народов. Даже то, что сегодня официально именуется Россией, то есть Великороссия (кроме нее есть Малая, Белая, Червонная Русь), даже эта часть России представляет собой федерацию, разноплеменное объединение, некогда мирно сосуществовавших народов. «Россия – тюрьма народов», уверяли большевики, они постарались (не без успеха) добиться этого. До революции формула звучала иначе: «Россия – семья народов» (Вл. Соловьев). Сегодня весь мир – семья народов с одной судьбой, и опыт старой России, вошедший в русскую идею, поучителен.
Почему Россия могла стать семьей народов? Не последнюю роль сыграло географическое расположение страны, ставшей своеобразным мостом между Европой и Азией. Кто такие русские, европейцы, проникнувшие в Азию, азиаты, населяющие Европу? И те, и другие – «евразийцы».
«Евразийство» – так называлось идейное течение, возникшее после революции в русских эмигрантских кругах. Для евразийцев Россия – это Запад и Восток одновременно, «синтез двух с преобладанием последнего» (8). Европейская цивилизованность и азиатская самобытность – вот наше предназначение. Русским присущи открытость другим культурам, терпимость, стремление понять и принять . инакодумающего и инаковерующего. Ужиться с ним. Симбиоз двух культурных регионов, постоянный диалог между ними в пределах одной страны определил лицо нашей культуры.
Отсюда характерная черта, подмеченная Достоевским, – «всемирная отзывчивость», то есть способность откликнуться на чужую беду, пережить ее как свою, помочь, порадоваться радости другого, принять его в свою среду, перевоплотиться самому. «Русская душа… гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия» (9). Это – Достоевский. Его позицию можно сравнить с позицией Ивана Солоневича: «Русская национальная идея всегда перерастала племенные рамки и становилась сверхнациональной идеей, как русская государственность всегда была сверхнациональной государственностью» (10). А вот мнение Бердяева: «Русский народ не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира; всегда в русской душе боролись два начала – восточное и западное» (11).
Стоит рассмотреть западное, прежде всего немецкое влияние на русскую мысль. И здесь есть точная дата, когда немцы открыли русским арсенал своей мудрости – год французской революции. Весной 1789 года Николай Карамзин посетил в Кенигсберге Иммануила Канта и оставил подробную запись их беседы. С тех пор Кант – наставник русских. Его почитали, с ним спорили, иные его отвергали, порой проклинали, но без него не могли обойтись. Особенно важна была «Критика способностей суждения» и та часть первой «Критики», где речь шла о диалектике. Кант говорил о диалектике мысли, русские, как и немецкие последователи Канта, отнесли диалектику к самому бытию. Кант говорил о примате практического разума, но оставил систему, начинающуюся с теоретической философии. Соловьев открывает свою систему этикой, которую строит, опираясь на Канта и Шопенгауэра. Противоречие – признак истины. Этот докторский тезис Гегеля – аксиома для Карсавина, Вышеславцева, Франка, Флоренского. Огромное влияние оказал Шеллинг, его идеи положительной философии стали определяющими для русских. Важнейшая проблема практической философии – судьба родины. Должна ли Россия идти дорогой западного прогресса или искать собственные пути? Ответ на этот вопрос разделил русскую интеллигенцию на два стана – славянофилов и западников. Бердяев хорошо сказал о них: «И те, и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя» (12) . Мать оберегают, дитя воспитывают. К чему это привело? Наследники западников – нигилисты и революционеры всех мастей апеллировали к воспитательной роли насилия. Здесь многое пришло из Германии (Маркс и Энгельс), многое по-русски утрировано. В ХХ веке они одержали победу, завели страну в тупик и уходят в небытие. Поэтому русские отвернулись от этого искажения «русской идеи». Иное дело славянофильский комплекс идей – любовь к России как к матери. Я наберусь смелости утверждать, что и эта чисто русская проблема не обошлась без немецкого влияния. Русские устояли перед Наполеоном, разбили его. Немцы учили нас: Клаузевиц – генералов, Фихте – мыслителей. «Речи к немецкой нации», призывавшие к борьбе за национальную самобытность, были прочитаны не только в Берлине, но и в Санкт-Петербурге. Русская идея возникла как преодоление односторонностей западников и славянофилов, синтез двух позиций в единую теорию мировой культуры.
Православие – важнейший источник русской идеи. Благочестие сочеталось в России с безбожием. Споры о Боге прошли в интеллигентской среде через весь Х1Х век. Спорили горячо, не считаясь со временем, вечерами и ночами. Рассказывают, что однажды во время такого затянувшегося спора кто-то предложил поужинать, на что Белинский возмущенно воскликнул: «Мы еще не решили вопрос о существовании Бога, а вы хотите есть» (13). Не знаю, остались ли тогда голодными участники спора, но в дальнейшем русский народ предпочитал порой заботиться не о хлебе насущном, а выяснять свое отношение к Богу. После революции были казнены (в основном без суда) десятки тысяч священников, разрушены многие тысячи монастырей и церквей. При этом русские – религиозный народ. Окруженная ореолом мученичества, воспринимаемая как носитель нравственной чистоты, церковь быстро восстанавливает свои позиции. Воплощается в жизнь то, что было предсказано летом 1917 года, когда в португальской деревне Фатима явилась детям Богоматерь и предрекла близкую катастрофу в России, а затем духовное возрождение страны, спасительное для всего мира.
Главная проблема Канта и его последователей – свобода. Для решения антиномии свободы была написана «Критика чистого разума». Кантовское решение проблемы: эмпирический мир лишен свободы, она существует только в ноуменальном мире. Нравственное поведение требует действовать ноуменально в эмпирическом окружении. Православная религия сразу ставит верующего в ситуацию ноуменального мира, требует вести себя вопреки эмпирии. В неопубликованной главе к роману «Бесы» Достоевского есть примечательный диалог. Ставрогин спрашивает епископа Тихона, может ли он своей верой сдвинуть гору. Ответ: если Бог велит, то смогу. Возражение Ставрогина: получается, как если бы Бог сделал это сам. Епископ не согласен: нет, это сделаете вы сами, но вера должна быть безграничной.
Православие более, чем западные ветви христианства, наделяет человека свободой воли. Если человек захочет, то, уповая на Бога, он может сдвинуть гору. Важно не то, что это произойдет, а что человек убежден в этом. Отсюда следующие пассажи у Ильина и Бердяева: «Православный русский верит в свободную волю и свободную совесть» (14). «В глубине русского народа заложена свобода духа большая, чем у более свободных и просвещенных народов Запада… Огромность свободы есть одно из полярных начал в русском народе и с ней связана «русская идея»» (15).
Поэтому вызывают улыбку нынешние наивные призывы и здесь «учиться у Запада». Дайте, мол, нам протестантизм с его индивидуализмом и предопределением, а то пропадем! В.Хорос надеется на то, что «будут развиваться в русском православии реформационные течения, способные выполнить функции, аналогичные европейскому протестантизму» (16). Нужны ли нам такие функции? Каждому свое!
Я не хочу сказать, что наши духовные дела в идеальном порядке. Есть в русском характере черта прямо противоположная личной свободе. Толстой назвал ее – «роевое начало», потребность прильнуть к таким же, как ты, подобно пчеле, прилипающей к рою. Безусловно, русская черта – привязанность к России в целом и к родным местам, к языку, к соотечественникам. Отсюда – ностальгия, тоска по родине, если теряешь ее даже на непродолжительное время. Быть за границей любопытно, но неуютно, несмотря на бытовые удобства: тянет домой, к родным устоям, за которые привычно держаться. Неистребима потребность в общении с близким (пусть, первым встречным) – не просто в обмене информацией, а в стремлении излить душу, вести доверительный разговор, когда тебя понимают и ты понимаешь с полуслова, а то и вовсе без слов – глазами, жестом, мимикой, ибо и так все ясно, хотя говорить можно без конца. Эту потребность быть частью целого, частью общей судьбы Толстой выразил в образе мужика Платона Каратаева («Война и мир»). Дворянин Чаадаев, бросивший вызов русской истории, четче других сформулировал это русское кредо: нами владеет прежде всего ощущение связи с отечеством, семьей, идейной средой; человек не имеет другого предначертания, как эта работа по уничтожению личного бытия и замены его бытием социальным и вполне безличным. Отсюда самозабвение в общих начинаниях. Воинская доблесть в первую очередь.
Роевое начало – залог успеха. Но и знак беды. Беду предчувствовал Достоевский. Его «Легенда о Великом инквизиторе» взята не из головы, а из глубин русского сердца, в которых он увидел готовность и даже потребность отказаться от личной свободы и ответственности, переложить их на кого-нибудь другого, верить и повиноваться ему, и – «непременно всем вместе». Достоевский предвидел Сталина – не человека, но явление. Чуя беду, Достоевский всем своим творчеством стремился разбудить и укрепить присущее русской душе личностное начало. В этом смысле Достоевский – антипод Толстого, который видел в роевом начале только благо. Достоевский глубже проник в суть дела. И в русскую душу. Личностное начало испокон веку присуще русской культуре. Иногда приходится читать, что проблема личности возникла в России только в период становления буржуазных отношений, чуть ли не с Пушкина. Это неверно.
Христианская идея свободной личности изначально была принята православием. Каждая душа сама по себе «внемлет Богу», сама принимает решение и отвечает за него. Прочтите жития святых, каждый из них – личность. Более того, учитель жизни. Прочтите протопопа Аввакума, он говорит о личной ответственности на Страшном суде: «Несть помощника тогда и несть предстателя, ни отец сыну, ни мать дщери, ни друг другу несть помогающего, кождо от дел прославится или осудится» (17). Андрей Болотов, русский просветитель XVIII века, чьи «Записки» являют лучшую русскую прозу того времени – тоже личность, не идущая за «всеми» в своих решениях. А «История государства Российского», где выпукло и любовно вылеплены неповторимые русские характеры!
Русский характер – это не только «маленький человек» Акакий Акакиевич, но и «большой человек» – древний князь, гордо бросающий «Иду на вы», победитель Мамая Дмитрий Донской, казачий атаман Ермак, императрица Екатерина Великая, Суворов – имя им легион. Рачительный хозяин Хорь – тоже типично русский человек.
Как же совмещалось в русской душе роевое начало с личностным? Вот так и совмещалось. В русском национальном характере совмещаются противоположности. И непрерывно переходят друг в друга. Конечно, и у других народов можно найти подобные противоположности. Но только в России «тезис оборачивается антитезисом» (18).
Бросаться из крайности в крайность – типично русская черта: от бунта к покорности, от пассивности к героизму, от созидания к разрушению, от расчетливости к расточительству (от «купца» к «ухарю») и наоборот. Можно говорить о максимализме русского характера. «Подлинно, – писал Н.А.Бердяев, – есть в русском духе устремленность к крайнему и предельному» (19).
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнугь, так уж сплеча.
…………………………………………….
Коль простить, так всей душой.
Коли пир, так пир горой.
Об антиномизме и максимализме русского характера, о взаимном превращении крайних противопопожностей забывать нельзя. Тем более, что наши недоброжелатели, акцентируя порою внимание на одной стороне дела, делают вид, что другой не существует. Искажение выдают за истину.
Органическое единство общего и единичного нашло выражение в понятии соборности. Это зерно русской идеи, центральное понятие русской философии, слово, не поддающееся переводу на другие языки, даже на немецкий – самый всеобъемлющий по части философской терминологии.
Собор – это церковь. В храм Божий приходят все вместе, следуют общему ритуалу, но каждый остается самим собой, возносит к Превышнему свою персональную молитву, держит ответ перед ним за свои поступки, ожидая воздаяния. Другое значение слова собор – собрание, церковный съезд; немецкий эквивалент – das Konzil. На этом основании С. Франк предложил соборный переводить как Konziliarisch. Л.Карсавин возражал, отмечая, что соборный не означает «признающий соборы как высший авторитет», карсавинский перевод – symphonisch ( «соборность – это симфония, гармоническая согласованность, всеединство»).
Н.Лосский был убежден в непереводимости термина. «Слово «соборность», – писал он, – уже принято в немецкой и англо-американской литературе. Содружество (Fellowship) английских и православных христиан, существующее в некоторых городах Великобритании и Соединенных Штатов Америки, издает даже журнал под названием «Sobornost» (20). Журнал «Sobornost» выходил в Англии в середине нашего века, ныне он прекратил свое существование; в ходу негативные оценки соборности. Так, живущий в Англии И.Голомшток утверждает: «Соборность – типично русское понятие, но я продолжаю считать, что национальные особенности здесь не при чем. Каждый народ проходит стадию коллективного сознания. Потом это рассыпается. Русское сознание просто отстало от европейского» (21). Другое аналогичное мнение: «Соборность есть особое дорефлексивное состояние жизни» (22). Даже такой высокообразованный автор, как Г.Померанц, заявляет: «Соборность компенсирует недостаточную оформленность личности» (23).
В православных кругах придерживаются традиционной точки зрения: «Соборность – краеугольное понятие нашего времени, живущего под знаком двух полярно противоположных систем: абсолютного индивидуализма и абсолютного коллективизма» (24).
Соборность – слияние индивидуального и социального. Это общее, которое включает в себя богатство особенного и единичного, о чем писал Гегель, встречая подчас непонимание, поскольку оставался в сфере абстрактного мышления. Да, именно немцы поставили проблему неформального общего (ведь это и есть суть соборности) как реапьность абстрактной мысли. До Гегеля эта проблема занимала Шеллинга, которому принадлежит идея системы категорий: понятие становится конкретным в философской системе, где каждая категория занимает строгое место и связь с целым позволяет определить понятие. А начало, как всегда, – у Канта. Я имею в виду знаменитый параграф 77 «Критики способности суждения», где речь идет о недостаточности средств формальной логики. Силами рассудка нельзя постичь органическое целое. В обычной логике частное отличается от всеобщего случайными признаками, а в организме эта связь необходима. Поэтому, утверждал Кант, можно представить себе «другой рассудок», который не дискурсивен, а интуитивен, который необходимо ведет к связи частей. Такова была давняя мысль Канта. Еще в 1772 году в письме к М. Герцу (это письмо за девять лет до «Критики чистого разума» было первой заявкой на этот труд) Кант противопоставляет обычный, дискурсивный рассудок интуитивному, божественному, которому известны прообразы вещей. «Однако, наш рассудок со своими представлениями не является причиной вещей, кроме морали с ее добрыми целями» (25). Очень важную оговорку делает Кант! Русская мысль перевела разговор в область этики и религии, подала соборность как интуитивную очевидность, веками воспитанную православием в народе. Хомяков писал: «…В вопросах веры нет различия между ученым и невеждой, церковником и мирянином, мужчиной и женщиной, государем и подданным, рабовладельцем и рабом, где, когда это нужно, по усмотрению Божию, отрок получает дар ведения, младенцу дается слово премудрости, ересь ученого епископа опровергается безграмотным пастухом, дабы все было едино в свободном единстве живой веры, которое есть проявление Духа Божия. Таков догмат, лежащий в глубине идеи собора» (26). По мысли Хомякова, соборное единство есть «единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви». В блестящей работе С.С.Хоружего «Хомяков и принцип соборности» (27) справедливо отмечается, что соборность для Хомякова есть тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви, а сама свобода определяется в согласии с апостолом Иоанном как свобода самоосуществления в истине. Другие атрибуты соборности – органичность, благодать, любовь.
Историк русского богословия Г. Флоровский, признавая заслуги Хомякова, называет если не источник его вдохновения, то во всяком случае конгениального ему немецкого автора. Это тюбингенский теолог Иоганн Адам Мелер (Моеhlег). Откроем его работу «Единство церкви, или принцип католицизма» (1825). Читаем: «Католический принцип, объединяя всех верующих в единство, не устраняет при этом отдельной индивидуальности, ибо каждый индивид продолжает существовать в качестве живого члена церковной общины. Отдельная жизнь как таковая имеет свои особенности, которые не должны исчезнуть; воистину целое перестанет существовать, если пропадут особенности отдельных индивидов, из которых оно складывается. Именно благодаря множеству особенностей индивида, благодаря их свободному и непринужденному развитию, возникает организм, «цветущий и плодоносящий» (28).
Мелер был учеником Шеллинга и Гегеля, их диалектику он применил для критики протестантизма, перекладывающего на индивида все дела веры. Православные мыслители были убеждены в том, что католицизм, критикуя протестантизм, не устоял перед противоположным соблазном и построил строго регламентированное христианство. Вот мнение Бердяева о соборности как православной добродетели: «Соборность противоположна и католической авторитарности и протестантскому индивидуализму, она означает коммюнитарность, не знающую внешнего над собой авторитета, но не знающую и индивидуалистического уединения и замкнутости» (29) . В другом месте Бердяев противопоставляет соборность коммунистической соборности, коллективизму, где подавляется личность в ущерб навязанной извне «общей воле».
Насколько соборность укоренена в жизни? Вячеслав Иванов, поэт и философ, рассматривает соборность как идеальную величину. «Соборность – задание, а не данность, она никогда еще не осуществлялась на земле всецело и прочно, и ее также нельзя найти здесь или там, как Бога». По мнению Иванова, рассматривающего феномен соборности, «нет ни типического явления в жизни, прямо и всецело ему соответствующего, ни равного ему по содержанию логического понятия. Смысл соборности такое же задание для теоретической мысли, как и осуществление соборности для творчества жизненных форм» (30). Можно подумать, что Иванов не был знаком с работой С. Трубецкого «О природе человеческого сознания», где понятие соборности раскрывало суть поставленной проблемы. Трубецкой исходил из Канта, определившего познавательные формы как трансцендентальные. Он упрекнул Канта за то, что тот не провел достаточного различия между трансцендентальным и субъективным. Трансцендентальное, по Трубецкому, соборно. Во всех актах теоретического и этического характера мы держим внутри себя собор со всеми. И вот его вывод: «Сознание не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более, чем лично, будучи соборным» (31). Упреки С. Трубецкого основательны и справедливы – только в отношении неокантианства. Сам Кант знал различие между субъективным и трансцендентальным; он ввел понятие трансцендентального, чтобы возвысить знание над субъективностью. В гносеологическом плане русская соборность означает то же, что и немецкая трансцендентальность.
Но главное – практический, социальный аспект. Анализ соборности в этом плане содержит работа С. Франка «Духовные основы общества», к которой мы еще вернемся: сегодня она особенно актуальна. После краха фашизма и социализма порой слышишь, что любая общность плоха, уродует человека, ведет к насилию, если не физическому, то духовному. Не буду ссылаться на ученые трактаты, назову популярный «воспитательный» фильм для молодежи «Волна». Это не искусство и не хроника, это публицистика: в американской школе учитель проводит эксперимент – для учеников создается некое сообщество «Волна», где есть своя иерархия, дисциплина, ритуал. Ребятам это нравится, но учитель объясняет им, что таков путь к Гитлеру. Идея фильма: любая общность ведет к тоталитаризму, только индивидуальность самоценна.
Сегодня из США приходят и иные идеи. «Нынешняя критика политического либерализма приходит из Америки, возвращая в Западную Европу понятие об общности. Новая коммунитаристическая критика либерализма во многих отношениях более убедительна, чем прежняя, ориентированная на противостояние (доброй) общности (дурному) обществу. Ее острие направлено как против тоталитаризма, так и против либерализма» (32). Процитированная немецкая работа посвящена полемике с коммунитаризмом (не путать с коммунизмом) – учением об общности. Коммунитаризм – последнее, можно сказать, постсовременное слово американской социальной мысли. Постсовременность – возврат к достижениям прошлых эпох. Наши мудрые соотечественники еще в прошлом веке пришли к выводу: существуют различные виды общности, есть ложная, но может быть и подлинная. Тяга к общности – не стадный инстинкт. Будущее человечества – в высокой общности, где личность полностью раскрывает себя. Идея соборности решает эту проблему, проблему космической эпохи. Человечество начинает со стадности, затем преодолевает ее и рождает более высокую общность. Индивидуализм способствует выходу из стадности, но сам он – не высший плод культуры. Что касается ложной общности, то этот вид социальной организации может представлять собой опасность для человечества. Сюда относятся связи, основанные на представлениях о национальной исключительности («раса господ», «избранный народ»), преступные организации (мафия), организации с тайными целями (масонские ложи), политические партии «нового типа», куда трудно было войти, а еще труднее выйти (КПСС, НСДАП и др.). Все эти общности построены по иерархическому принципу, открывают бездну преимуществ для «своих» и направлены на подавление «иных». Соборность отличается от этих видов общности своей открытостью, общедоступностью и человечностью. Будущее принадлежит соборности.
Хомяков говорил, что спасать надо не человека, а человечество. Вл. Соловьев отвергал индивидуализм. Идею личного спасения он называл «средневековым миросозерцанием», делом прошлого. Спасаться надо не отдельными делами, а одним, общим делом человечества. «Философия общего дела» – это уже наименование учения космиста Николая Федорова. В русском космизме идея соборности обрела деятельные черты. Абстрактные призывы Соловьева к добру воплотились здесь в конкретную программу: человечество должно объединиться против извечного врага смерти, вернуть к жизни ушедшие поколения, для размещения и прокормления которых надо освоить космос. Павел Флоренский, поясняя идею соборности, берет для сравнения русскую песню. Она гетерофонична, то есть допускает полную свободу голосов при сохранении гармонического единства, в ней нет раз навсегда неизменных партий, при каждом из повторений напева появляются новые варианты как у запевалы, так и у хора. Последний нередко вступает не в том месте, как ранее, а то и вовсе не умолкает во время запева. Единство достигается внутренним взаимопониманием, каждый более или менее импровизирует, но тем не разлагает целого, – напротив, связывает прочней, ибо общее дело вяжется каждым исполнителем – многократно и многообразно. Суммируя некоторые идеи труда «У водораздела мысли», Флоренский писал: «Живя, мы соборуемся сами с собой – и в пространстве, и во времени, как целостный организм, собираемся воедино из отдельных взаимоисключающих – по закону тождества – элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр. и пр. Подобно мы собираемся в семью, в род, в народ и т. д., соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир» (33) .
У Ильина читаем: «Русский поющий хор есть истинное чудо природы и культуры, в котором индивидуализированный инстинкт свободно находит себе индивидуальную и верную духовную форму и свободно слагается в социальную симфонию… Коммунистическая революция есть в действительности глубокая историческая реакция: попытка вернуться к доисторической первобытной коллективности, к недифференцированному состоянию души и общества» (34). Лосский писал: «Соборное единение различных народов предполагает возможность взаимопроникновения национальных культур. Как аромат ландыша, голубой цвет, гармоничные звуки могут наполнять одно и то же пространство и сочетаться воедино, не утрачивая своей определенности, так и творения различных национальных культур могут проникать друг в друга и образовать высшее единство». (35) Соборность – категория всемирного единения. О соборном единении различных народов мечтал Николай Лосский.
В философском плане понятие соборности тесно связано с древней диалектической категорией всеединства, означающего взаимное проникновение, тождественность частей и целого. Сохраняя свое многообразие, эти части едины друг с другом и со своим цепям вплоть до полного совпадения, но и сохранения своей неповторимости. Эта идея возникла у досократиков, а через средневековую схоластику и возрожденческий пантеизм влилась в немецкую классику. Шеллинг называл свое учение философией всеединства. Не ссылаясь на Шеллинга, В. Соловьев положил идею всеединства (в разных аспектах) в основу своего мировоззрения. У последователей Соловьева эта идея получила широкое распространение.
Составная часть русской идеи – эсхатология. Помимо евангельских корней она впитала в себя и немецкую их трактовку. Кант (в своем маленьком шедевре «Конец всего сущего») мог позволить себе иронию над Апокалипсисом: развитие беспредельно, считал он. Но уже у Шеллинга идея конца истории приобретает более строгий, «позитивный» смысл: бесконечный прогресс опасен, пора остановиться. Русская эсхатология активна и оптимистична. Русские видели в последней книге Евангелия предупреждение человечеству: катастрофа наступит, если люди не предотвратят ее, последнее в их силах. Русская эсхатология гуманистична, она предполагает не уничтожение, а преображение человечества. Здесь уместно вспомнить о «сверхчеловеке» Ницше. Для Соловьева и Федорова сверхчеловек – это будущий человек, который преодолеет свою главную беду – подчинение смерти, и встанет на один уровень с Богом.
Каков облик будущего «сверхчеловека», победителя смерти? Федоров высказывает гипотезу, поражающую воображение: будущее человечество он видит «всеединым существом». При сохранении личности! Это будут особые узы, связывающие людей. Федоров находит их в образе Троицы, где Бог един и выступает в трех ипостасях. Так и человечество – по образу и подобию Бога станет бессмертным, единым, многоликим. Мировое всеединство при сохранении индивидуальности – такова космическая соборность Федорова, его идея. Бердяев согласен с тем, что космическое предназначение человека играет в «русской идее» главную роль.
К какому выводу мы пришли? Повторим: русская идея – это предчувствие общей беды и мысль о всеобщем спасении. Она родилась в России, но опиралась на западную, прежде всего немецкую философскую культуру. Ее источники: русский исторический опыт, православная религия, немецкая диалектика. Русская идея имена целью объединить человечество в высокую общность, преобразовать в фактор космического развития. Сегодня русская идея (порой – под другими именами) возрождается, наполняя особым смыслом наше потускневшее автомобильно-электронное бытие.
Остается ответить на вопрос, почему идея объединения и спасения человечества называется русской? Случайно ли, что она родилась именно в нашей стране, или существует глубинная связь между перечисленным комплексом идей и жизнью русского народа? Постараемся обосновать последнее.
Не надо напоминать о наших просторах, о разноплеменности русского народа. Есть и еще нечто существенное, на что обратил внимание В. В. Розанов в своей крайне важной для нашей темы статье «Возле «русской идеи»…». Это – общая тягостная ситуация русской жизни. Народ, живущий в смирении и терпении, не может не тянуться к мечте о всеобщем братстве. Вот побудительные причины «для всякого народа в унижении» (36) мечтать о лучшей доле не только для себя, но и для всех. Розанов цитирует одного из героев Достоевского: «Истинный Вечный Бог избрал убогий народ наш, за его терпение и смирение, за его невинность и неблистанье, в союз с Собою: и этим народом он покорит весь мир своей истине…».
По горькой иронии судьбы народ, выносивший идею всеобщего братства, был вовлечен в кровавый катаклизм, в котором вместо обетованного рая на земле и спасения он оказался ограбленным, раздавленным и поставленным на грань уничтожения. Сегодня русская идея прежде всего звучит как призыв к национальному возрождению и сохранению материального и духовного возрождения России. Русская идея актуальна сегодня как никогда, ведь человечество (а не только Россия) подошло к краю бездны. Вот почему омерзительны все сегодняшние попытки представить русских в своей идее как народ рабов и одновременно агрессоров.
Постсовременное мышление актуализирует прошлое на более убедительном уровне. Русская идея – это составная общечеловеческой христианской идеи, изложенная в терминах современной диалектики. В ней сформулирована цель. Не средства. Но великая цель. Это уже много.
Формула русской культуры
Формула русской культуры немудреная — «православие, самодержавие, народность». Принадлежит она министру просвещения при Николае II С.С.Уварову. Свою знаменитую триаду он сформулировал в 1832 году в пояснениях к отчету об инспекции Московского университета (опубликовано в сборнике постановлений министерства народного просвещения, СПб, 1876). В религии — единственное надежное средство воспитания морали. Человек по природе зол. Его нужно воспитать к добру, для этого нужна «этическая община», каковой является церковь.
Не следует смешивать нравственность и мораль. Для воспитания морали необходимо представление об идеале, с которым человек обязан соотносить свое поведение. Образы христианской религии, ее категорическая заповедь любви к ближнему – наиболее общедоступное и действенное средство морального воспитания, которое необходимо сегодня прежде всего. Без православия нет русской культуры. Православная церковь – единственный социальный институт, оставшийся неизменным на протяжении веков. Православие принесло нам письменность и государственность. Мощная киевская держава – прямой результат принятия Русью христианства; освобождение от
татарского ига и возвышение Москвы, собравшей вокруг себя русские земли, связано с именем Сергия Радонежского. Пересвет и Ослябя – герои Куликова поля, свято-витязи, монахи и одновременно воины, сражавшиеся в рясах поверх доспехов. Не только русская воинская доблесть, не только повседневный труд и быт, но и русское просвещение носило религиозные черты. Ломоносов, Державин, Болотов – глубоко религиозные люди. Русскую классику Х1Х века понять вне православной религии невозможно. Откуда патриотический пафос «Истории государства Российского»? Откуда нравственный подвиг Татьяны Лариной? Куда устремлены помыслы Гоголя? Как понять героев Достоевского и Толстого? Философские идеи Владимира Соловьева? А русский религиозно-философский ренессанс, выступивший достойным продолжателем художественной классики и выдвинувший русскую философскую мысль на мировой уровень. Что питало его? Где искать побудительные причины всего того, что составляет духовную гордость земли русской? Русская культура и православие в основе своей нерасторжимы, тождественны.
Сегодня мы осознали глубину нашего падения, и помыслы о национальном возрождении связываем с деятельности церкви. Это уже общественное движение. В культуре – возрождение интереса к отечественной традиции. Есть у нас свои национальные ценности, которые приносят катарсис русскому человеку. Нация – общность святынь, религия – их создатель и хранитель. Я вспоминаю, как в Москву приезжал мюнхенский профессор философии Райнхард Лаут, чтобы выступить перед столичной интеллигенцией и раскрыть ей значение православия. Запад, говорил он, ждет от России духовности, той, что дал Достоевский и его последователи. Достоевский – вершина мировой культуры. На вопрос, почему он не переходит в православие, Лаут ответил, что в этом нет необходимости: он и так прекрасно чувствует себя в православном храме. В последнем я мог убедиться воочию: Лаут истово молился в Тропаревском храме св. Михаила Архангела, ничем не отличаясь от местных прихожан.
Автор выпущенной в Вене книги «Русская душа» Катарина Бета, принявшая православие, популярно растолковывает смысл этой религии. «В восточном благочестии доминирует не идея справедливости, а идея любви» (37). Православие отвергает индивидуальное спасение в пределах человеческой истории, спасение – космическое событие, в которое вовлечена Вселенная. «Антропология, космология и вера в спасение находятся здесь в неразрывном единстве… в конце времен при всеобщем спасении вместе с людьми превратится старая земля в «новую землю» и старое небо в «новое небо». Творческое преобразование творения охватывает не только человека, но и весь универсум» (38).
* * *
Самодержавие. Речь идет не об абсолютизме, безграничной и бесконтрольной власти, тем более – не о тоталитаризме. Такой властью – неправой и кровавой большевики наделили Ленина и Сталина, а русские цари правили с оглядкой на закон и совесть, общественное мнение. Николай I, указывая на собственную грудь, говорил: «Все должно исходить отсюда». (Но в груди – сердце, и, как известно, царь отменил большинство смертных приговоров, вынесенных судом вождям неудавшегося дворянского бунта в декабре 1825 года). Его наследник Александр II стал вводить на Руси либеральные нравы, отменил крепостное право (Сталин снова ввел его в виде колхозного строя) и так плохо охранял себя, что (после ряда неудавшихся покушений) был убит на улице.
Теоретик самодержавия И. Ильин отмечает: «Самодержавие отвергает, осуждает и исключает абсолютизм, а абсолютизм отвергает основное в правах Государя, ибо он не признает его ЗАКОННЫМ монархом, он отрицает его высокое призвание верховного субъекта права, он снижает его звание до звания тирана, он разлагает и разрушает самую правовую форму монархии» (39). Другой сторонник монархии с ним солидарен: «Самодержавие …есть активное самосознание народа, концентрированное в одном лице» (40).
Изъяны самодержавия известны всем: оно легко перерастает в абсолютизм; Ленин-Сталин, правда, обходились без трона. А изъяны других форм правления’? Сегодня только и слышно «демократия», так ли она безупречна? Цену русской демократии показал февраль 1917 и октябрь 1993 года: демократия быстро выродилась в охлократию (власть толпы) и демонократию (власть «бесов», по Достоевскому).
Еще в древности демократия скомпрометировала себя процессом Сократа. «Пятьсот афинских торговцев и матросов приговорили Сократа к смерти за неправильные философские убеждения» (Зощенко). Ученик Сократа Платон виден в демократии «жесточайшее рабство». Кант во всем был антиподом Платона, но сходился с ним в неприятии демократии. «Демократия неизбежно есть и деспотизм» – его слова (41).
Выдвинув тезис, Кант мыслит об антитезисе, и если не формулирует синтез, мы чувствуем истину в наличии двух противоположных положений. Демократия вырождается в деспотизм, таков тезис. Антитезис заключается в заботе о правовом устройств» государства, преодолении беззакония. Правопорядок тре6ует трех условий: 1) правильной конституции, 2) многовекового опыта, 3) доброй воли. Если нет хотя бы одного из этих условий – ничего не получится. Поэтому осторожнее с демократией, прислушайтесь к Канту, не верьте на слово мнимым народоправцам!
Павел Флоренский, томясь на Лубянке в ожидании казни, написал политическое завещание – трактат «Предполагаемое государственное устройство в будущем», исполненный тревоги за судьбу родины. Трактат сохранился в архивах госбезопасности и был недавно опубликован, он достоин внимательного прочтения. «Бюрократический абсолютизм и демократический анархизм равно, хотя и с разных сторон уничтожают государство… Политическая свобода масс в государствах с представительным правлением есть обман и самообман масс, но самообман опасный, отвлекающий в сторону от полезной деятельности и вовлекающий в политиканство. Должно быть твердо сказано, что политика есть специальность столь же недоступная массам, как медицина или математика и потому столь же опасная в руках невежд, как яд или взрывчатое вещество. Отсюда следует соответственный вывод о представительстве: как демократический принцип оно вредно и, не давая удовлетворения никому, вместе с тем расслабляет целое. Ни одно правительство, если оно не желает краха, фактически не опирается на решение большинства в вопросах важнейших и вносит свои коррективы; а это значит, что по существу оно не признает представительства, но пользуется им как средством для прикрытия своих действий» (42).
А вот предостережение другого мудрого патриота – Ивана Ильина: «Замечательно, что на введении демократии в грядущей России настаивают, во-первых, неосведомленные и лукавые иностранцы, во-вторых, бывшие российские граждане, ищущие ныне разложения и погубления России. На самом деле «демократия» не есть легко вводимый и легко устрояемый режим. Напротив – труднейший… Демократия предполагает исторический навык, приобретенный народом в результате долгого опыта и борьбы, она предполагает в народе культуру законности, свободы и правосознания; она требует от человека – политической силы суждения и живого чувства ответственности. А что же делать там, где всего этого нет? Где у человека нет ни имущественной, ни умственной, ни волевой самостоятельности? Где все подготовлено для своекорыстия и публичной продажности? Где дисциплина не сдерживает личного и совместного произвола? Где нет ни характера, ни лояльности, ни правосознания? Все-таки вводить демократический строй? Для чего же? Чтобы погубить государство и надругаться над всеми принципами демократии? Чтобы все кончилось коррупцией, безобразной смутой и разложением государства? И все во имя доктрины?» (43). Как будто предвидел Ильин сегодняшнюю нашу ситуацию.
Демократия для своего существования, считал Ильин, предполагает в народе чувство государственной ответственности, собственного достоинства, элементарной честности, политического кругозора. Всего этого наш народ за десятилетия рабского состояния был лишен. Народ нищ, подавлен, запуган, развращен. Вот почему нельзя вводить в России демократию любой ценой. Нет, н» демократия нужна нам сегодня, а «твердая национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая сверху выделить свои подлинно лучшие силы и воспитывающая народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве. Только такая диктатура и может спасти Россию от анархии и затяжных гражданских войн» (44). Ильин отвергает альтернативу – либо тоталитарное рабство, либо последовательная демократия. По его мнению, дано третье – либеральная диктатура.
Горячим сторонником демократии среди русских мыслителей-эмигрантов был Б. Вышеславцев. Демократию он, правда понимал как форму не власти, а права. «Власть народа можно критиковать, как и всякую другую власть» (45). Монархия обладает для нас целым рядом несомненных достоинств. Прежде всего это символ единства страны. Монарх возвышается над партиями и национальностями. Дореволюционная Россия была содружеством народов благодаря царю. Смертельная национальная вражда – порождение послеоктябрьской диктатуры.
Самодержавие вытекает из православия: царь – помазанник Божий. Он носитель не только высшей власти, но и высшей благодати. Увидеть его – катарсис. Лев Толстой рассказывает о волнении молодого Ростова, увидевшего Александра I («Война и мир»). Сверхъестественная аура возникла по инерции и вокруг лжесамодержца Ленина, еще больше – вокруг Сталина (очень уж старался, да и выигранная война помогла). А вот Брежнев, как ни пыжился, все равно выглядел случайной, анекдотической фигурой. И дело тут не только в маразматической внешности и одиозной политике, просто после горького многолетнего опыта народ понял: тоталитарные временщики – не от Бога, а от дьявола.
Тоталитаризм – порождение ХХ века. Тоталитаризм означает проникновение государственного контроля и насилия во все поры жизни. Завели его на Руси коммунисты. Ни один монарх не вмешивался в хозяйственную деятельность подданных, в их личные дела. Нет большей клеветы, чем обвинять старую Россию в тоталитаризме, Это делают те, кто хочет скомпрометировать прошлое народа, чтобы дезорганизовать его в настоящем и будущем. Такие хотели бы видеть «суверенные» клочки России, но как черт ладана боятся возрождения монархии.
Есть в легитимной монархии еще одно бесспорное преимущество: отработанный механизм передачи власти. Наследник известен, его сызмальства готовят к высокой роли (и высоким обязанностям!). «Король умер, да здравствует король!» А тут, что ни смена «генсека» (а теперь и президента), то государственный переворот. Сталин пробирался к власти тихой сапой, отстраняя и уничтожая: соратников – соперников. Хрущев (устраняя Берию) ввел в Москву танки, сам слетел в результате дворцовой интриги. А как назвать происходящее сегодня? Если это демократия, то что такое бюрократическая олигархия, разбой и надувательство? Демократия, как известно, есть господство «с помощью народа и для народа». Наши «народоправцы» принимали только первую часть формулы – «с помощью народа», вторая часть в их понимании звучит — «для себя».
«Демократия – это средство, а не цель» – из откровений Хрущева («Бодался теленок с дубом»). Для Хрущева (и некоторых других) это действительно было средством «жить не по средствам», схватить власть и насладиться всласть. Иное дело, демократия как цель, как благо народа, которому дают править там, где он должен быть хозяином – в собственном поле, доме, на предприятии. В этом плане русские цари были подлинными демократами. Страна процветала, а самодержец от народа не отгораживался. Не мчался на бронированном автомобиле, давя зазевавшихся прохожих. Романовы прогуливались без охраны. Пушкин не придумал заключительной сцены в «Капитанской дочке», такое бывало повсеместно, и не только в ХVIII веке. Николай II любил ходить пешком, здоровался за руку с прохожими, а на Светлое Воскресенье христосовался с солдатами.
Демократия как цель – достойное завоевание культуры. Люди неравны (по природным данным и по имущественному положению), установить полное равенство невозможно (об этом мог мечтать только Петр Верховенский: «Мы всякого гения потушим в пеленках»), но недопустима и другая нелепость – привилегии по происхождению или по «номенклатуре»; равенство прав и возможностей – великое достижение.
Подлинный аристократизм – демократизм духа и быта. Аристократ не кичится ни своим происхождением, ни богатством (если таковое имеется). Хорошим тоном у дворян считалось не кичиться своим положением; отсюда – «хождение в народ», стремление «опроститься».
От единовластия нам не уйти. Весь вопрос в том, какого рода единовластие нас ожидает: выросший из демонократической анархии бюрократический абсолютизм или «либеральная диктатура», как предрекал ее И. Ильин, оставивший, правда, без уточнения это понятие. Впрочем, все ясно: нам не нужна диктатура пролетариата, как понимал ее Ленин, – не ограниченная законом, опирающаяся на насилие. Повторять прошлое нет нужды. Дай нам Бог диктатуру, ограниченную законом и опирающуюся на моральное сознание. Либеральный значит свободный (но отнюдь не слабый, речь идет о сильной власти). Либеральная диктатура свободна от беззаконий, коррупции и прочих достижений «развитого социализма» и постсоциалистического беспредела. Где ее взять? Кто возложит на себя ответственность? И по какому праву? Не по избирательному, которому «место в крематории» (П. Флоренский). Выборы – не панацея. Гитлер пришел к власти парламентским путем. Жизнь короля во Франции была продана большинством в один голос. Русского царя убили вообще без голосования с помощью «демократического централизма» – по команде из центра. «Большинство – это глупость. Разум всегда у немногих», – предупреждал Шиллер. Победа на выборах – «ловкость рук» (и средств массовой информации). Сила – тоже не право на власть. Танки на улице – признак бессилия (по крайней мере, умственного). Помимо традиционной легитимности существует только одно бесспорное право – государственная мудрость, она покоряет своей очевидностью.
«На созидание нового строя, долженствующего открыть новый период истории и соответствующую ему культуру, – писал Флоренский, – есть одно право – сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и потому заслуживает названия божественного. И как бы ни назывался подобный творец культуры – диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что перед нами чудо и живое явление мощи человека» (46).
Но где гарантия, что перед нами именно «чудо», а не очередной самовлюбленный, безграничный, обезумевший выскочка? Есть отработанный механизм ограничения законом самовластья, и мудрость правителя состоит прежде всего в том, что он свято его соблюдает, – принцип разделения властей. Кант называл этот принцип «республиканизмом» и считал осуществимым в рамках монархии. Одна инстанция издает законы, другая управляет на основании этих законов, а третья судит и контролирует. Монарх стоит над ними как воплощенное правосознание.
Фридрих Великий – герой Канта, вошел в историю не только отчаянной вооруженной борьбой за сохранение Пруссии, которую готовы были уничтожить европейские державы, но и тем, что заложил основы немецкого правосознания. Характерна легенда о мельнике из Сан-Суси. Рядом с летним дворцом Фридриха стоит мельница. Говорят, что ее шум мешал королю. Он хотел купить мельницу, но хозяин отказался ее продать. Фридрих подал в суд и проиграл дело. Пришлось королю смириться. Скорее всего так не было, но легенда красноречива.
На право надейся, а сам не плошай! Когда нет моральных устоев, ни что не поможет, рухнет любое право. Совместима ли политика с моралью? Безусловно. Более того, истинная политика не может сделать ни шага. не присягнув заранее морали. Кант, который придерживался такого мнения, указал и гарантию моральной политики – гласность, Именно гласность решает и кантовскую антиномию демократии, предотвращает возможные злоупотребления ею. Нет демократии там, где тайком от имени народа творится беззаконие, демократия только там, где действуют открыто, творя народное благо. Гласность – великое благо. Отмена цензуры открыла глаза на сущность режима. Стало ясно. что виноват не только Сталин, но и его предшественник «со товарищи». Открыто заговорили о послеоктябрьском антирусском геноциде и о других наших бедах.
Увы, все переходит в свою противоположность, «разум становится безумием, благодеяние – злом» ( «Фауст»). В недобросовестных (аморальных) руках печать, радио, телевидение превращаются в средство массовой дезинформации, в орудие манипуляции сознанием. Голос комментатора – не глас Божий. Как можно верить телевещателю, который уверяет, что расстрел парламента — лучшее средство укрепить народовластие?
Русские склонны к покаянию: чувство вины – основа морали. Расставаясь надолго или навсегда, русский просит простить его: «прости, прощай» (немец в подобных случая просто желает всего хорошего – Lebwohl), но без предела каяться нельзя. Чтобы рана зажила, надо ее, очистив, оставить в покое. В 1947 году повелось мне видеть на сцене театра им. Геббеля (Берлин) пьесу Сартра «Мухи» – парафраз «Орестеи» Эсхила. История о том, как сын царя Агамемнона Орест отомстил убийцам своего отца, убил мать Клитемнестру и ее сообщника Эгисфа, который захватил трон Агамемнона.
Сартр использовал древний сюжет для экзистенциалистских размышлений о свободе личности. Режиссер Юрген Фелинг перенес акцент на актуальную дня послевоенных немцев проблему вины и покаяния. Перед зрителями гнетущая картина города Аргоса, проклятого богами за совершенное в нем цареубийство, – стены домов испачканы запекшейся кровью (а, может быть, экскрементами), люди в траурной одежде, и висит над городом черное солнце. Боги Аргоса (и царь Эгисф) ловко держат народ в оцепенении, нагнетая истеричное состояние непрерывного самооплевывания. Режиссер как бы говорил: да, мы, немцы, несем ответственность за фашизм, но нельзя без конца тыкать нам это в лицо, дайте передохнуть, взгляните на себя. Сегодня нас, русских, обвиняют в смертных грехах, – действительных и мнимых: мы приняли Ленина, затем Сталина, затем Брежнева, мы империалисты и захватчики. Гитлер всего на несколько недель опередил нас. Мы – антисемиты, антигрузины, антибелоруссы и т. д. и т. п. Мы должны только каяться, каяться и каяться, посыпать голову пеплом и рвать на себе рубашку.
Мы, действительно, попали в беду, но чтобы покончить с ней, чтобы вырваться из трясины, нужны ориентиры, нужны опоры, в том числе и в истории. Нельзя жить одной «чернухой». Неужели в прошлом у нас все черным-черно и не на что опереться?
* * *
Что такое народ? Ап. Григорьев полагал, что народ это собирательное лицо, слагающееся из черт всех слоев общества, высших и низших, образованных и необразованных, богатых и бедных, слагающееся не механически, а органически; литература бывает народна, когда она выражает взгляд на жизнь, свойственный всему народу, определившийся с большей полнотой в передовых слоях.
Народность русской классической литературы состоит в том, что она раскрывает сокровенную жизнь национальной души. Воплощением такой народности был и остается Пушкин. Недаром сам поэт называл себя «эхо русского народа». Гоголь говорил, что Пушкин есть, «может быть, единственное явление русского духа». Белинский любил повторять эти слова. С них начал свою знаменитую пушкинскую речь Достоевский, который обрисовал духовный облик русского народа, отметив как наиболее его характерную черту «всемирную отзывчивость», т.е. способность к пониманию любой другой культуры, стремление к объединению человечества.
Вот почему нет оснований опасаться русского шовинизма: его как массового явления нет и быть не может. Когда мы говорим «мы», «наши», это не призыв к вражде, это не значит «бей других», это призыв к внутренней солидарности. Сегодня мы на краю пропасти и только общими усилиями можем от нее отползти. Отсутствие национального самосознания – причина наших бед, спасение – в национальном возрождении. Иван Ильин пишет по этому поводу: народ с колеблющимся инстинктом национального сохранения не может отстаивать свою жизнь на земле; народ должен чувствовать свое единство, сопринадлежность, самобытность. «Национальное чувство есть духовный огонь, ведущий человека к служению и жертвам, а народ к духовному расцвету. Это есть некий восторг (любимое выражение Суворова) от созерцания своего народа в плане Божьем и в дарах его Благодати… в национальном чувстве скрыт источник достоинства, которое Карамзин обозначил когда-то как «народную гордость»; в нем также – и источник единения, которое спасало Россию во все трудные часы ее истории; и источник государственного правосознания, связующего «всех нас» в живое государственное единство» (47).
Национальный вопрос сегодня находится в центре многих социальных коллизий. В нашей стране отношения между народами осложнены некомпетентным административным, порой преступным вмешательством в их жизнь. Говорили о «дружбе народов», а воспитывали вражду. Где, когда целые нации подвергались гонениям и депортации, сгонялись с насиженных мест и отправлялись, как преступники, на поселение? Для иных Россия превратилась в «тюрьму народов», из которой надо бежать, сломя голову.
Национальный вопрос запутан у нас до предела. Начать с того, что мы живем во власти формальных, догматических представлений о природе наций. Мы все еще толкуем о сталинских «четырех признаках» – общность экономики, территории, языка и «психического склада». Пример евреев и цыган однако показал, что можно сознавать себя нацией, не имея ни своей территории, ни общей экономики. Вопрос о национальной территории оказался особенно порочным в последние годы. «Это наша земля», – говорят армяне в Нагорном Карабахе и требуют присоединения его к своей республике. «Нет, наша», – отвечают азербайджанцы, и начинается междоусобица, конца которой не видно. «Уходите с нашей земли, мигранты и оккупанты», – говорят эстонцы русским, забывая, что за землю эту заплачено и русской кровью, что в эту землю вложен и русский труд, что рядом их соплеменники финны спокойно уживаются со шведами, шведский язык обязателен, как и финский, хотя шведов в Финляндии всего пятая часть населения.
Вопрос о единстве языка крайне важен для жизни нации, и все же не он определяет ее бытие: швейцарская нация говорит на трех языках; евреи, отправляющиеся на вновь обретенную родину, заново учат иврит. Русские эмигранты во втором и третьем поколении порой едва говорят на родном языке, но считают себя русскими и тоскуют по родной земле.
«Психический склад» – это уже нечто более серьезное. Разумеется, речь идет не о каких-то отдельных черты характера, принадлежащих только данному народу, этого нет, есть некая целостность «народной души», которая входит в более широкое понятие национальной культуры. Единство культуры, понимаемой как система ценностей, – вот главный признак нации. Здесь много иррационального, совершенно необъяснимого, но это реальность, с которой приходится считаться: образ жизни, традиции, привычки, взаимоотношение и взаимодоверие, то, чем мы больше всего дорожим, без чего мы чувствуем себя несчастными.
Нация являет собой органическое единство, частью которого чувствует себя человек от рождения и до смерти, вне которого он теряется, становится незащищенным. Нация – это общность судьбы и надежды, если говорить метафорически. Прав Бердяев: «Все попытки рационального определения национальности ведут к неудачам. Природа национальности неопределима ни по каким рационально-уловимым признакам. Ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении. Национальность – сложное историческое образование, она формируется в результате сложного смешения рас и племен, многих перераспределений земель, с которыми она связывает свою судьбу в ходе духовно-культурного процесса, созидающего ее неповторимый духовный пик. И в результате всех исторических и психологических исследований остается неразложимый и неуловимый остаток, в котором и заключается вся тайна национальной индивидуальности. Национальность – таинственна, мистична, иррациональна, как и всякое индивидуальное бытие» (48).
Разрушение традиционных устоев (веками сложившейся системы ценностей) губительно для нации. Коммунистический режим, хозяйничавший в нашей стране, только этим и занимался. Целью было «слияние наций», а точнее – превращение народов в легко манипулируемое быдло. Современные этнические конфликты – прямое следствие такой политики.
Нация – это общность святынь. В былые времена «русский» и «православный» были синонимами. Если ты крещен, все права тебе и полное доверие, никто не станет спрашивать о папе и маме, дедушке и бабушке, вычислять, сколько процентов в тебе «чистой» крови – пятьдесят или двадцать пять. Этот расистский бред – порождение наших дней, казарменно-социалистических порядков.
Нации не собираются сливаться, но не нужно устанавливать дополнительные перегородки между ними. Национальность – вопрос не происхождения, а поведения, не «крови», а культуры, того культурного стереотипа, который стал родным. Это то, что немцы называют Wahlheimat. Каждый волен сам выбирать себе национальность, нельзя в нее затаскивать, нельзя из нее выталкивать. Можно жить среди русских и не принимая их «веру». (Тогда только не надо претендовать на лидерство, нельзя рассматривать народ как средство, как материал для манипуляции, это вызывает протест и эксцессы). Полное приятие культуры народа, слияние с ней, готовность разделить судьбу народа, делают любого «иноверца» русским, как, впрочем, и немцем и т. д. Разумеется, национальную принадлежность не выбирают, как галстук. Это происходит порой бессознательно, просто чувствуют неразрывную связь с людьми, со средой, в которой вырос, со святынями. «Мы сознаем себя членами нации, – пишет С. Булгаков, – потому что реально принадлежим к ней, как к живому духовному организму. Эта наша принадлежность совершенно не зависит от нашего сознания; она существует до него и помимо него и даже вопреки ему. Она не только есть порождение нашего сознания или нашей воли, скорее, наоборот, само это сознание национальности и воля к ней суть порождения ее в том смысле, что вообще сознательная и волевая жизнь уже предполагают некоторое бытийственное ядро личности как питательную и органическую среду, в которой они возникают и развиваются, конечно, получая затем способность воздействовать и на самую личность» (49).
Главное в проблеме нации – самосознание. Народ (этническая категория) становится нацией, только осознав свою индивидуальность, живое место в общечеловеческой семье. Если пульс национального сознания падает, народ болен; повышенный пульс тоже болезнь; как и всюду, нужна мера. Дав отпор Наполеону, русские показали себя нацией, классическая литература появилась на гребне национального подъема. Уваров, говоря о «народности», имел в виду национальное самосознание.
Современная трагедия русского народа – утрата национального самосознания. Большевики добились своего: в стране возобладал групповой интерес, взаимная неприязнь классов и этнических групп, исчезло чувство взаимной общности. Последний раз оно проявилось в Отечественной войне против нацистской Германии. Гитлеровцев мы победили под национальными лозунгами; но вскоре нас стали уверять, что победа классовая.
Сегодня недавние теоретики классовой борьбы видят всюду национальные отличия, даже там, где их нет, отрывают одну часть народа от другой. Н. Лосский, осуждая украинских сепаратистов, писал в свое время: «…Чувствуется как нравственно предосудительное – предпочтение ими провинциальных обособленных ценностей совместному творчеству всех трех ветвей русского народа, создавшего великую державу с мировой культурой. Сама замена многозначительного имени Малороссия именем Украина (то есть окраина) производит впечатление утраты какой-то великой ценности: слово Малороссия означает первоначально основная Россия в отличие от приросших к ней впоследствии провинций, составляющих большую Россию» (50). Иван Ильин писал: «Мы должны быть готовы к тому, что расчленители России попытаются провести свой нелепый и враждебный опыт и в послебольшевистском хаосе, обманно выдавая его за высшее торжество «свободы» и «федерализма» российским народам и племенам на погибель, авантюристам, жаждущим политической карьеры, на процветание, врагам России на торжество» (51). Ильин при этом уверен: «Россия не погибнет от расчленения, но начнет воспроизведение всего хода своей истории заново» (52).
Большая Россия – это Великороссия, Малороссия, Белоруссия. Есть еще Червонная Русь, о которой в энциклопедическом словаре сказано, что это всего лишь «историческое название Галиции в зарубежных источниках ХVI – ХIХ веков». Но за Карпатами живут люди, которые и сегодня продолжают считать себя русскими: депо, видимо, не в источниках, а в истоках. Кстати, зарубежный источник ХХ века – энциклопедический словарь Брокгауза 1927 года сообщает, что русские состоят из великороссов, малороссов, белорусов и русин – обитателей Галиции и Прикарпатья. Русины – такого слова нет ни в одном нашем справочнике, разве что в этимологическом словаре русского языка, составленном немцем Фасмером.
Итак, русские в узком значении слова – это великороссы, в широком – совокупная Русь.
О неразрывном коренном единстве русских народов свидетельствует история казачества. Запорожцев Карамзин называл «малороссийские казаки». Пополнялась Сечь и выходцами из Московии. Но вот Екатерина II перевела сечь на Кубань, то есть в Новороссию, которая являлась частью Великороссии. Остались ли казаки украинцами? Мои предки – кубанские казаки считали себя великороссами. Русь изначально возникла как многонациональное государство, как братство народов не только славянских, не только христианских. Раздвигались границы (иногда с помощью оружия), но никто из присоединенных народов не был ущемлен в правах. Сохранялась традиционная культура, уважались верования и каждому представлялась возможность преуспеть в любой области.
Татарские военачальники занимали крупные посты в русской армии, грузин Багратион – великий русский полководец; во главе русской церкви стоял мордвин Никита Минов (патриарх Никон); армянин Лорис-Меликов занимал высший государственный пост империи, а немецкая принцесса Софья фон Цербст стана русской царицей Екатериной Алексеевной.
Новая Русь на древних устоях
Сегодня родина в беде. Как и три с половиной века назад, Россия ввергнута в смуту. Народ бедствует, страна расчленена и подавлена иноземцами и мнимыми русскими (говорят и пишут по-русски, а мыслят и ведут себя как враги России). В ходу иноземные деньги, на экране – чужая речь. Преступно расточаются наши богатства. Живем, как в условиях оккупации. Чего фашисты не добились силой оружия, навязано нам силой денег и антинациональной политикой. Люди озлоблены и развращены.
Уместно ли в этих условиях вспоминать о русской идее? Рассуждать о всемирном единении и космическом преображении человечества, когда повсюду льется кровь и многие живут за гранью нищеты? Какая там всемирная отзывчивость, когда не отзываются на призывы помочь в беде и восстановить справедливость!
И все же, кто во мраке ночи не стремится к солнечному свету? Я напомнил о смуте XVI века с тем, чтобы наглядно предстала и картина ее преодоления. Только силою национального единства и соборного согласия Россия выздоровела тогда и стала могучей державой. Так должно быть и теперь. Именно так понимал русскую идею И. Ильин. Он указал на актуальный патриотический смысл ее в современных условиях. До космического преображения человечества далеко, а спасать Россию нужно сегодня. Спасти Россию может только национальное возрождение и сплочение. Нас много. Мы – большинство в стране. Неужели нам не найти общую программу действий? Мы – русские. Россия – это не только Великороссия, Малороссия и Белоруссия, но также и Новороссия, Червонная Русь, казачьи земли на юге и востоке, земли, освоенные русским трудом и не уступленные по договору другому государству (как была продана Аляска). Все территориальные акты коммунистов и посткоммунистов, искромсавшие Россию, незаконны и недействительны.
Русская нация полиэтнична, имеет много корней. Поэтому она так многочисленна. Русская нация вообще – не родство «по крови», важно здесь – не происхождение, а поведение, тип культуры. Русским можно не родиться, важно стать. Но вовсе не обязательно становиться. В России множество народов, но русских всегда отличала национальная терпимость, именно она превратила Россию в мощное государство, каким была наша страна в течение веков. Хватит болтать об отсталости России! Наша родина была цветущей страной, опорой европейской культуры. Кто кормил Европу хлебом? Кто дал Европе лучшую литературу? Кто спас Европу от нашествий Наполеона и Гитлера? Русских славили – в начале прошлого века немцы, французы – в середине нынешнего. Так проникнемся же гордостью за нашу родину, возлюбим ее, сделаем все для ее возрождения.
В русской идее нет стремления утвердить свою исключительность и покорить другие народы. Социальные порядки, насаждавшиеся Сталиным от имени русского народа и силою русского оружия, противоречили духу русской культуры и историческим традициям России. Пришла пора вернуться к истокам. Что нужно для этого?
Необходимо прежде всего возродить единое национальное самосознание, истребленное, задавленное, опозоренное и униженное коммунистами и посткоммунистами. Необходимо возродить уверенность русского народа в своих силах, в способность самим устроить свою жизнь, охраняя и развивая собственную самобытность. Русская философская мысль, изгнанная на многие десятилетия из нашего обихода, возвращается к нам сегодня как путеводная звезда, призванная вывести нас из мрака и запустения. Не признавать ее значения сегодня невозможно. Задача состоит в более глубоком ее освоении и дальнейшем развитии.
Другая важнейшая задача – укрепить государство. Государство – воля нации, пробуждающая, организующая ее материальные и духовные силы. Самым большим пороком для государства является слабость. Россия всегда была сильна своим государством. На нас без конца нападали; отбивалось государство, оберегая независимость и свободу. Казаки раздвигали пределы русской земли. Но всегда сохраняли верность престолу и вере, знали, что за их спиной стоит держава, оплот которой составляет русская нация. Русские не создавали колоний, не уничтожали местное население; возникали новые края с равными правами. Русскому государству по писаной истории – тысяча лет, на самом деле оно много старше. Наш долг перед предками – не допустить развала России, воссоздать национальную государственность.
Какую форму правления нам избрать? Есть среди нас сторонники монархического строя, о преимуществах которого сказано в начале книги. Есть сторонники социалистического выбора, убежденные в том, что после 1917 года ошибочно был избран путь насилия, а направление указано верно. Есть народоправцы, сторонники демократии. Не станем в спорах растрачивать силы, сейчас главное – национальное сплочение в духе той соборности, которую вынашивали теоретики русской идеи. В конце концов внешние формы государства не определяют его сущность. Последняя проявляется в том, как государство оберегает национальные интересы, действует ли оно на пользу или во вред народу. Нищий народ – укор правительству. Пусть народ сам решит вопрос, какую форму правления установить в России, как управлять страной.
Гражданином России является каждый, кто связал себя с судьбой родины, кто считает себя россиянином независимо от национальности, родного языка и вероисповедания, кто, достигнув совершеннолетия, назвал себя россиянином. Наши соотечественники за рубежом при их желании обладают всеми правами граждан России.
Россия – не националистическое и не нацистское государство. Все нации равны, ни одна не имеет преимущественных прав на территории России. Каждая нация имеет право развивать свою культуру, иметь школы на родном языке, прессу, литературу, театр. Но не более того: государство должно быть единым, делиться по территориальному признаку (области или губернии). Русское государство не вмешивалось в частную жизнь. Подобное вмешательство называется тоталитаризмом и заведено было у нас Лениным, Троцким, Сталиным. Но государство и не просто цепной пес у порога, лишь охраняющий спокойствие дома, как считают либералы. Государство разумно устраивает общественную жизнь: регулирует экономику, проявляет заботу о занятости, обеспеченности, здоровье населения, его просвещении. Государство охраняет собственность – частную, общинную, общенациональную (все три вида собственности имеют право на существование, каждая должна выявить свои преимущества).
Православная религия – стержень русской культуры. Православная церковь — единственный социальный институт, оставшийся в России неизменным на протяжении тысячи лет. Без веры нельзя: обожествляют вождей и материальные блага, мнимые русские насаждают эту псевдоверу. Истинно русский человек, даже атеист (двум поколениям русских людей прививали безбожие), тянется к национальным святыням, а, следовательно, и к православию. Русская идея укоренена в православии, но говорит философским языком, а поэтому доступна человеку рационалистически мыслящему.
Век ХХ-й оказался губительным для России. Большевизм и борьба с фашизмом оплачены в первую очередь русской кровью. Нынешний сатанизм – тяжелейшая беда, но путь к спасению обозначен. Если верить О. Шпенглеру, ХХI век принадлежит христианству Достоевского. Таков путь нашей надежды, надежды на возвращение к духовным истокам.
Постсовременность являет собой не похоронный звон, а благовест, возвещающий возрождение утраченного.
Литература
(1) Янов А. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988, с. 321. На обложке книги – карикатурное изображение православной иконы: нимб святого выкроен из советского герба; в глазах автора «русская идея» – программа экспансии, где церковь и власть действуют заодно.
(2) Хорос В. Русская идея на историческом перекрестке. «Свободная мысль,, 1992, № 6. с, 36.
(3) «Новый мир». 1993, №1, с. 9.
(4 ) «Вопросы философии», 1994 Хо 1, с. 66 и 72.
(5) Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч., т. 18, с. 37.
(6) Соловьев В. С. Соч. в 2-х гг., М., 1989, т. 2, с. 24б. О русской национальной идее как воплощении христианского идеала писал Вяч. Иванов (См. Иванов Вяч. Разное и вселенское. М., 1994, с. 371). О православных корнях русской идеи см. Аксючиц В. Бог и отечество – формула русской идеи. «Москва», 1993, № 1, с. 120 – 127.
(7) Бердяев Н. Русская идея. Париж, 1971, с. 96 и 202.
(8) Флоровский Г. Евразийский соблазн. «Новый мир», 1991 №1, с. 206.
(9) Достоевский Ф. Полн. собр. соч., т. 26. с. 131.
(10)Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, с. 16.
(11) Бердяев Н. Русская идея, с. 6.
(12) Там же, с. 41.
(13) Iljin I. Wesen und Tigenart der russischen Kultur. Zuerich, 1944, S. 101. Ср. у Достоевского: «вроде Белинского: сначала решим вопрос о Боге, а уж потом пообедаем» (Неизданный Достоевский. М., 1971, с. 289).
(14) Iljin I. Op cit., S. 83.
(15) Бердяев Л. Русская идея. с. 48.
(16) «Свободная мысль», 1992, № 6, с. 46.
(17) Житие протопопа Аввакума. Иркутск, 1979, с. 166.
(18) Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1918, с. 16.
(19) Там же, с. 54.
(20) Лосский Н. Условия абсолютного добра. М., 1991, с. 246.
(21) «Еврейская газета», 1991, 12 марта.
(22) Гройс Б. Поиск русской национальной идентичности.»Вопросы философии», 1992 Хо 1, с. 55.
(23) «Столица», 1991 №27 (33), с. 63.
(24) Струве Н. Православие и культура. М., 1992, с. 181.
(25) Кант – Герцу, 21 февраля 1772 года.
(26) Хомяков А. Избранные сочинения. Нью-Йорк, 1955, с. 266.
(27) Хоружий С. С. После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994, с. 20.
(28)Moehler J. A. Die einheit in der Kriche oder das Prinzip des Katolizismus. Darmstadt, 1957, S. 114.
(29) Бердяев Н. Русская идея, с. 166.
(30) Иванов В. Родное и вселенское. М., 1994, с. 100 – 101.
(31) Трубецкой С. Собр. соч., т. 2. М., 1994, с. 498.
(32) «Gemeinschapht und Gerechtigkeit». Hrsg. von М.Brumlik und Н. Brunkhorst. Franrfurt/М., 1993, S. 10.
(33) Флоренский П. Сочинения. М., 1990, т. 2, с. 343.
(34) Ильин И. О грядущей России. Джорданвилл, 1991, с. 123
(35) Лосский Н. Условия абсолютного добра. М., 1990, с. 323.
(36) Розанов В. В. Среди художников. М., 1994, с. 347.
(37) Beta Katharina. Die russische Seele, Wien, 1988, S. 76.
(38) Ebenda, S. 104. «Если ныне любая церковь примет эти понятия. желанное церковное единство прийдет к нам» (там же, с. 159).
(39) Ильин И. О грядущей России. С. 105.
(40) Хомяков Д. Православие. Самодержавие. Народность. Монреаль, 1983, с. 152. Достоин внимания термин И. Солоневича «соборная монархия».
(41) Kant I. Akad. Ausgabe. Bd. VIII, S. 352.
(42) «Литературная учеба», М., 1991 № 3, с. 97.
(43) Ильин И. О грядущей России. С. 144.
(44) Там же, с. 147.
(45) Вышеславцев Б. Кризис индустриальной культуры, Нью-Йорк, 1982, с. 220
(46) «Литературная учеба», М., 1991 № 3, с. 98.
(47) Ильин И. О грядущей России. Джорданвилл, 1991, с. 266.
(48) Бердяев Н. Судьба России. М., 1918, с. 97.
(49) Булгаков С. Из размышлений о национальности. М., 1914, с, 3.
(50) Лосский Н. Воспоминания. Мюнхен, 1968, с. 15.
(51) Ильин И, О грядущей России, с. 177
(52) Там же, с. 180