Строй управления Московского государства

ПРИКАЗНЫЙ СТРОЙ УПРАВЛЕНИЯ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА
Приказы, при помощи которых московские государи более двух столетий управляли своей вотчиной, составляют существенную и любопытнейшую сторону Московского государства. Они возникли еще при московских великих князьях, развивались с властью царей и были заменены другими учреждениями, когда Московское государство стало Российской империей.
В первоначальном смысле слова приказ есть то же, что поручение. «Быть на приказ» или «на приказах» значило исполнять какое-нибудь дело или поручение. Говорили: такие-то люди, дело или город «приказаны», т.е. поручены какому-нибудь лицу.
Если поручение состояло из какого-нибудь одного дела, то приказ оканчивал свое существование с исполнением его. Таковы в XVII веке многочисленные временные приказы для сбора чрезвычайных налогов и различные сыскные приказы. Таков же знаменитый приказ боярина кн. Н.И. Одоевского с товарищами, которому было поручено подготовить Уложенье, и который население в своих челобитных иногда называло Уложенным приказом.
Приказы, как учреждения. Когда предметом поручения был известный круг повседневных дел, то с течением времени он мог легко приобрести значение учреждения. Практика вырабатывала однообразные приемы решения дел, а житейская логика заставляла подчиниться им. С течением времени возникала потребность в архиве для хранения решенных дел и в постоянном штате знающих дело служащих. Так постепенно центр тяжести переходил с лица на дело, и личное поручение превращалось в учреждение. Этот переход совершался путем практики, без сознательно поставленной определенной цели, так что очень трудно, часто даже совсем невозможно сказать, когда именно возник данный приказ, как учреждение. Можно только отметить, что приказы раньше стали учреждениями в таких отраслях управления, которые состояли из повседневных однообразных дел. Различные отрасли дворцового хозяйства уже в первой четверти XVI-го века, почти без всякого сомнения, управляются учреждениями, тогда как важное для государства дело, как международные сношения, получает значение учреждения только в середине того же века.
Органический рост приказного строя. Ближайшие нужды определяли ведомство и число приказов. Когда территория государства разрасталась, когда возникли новые потребности, то московские цари, чуждые отвлеченных соображений, распределяли по приказам новые дела так, как им казалось удобнее в данный момент: разъединяли и соединяли приказы, создавали для новых нужд новые, или поручали удовлетворение их какому-нибудь старому. Привычка и рутина поддерживали иногда то, что пережило уже свое первоначальное назначение. Приказный строй рос, подобно двору домовитого хозяина, который не любит, чтобы что-нибудь пропадало, а строить, перестраивает, надстраивает и пристраивает различные службы по мере надобности. Так, с течением времени, происходило скорее нагромождение приказов, чем внутреннее развитие всего строя. Этим объясняются как нестройность и сложность приказной системы, так и ее прочность и практичность. Не следует, однако, преувеличивать недостатков ее, как это делают многие исследователи, а главное, не следует упускать из виду, что приказы, как всякие человеческие учреждения, пережили период расцвета, когда они удовлетворяли насущным потребностям, и период упадка, когда стали брать верх отрицательные стороны. Весьма распространенное мнение, что в приказном строе царила путаница и неопределенность, отчасти сильно преувеличенно, частью основано на недоразумении или незнании подробностей вопроса. Всякий согласится, что стройность и систематичность учреждений не есть цель сама по себе и не составляет их назначения, однако, когда дело доходит до оценки приказного строя, то ему предписываются такие недостатки, которых он не имел совсем, или имел, но не всегда, или, наконец такие, которые являются недостатками только с привычных нам точек зрени. Указывают, например, на Болхов, как на такой город, который блуждал из приказа в приказ, как будто только для того, что было два Болхова, один – ныне уездный город Орловской губернии, а другой Болховец или Болховой – маленький город возле Белгорода. Первый был ведом во Владимирской чети и других приказах, а второй во всех отношениях – в Разряде. Смешение этих двух городов и появление их то в Разряде, то в других приказах, создало за Болховом репутацию блуждающего города. Мнение о приказной черезполосиц тоже очень преувеличено. Во-первых, большая часть территории государства, была вовсе незнакома с нею. Все гражданское, военное и финансовое управление в Сибири находилась в руках только приказа Казанского дворца, из которого в 30-х годах XVII века был выделен особый приказ – Сибирский; всем Поволжьем управлял прик. Казанского дворца, Поморскими городами севера – Новгородская и Устюжская чети, югом государства – Разряд, всеми обширными дворцовыми владениями – прик. Большого дворца. Эти области, даже без Сибири, составляли не менее двух третей всего государства. Черезполосица существовала только в центре государства – в Замосковье с прилегающими к нему уездами и отчасти на западе. Неудобства ее стали ощутительны для населения только в XVII веке, вернее, во второй половине его, когда с ростом и с уложением государства, возникло много новых приказов. За всем тем нет никаких оснований утверждать, что челобитчики блуждали по улицам Москвы, не зная, в какой приказ им нужно обратиться с своим делом. Успехи, которые сделало Московское государство с конца XV века до уничтожения приказов, очень значительны, и нет никаких оснований говорить, что они были достигнуты несмотря на приказную систему, а не при помощи ее. Как бы то ни было, приказный строй просуществовал более двух столетий, а «регулярно сочиненные» учреждения Петра Великого были отменяемы раньше применения на практике.
Царь и приказы. Душой и главным рычагом всей приказной системы был царь. Вся она основана на предположении; приказные судьи и дьяки – только приказчики царя. Все их полномочия определяются им, и вся их деятельность проходит под его личным наблюдением. Государь входит во все детали управления, судит, присматривает за своими казначеями и везде руководит. С течением времени, по мере роста государства, умножения и усложнения дел, личное участие царя в делах становится все затруднительнее, пока не делается во многих отношениях фикцией. Приказный строй лишается своего одухотворяющего начала и начинает разрушаться. В виду невозможности для царя всюду поспеть, дать везде руководящие указания и наблюдать за всем, появляется необходимость с одной стороны ограничить область верховного управления, где личное участие царя необходимо, от подчиненного, где оно излишне; с другой стороны, для подчиненного управления нужно выработать общие нормы действий создать контроль. Несомненно, что эти нужды сознавались, но слишком слабо, и московское правительство шло навстречу им слишком медленно и нерешительно. Особенно туго развивался контроль.
Счетные и сыскные приказы. У московских царей не было постоянных контрольных учреждений, и они всегда больше рассчитывали на частные изветы, жалобы пострадавших и обиженных и на ссоры самих приказных, чем на свои чрезвычайные сыскные и счетные приказы. Ревизии производились редко, большою частью при смене должностных лиц учреждения, когда отставка или перевод приказного на другую должность развязывали языки его бывшим подчиненным и давали возможность получить хороший материал для следствия. Ревизия сводилась, главным образом, к последующему бумажному контролю. Иногда один приказ получал поручение обревизовать другой, иногда же для этого учреждался временный специальный сетный или сыскной приказ. Мнение, будто при Алексее Михайловиче существовал постоянный Счетный приказ, которому был поручен счет всех других приказов, неправильно и не подтверждается делами этого приказа, сохранившимися в Московском архиве Министерства иностранных дел . В действительности этот приказ контролировал только военные расходы 60-х годов, и если, быть и ревизовал какой-нибудь приказ вообще, то случайно, по особому поручению.
Внутренний контроль в приказах не был предусмотрен определенными правилами и всецело зависел от предусмотрительности и служебного усердия судей и дьяков.
Царь и челобитчики. Для царей очень важным средством контроля над приказными были челобитья населения. Никто не был ограничен в праве подать лично царю челобитную с просьбой о какой-нибудь милости, с жалобой на любой судебный приговор или на любое действие приказных, на обидчиков вообще. Это неограниченное право челобитья настолько важно, что его нельзя обойти молчанием, изучая приказный строй. Московские цари долго не делают попыток ограничить его, даже тогда, когда с ростом государства оно стало для них явно очень обременительным. Впервые в Уложенье 1649 г. было постановлено: «не бив челом в приказе, ни о каких делах государю никому чилобитен не подовати» (X гл. 20 ст.). Некоторые историки придают этой норме значение большее, чем она имела в действительности, тогда как она является только выражением сознания неудобств неограниченного права челобитья. В самом деле, всякому просителю было проще, а главное, дешевле обратиться с своей нуждой в приказ, а не к царю, так как в последнем случае приходилось долго жить на Москве, выбирая удобный случай для подачи челобитной, и обеспечивать себе сильное покровительство, чтобы не потерять дела в приказе, которому такой обход, конечно, не мог быть приятным. Если челобитчики обращались прямо к царю, минуя приказ, то это объясняется тогдашними нравами и порядками. Обычно челобитчик, приезжая в Москву, прежде всего отправлялся на дом к дьякам и подьячим и улаживал свое дело. В случае надобности, он ходил с поклоном и с подарками и к судье. Подарив младшего подьячего, чтобы он написал грамоту или составил по делу выписку, справного подьячего, чтобы он «поднес» дело начальству и замолвил свое слово, судью и дьяка, чтобы они учинили указ безволокитно, словом, обладив свое дело, проситель подавал в приказ челобитную, что было уже в значительной мере только формальностью. Этим объясняется ничтожное количество дошедших до нас челобитных, по которым просители получили отказ. Не было ни какого смысла исполнять стоющую денег формальность (подача челобитных была обложена пошлиной), когда проситель знал заранее, что ему откажут. Уложенье предписывает проделать именно эту ненужную формальность. В результате – подача безнадежной челобитной стала обязательной, и челобитье стало дороже. Последнее не могло не охладить несколько энергии просителей, но принцип по существу оставался неизменным, так как род дел и случаи, когда челобитчик должен был бы удовлетвориться деятельностью приказа и не докучать царю, остались без определения.
Челобитный приказ. История Челобитного приказа, существовавшего уже в половине XVI в., к сожалению почти совсем не изучена. Этот приказ имел двойное назначение. Во-первых, в нем были ведомы судом и управою дьяки и подьячие всех приказов, т.е. ему были подсудны все иски частных лиц к приказным. Во-вторых, он был как бы канцелярией для челобитных, подаваемых царю. Царь, у просителя челобитную, передавал ее челобитному дьяку, который всегда сопровождал его на выходах, и приказывал ему пометить на ней свой милостивый царский указ. Челобитчик с этой «подписной», т.е. помеченной, челобитной отправлялся в соответствующий делу приказ, который должен был исполнить государев указ или доложить государя, если возникали какие-либо затруднения. Однако это идеальное общение царя с подданным имело некоторые неудобства. Оно должно было отнимать у государя много дорого времени, а главное, часто ставить его в затруднительное или неприятное положение. Чем более усложнялось управление, тем чаще государю приходилось либо отказывать, что всегда неприятно, либо удовлетворять просителя наобум, так как из челобитной, конечно, нельзя было узнать всех обстоятельств дела. Изобретательность приказных помогала царям избегать этих крайностей. Практика выработала шаблоны государевых милостивых указов: они иногда уклончивы, часто могут быть истолкованы в нескольких смыслах и еще чаще выражены в условной форме. Некоторым позавидовала бы сама пиоия: «будет так, как бьет челом, учинить указ по государеву указу», или: «будет иным таким (как челобитчик) давано, ино и ему дать», или: «будет так, как бьет челом, — дать грамота к воеводе». Решить, что дело именно так, как говорит челобитчик, или что он похож на тех, кому «давано», что все его дело подходит под какой-нибудь предыдущий государев указ, — все это предоставлялось тому же приказному, который вызвал жалобу. Помета на челобитной вовсе не имела, в большинстве случаев, в виду решить дело, ее цель – это побудить приказ рассмотреть дело и учинить указ, т.е. решить вопрос, не волоча понапрасно челобитчика. Так с течением времени вырождалось право и значение челобитья царю, и создавался безысходный круг: царь отсылает челобитчиков в приказ, а приказные, раздраженные жалобой на них, под разными предлогами волочат попрежнему просителя и вынуждают его опять докучать царю. В результате, дела вершит тот, кто их знает, т.е. тот же приказный. Впрочем, отнюдь нельзя сказать, что сопротивление приказного всегда проходило для него без неприятных последствий; если цари не могли разобраться о всех подробностях дела, то их грозный упрек: «опять на тебя челобитчики», должен был сильно обуздывать своеволие и корысть приказных. Многое зависело, конечно. От личности царя. При Алексее Михайловиче челобитчик иногда подавал безрезультатно 30-40 челобитных, на которых изображены почти одинаковые пометы: «учинить указ по государеву указу тотчас», а на иных выражено недоумение: «выписав тотчас, доложить государю, для чего указа не учинено?».
Пометы думных дьяков. Думные дьяки, как лица постоянно близкие к царю, тоже помечали часто челобитные, и их пометы имели такое же значение, как пометы челобитных дьяков. В XVII в. по временам бывало, что думные почти совсем заслоняли в этом деле челобитных дьяков. Здесь многое, очевидно, зависело от личного состава Челобитного приказа и от степени расположения к нему царя.
Доклады государю из приказов. Когда приказ затруднялся решить какое-нибудь дело, то он докладывал его государю и боярам. Доклады могли быть устными, но чаще бывали писанные. Очень важно отметить, что определенных правил относительно того, какие дела приказы могут вершить сами, а какие они должны докладывать царю, не существовало. По этому вопросу источники XVI и XVII вв. выражаются одинаково: «а которого дела за чем (т.е. почему-либо) вершить не мочно, и о том деле, выписывать, докладывать царя и бояр». Такая формулировка вопроса для нас кажется невразумительной, но московские государи, очевидно, не опасались чрезмерной самостоятельности приказов, так как для последних всегда было выгоднее сложить с себя при помощи доклада ответственность на царя, тем более, что царь, не зная всех тонкостей дела, решал его по их же подсказу. Таким образом, определить, какое дело можно вершить, а какое нельзя, предоставлялось чутью и такту заведующих. Есть указания на то, что приказные иногда советовались частным образом с влиятельными думными людьми и решали дело самостоятельно или докладывали его царю, смотря по обстоятельствам. Думные приказные могли делать приказы во дворце, но не думные, а таких было много, должны были, подобно челобитчикам, ловить государя на выходах, богомольях и в церквях во время служб и делать свои доклады наспех при весьма неподходящей обстановке. Такая постановка вопроса о докладах в середине XVII в. становится явно неудобной. Многочисленные, часто неважные доклады отнимают у царя много времени и возлагают на него ответственность по таким сложным вопросам техники управления, которые трудно решить правильно в той обстановке, в которой происходили многие доклады, и вполне могли бы быть предоставлены подчиненным органам управления. Одновременно с этим несамостоятельность приказов замедляет ведение дел, принося только вред. Слабое развитие общего права вскрывает нам причины этого порядка.
Общие указы и доклады. Московские цари и их приказные не были изобретательны на общие нормы, не любили их и постоянно нарушали сепаратными указами, когда это казалось им целесообразным в отдельных случаях. На общие законы они смотрели не как на нормы, которые следует применять везде и всегда, а как на возможные приблизительные образцы для решения той или иной категории дел. Их неразвитая юридическая мысль лишь с большим трудом вкладывает конкретные случаи повседневной практики в общие нормы. По этому вопросу можно было бы привести множество примеров. В первой четверти XVII в. был издан общий указ – не давать на откуп кабаков дворянам и их людям, а когда через несколько лет Печатный приказ запросил об этом все приказы, то оказалось, что одни из них совсем не знали этого указа, другие его исполняли, а третьи не исполняли по особым государевым указам. Когда общий указ причинял или мог причинить убыток казне, то приказы никогда не применяли его, да и не имели права применять, не доложив государя или бояр в каждом отдельном случае. Так, когда в 1639 г. был издан указ об отмене мелких монополий, то каждый город отдельно должен был бить челом государю о применении к нему указа .
Неудобства несамостоятельности приказов. В области суда московские цари довольно рано и полнее всего отделались от докладов, хотя и в XVII в. им нередко приходилось решать такие судные дела, которые по своему существу могли бы быть решены приказами на основании общих указов. В области же финансов они и в XVII в. лично рассматривают и решают самые мелкие дела, оставляя за приказными очень мало самостоятельности. При Алексее Михайловиче неудобства этого сказываются очень сильно. Этот государь, по недостатку ли времени или по другим причинам, просто избегает докладов. Результаты получаются очень печальные. В архивных делах нам встречались случаи, когда приказные по полугоду и более тщетно искали случаи доложить дело царю. В архивах сохранилось множество изготовленных докладов этого времени, которые так и остались без решения; это целые столбцы, так называемых, «невершеных докладов». В окладных приказных книгах царя Алексея мы нередко читаем, что такой-то доход не получен, что он стал недоимкой, — «и то дело выписано государю в доклад; и о том, государь укажет?» Этот однообразный припев повторяется из года в год за десяток лет подряд. Несамостоятельность приказных, уместная в небольшой вотчине московских великих князей, стала действовать очень вредно с уложением дел и ростом государства. Цари, опасаясь дать приказам волю и оставить их без своего контроля, хотели по прежнему доходить до всего лично и в результате оказались заваленными массой неважных докладов, которые лишали их возможности и времени внимательно рассматривать важные. Множество указов середины XVII в. остаются на бумаге, так как применение их на практике вызывает много непредвиденных вопросов, а царь своей властью не устраняет сомнений приказных.
Приказы при царе Михаиле. Упадок приказного строя становится заметным и несомненным во второй четверти XVII в. Властный и энергичный Филарет Никитич быстро приводит в порядок расшатанный Смутой приказный механизм. Если он и не был в силах дойти до всего лично, то все-таки порядок поддерживается его твердой рукой и страхом. Однако нет никаких указаний на то, чтобы он сознавал необходимость реформ, а непростой реставрации. При нем все сводится к починке старой машины старыми же средствами. Учрежденный в 1620 г. приказ, «что на сильных бьют челом» не оставил по себе заметного следа. Во всяком случае существование его рядом с Челобитным приказом не совсем понятно. Очевидно, что Челобитный приказ уже плохо выполнял свое назначение. Очень сомнительно, чтобы и новый сыскной приказ был лучше старого Челобитного. Смерть Филарета и неудачная Смоленская война вызвали во всех слоях общества сильное брожение, которое отразилось и на приказах. Однако еще некоторое время они работают сносно, отчасти, быть может, по инерции, всегда важной в работе учреждений, отчасти благодаря влиянию Михаила Федоровича, не обладавшего сильным умом и твердым характером, но получившего под руководством отца значительный опыт. В конце его царствования в деятельности приказов становится уже заметным нечто весьма неладное. Самовольство и злоупотребления безнаказанных судей и дьяков растет, приказы, лишенные в значительной степени связующего их начала – царской руки, начинают обособляться, со стороны населения все чаще раздаются жалобы на волокиту и злоупотребления.
Приказы при царе Алексее. С течением времени, во все царствование Алексея Михайловича, беспорядок увеличивается и резко проявляется даже в таком внешнем факте, как порядок приказного письмоводства. Всякому, кто долго занимался в архивах, бросается в глаза порядок в документах первых двух третей царствования Михаила Федоровича и большой беспорядок при Алексее Михайловиче. Взять хотя бы приходорасходные книги приказов, этот очень важный род документов. Раньше оне ведутся чисто, в порядке, «без скребенья и чищенья», каждая статья тщательно записана и «очищена», т.е. указано, получены ли по ней деньги, или нет, если не получены, то почему, и что государев указ о недоимке. Вся книга, во избежание злоупотреблений, скреплена по листам дьяком. Книги Алексея Михайловича, особенно второй половины его царствования, представляют жалкий вид. Это – большие фолиапты почти чистой бумаги, в которых кое-где записаны, по однообразному шаблону, часто без всякой очистки, окладные статьи. Иные статьи по небрежности недописаны, и за целый ряд лет неизвестно, получены ли деньги или нет, и почему не получены. Местами чистая бумага испачкана какими-нибудь росчерками или неуместными изречениями. Нам встретился, например, такой случай: под окладом кабака, где следовало записать поступление дохода, изображен благочестивый вздох – «помилуй мя Боже по велицей милости»…, вздох, свидетельствующий как о набожности подьячего, так и о него пренебрежении к важному государственному документу. Размер пройденного к беспорядку пути можно видеть из следующих двух фактов. Когда в 1631 г. новый дьяк Устюжной чети, принимая по описи архив своего предшественника, нашел в нем одну старую (1619 г.) приходорасходную книгу, которая не вся была скреплена по листам дьяком, то об этом случае было доложено государям, т.е. отцу и сыну. Государи, выслушав доклад, указали опечатать книгу и хранить ее до времени за особой печатью. А 40 лет спустя царь Алексей приказывает справиться в Новгородской чети, как давно из городов ее ведомства перестали присылать сметы, т.е. годичные отчеты. Понятно, что отсутствие городовых смет лишало приказы возможность составлять приказные, и, быть может, поэтому до нас дошло несколько десятков приказных смет Новгородской, Устюжной и Галицкой четей за первую половину века и ни одной за время царствования Алексея.
Тайный приказ. Алексей Михайлович не обладал твердым характером и чувствовал себя бессильным среди приказов. Медлительность, злоупотребления и своеволия раздражали его. Между тем он жаждал деятельности и глубоко верил в свое высокое призвание. На такой почве возник приказ Великого государя Тайных дел. До монографии И.Я. Гурлянда и до издания значительного количества дел Археографической комиссией об этом приказе существовали довольно легендарные мнения. Теперь уже невозможно говорить, что Тайный приказ был каким-то инквизиционным учреждением или началом тайной полиции, однако нельзя сказать, чтобы он уже получил полную и вполне правильную оценку. И.Я. Гурлянд в одном месте своей работы сравнивает его с отдушиной, через которую голос притесненного народа мог достигнуть до царя, и говорить, что население чувствовало в этом потребность. Последнее верно, но сравнение нам кажется неудачным. С.Ф. Платонов в рецензии на труд И.Я. Гурлянда указал , что одна такая отдушина уже существовала, и что она была законопачена как раз в царствование царя Алексея: это – земские соборы. Следует напомнить о другой отдушине, постоянной, которая существовала, и давно пережила Тайный приказ. Это – Челобитный приказ. Какая была надобность учреждать новый приказ, когда царь при желании мог воспользоваться Челобитным приказом, который в приказном строе должен был играть роль отдушины? Замечание И.Я. Гурлянда, что в учреждении Тайного приказа сказалось стремление царя к непосредственному действительному участию в делах управления, совершенно верно, но возникает вопрос, какое это имело значение, если вся приказная система, вместе с Челобитным приказом, развилась и была основана на принципе личного участия царя в управлении. Тайный приказ быстро разросся в большое учреждение с многочисленным персоналом и широким очень пестрым кругом дел. Сохранились указания на то, что он, разросшись, выродился в обычный приказ со всеми присущими им в то время недостатками. Даже более того: близость к царю и его благосклонность давали возможность дьякам и подьячим Тайного приказа совершать такие злоупотребления, которым, вероятно, завидовало «крапивное семя» других приказов. Злоупотребляли не только дьяки и подьячие, но даже мелкие сошки приказной системы. Какие-нибудь ничтожные подьячие съезжей избы Нижнего Новгорода (Симановы), опираясь на свое родство с подьячими Тайного приказа, заставляли трепетать перед собой местного дьяка и молчать воеводу.
Тайный приказ можно рассматривать как симптом упадка приказного строя. Алексей Михайлович, выросший в понятиях старины, не понимал новых нужд управления. Он не чувствовал себя хозяином в разросшемся дворце приказных учреждений, ему хотелось, по примеру своего предка, иметь свою «опричнину», и он, отчаявшись стать хозяином в старом доме, решил построить себе особое жилье. «Опричнина», соответственно вкусам и характеру царя, получает странный, но во всяком случае безобидный характер. Без всякой системы, без признаков планомерной работы серьезной государственной мысли, царь по временам заглядывает в приказы, чтобы унести оттуда то, что ему понравилось для обстановки своих жилых апартаментов. Все в Тайном приказе носит печать личных вкусов царя: тут, рядом с важными государственными делами, случайно исторгнутыми из других приказов, соколиная охота; личная переписка царя и какое-нибудь хозяйственное предприятие, вроде винокурения, откорма скота или будных станов; рядом с аптекой и делом распространения богослужебных книг какое-нибудь сыскное дело про блудное воровство, почему-либо обратившее на себя внимание царя среди массы других подобных дел; дела благотворительности, а рядом государственная приходорасходная смета. Со смертью Алексея Михайловича Тайный приказ по совершенной ненадобности был немедленно уничтожен.
Приказы в конце XVII в. Исследование перехода от приказного управления к коллегиям выходит за пределы нашей статьи. Отметим только важнейшие факты. В последней трети XVII в. было много сделано для объединения различных отраслей управления. Так, поместные и вотчинные дела были сосредоточены в Поместном приказе. В этом же приказе было объединено дело описаний и переписей почти всего государства. Ведомство Разбойного приказа было распространено на севере, где раньше разбойные и татиные дела ведали чети. Таможенные и кабацкие сборы всего государства (за исключением Сибири) были переданы приказу Большой Казны, тогда как раньше они поступали по крайней мере в 9-10 приказов. Стрелецкий приказ стал получать с 1672 г. свои доходы с таких городов, где раньше их сбирали Новгородская и Устюжная чети и приказ Казанского дворца. Вообще, тенденция разрушить территориальные приказы и распределить их ведомство между приказами по роду дел вне всякого сомнения. Другой факт – это соединение нескольких приказов под начальством одних лиц. Раньше это бывало исключением, теперь, т.е. в последней трети века, становится как бы системой. Этот прием несколько упрощал задачу верховной власти, так как управление всеми приказами оказывалось в руках небольшого количества доверенных и влиятельных лиц и получало большее единство. Сообразно с этим, в приказный строй проникает начало бюрократического подчинения младших заведывающих (товарищей и дьяков) старшим.
Личный состав приказов. Как можно ожидать, личный состав приказов был очень разнообразен. Постоянной частью состава было большее или меньшее количество подьячих. Во главе же приказов стояли то дворяне (судьи) с дьяками, то одни дьяки, то, в виде исключения, подьячие. Так, Мастерской государевой Палатой, Аптекарским и Постельными приказами долгое время заведовали подьячие «в дьячее место». Во главе некоторых несамостоятельных приказов стояли выборные гости. Так, Большой Московской таможней (Таможенным приказом), подчиненной приказу Большого прихода, так же как Кабацким приказом, ведавшим московские кабаки и подчиненным Новой чети, управляли головы (из гостей) и целовальники, избираемые ежегодно гостями и московскими торговыми людьми. Это подьячие «в дьячее место» и выборные головы сносились с другими приказами, как и все прочие приказы, памятьми, а первые, т.е. подьячие, имели право доклада государю. Во главе большинства приказов стояли судьи из дворян и дьяки или одни дьяки. Число тех и других и чин были различны, смотря по важности приказа и по временным потребностям. В судных по преимуществу приказах обыкновенно были дворяне с дьяками, а в целом ряд таких важных приказов, как Разряд, Посольский приказ и Новгородская четь, в которых судные дела стояли на втором плане, очень долгое время, почти всю первую половину XVII в., были одни дьяки, от 3-5 человек. По существу название судей равно приложимо и к дьякам, так как они в действительности были такими же судьями, как «судьи» из дворян.
Судьи. Судьями таких важных приказов, как Ямской, Стрелецкий, Московский и Владимирский судные, Поместный и другие обыкновенно были бояре, в других менее важных – окольничие, думные дворяне и другие высшие чины. Судьи наблюдали за своими сослуживцами – товарищами и дьяками, руководили в приказах делами и докладывали их вместе с дьяками в случае надобности государю. В письмоводстве приказов они не принимали никакого участия и не прикладывали своих рук к документам; на то были «устроены» дьяки.
Дьяки. На деле главными дельцами приказов были дьяки. В противоположность судьям из дворян, которые садились управлять приказом между военной и дворцовой службами, дьяки были специалистами дела и хозяевами приказов. Всего приказных дьяков, не считая тех, которые служили в городах и были в разных посылках, в середине XVII в. было человек 75 – 80. К концу века их стало много больше. Большинство дьяков происходило из подьячих, выслужившихся после нескольких десятков лет приказной работы. Провинциальные дворяне делали карьеру быстрее и нередко попадали в дьяки, минуя подьячество. Таковы в XVII в. Заборовские, Неупокой Кокошкин, Борняковы, Пустошкины, Копнины, Грязевы, Баим, Болтин и другие. Деловитость, богатство и специальные познания в торговых делах открывали путь к дьячеству и гостям и торговым людям. Так, минуя даже подьячество, попали в дьяки: московский гость Михаил Смывалов (в Устюжскую четь), братья Панкратовы (на Казенный Двор) и братья ярославцы Чистые. В XVII в. этот разношерстный класс еще не успел обособиться в сильную позже бюрократию. Однако развитие и усиление администрации, поместья, полученные за службу, вотчины, купленные за деньги, нажитые на службе, и родственные связи с служивым дворянством, — все это указывало ясно направление, в котором будет развиваться высший слой приказных Московского государства.
Думные дьяки. За заслуги царь жаловал дьяков в думу, причем обычно они продолжали управлять тем же приказом, где были в дьячестве. Такие дьяки в XVII веке назывались думными. В первой половине века их было человек 4-5, а во второй стало больше, человек 10-12. По-видимому, только в Разряде и в Посольском приказе всегда один из дьяков был думным. Присутствие же их в других приказах не считалось, по-видимому, обязательным и зависело более от служебных случайностей, чем от важности приказа.
Взаимные отношения судей и дьяков. Каковы бы ни были число и чин начальствующих приказа, они должны были делать все дела «заодин», т.е. с общего ведома и согласия. Однако, это вовсе не значило, что приказы были коллегиальными учреждениями, так как самый принцип решения дел по большинству голосов был чужд понятиям XVII века. Мы не видим никаких следов голосований на земских соборах и в боярской думе, где они были бы еще более уместны, чем в приказах. С другой стороны, приказы никак нельзя назвать бюрократическими учреждениями, так как судьи и дьяки были равноправными товарищами, не были подчинены один другому, и все старшинство одних перед другими выражалось в том, что в делах и грамотах старшие писались раньше младших. Поэтому самая постановка вопроса о том, были ли приказы учреждениями коллегиальными или бюрократическими, кажется нам ненадобной и неправильной. Взаимные отношения государевых приказчиков не были определены заранее установленными правилами, и все предоставлялось их личному такту. Московские государи, вероятно, с умыслом последовательно придерживались такой политики: надзор товарищей друг за другом и отсутствие подчинения были в их руках средством контроля. С другой стороны, предполагалось, что царь всегда может устранить своим словом возможные при таких отношениях и нежелательные для дела разногласия. По мере ослабления непосредственного участия царя в делах управления, такой порядок становится неудобным, и в приказы проникает начало подчинения младших старшим. В конце XVII века приказы уже в значительной степени бюрократические учреждения. Раньше же самый заурядный дьяк мог охранять свою самостоятельность и быть, что называется, бельмом на глазу у сильного боярина, пока он «искал государю прибыли» и радел в делах в государевых интересах.
Подьячие. Черную работу в приказах исполняли подьячие, набранные из «всенародства», больше всего из детей духовенства и посадских людей. Природной смышлености, уменья писать и случая было достаточно, чтобы попасть в подьячие. Необходимые служебные познания давала долголетняя практика. Молодой подьячий служил сначала несколько лет без жалования и был на положении «неверстанного» подьячего. Затем его верстали окладом от 1 до 5 рублей. По заслугам оклад повышался, подьячий переходил в «среднюю статью» и, наконец, мог достигнуть места «старого» подьячего. Старые подьячие были уже важными людьми в приказах. Оклад их жалования достигал 35 – 40 руб., а сверх денежного, в некоторых приказах они были поверстаны хлебным жалованием и даже поместными окладами. Старые подьячие наблюдали за младшими товарищами, большею частью ведали в приказе приход и расход и «приписывали» грамоты и памяти, как ответственные секретари. Такие приписи назывались справами, а подьячие, уполномоченные делать их, — справными. Так как старые подьячие держали в своих руках все дело и знал его до тонкостей, то случалось, что влияние их было не меньше, чем самих дьяков. Это видно по тому, что просители дают им иногда такую же взятку, как дьяку.
Подьячие сидели в приказах десятки лет, сменялись постепенно и были поэтому настоящими хранителями приказных традиций и знатоками всех закоулков своего ведомства. Этот устойчивый элемент поддерживал индивидуальность приказов, которая проявляется в массе мелочей: то в особой форме составлялись доклады, то в особой манере писать грамоты и вести книги и т. п. Связанные тесными и постоянными сношениями с управляемым населением, подьячие не только знали все тонкости и мелочи письмоводства, но и все детали дела. Они прекрасно знали, насколько приблизительно повысится кабацкий доход какого-нибудь Можайска, если через него пройдут на государеву службу ратные люди; как отразятся ранние заморозки на торговле Устюга или мелководье – на ярмарке Нижнего, где какой урожай, и где хорошо идут какие промыслы. Родственные связи придавали еще большую устойчивость хозяйничанью подьячих. Очень часто они сидели в приказных целыми гнездами. Группы братьев, каких-нибудь Оловяниковых, Симоновых, Деревниных, Ключаревых и других, связанных узами родства с подьячими того же и других приказов, сидят у дел десятки лет. Когда один из них пролезет в дьяки, то можно видеть, как он начинает вытягивать свою родню.
Порядок делопроизводства. Со всех концов Московского государства в приказы стекались отписки городовых приказных людей. Их привозили или нарочные гонцы, если дело было поважнее, или случайные попутчики – какой-нибудь челобитчик или торговый человек, приезжавшие в Москву по своим делам. Подьячие, принимая отписки и другие документы, клали их на стол перед судьи и дьяков. Дьяк читал отписку с судей, поговоря с ним, делал на ней революцию (помету) и раздавал отписки подьячим по столам, смотря в какой следовало. Деление приказов на столы и количество столов было различно, смотря по приказу и по временным удобствам. Денежный и судный столы встречаются в большинстве приказов. В некоторых же приказах, как напр. В Разряде, в Поместном и в Новгородской чети, сверх этих столов, были еще территориальные. Одне отписки следовало принять к сведению; — на них дьяк помечал: «чтена, в стоп», т.е. подклеить в столбец к другим документам, или: «деньги принять, а отписка в столп», и т. п. На другие отписки следовало отвечать, давая городовым приказным указания и предписания. На таких отписках дьяк помечал иногда подробно, но всегда сжато, свою резолюцию. Старый подьячий, получив помеченную отписку, передавал ее одному из младших и давал указания, как составить отпуск. Младший подьячий справлялся в старых отпусках, т.е. в прежних делах, и по известному шаблону составлял грамоту, включая в нее помету дьяка. Тогда старый подьячий просматривал черновик, давал в нем поправки и подносил дьяку. Дьяк, если находил нужным, чернил, т.е. исправлял, с своей стороны, и возвращал черновик подьячим для переписки набело. Старый подьячий сверял беловик с черновиком и свидетельствовал это своей справкой на обороте беловой грамоты – «исправил подьячий имя-рек» . Дьяк, прочтя беловик, приписывал его, т.е. скреплял на обороте по склейкам своей подписью, после чего грамоту оставалось только снести в Печатный приказ, который прикладывал восковую печать и взимал за это, в известных случаях, пошлины. Если на отписку требовались какие-либо справки, то дьяк помечал: «выписать в доклад» или: «выписать в доклад государю». Тогда под наблюдением старого подьячего, и за его справой, младшие подьячие изготовляли доклад, который или заслушивался в приказе или был докладываем государю.
Внешняя обстановка приказов. Несколько слов о внешности и обстановке приказов не будут лишними; они дополняют изображенную нами картину. Приказ помещался обыкновенно в простой избе из 2-3 срубов и был покрыт дранью и тесом. Изба отапливалась глиняными печами, а двери и слюдяные окна для тепла были оббиты сукном и войлоком. Простые сосновые столы и скамейки составляли всю обстановку приказа. Дела хранились в лубяных и осиновых коробьях. У печи висел медный или глиняной рукомойник. Горница, где сидели судья и дьяки, была составлена получше: стол был накрыт красным или зеленым сукном, стены иногда обшиты тесом или оббиты материей, а окна закрывались для тепла войлочными ставнями. Просители ждали своей очереди в сенях или на крыльце. При многих приказах была своя тюрьма для колодников, ждавших суда или отбывавших наказание. Сальные свечи в железных «шенданах» освещали внутренность приказа, где подьячие, согнувшись над столами, выводили гусиными перьями на заморской бумаге свое каверзное письмо, посыпали его замоскворецким песком и опутывали своей чернильной паутиной отдаленнейшие уголки Московского государства.
Обзор важнейших приказов. Перечисление всех приказов в настоящей статье было бы излишне, а описание их, хотя бы краткое, заняло бы несколько десятков страниц. Поэтому мы ограничимся краткой характеристикой важнейших постоянных приказов, оставя совсем в стороне временные и чрезвычайные.
Посольский приказ ведал международные сношения и ряд других дел, имевших с ними более или менее тесную связь. Так, он ведал дела иноземной торговли и судил иноземцев в торговых и других делах. В его же руках было дело выкупа и обмена пленных, а когда в 1649 г. был установлен для этого новый налог, то он стал поступать на распоряжение Посольского приказа.
Разряд или Разрядный приказ ведал службой служилых людей всего государства. В его руках был весь воинский уряд, т.е. он вел списки служилых людей с окладами денежного и поместного жалования, назначал их на военные и гражданские службы, вел послужные списки и в известных случаях раздавал жалованье и награды. Через него государи вели военные действия. Таким образом, он был как бы генеральным штабом министерством. По мере колонизации юга Разряд приобрел значение территориального приказа. В самом конце XVI в. он ведал на юг только несколько городов, имевших большое стратегическое значение (Воронеж, Курск, Елец, Ливны, Ст. Оскол, Лебедянь и Белгород). Управление этими городами он разделял с другими приказами: с Поместным, Пушкарским, Стрелецким и другими. Города же, построенные в XVII в., были в исключительном ведомстве Разряда, и к второй половине XVII в. у него образовалась большая территория, которую он ведал один во всех отношениях, т.е. судом и управою, всякими доходами, служилыми людьми всех чинов, землями, описаниями и т. д.
Поместный приказ ведал поместные и вотчинные дела, раздавал и отбирал поместья, следил за переходами их и вотчин от одних лиц к другим и судил истцов в земельных делах. Получая из Разряда сведения относительно окладов служилых людей, он руководился ими и с своей стороны извещал Разряд о поместных дачах и вотчинах. Таким путем поддерживалось соответствие между земельным обеспечением служилых людей и службой с земель. В конце первой трети XVII в. в Поместном приказе сосредотачивается писцовое дело всех поместных и вотчинных земель, которое до того он разделял с приказом Большого Прихода и с четвертями.
Приказ Казанского (и Мещерского) Дворца был территориальным ведомством, управлявшем всем Поволжьем, начиная от границ Нижегородского уезда и до Астрахани и Терки. До 1634 г. этот приказ ведал также Сибирь, когда для управления последней был образован особый самостоятельный приказ – Сибирский.
Под названием четвертей или четей в XVII в. существовало 6 приказов весьма различных по своему значению: Новгородская (она же Нижегородская), Устюжская, Галицкая, Владимирская, Костромская (Ярославская) и Новая. Вопрос о происхождении четей много занимал историков, но до сих пор далеко не выяснен и два ли может быть удовлетворительно решен по недостатку первоисточников. Все, что можно сказать с уверенностью, это то, что в начале XVI в. в связи с отменой кормлений часть государства, какая, в точности не известно, была разделена между 4 учреждениями, которые получили название четвертей. Чети должны были сбирать с своих городов некоторые доходы, которые были предназначены на жалованье служилым людям, так называемым четвертчикам, вместо отмененных кормлений. Дальнейшая история четей еще темнее. Прежде всего следует выделить Новую четь, которая была учреждена в 1619 г. и ведала только кабацкий доход в Москве, а с 1619 г. в городах Галицкой, Владимирской и Костромской четей. Четвертчиков у нее никогда не было, и население называло ее иногда, имея в виду ее специальность, Кабацкой четью. Точно также, судя по всему, не было четвертчиков и у Новгородской чети. Существование четвертчиков в XVII в. несомненно только в 4 четях: в Галицкой, Владимирской, Костромской и Устюжской. Но здесь вопрос осложняется тем, что Устюжская четь возникла не ранее царствования царя Василия Шуйского. Таким образом, остается предположить, что в XVI в. первоначально были какие-то другие 4 чети, отличные по своему ведомству от существовавших в XVII. В этом веке Новгородская четь настолько отличается по своему ведомству от других, что своим названием чети только способна вызывать недоразумения. Она была территориальным приказом и ведала свои Поморские города во всех отношениях, а управление тех городов, где уезды были испомещены служилыми людьми (Вологда, Нижний Новгород, Арзамас, Гороховец, Псков и Вел. Новгород), она разделяла с другими приказами, хотя все-таки и здесь большая часть дел была в ее руках. Устюжская четь ведала полно, во всех отношениях ту часть своих городов, которая находилась в Поморье, и где не было поместных и вотчинных земель. В Замосковных городах она ведала только посады, да и то не во всех отношениях. Остальные чети ведали в XVII в. только посады, хотя сохранилось много указаний на то, что оне были вытеснены из уездов развитием и ростом поместной системы. Когда эти чети в 1619 г. лишились кабацкого дохода, то в их руках остались совсем ничтожные доходы.
Приказ Большого Прихода был важным конкурентом четей в области финансов. В XVII в. он ведал таможни и лавки в большинстве городов всех четей за исключением Новгородской, куда доступ ему был закрыт. Он важен еще тем, что ведал таможни и лавки Москвы, которые давали очень большой доход. Судя по всему, раньше его финансовое значение было еще больше. Так, есть много указаний, что в его руках было дело дозоров и описаний, отдача на оброк пустошей, оставшихся от поместной раздачи. В его же кассу поступал важный в XVI в. налог – малые ямские деньги, который в XVII в. утратил свое значение.
Разбросанные по всему государству дворцовые владения управлялись во всех отношениях приказом Большого Дворца. Он самостоятельно назначал в своем ведомстве воевод и других приказных людей, посылал писцов и дозорщиков и сбирал все доходы. Для суда дворцовых служащих и крестьян существовал Дворцовый Судный приказ. Во дворце же были ведомы до 1649 г. монастыри, когда для них был учрежден особый приказ – Монастырский. Те доходы, которые Дворец получал натурой, он эксплуатировал на царские и общегосударственные нужды на подчиненных ему учреждениях: на Сытном, Кормовом и Хлебном дворцах.
Разные нужды царского обихода удовлетворял целый ряд мелких самостоятельных приказов: Аптекарский, Золотой и Серебряный, Постельный, Мастерские палаты государя и государыни и т. п. При надобности, конечно, эти приказы служили и для общих нужд. Конюшенный приказ управлял царскими конюшнями и теми землями, которые ему были даны для содержания людей и лошадей. Сверх земель для той же цели ему были даны записные пошлины во многих городах, сбиравшихся при продаже лошадей, и множество доходных бань в Москве.
Каменный приказ ведал во многих городах кирпичников, каменщиков и горшечников и занимался постройками крепостей, церквей, дворцов и т. п. Для хранения и эксплуатации богатой рухляди московских царей, т.е. мехов, материй, царского платья и т. п. Существовал Казенный двор. Он же занимался до учреждения Большой Казны покупкой и продажей иноземных товаров, как для царского обихода, так и для прибыли. В его обширные кладовые другие приказы ставили иногда на хранение свои сбережения. Монету чеканил Денежный Двор. Когда в 30-х годах XVII в. правительство занялось в широких размерах торговыми предприятиями, то для этого был образован приказ Большой Казны, который не следует смешивать с Большой казной, существовавшей уже в XVI в. Приказ Большой Казны взял у Казенного Двора торговые операции иноземными товарами и стал развивать торговые операции туземными товарами, главным образом хлебом, солью, поташом, смолой и т. п. К нему перешло от Челобитного приказа управление гостями и гостиной и суконной сотнями. Реформа 1680 – 1681 гг. не долгое время очень возвысила значение приказа Большой Казны, так как ей были переданы таможни и кабаки всего государства за исключением Сибири.
Важное место в системе приказов занимал Печатный, который хранил государевы печати и сбирал печатные пошлины со всех документов, которые исходили изо всех приказов, за исключением приказа Большого Дворца. Большой Дворец и здесь сохранял свою самостоятельность и сам брал пошлины со своих грамот и дел.
Казенные сообщения с городами поддерживал один из древнейших приказов – Ямской. Он строил ямские слободы, наблюдал за ними, судил в разных делах ямщиков, выдавал подорожные памяти для езды по ямам, а в XVII в. стал сбирать один из самых тяжелых прямых налогов – большие ямские деньги. Последнее придало ему значение важного финансового приказа.
Несколько военных приказов ведало различные отрасли военного дела и служилых людей разных родов оружия. Разряд сверх того назначения, которое нами указано выше, объединял в своих руках все военное дело. Изготовление, закупку и хранение оружия выполняли Оружейный и Пушкарский приказы (приказы Бронный и Ствольный были временными). Последний сверх того на значительной части территории Московского государства заведовал постройкой и содержанием городовых укреплений. Служилые иноземцы первое время после Смуты были ведомы в Разряде, а выходцы из Литвы и Польши – в Панском приказе. Казаков ведал Казачий, а стрельцов – Стрелецкий приказы. Позже Панский, а затем Казачий приказы были уничтожены, а для войск иноземного строя были учреждены Иноземский и Рейтарский приказы. Из этих приказов особенно важен Стрелецкий, как потому, что стрельцы составляли значительную часть военных сил, так и потому что в его кассу поступал очень важный прямой налог – стрелецкие хлебные запасы и деньги за них. Благодаря этому, Стрелецкий приказ, наряду с Ямским, был в XVII в. очень важным финансовым приказом.
Суд и управа распределялись очень сложно между множеством приказов. Трудно указать такой приказ, которому бы в известных случаях не приходилось быть местом для разбора и решения судных дел. Подсудность дел вообще определялась тем приказом, в котором был ведом судом ответчик. Одни лица были подсудны приказу по своему званию, должности или чину, другие по территории, на которой они жили. Так, иноземцы были ведомы судом в Посольском приказе, каменщики в Каменном, дворцовые люди и крестьяне в Дворцовом Судном, ямщики – в Ямском и т. д. Помещики Белозерского уезда вообще были ведомы судом во Владимирском Судном приказе, но те из них, которые были иноземцами, судились в Панском, а позже в Иноземском приказах. Сверх приказов, для которые судные дела были побочным занятием, существовали специально судные. Два таких приказа мы уже упоминали – Владимирский Судный и Дворцовый. Кроме Владимирского приказа в XVII в. существовал еще Московский, а в XVII в. кроме того Дмитровский. Это были приказы по гражданским делам помещиков и вотчинников и их людей и крестьян. Разбойные и татиные дела на большей части Московского государства ведал Разбойный приказ, а дела о холопстве – приказ Холопья суда. Для Москвы территориальным судебным местом был Земский приказ, с которым впрочем конкурировали по личной подсудности многие другие приказы.
Приказная волокита. Московская приказная волокита пользуется заслуженной, но сильно преувеличенной дурной славой. Приказных обвиняют в продажности, грубом не уважении к праву и справедливости, в волоките, т.е. в том, что она «волочила» просителей – заставляла их долгое время проедаться на Москве, ходя за делом, и тратиться на взятки. Чтобы правильно оценить эти упреки, нужно прежде всего отказаться от поспешных сравнений прошлого с настоящим и постараться выяснить, что в приказной волоките зависело от лиц, что от общих условий жизни, в чем выражалась волокита, и какие изменения происходили в этом отношении с течением времени.
Централизация управления. Очень благоприятную почву для волокиты создавала сильная централизация управления. Московские цари перенесли на разросшееся государство принципы и приемы управления, которые были выработаны в их вотчинах. Местные органы управления так же несамостоятельны, как и центральные приказы. Цари как будто не довольствовались тем, чтобы быть душой приказов, — они хотели, как добрые хозяева, быть душой всего государства. Это сказывается особенно ярко в финансовом управлении. Напр., самые ничтожные доходные статьи сдаются на откуп в Москве, а воеводы – только исполнители московских распоряжений. Когда какой-нибудь доход сбирали выборные люди, и кончался год их службы, то они для отчета должны были ехать в Москву. Ничтожность сбора, каких-нибудь 10-20 руб., и дальность расстояния не были в глазах приказа разумным основанием для освобождения выборных людей от невольного дальнего путешествия. Нет нужды, что поездка в Москву могла обойтись дороже самого сбора. В других отраслях управления централизация едва ли не меньше. Небольшая починка какой-нибудь городовой башни, назначение подьячего в съезжую избу маленького городка и т. п., все это решается в Москве в приказах. Если в области суда централизация была меньше, то все-таки она была очень обременительна для населения, так как касалась его ближе. Московское правительство иногда ограничивало юрисдикцию воевод, но не находило нужны устанавливать судебных инстанций. Вообще, по мелким гражданским делам население, конечно, предпочитало судиться на месте у воевод, так как поездка в Москву могла стоить дороже иска, но ничто не мешало истцу, а в известных случаях и ответчику, потребовать рассмотрения дела на Москве в приказе. Эти порядки объясняют нам причину постоянных жалоб населения на приказную волокиту и на «поклепщиков и ябедников», которые затевали поклепные, т.е. ложные, иски, чтобы «помириться» на небольшой сумме. Боязнь мирных обывателей истратиться на далекую поездку в Москву и подвергнуться всем мытарствам приказной волокиты постоянно подстрекала поклепцов. Нет нужды много говорить о том, что эти черты приказного строя становились для населения все более обременительными и неприятными по мере роста государства и усложнения общественной жизни.
Закон и обычай. Известно, что старина, то, что повелось исстари, имела очень большое значение в Московском государстве. Кризис конца XVI в. и Смута сильно пошатнули значение старины и породили новые нужды, не предусмотренные ею. С другой стороны, государство в своем развитии сталкивалось с обычаями, которые обыкновенно имели местное происхождение и часто противоречили новым государственным интересам. Государев указ вторгается в область обычая и разрушает его. Борьба ведется очень упорно, но бессознательно и непоследовательно; она носит не принципиальный, а казуистический характер. В общем и в целом старина считается священной, и когда указ отменяет его с другими обычаями мало смущает московских законодателей. Слабость юридической мысли и творчества оставляют эти противоречия без решений, что вносит в правовые понятия населения вредную смуту. Это столкновение обычая с указом, которое мы можем наблюдать во многих отраслях государственной и общественной жизни, медленное развитие общего права и постоянные компромиссы мутили правовые понятия населения и создавали почву для приказных каверз и злоупотреблений. В середине XVII в. потребность в общем праве остро ощущалось населением, однако Уложение удовлетворило ее в небольшой мере, так как в нем главное внимание обращено на процессуальное право, а материальное очень несовершенно и страдает большими проблемами. В нем оставлены без решения такие вопросы, для которых практика уже давала значительный материал.
Пережитки кормлений. Весь строй управления Московского государства постоянно поддерживал в населении взгляд, что всякое даже самое мелкое, действие приказных, всякое соприкосновение с ними должно быть оплачено особо. Почти весь строй обложения носил пошлинный или целевой характер. Для правительства всякая услуга населению, всякая особая нужда, как напр., выкуп пленных, были предлогом и основанием потребовать от населения жертв, которых оно не несло по принципу подданства. Население веками привыкало к мысли, что каждое из тех «невещественных» благ, которые создает государство, должно быть куплено и оплачено особо. Всякое челобитье, всякое действие суда и администрации должны быть оплачены отдельно. Даже колодник, которого после всех мытарств сажали в тюрьму, должен был заплатить «влазную» пошлину и пожелезное. Часть этих доходов поступала в казну государей, а часть они оставляли за приказными, вместо жалования, — давали приказным корм. С течением времени кормления стали подвергаться ограничениям, а затем были уничтожены, по привычки, созданные ими, остались. В сущности, при отмене кормлений, выиграло одно государство. Приказным было обещано государево жалованье, но дано недостаточное, а главное – выдавалось оно нерегулярно, а население, принявшее на себя уплату кормленного окупа государству в конце концов, оказалось вынужденным платить сверх старых налогов и кормленного окупа еще нелегальные кормы голодным, по прежнему, приказным.
Заключение. Было бы неправильно, указав на недостатки приказной системы, ничего не сказать о ее достоинствах. Мы уже говорили, что у приказных не было общего и профессионального образования; в сущности это были сметливые мужики, хорошо усвоившие путем практики технику дела. Пока все шло, «как было наперед сего», пока было, к чему «примериваться», они прекрасно управлялись со своим делом. Когда же возникали какие-нибудь новые вопросы, когда помощь старины оказывалась недостаточной, то они обнаруживали не изобретательность и даже беспомощность. Но зато им были чужды многие недостатки позднейшей бюрократии. Они были ближе к населению, хорошо знали его повседневные нужды и, как практики, не мудрили и не изощряли своей изобретательности на спинах управляемых. Все серо в приказной администрации, мы не видим крупных дел и едва различаем в отдельных выдающихся дельцах индивидуальный облик. Два века, изо дня в день, они ткут незаметно свою паутину и, прикладывая грош к грошу, терпеливо увеличивают наследство отцов. Бережливость, которая граничит со скупостью, мелочная экономия – вот характерная черта финансового хозяйства приказных. Так ими было заложено основание будущего блеска и богатства. На смену приказной администрации, с начала XVIII века, пришла другая: полуобразованная и разноплеменная толпа бюрократов, самонадеянных, скорых на всевозможные прожекты, не менее корыстных, наглых в своих сношениях с населением и расточительных, как люди, неожиданно получившие большое наследство. За этим поколением пошли другие. Не наше дело сравнивать их, но мы должны были воздать должное приказным.
С.Б. Веселовский.