Лекции по истории русского законодательства (Беляев)

ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Более пяти лет прошло с тех пор, как Московский Университет и русская историко-юридическая наука лишились одного из видных и трудолюбивейших своих деятелей – Ивана Дмитриевича Беляева. Со времени окончания курса в Университете – с 1833 года по 1873 год (год смерти И.Д. Беляева), т.е. в продолжение сорока лет, неутомимо трудился Иван Дмитриевич над различными вопросами русской истории и русского права. Плодом этих трудов явилась масса исследований и статей, очень ценных для всякого заинтересовавшегося тем или другим из этих вопросов. Однако пользоваться этими исследованиями вещь далеко не легкая; часто интересующийся знает, что по такому-то вопросу существует статья И.Д. Беляева, но где сыскать ее? вот затруднение! Полного собрания сочинений И.Д. Беляева не существует, отдельных изданий многих его исследований нет; они рассыпаны в массе современных изданий того времени: в Чтениях Общ. Ист. и Древ. Российских, во Временнике, в Журн. Мин. Юстиции, Душеполезном Чтении, Журн. Мин. Нар. Просвещ., Русской Беседе, Русском Вестнике, Библиотеке для Чтения, в Дне, в Извест. Акад. Наук, в Москвитянине, Киевлянине, Записках Рус. Геогр. Общ., Рус. Археол. Общ., Одесского Общ. Ист. и Древн., Православном Обозрении, Юридическом Журнале – Салманова, в Зрителе, Арх. Ист.-Юрид. свед. – Калачова, в отчетах Москов. Университета и друг. Чтоб ознакомиться с этими исследованиями, жителю столиц придется посещать публичные библиотеки, a житель провинции, при всем своем желании, часто будет вынужден совсем отказаться от надежды узнать. Неужели мы так и не дождемся полного собрания сочинений И.Д. Беляева? Неужели так и не найдется в России лицо, которое с материальными средствами соединяло бы в себе высокую любовь к русской исторической науке и желание пособить ее дальнейшим успехам? Не верю. Замечу кстати, что некоторые из сочинений г. Беляева, вышедшие отдельным изданием, как например «Крестьяне на Руси», уже давно вышли из продажи и найти их очень трудно, разве как-нибудь по случаю. Кроме высказанного желания видеть полное собрание сочинений И.Д. Беляева, от многих лиц, интересующихся русской историей и правом, часто приходилось слышать вопросы: отчего не издается курс истории русского права, или, как он сам обыкновенно называл – «истории русского законодательства», читанный им в Московском Университете, и будет ли он когда-нибудь издан? Действительно, было бы крайне жаль, если бы этот курс, плод двадцатилетних чтений этого предмета в Московском Университете, погиб бы без пользы для публики и студентов. Вероятно, эта участь и постигла бы его, если бы не явилась помощь со стороны одного из его друзей и ценителей, Александра Ивановича Кошелева, уговорившего наследников собрать все собственноручные тетради лекций покойного и взявшего на себя все издержки по печатанию и изданию этих лекций.
Теперь поясню свое участие в этой книге; оно было самое скромное. А.И. Кошелев обратился ко мне с лестным для меня предложением: взять на себя труд привести собственноручные тетради покойного в порядок и присмотреть за печатанием их. Как ученик и почитатель личности и трудов Ивана Дмитриевича, я с удовольствием принялся за это дело; пересмотрел все тетради и из нескольких редакций выбрал позднейшую, как лучшую. Кроме того, я счел долгом не упускать из вида записок студентов, потому что покойный имел привычку на лекциях дополнять текст тетрадей примерами и делать более подробные пояснения его; так что кое-что из студенческих записок также попало в настоящую книгу. Далее, относительно текста собственноручных записок г. Беляева считаю обязанностью заявить, что он оставлен мною без всякой перемены. Я не считал себя в праве делать примечания даже и в том случае, когда был не согласен с мнениями И.Д. Беляева. Считаю также нужным заметить, что г. Беляев при жизни своей не предназначал своего курса к печати, a потому он является здесь не с тою тщательною отделкою в литературном и научном отношении, с какою бы он явился из рук самого автора. Но, несмотря на все это, надеемся что труд этот примется публикой с тем вниманием, какого он заслуживает. Без него не обойдется ни один, занимающийся русской историей и правом, a профессора этого права и студенты должны сказать двойное спасибо этому труду за, ту помощь в их занятиях, какую он принесет; так как, если не считать устаревшего «Опыта истории росс. государственных и гражданских законов» Рейца и «Истории русского права» Михайлова, далеко не удовлетворительного, это будет единственное пособие в их занятиях. На окончание же прекрасно задуманного труда Леонтовича нет надежды, так как вот уже десять лет прошло после первого выпуска его «Истории русского права», a продолжения его мы не видим.
С. Петровский, Москва, 1878 г. Декабря 18.
ВВЕДЕНИЕ
Значение истории законодательства. Московский Собор 1551 года следующим образом выразил отношение закона к обществу: «В коеждо стране закон и отчина, a не приходят друг ко другу, но своего обычая кийждо закон держит». Понятие сие доселе не потеряло своей силы и своего значения, и конечно никогда не потеряет. Представители собора здесь выразили глубокое понимание о значении закона, основанное на его сущности и природе. Действительно закон есть отчина в каждом обществе. Самостоятельное общество, пока оно самостоятельно, не может подчиниться чуждым законам, принесенным со стороны; подчинение чуждым законам есть уже явный признак падения общества. Законы должны вытекать из исторической жизни народа. Связь между законом и внутреннею историческою жизнью народа так неразрывна, что ни изучение законодательства не может быть вполне понятно без изучения внутренней жизни народа, ни изучение внутренней жизни – без изучения законодательства. На таковую тесную связь законодательства с внутреннею жизнью общества указывает и заведывавший комиссиею составления законов Российской империи, князь Петр Васильевич Лопухин, когда он в своем докладе Государю Императору Александру І от 28 февраля 1804 года пишет: «нельзя распространить пределов действия комиссии так, чтобы представить ей сочинение законов новых, или введение чуждых образу правления и местному положению России несоответственных. В таком случае комиссия принесла бы более вреда, нежели пользы государству». Это мнение князя Лопухина совершенно согласно с мнением Московского собора, что «в коейждо стране закон и отчина, a не приходят друг ко другу», только выражено с большею определенностью. Лопухин в своем мнении говорит, что нельзя ни заимствовать законов со стороны, т.е. из других государств, ни сочинять новых законов, основываясь на одних теориях, и не справляясь ни с внутреннею жизнью, ни с потребностями того общества, для которого пишутся законы. A посему ежели так неразрывна связь закона с жизнью, то необходимо и развитие законодательства должно идти в строгой последовательности с развитием жизни общества. A когда это так, то правильное и полное изучение законодательства возможно только при изучении истории законодательства, a история законодательства должна идти параллельно с историею внутренней жизни общества, они должны друг друга поддерживать и объяснять. Современная жизнь нашего отечества и современное законодательство не могут быть вполне понятны и ясны для нас, ежели мы незнакомы с судьбами и историей предшествовавшее жизни и законодательства, ибо везде и во всем последующее имеет тесную связь с предыдущим, в последующем, современном всегда еще много остается от предшествовавшего, прошедшего; a в законодательстве эта связь предшествовавшего с последующим еще яснее: каждый последующий законодательный памятник (за исключением немногих) есть ничто иное, как развитие предшествовавших памятников, для которых он служит или дополнением, или объяснением, или ограничением и отменением. А законодательные кодексы, или сборники, составляются именно из узаконений всего предшествовавшего времени, которые еще не потеряли своей силы; так составлялись все кодексы Римского Права, так постепенно росла наша Русская Правда, так составились Уложение царя Алексея Михайловича и нынешний Свод законов Российской империи. В предисловии к Уложению о его составе именно сказано: «Государь указал, чтобы прежних Великих Государей Царей и Великих Князей Российских, и отца его Государева, блаженные памяти Великого Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича всеа Русии указы, и боярские приговоры на всякие государственные и земские дела собрать, и те Государские указы и боярские приговоры с старыми Судебниками справити». Здесь мы ясно видим, что источниками для Уложения царя Алексея Михайловича били все предшествовавшие законодательные памятники в России. Тот же порядок встречаем и при составлении ныне действующего Свода законов Российской империи: предварительно составлению высочайшим указом повелено было собрать из всех присутственных мест все прежние указы и постановления, начиная с Уложения, которые, согласно высочайше утвержденному положению от 22 сентября 1827 года, и были напечатаны под названием Полного Собрания Законов Российской империи, a потом уже из сего Полного Собрания был составлен Свод Законов. Таким образом, самый состав законодательных памятников указывает на необходимость изучать историю законодательства. Законодательство какой либо страны нельзя изучить ясно и вполне, не изучивши наперед, как оно образовалось историческим путем, и дошло до того развития, в котором находится в данное время.
Периоды развития русского законодательства. Указавши на ту тесную связь, в которой находится изучение законодательства какой-либо страны, с изучением истории законодательства и внутренней жизни того общества, которому принадлежит законодательство, мы теперь перейдем к истории отечественного законодательства, соединяя ее с изучением истории внутренней жизни русского общества, насколько это будет нужно для полного и основательного уразумения самой истории законодательства. Здесь прежде всего мы должны указать на различные элементы, которые время от времени втекали в жизнь русского общества, и более или менее изменяли характер общественной жизни, a с тем вместе изменяли и законодательство. Первым основным элементом русского общества были разные славянские племена, в разное время пришедшие в здешнюю страну с Дуная, и как колонисты, поселившиеся между старожилами здешнего края финнами. Вторым основным элементом русского общества были Варяги-Русь, пришедшие по приглашению ильменских Славян из Скандинавского полуострова, и по взаимному соглашению составившие вместе с Славянами одно русское общество, послужившее зерном для образования русского государства. Потом, по порядку времени, следовали элементы: византийский, принесенный в русское общество вместе с христианством, принятым Русскими из Византии; далее элемент монгольский, проникнувший в русское общество во время владычества Монголов, и наконец литовский и западноевропейский. Элементы сии, по мере своего привтечения в русскую жизнь, делят историю русского законодательства на следующие периоды:
Первый период – до введения христианства Владимиром Святым; к этому периоду относится история внутренней жизни общества в славянских племенах, как пред прибытием Рюрика, так и по прибытии его, когда славянский элемент соединился с вновь прибывшим элементом варяго-русским. Законодательство этого периода выразилось в коренном устройстве славянских племен и в узаконениях Рюрика, Олега, Игоря, Ольги и Святослава.
Второй период начинается введением христианства в России оканчивается соединением русских удельных княжеств, частию под скипетром московского государя, частию – литовского. В первой половине этого периода к элементам славянскому и варяго-русскому присоединился третий элемент – византийский, принесенный на Русь вместе с христианством, и имевший сильное влияние на развитие внутренней жизни народа и много участвовавший в развитии законодательства введением греческих Номоканонов. Во второй половине этого пятисотлетнего периода к первым трем элементам присоединился четвертый элемент – монгольский или татарский, который, по враждебности своей, хотя не мог иметь сильного влияния на внутреннюю жизнь народа, но тем не менее много действовал в административном значении. Законодательство сего периода выразилось в уставах Владимира и Ярослава, в «Русской Правде», имевшей несколько подновлений, в переводных греческих Номоканонах, в Псковской Судной Грамоте, в Судной Грамоте Новгородской, и в разных уставных, договорных, жалованных и других грамотах, частию дошедших до нас и частию известных только по упоминаниям в разных памятниках. В этом периоде внутренняя жизнь народа сперва имела общий характер развития для всех племен под влиянием христианства, a потом, вследствие раздробления России на уделы, общее развитие жизни получило некоторые оттенки особенностей по разным уделам.
Третий период занимает пространство времени от соединения северо-восточных русских княжеств с Москвою, a западных с Литвою, до царствования царя Алексея Михайловича. В этом периоде внутренняя народная жизнь на северо-востоке кипела борьбою удельных особенностей с всепоглощающим уровнем московской жизни. Уделы, потерявшие свое политическое значение подчинением Московскому государю, продолжали еще отстаивать свои особенности внутренней жизни и в администрации и в обычаях. Эту борьбу московские государи, особенно начиная с царя Ивана Васильевича, вели с неподражаемым искусством. Царь Иван Васильевич показал первый пример сглаживать непокорные особенности народной жизни в уделах, оставляя на произвол жителей управляться наместниками, присылаемыми из Москвы, или собственными выборными судьями, старостами и излюбленными головами. В это же время на западе России, т. с. в литовско-русском государстве, такая же шла борьба местных народностей с общим уровнем государства; но там желание всюду ввести латинскую веру и вообще слишком крутые и неблагоразумные меры испортили все дело и исход борьбы кончился присоединением Литовской Руси к московской. Главные законодательные памятники этого времени в Московской Руси были: «Судебник Великого Князя Ивана Васильевича», «Судебник Царя Ивана Васильевича», и разные дополнительные к ним указные статьи, уставы и соборные определения; в литовской же Руси три редакции литовского Статута с разными привилегиями и дополнениями.
Четвертый период русского законодательства и внутренней народной жизни составляет пространство времени от царя Алексея Михайловича до наших времен. Здесь внутренняя народная жизнь проявляется в борьбе с наплывом новых идей западноевропейского образования. Сии новые идеи начали понемногу проникать в народную жизнь Руси еще в предшествовавший период и особенно распространились во время смут самозванщины, когда представители (для русских) тогдашнего европейского образования: Поляки, Литовцы, Шведы и разные европейские искатели счастья, старались расхитить достояние русского царства и толпами бродили по русской земле, то дрались, то дружились с русскими, и передавали им свой образ мыслей, свои западные обычаи. Хотя сии пришельцы с воцарением дома Романовых и должны были удалиться из России, по семена, ими посеянные, остались в русской жизни и, благоприятствуемые обстоятельствами, стали развиваться более и более, как и должно было ожидать по естественному развитию русского общества, которое не могло не сочувствовать европейской жизни, как по воспитанию своему в недрах христианской церкви, так и по образованию, по крайней мере, в высших представителях своего просвещения, a также по торговле и по другим условиям, постоянно не дозволявшим России совершенно изолироваться от Европы. Распространение новых идей западноевропейского образования, по естественному ходу дел человеческих, не могло не встретить сопротивления и тем более, что идеи сии частию переходили из стран враждебных России, a частию передавались с большим презрением к русской жизни, вовсе незаслуженным. Борьба старой русской жизни с новыми идеями европейского образования сперва не делала перевеса ни на ту, ни на другую сторону; старая жизнь сильно упорствовала, и даже в иных случаях доходила до крайностей, но с Императора Петра I, перевес борьбы явно перешел на сторону нового образования, впрочем основа старой русской жизни, известное отличие Руси от других народов осталось неприкосновенным. Законодательство сего периода выразилось в Уложении даря Алексея Михайловича и в разных уставах, регламентах, указах и других учреждениях, изданных, как царем Алексеем Михайловичем, так и его приемниками, до первого издания ныне действующего «Свода Законов Российской Империи».
ДРЕВНИЙ БЫТ СЛАВЯНСКИХ ПЛЕМЕН, ВОШЕДШИХ В СОСТАВ РУСИ
Общинное устройство славянских племен.
Общинное устройство славянских племен. Летописи и другие источники, дошедшие до нас, очень немного сообщают известий о первобытном устройстве славянских обществ на Руси, тем не менее можно составить довольно ясное понятие об этом устройстве, по крайней мере, в главных его чертах. Из рассмотрения всех дошедших до нас свидетельств оказывается, что первобытное, дорюриковское устройство общественной жизни Славян на Руси было общинное, a не родовое. Летописец, о древнем устройстве общинной жизни у русских Славян вообще, говорит: «Новгородцы бо изначала, и Смольняне, и Кияне и вся власти, яко же на думу на вече сходятся, и на чем старшие сдумают, на том и пригороды станут». Общинное вечевое устройство у славян проникнуло во все стороны общественной жизни. Каждое племя является союзом городов, город является союзом улиц, улица—союзом семейств. Следовательно, первобытное устройство славянских обществ на Руси было вечевое, a вече при родовом быте неуместно, там глава всего устройства родоначальник, a не вече. Самая история поселения Славян на Руси указывает также на общинное, a не родовое устройство. Нестор говорит: «Волотом бо нашедшим на Словени на Дунайские, седшем в них и насилящим им. Словени же овии пришедшее седоша на Висле и прозвашася Ляхове, a от тех Ляхов прозвашася Поляне, Ляхове друзии Лутичи, ини Мазовшане, иги Поморяне.. Тако же и mи Словени, пришедше и седоша по Днепру и нарекошася Поляне, a друзии Древляне, зане седоша в лесех; a друзия седоша между Припетью и Двиною и нарекошаса Дреговичи; инии седоша на Днине и нарекошаса Полочане речьки ради, яже течет в Двину, именем Полота, от сея прозвашася Полочане. Словени же, седоша около озера Ильменя, прозвашася своим именем, и сделаша град и нарекоша и Новгород; a друзии седоша по Десне и Семи, и по Суле, и нарекошася Север. Тако разыдеся Словенский язык». Эти слова Нестора показывают, что славяне не вдруг заселили русскую землю, но постепенно, «седоша, говорит, на Висле, на Днепре, седоша на Десне» и пр. Из этого свидетельства летописи видно, что Славяне не были старожилами на Руси, a переселились в эту сторону с Дуная. A если они были пришельцами на Руси, то родовой быт не мог быть осуществлен. Известно, что родовой быт есть принадлежность племен туземных, домоседных, которые развиваются через естественное нарождение в стране, свободно занятой их предками и никому прежде не принадлежавшей, где семья, a потом род, размножаются на просторе, без соперничества, без соприкосновения с чужеземцами. Таковые общества или племена, живут обыкновенно врассыпную, каждая семья, или род отдельно; в таковых обществах не бывает городов, a только села. Так жили и Славяне до переселения с Дуная. Римские и греческие писатели свидетельствуют, что Славяне на Дунае жили в родовом быте, без городов и селений, рассеявшись на большом пространстве отдельными семьями. Так, Прокопий , живший в VI века по Р. X., говорит, что Славяне не составляли государства, жили в худых хижинах и часто переменяли свои жилища. Это показание очевидца. То же подтверждает греческий писатель VI века Маврикий ; он пишет, что Славяне охотно селятся в лесах при реках и озерах, не имеют городов, ведут одинокую жизнь, любят свободу, каждый род их имеет родоначальников. Славяне, говорит далее Маврикий, преследуют друг друга ненавистью, не умеют сражаться в открытом поле, бьются врассыпную. Вот как изображается жизнь Славян-родовиков писателями, достойными доверия. Но, переселясь в другое место, Славяне должны были изменить свой образ жизни, потому что новые условия их жизни были неблагоприятны для родового быта. Мы знаем, что земля, на которую они переселились, была занята племенами не славянскими. Так, по свидетельству греческих и римских писателей, земли на востоке от Дуная, может быть по Припеть и Оку, были заняты Скифами, Сарматами и др. племенами, a на севере от Припети и Оки вплоть до Балтийского моря и Северного океана, по свидетельству наших летописей, жили племена латышского и финского происхождения. Эти иноплеменники совершенно стерли бы национальность Славян, если бы они и на Руси продолжали жить также, как жили на Дунае, врассыпную, каждая семья отдельно. Таким образом, чтобы обезопасить себя со стороны туземцев и сохранить свою национальность, Славяне, при первом появлении на Руси, должны были оставить родовой быт, селиться массами и строить города, так что Скандинавы назвали здешнюю страну, занятую Славянами, страною городов – «Гордорикиею». Об общем быте Славян, Нестор говорит: «И живяху в мире Поляне и Древляне, Север и Радимичи и Вятичи и Хорваты. Дулебы живяху по Бугу, где ныне Волыняне, а Улучи, Тивериы седяху по Днестру, приседяху к Дунаевы, бе множество их, седяху бо по Днестру оли до моря, суть кради их до сего дне» . A существование городов есть уже явный признак общного быта; городская жизнь, на какой бы степени развития она не была, не может быть не общинная, ибо с нею неразлучно первое и главное условие общности – жить вместе и управляться одною властию, общею силою поддерживать укрепление города, защищать город, иметь общие улицы, площади, быть в постоянных сношениях с гражданами; без сих условий нельзя представить городской жизни, a эти условия и представляют главные начала общинности, отрицающие родовой быт в самых его основаниях и составляющие корень и основания всякого общественного развития. Конечно, между переселенцами может иногда существовать родовой быт, чему свидетельство встречаем мы в германских племенах, которые, при своих переселениях, большею частию удерживали формы родового быта в общественном устройстве довольно долго, так что некоторые следы этого устройства даже и до сих пор заметны в иных обществах Германии. Но для такого порядка дел нужно много посредствующих обстоятельств и особенное устройства народа, особенная привязанность его к родовому быту. У славянских же племен на Руси не было ни особенной привязанности к родовому быту, ни благоприятствующих к тому обстоятельств. Германские племена, переселившиеся в разные страны Европы, передавали свои родовые имена вновь занимаемым местностям, напр. Нордлинг, Нортумберланд в Саксонии и Англии, напротив того славянские племена сами принимали названия от местностей ими занимаемых: Поляне – от полей, Древляне – от леса, Северяне оттого, что прежде жили на севере, a потом переселились на юг, Полочане – от речки Полоты, на которой они поселились, Новгородцы – от Новгорода. Явно, что Славяне у нас не дорожили своим дунайским родовым бытом; Германцы же так дорожили своим родовым бытом, что даже устраивали искусственные роды, напр. дитмарсенские роды, когда на самом деле переселенцы не были родичами между собою. В истории русских Славян не было помину об искусственных родах. Сохранению родового быта у Германцев благоприятствовало то, что германские племена делали свои переселения во время владычества родового быта на родине, посему германские переселенцы большею частию отправлялись в путь с строгим соблюдением родовых форм, под предводительством родоначальника. Переселения германские были произвольны: напротив, Славяне стали переселяться с Дуная тогда, когда их родовой быт был сильно потрясен и даже расстроен Римлянами, которые постепенно занимали их земли и строили там свои города. Славяне начали переселяться за Дунай не по доброй воле, a по принуждению, вследствие насилий, как прямо говорит Нестор: «Волохом бо нашедшим на Словени на Дунайские». Притом не нужно упускать из виду, что близкое и продолжительное соседство Славян с Греками и Римлянами на Дунае сильно потрясло их родовой быт и развило в них потребность общественного устройства. Что уже Славяне дунайские должны были во многом изменить свой родовой быт, показывает их история на Дунае; так, в конце VIII и в начале IX века в царстве Болгарском и у Сербов являются города с чисто общинным устройством. Хотя история заметила их только в эту эпоху, но по всей вероятности они были еще раньше. Стало быть, переселяясь в восточную Европу, Славяне разуверилисъ уже в превосходстве родового быта еще на Дунае. Переходя к нашей истории, мы видим, что когда славянские племена пришли на Русь, у них является уже общинное устройство; следовательно, родовой быт был потрясен еще на Дунае. Племена, переходя на Русь, принесли с собою некоторое образование, чему служит доказательством то, что они уже занимались земледелием; в сравнении с туземными финскими и латышскими племенами, они были несравненно выше в своем развитии, чему лучшим доказательством служит то, что большая часть латышских и финских племен еще до Рюрика была подчинена Славянам и при том не столько, кажется, войною, сколько колонизациею, постройкою славянских городов между финскими и латышскими племенами. Так, история застает уже Ростов, Суздаль, Белоозеро и др. славянские города среди поселений Веси, Мери и Муромы и этот финский край на глазах истории до того ославянился, что уже в XII в. трудно их было отличить в некоторых местах от Славян – явный признак, что Славяне уже пришли на Русь, находясь в известной степени развития, что общественное устройство у них не было родовое, a общинное, так что они принимали всякого иноплеменника в свое общество и делали его равноправым. Родовой быт этого не допускал: здесь всякий, вступавший на землю чужого рода, должен был сделаться или рабом, или умереть, как это было у Германцев; напротив, у Славян на Руси не видим, чтобы исключали неродича. Славяне принимали в свое общество Финнов, как равноправных; так известно, что в приглашении Варяго-Руссов вместе с Славянами участвовали и Чудь, следовательно признавалась одноправною с Славянами; это же условие принятия в общество иноплеменников явно указывает на общинное устройство у Славян на Руси, только община не полагает различия между единоплеменниками и иноплеменниками. Вообще можно принять с достоверностью, что Славяне изменили свой быт еще на Дунае и преимущественно от влияния соседних Греков и Римлян. Наконец, верным признаком общественного состояния Славян могут служить еще особенные условия владения землею. У нас, на Руси, и у Сербов на Дунае было два вида владения: общинное и частное поземельное владение . В первом виде земля составляла принадлежность целого общества и каждый член его имел право владения и пользования без права отчуждения; во втором же виде земля составляла полную собственность владельца с правом отчуждения. Такой порядок владения возможен только при общинном устройстве. В родовом же быте земля принадлежит целому роду, и члены его пользуются ею. В древней Германии все члены рода делили между собою всю землю, составлявшую принадлежность одного известного рода, и ни один хозяин не оставался по нескольку лет на одной земле. Это сохранилось в некоторых местах до сих пор, тогда как у славянских племен на Руси не было и помину о таковом ежегодном разделе. У нас каждый член общества владел землею общины так, что мог передать ее и своим детям. Общинное владение различалось от частного только тем, что владелец общинной земли непременно должен был быть членом общества.
Итак, устройство Славян на Руси было общинное, a не родовое. Две причины имели влияние на изменение родового быта Славян:
1) соседство с Греками и Римлянами, поколебавшее родовой быт Славян еще в то время, когда они жили на Дунае;
2) переселение в чужую землю, занятую финскими и латышскими племенами, поставило славян в необходимость жить в чужой земле общинами и строить города, чтобы не смешаться с туземцами.
По свидетельству Нестора родовой быт сохранился только у одного из славянских племен, переселившихся на Русь – у Полян: «Поляном же живущим особе и володеющем роды своими, иже и до сее братье бяху Поляне и живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим». Но и Поляне не долго держались форм родового быта. Нестор же говорит далее , что над всеми родами полянскими возвысился род Кия, Щека и Хорива, и что у них был построен город Киев. Из этого видно, что Поляне оставили впоследствии родовой быт и стали держаться быта общинного, потому что преобладание одного рода над другими невозможно при родовом быте, точно также, как и построение города есть прямое отрицание родового быта.
Быт отдельных славянских племен: Уличи и Тиверцы, Дулебы или Бужане, Волыняне,
Древляне, Поляне, Северяне, Кривичи, Полочане
Быт отдельных славянских племен. Мы видели, что общественное устройство Славян на Руси было общинное, a не родовое. Теперь посмотрим, как у того, или другого племени развивалась общинность. Славянские племена, пришедши на Русь с Дуная, заняли пространство земли от Черного до Белаго и Балтийского морей. Естественно, что при такой расселенности они не все жили одинаково: иные из них скорее почувствовали необходимость в общинном быте и развили его, другие, напротив, могли остаться при старом родовом быте. Начнем с племен, живших на ю. России; к ним относятся:
Уличи и Тиверцы. Эти племена жили но прибрежью Черного моря, от нижнего Дуная до Днепра. Угрожаемые с запада тем же врагом, который принудил их передвинуться на Русскую землю, a с востока разными кочевниками, Уличи и Тиверцы, вскоре но переселении, принуждены были обратиться к общинной жизни. Баварский географ, относящийся ко второй половине 9 века, насчитывает у Уличей 318, a у Тиверцев 148 городов. Существование городов у этих племен доказывает, что быт их был общинный. Но насколько он был развит у них, как устроен был каждый город, в подробности нам неизвестно. Нестор говорит только, что они были сильны, так что Олег не мог покорить их, хотя воевал с ними 10 лет . Игорь с большим трудом вел войну с ними, под одним из их городов Пересечном его войска стояли около 3 лет. Но неизвестно, были ли эти племена покорены им, известно только то, что они платили Игорю дань.
Дулебы или Бужане («зане седоша по Бугу») и Волыняне жили по р. Бугу на север от Уличей и Тиверцев. Об их внутреннем устройстве мы имеем мало сведений. По свидетельству Нестора, эти племена переселились очень рано и в половине VII столетия были покорены Аварами, которые слишком жестоко обращались с покоренными . На севере от Дулебов и Волынян жили дикие Литовцы и еще более, дикие, воинственные Ятвяги, племя, которое, несмотря на все усилия покорить его, просуществовало около 500 лет. Соседство с этими племенами, конечно, заставило Дулебов и Волынян жить не иначе, как обществами и иметь города. Таким образом, мы имеем, хотя и косвенное, указание в летописи на то, что Дулебы и Волыняне жили общинами, но кроме этого мы имеем еще другое историческое свидетельство – мифы, которые мы находим в былинах Владимира Святого. В них Уличи и Волыняне представляются чрезвычайно богатыми людьми. Далее, в этих мифах есть указания и на внутреннее устройство племен этих; из сих краев у Владимира Св. были два богатыря, имевшие особенный от других богатырей характер, это – Дюк Степанович, и Чурило Пленкович. Чурило Пленкович, красивый, молодой человек, в сопровождении богатой дружины, едет в Киев к Владимиру, который принимает его очень ласково и расспрашивает его, кто он. «Я сын, говорит Чурило, старого Плена из Волыни; мой отец просит тебя принять меня к себе на службу». Владимир принял его, но через несколько времени вздумал сам побывать в гостях у старого Плена. Здесь он находит у него великолепное жилище, около которого красовались громаднейшие строения; везде видно было поразительное богатство и пышность. О Дюке Степановиче есть другое предание. Галичанин Дюк, по смерти своего отца, явился на службу к Владимиру с великолепной свитой и хвастался своим богатством, так что дивил всех. На обеде у Владимира он резко высказался против бедности Киевлян. Раздраженный князь отправил посла для разузнания о Дюковых богатствах. Посланный, воротившись, говорил, что богатство Дюка действительно необъятно: «чтобы переписать его, нужно два воза перьев и чернил, a бумаги невесть сколько». Но ни Дюк Степанович, ни Чурило Пленкович нигде не называются князьями. Стало быть у Уличей, Тиверцев, Дулебов и Волынян не было князей, но тут жили какие-то богатые люди, от которых вполне зависели прочие жители.
На востоке от Дулебов и на северо-восток от Тиверцев жили Древляне, соседившие у верховьев Ирши и Тетерева с Полянами. Об общественном устройстве в этом племени, Нестор сохранил несколько драгоценных известий, при описании войны Древлян с Игорем и с Ольгою. Из этих известий видно, что главою Древлянского племени был князь, он был главным попечителем всей земли, он пас Деревскую землю, по выражению летописи, старался об ее распространении, о порядке и наряде целой страны. Но вместе с князем участвовали в управлении и лучшие мужи, которых Нестор прямо называет – держащими землю; так при описании вторичного посольства Древлян к Ольге, он говорит: «Древляне избраша лючши мужи, иже держаху деревскую землю». Замечательно, что летописей сих держателей Древлянской земли называет лучшими мужами, a не старейшинами, явный признак общинного быта в сильном развитии. Далее вместе с князем и лучшими мужами участвовало в управлении и все племя Древлян. Так летописец, описывая вторичное нападение Игоря на Древлянскую землю, говорит: «Древляне сдумавше со Князем своим Малом, послали к Игорю глаголюще: почто идеши опять». Или древлянское посольство говорит Ольге: «посла ны деревская земля». Здесь община выступает во всем своем развитии; послы прямо говорят, что они посланы от всей Деревской земли, а не от князя или старейшин; следовательно Деревская земля составляла что-то целое, общину, моральную личность. Общественное устройство Древлян совершенно одинаково с общественным устройством Сербов, как оно представляется из Душанова Законника и других древнейших памятников. У Сербов, как и Древлян, был свой князь или жупан, свои властители или лучшие люди, держащие землю, как они именно и называются в сербских памятниках, также свои народные собрания или веча, называвшиеся соборами. A сербское общественное устройство, по последнему слову науки, признается общинным, или, как Сербы называют, оптина, обькина (доктор Крестич). Следовательно, ясно, что и древлянное устройство, описанное Нестором, было общинное. Еще, замечание относительно лучших людей. В лучших людях нельзя видеть родоначальников или старейшин, a только поземельных собственников, как у Сербов волостители. Существование частной собственности служит лучшим доказательством того, что быт их был не родовой, а общинный. У народов, живущих в родовом быте, земля надлежит целому роду, a частной собственности не может быть. Таково было владение землею у Германцев. Напротив, при общинном быте есть два рода владения: общинное, когда земля принадлежит целой общине, причем член ее только пользуется доходами с участка земли, им занимаемой, без права продажи, и частное, принадлежащее одному лицу, как собственность, (вотчина) и образовавшее таким образом: земля в каком-нибудь месте, напр., в лесу, остается по неудобности невозделанною и не приносит никакого дохода; чтобы заставить ее приносить доход, нужно затратить капитал и нужно иметь силу защитить ее, что для человека с ограниченными средствами невозможно. Когда землею владеют на общинных правах, тогда одна часть защищает ее, a другая обрабатывает; но в числе людей общины могут быть сильные, лучшие люди, они могут занять землю в лесу, возделать ее и защищать посредством богатства. Следовательно, поземельная частная собственность может быть только в общине и притом такой, которая достаточно развита.
На восток от Древлян, прямо по западному берегу Днепра жили Поляне. Об этом племени, об его общественном устройстве, Нестор оставил довольно свидетельств. По свидетельству Нестора, Поляне пришли с Дуная еще под влиянием родового быта: они, при первоначальном поселении, сели у Днепра по-дунайски, врассыпную, каждый род отдельно, по горам и по лесам, и занимались звероловством, как прямо сказано у Нестора: «Поляном живущим особе и володеющим роды своими, и живяху каждо с своим родом и на своих местах, владеюще каждо родом своим; и бяху ловяще зверь». Но чужая земля скоро принудила Полян отступиться от родового быта. Между ними скоро усилился один род, примыкавший своими поселениями прямо к Днепру, и старейшие представители этого рода, братья: Кий, Щек и Хорив, сделались главными начальниками, князьями всех полянских родов, и выстроили в этом краю первый город Киев. По смерти Кия и его братьев, власть, приобретенная ими, перешла в их род: «и по сих братьи, по словам Нестора, почаша род их держати княжение в Полях». Таким образом, еще в первых поколениях Дунайских переселенцев последовало соединение полянских родов в одно целое, a с тем вместе и первоначальное родовое их устройство потерпело сильное изменение. A когда вымерли потомки Кия, управлявшие Полянами, то общинные начала в этом племени получили полное развитие. Поляне начали уже управляться вечем; так что Нестор уже сравнивает их с Новгородцами: «Новгородцы бо и Смолняне и Кияне, и вся власти, якоже на думу на вече сходятся, на что же старейшии сдумают, на том же пригороды станут». Таким образом с пресечением Киева потомства все племя Полян составило союз общин и прежнее родовое старейшинство обратилось в новое старейшинство – общинное, основанное сколько на старейшинстве, столько же на могуществе и богатстве; старшим сделался не род и не его представитель – родоначальник, а город, послуживший первою основою общины, младшими же – его выселки, пригороды. Родовой быт здесь решительно потерял свое прежнее значение, общество пошло совсем иным путем, выгоды его совершенно разошлись с выгодами рода. Род требовал разъединения и удаления от других, a общество искало общения и соединения в одно целое и сыскало его в подчинении пригородов старшему городу. У Полян представителем и руководителем целого племени сделался не родоначальник, a старший в том краю город – Киев; о родах же как представителях родового быта нет и помину во всей последующей истории полянского племени. Первое известие об общинном устройстве у Полян, засвидетельствованное историею, мы встречаем при нападении Козар. Нестор говорит: «Наидоша я Козаре, седяща на горах сих, u реша Козари: «платитв нам дань». Сдумавше Пoляне и вдаша от дыма меч». Вот первое известное нам Киевское вече. Второе вече встречаем при нашествии Аскольда и Дира.
При общинном устройстве Поляне стали усиливаться, чему много способствовали выгоды местности, занимаемой ими при торговом пути от Варяг к Грекам . Поляне стали представителями общинного быта, начала которого стали проникать и в семейную их жизнь. Самое устройство семьи у Полян было особенное. Брак определялся по договору, которым определялось количество приданого за невестой, a договор – дитя общины. Семейные отношения у Полян отличались особенною строгостью, чинностью: «Поляне бо своих отец обычай имут кроток u тих u стыдение к снохам своим, u сестрам, u к деверем великой стыдение имяху, брачныя обычаи имяху. не хожаше зять по невест, но проводяху вечер, и заутра приношаху ей, что вдадуче» . Самая религия Полян подверглась влиянию общинного устройства. По свидетельству Прокопия, Славяне на Дунае не изменяли древних обычаев и строго соблюдали их, тогда как Поляне, переселившись, изменили свою религию. Первоначально религия их состояла в поклонении озерам, рекам, лесам, горам, но впоследствии мы видим у них других богов – Перуна, Стрибога, Волоса и др., которых они заимствовали у Литовцев, и финских племен. Это заимствование чужих богов, немыслимое при родовом быте, служит неопровержимым доказательством, что племя Славян перешло от отчуждения и замкнутости к общине, в самых широких размерах.
На восток от Полян, на противоположном берегу Днепра, жили Северяне. Это племя, по свидетельству Нестора, составилось из выселенцев, пришедших от Кривичей; Кривичей же Нестор называет выселенцами Полочан, a Полочан производит от Ильменских Славян или Новгородцев. Таким образом Северяне принадлежат к одному поколению с Новгородцами, Полочанами и Кривичами, и были колонистами ильменских колонистов, что, кроме свидетельства Нестора, доказывает и самое название Северян, т. е. пришельцев с севера. Это известие о происхождении Северян указывает на их общинное устройство, ибо колонисты общинников не могли быть не общинниками; к тому же мы не имеем никаких известий, чтобы у Северян были в древности князья, a это еще более указывает на общинное устройство в этом племени, ибо в князьях, хотя не всегда верно, можно бы было еще предполагать родоначальников. На общинное же устройство у Северян указывает ряд северянских городов от Любеча до Переяславля, уже в X веке известных по своей торговле Византийцам, о чем ясно свидетельствует Константин Порфирородный, который говорит, что ежегодно у Киева сходятся лодки из Любеча и Чернигова для отправления в Константинополь. Кроме Константинополя, Северяне вели еще обширную торговлю с Казариею и Камскою Булгариею, о чем говорит Ибн-Фоцлан, посол Калифа Муктадера, бывший в Булгаре и Итиле в 921 и 922 годах. По его словам в Итиле хозарском была особая слобода для северянских купцов, где помещались их жилища и амбары с товарами; они там жили обществами и по своим торговым делам иногда довольно долго проживали в Итиле и Булгаре, и в одной роще имели свою особую кумирницу, куда приходили для жертвоприношений. Обширная и деятельная торговля Северян с Византиею, Болгариею и Козариею свидетельствует о довольной развитости северянского племени, ибо никак нельзя согласиться, чтобы торговля сии была следствием нужд естественных и бесплодия земли, потому что край, занятый Северянами, очень плодороден и обилен для того, чтобы прокормить дикарей и удержать их дома, не странствуя по отдаленным землям для прокормления торговлею; явно, что торговля была следствием развития потребностей не чисто физических, но более уже нравственных, гражданских. Для Северян по свидетельству Ибн-Фоцлана нужны были золото, серебро, греческие парчи и другие предметы довольства и обилия, неизвестные и не нужные бедным дикарям.
Нестор дает нам некоторые сведения о жизни и нравах Северян. Так он говорит, что они имели обычай собираться на игрища, происходившие между их селений, на которые сходились мужчины и женщины: «Схожахуся на игрища, на плясания u на вся бесовские игрища, и ту умыкаху жены собе, с нею же кто совещашеся» . Существование такого обычая заставляет предполагать, что быт Северян был общинный: они не нуждаются друг в друге, живут не замкнуто, как живут обыкновенно в родовом быте. Утверждение брачных договоров имеет у них точно также характер общинного быта: невеста отдавалась жениху в присутствии большого собрания народа, впрочем не без предварительного между ними согласия. Этот обычай сохранился в общих чертах и до настоящего времени в губерниях: Курской, Орловской и некоторых уездах Черниговской. Свадьбы заключались на общих сходбищах по случаю какого-нибудь торжественного праздника, или на ярмарке, и ежели жених объявил свою невесту, то она считалась настоящею его невестою, и отказаться от нее жениху уже не было возможности. Кроме свидетельства о брачных обычаях у Северян, Нестор сообщает еще о похоронных обрядах. В этих обрядах тоже заметно влияние общинного быта. Как при заключении брака или вводе в семью требуется публичность, так точно публичность же требуется и при выходе из семьи, т.е. при смерти кого-либо из членов ее. Похороны состояли в том, что мертвеца сожигали и пепел его, собранный в какой-нибудь сосуд, ставили в таких местах, где пересекалось несколько дорог, после чего совершалась тризна: «Аще кто умряше, творяху тризну над ним, a no сем творяху кладу велику и възложахуть на кладу мертвеца, сожгаху, a no сем, собравшее кости, вложаху в судину малу u ставяху на столпе, на путех» . Тризна же есть общинный, a не родовой обряд; на ней устраивались игры в честь покойника и кроме родственников и друзей его могли присутствовать все желающие. На эту тризну отделялась третья часть имущества, оставшегося после покойника.
Одноплеменники и родоначальники Северян – Кривичи, принадлежавшие, как мы уже видели, к одному поколению с Новгородцами, по свидетельству Нестора, жили при верховьях Днепра, Западной Двины и Волги. Это племя было одно из многочисленнейших и занимало страну, хотя не богатую земными произведениями, но выгоднейшую по местоположению: Днепр указывал Кривичам путь в Константинополь. Западная Двина и Неман открывала им дорогу к Балтийскому морю и западной Европе, a Волга отворяла ворота в Камскую Болгарию и Хозарию. Выгодами местоположения своего Кривичи не замедлили воспользоваться; о торговле Кривичей с Византиею свидетельствует Император Константин Порфирородный, писатель X века: по его словам, в Константинополь ежегодно приходили купеческие лодки из Смоленска в июне месяце, или около этого времени; на севере Кривичи торговали с Новгородцами в Холму и с Чудью в Изборске, откуда Чудским озером и Наровою доходили до Балтийского моря; на востоке, по Волге, Кривичи очевидно торговали с Камскою Болгариею и Казариею, ибо под именем славянских купцов, по свидетельству Ибн-Фоцлана, приезжавших в Итиль, и живших там в особой слободе называемой Хазеран, должно разуметь ни иных каких Славян, как Новгородцев и Кривичей, приезжавших в Болгарию и Хозарию по Волге с северо-запада. Но, кажется, преимущественная торговая деятельность Кривичей была направлена к Литовской стране, где они не имели соперников для своей торговли и где через Неман могли иметь сообщение с Балтийским морем. На ближайшие и деятельные сношения Кривичей с Литовцами и вообще с Латышскими племенами указывает, сохранившаяся до сего времени привычка Латышей называть всех русских Кривичами, и русскую землю Кривскою землею. Об общинном устройстве у Кривичей или Смольнян, по их главному городу, свидетельствует Нестор; он говорит, что Смольняне, также как и Новгородцы, управлялись в древности вечем и, что вече старшего города Смоленска было руководителем всех кривских пригородов.
Полочане, одноплеменники и родоначальники Кривичей, жили по рекам Полоте и Западной Двине; старейший их город Полоцк находился при впадении Полоты в Двину, потом по Двине их селения доходили почти до ее устьев в Балтийском море, ибо, по свидетельству ливонской летописи, там были полоцкие города Кукейнос и Берсик. Далее, на юг от Двины, через землю Литовскую, поселения Полочан доходили до Немана, и за Неманом на юго-западе, может быть, до Буга и Вислы, на что намекают чисто полоцкие названия рек Дисны и Нарева, и города Полтовеска или Пултуска. На это же углубление Полочан в земли Литовские и Латышские указывает и свидетельство Нестора о том, что тамошние не Славянские племена: Литва, Зимгола, Корс и Либь платили дань Руси; да и вся последующая история Литвы ясно говорит, что Полочане издавна были господствующим народом в Литве и находились в близких сношениях с литовскими и латышскими племенами, так что нет сомнения, что большая часть городов литовской земли, и именно древнейшие из них были построены Полочанами и Кривичами, которые постепенно колонизировали этот край славянскими поселениями, точно также, как Новгородцы колонизировали земли Чуди, Мери и Веси. Об общественном устройстве Полочан мы имеем два свидетельства у Нестора: в первом он называет полоцкую землю княжением, следовательно признает у Полочан князей, a во втором говорит, что Полочане, якоже на думу на вече сходятся, и на чем старшие сдумают на том и пригороды станут; тоже подтверждает и Быховец в литовской летописи; по его словам: «мужи Полочане ся справляли, как великий Новгород». Из свидетельств Нестора и Быховца ясно, что общественное устройство у Полочан было общинное, одинаковое с устройством Древлян и Сербов. Что касается до торговли Полочан, то, по всему вероятию, она была направлена по Западной Двине к Балтийскому морю, где Полочане были хозяевами вплоть, до морского берега, как можно заключат из того, что, по свидетельству Ливонских летописей, Немцы, для первоначального поселения на этом берегу, испрашивали согласия полоцких князей. Западная же Двина была одною из торных торговых дорог, по которой Русские Славяне издревле торговали с западною Европою; на нее указывает Нестор, как на один из древнейших путей сообщения с западом. О восточной торговле Полочан и о греческой мы не имеем никаких известий, ни даже намеков. По всему вероятию, Полочане не ходили торговать ни в Константинополь, ни в Болгарию, ни в Козарию, ибо дороги в сии страны лежали во владениях Кривичей, Новгородцев, Полян и Северян, с которыми Полочане менялись товарами получаемыми с Запада.
Новгородцы. Новгородские владения.
Сильнейшим и могущественнейшим племенем из всех славянских племен на Руси было племя Славян Ильменских или Новгородцев. Окруженные со всех сторон инородческими финскими племенами, Новгородцы, чтобы удержать свою национальность и не затеряться между иноплеменниками, должны были начать свою жизнь на Руси построением городов и жить общинами, дозволявшими принимать всех. Таким образом, Новгородцы подавили Финнов не физическою силою, a славянизацией. Судя по преданию, Ильменские Славяне одни из первых пришли с Дуная, ибо предание говорит, что у Ильменя их застал Андрей Первозванный в 1 веке по Р. X., путешествуя по Днепру и Балтийскому морю. По свидетельству Нестора, Ильменские Славяне выстроили при истоке р. Волхова город Новгород, от которого и получили свое название , и потом скоро подчинили себе племена инородцев. Чтобы удержать их в зависимости, Новгородцы стали строить в их земле пригородки. Так в земле Чуди построили Псков, в Карелии – Ладогу, Ростов и др. Эта постройка городов результатом своим имела то, что финские племена от Финского залива до Уральских гор признали себя зависимыми от Новгорода .
Владения Новгородцев разделялись на три разряда:
1) Сам Новгород с своими окрестными землями.
2) Новгородская земля, населенная хотя не одними славянскими племенами, но проникнутая духом Новгородцев. Она простиралась от Финского залива до Торжка, а с юга – от Великих-Лук до Ладожского озера.
3) Волости Новгородские – пространство земли от Торжка до Ростова, a именно: земли Веси, Мери с городом Суздалем и Муромы с Ростовом.
Это были самые отдаленные владения Новгородцев. Здесь хотя и были новгородские пригороды, но влияние Новгорода было уже не так сильно. К новгородским владениям принадлежали еще следующие земли:
1) Заволочье – самая богатая часть новгородских владений, она простиралась от Онежского озера и р. Онеги до Мезени и Уральских гор. Весь этот край был населен по распоряжению богатых новгородских бояр, которые, набрав ватаги вольницы, подчиняли себе туземцев, строили там города и села и владели ими, как частною собственностью, с условием определенной платы в новгородскую казну. Поэтому влияние новгородского правительства в этом краю было очень не значительно. Хотя Новгороду и принадлежало право назначать от себя начальников для Заволочья и распоряжаться там, но настоящими хозяевами, особенно с XII века, были там все-таки бояре, так что вся связь Заволочья с Новгородом существовала только в лице этих бояр, членов новгородской общины.
2) Земли финских племен – Печеры, Перьми, Югры, простиравшиеся от Заволочья до реки Оби. Эти волости, как видно из грамот, числились за Новгородом до XV века. Отдаленность этих земель от Новгорода не располагала Новгородцев заводить там больших поселений. Поэтому, отношения Новгородцев к этим племенам ограничивались только одним сбором с них дани и производством торговли и разных промыслов в их землях, a в управление их Новгородцы не вмешивались и предоставляли им ведаться своими племенными начальниками.
Общественное устройство Новгорода.
Об устройстве Новгородцев мы имеем два совершенно разнородных свидетельства:
1) свидетельство Нестора;
2) свидетельство скандинавских саг.
Нестор говорит следующее: «Новгородцы бо изначала и Смольняне и Кияне, яко же на думу, на вече сходятся, и на чем старшие сдумают на том и пригороды станут». Из этого видно, что их устройство было чисто общинное и форма правления была вполне республиканская. В скандинавских сагах новгородская земля называется «Гардарикиею»; в древности эта страна, по свидетельству саг, управлялась потомками Сигурламия, сына Одина, и была в частых и близких сношениях с Скандинавиею, как по своим торговым связям, так и по сходству в общественном устройстве и по близкому родству царствовавших домов. По сказанию саг, Один жил сначала на Дову, потом в Новгородской земле, потом в Саксонии. Удаляясь из Новгородской земли, Один оставил там Сигурламия, сына своего. По сагам можно, хотя и с перерывами, отыскать несколько – от 15 до 20 князей новгородских почти до начала IX века. Таким образом, относительно устройства Новгорода в источниках, по-видимому, оказывается противоречие, ибо по Нестору Новгород управлялся вечем, и по сагам государями, потомками Сигурламия, сына Одина. Hо если сообразит все обстоятельства, то окажется, что эти свидетельства, по-видимому противоречивые, все-таки согласны между собою. Свидетельство Нестора, что Новгородцы «изначала, яко же на думу, на вече сходятся», ни мало не противоречит известиям, сообщаемым сагами, ибо право веча не уничтожалось и при князьях, как мы знаем из истории Новгорода при Рюриковичах; следовательно, то же могло быть и до Рюрика, чему не малым подтверждением служит подобное общественное устройство и в древней Скандинавии, как его изображают саги. Присутствие князей нисколько не противоречило общинному устройству. Князь – государь и господин Великий Новгород были совершенно совместны по общественному новгородскому устройству; об этом свидетельствуют все летописи и официальные известия последующего времени до второй половины XV века. Да и сам Нестор в другом месте называет Новгород княжением , следовательно не отрицает княжеской власти у Новгородцев и утверждает только, что они управлялись вечем при начале поселения и перед прибытием Рюрика, чего не отрицают и скандинавские саги, ибо они называют Сигурламия не основателем Новгорода, a пришельцем; следовательно, до него Новгород мог управляться и без князя; перед прибытием Рюрика, по сагам, мы также не видим князей в Новгороде. Таким образом, и по сагам, и по нашим летописям, Новгородцы в иное время управлялись сами собою, в иное – князьями.
Новгородская земля составляла союз городов, подчиненных Великому Новгороду. Собственно общинный быт у Новгородцев был устроен следующим образом: Новгород составлял цепь общинных союзов, где каждая улица была самостоятельной и составляла общину, т.е. союз нескольких домов; у каждой улицы было свое уличанское вече, на котором выбирались уличанские старосты были большие и меншие люди . Обидеть уличанина значило обидеть целую улицу. Новгород разделялся на концы; два из них находились на правом берегу Волхова, три на левом. Каждый конец состоял из нескольких улиц, и в каждом конце было свое кончанское вече, на котором избирался кончанский староста. Таким образом, новгородское вече состояло из кончанских и уличанских союзов и представляло собою органическое целое. Вечу принадлежала верховная власть, a так как на вече собирался весь народ, то следовательно он и был верховным правителем. На вече существовали своего рода порядки: иной богат, да не член веча, другой беден, да член его. Голос на вече принадлежал лишь тому, кто состоял членом общины, а членами общины были одни только домохозяева. Каждая улица шла на вече с своим старостой и староста звал, кого он ведет. Местом веча был нынешний Ярослав двор, a иногда оно собиралось и у храма св. Софии. За вечем следовали власти выбранные: старосты по улицам, старосты по концам, старосты целого Новгорода и наконец тысяцкие. Тот же порядок был и в пригородках новгородских – Ладоге, Пскове и других. За пригородами следовали села; несколько сел составляли погост, несколько погостов – уезд. Таким образом, все новгородские владения суть ни что иное, как союз общин, в котором меньшие общины вполне зависели от больших.
Обычаи и характер новгородской общины
Обычаи новгородские можно разделить на общественные и семейные. Из общественных замечательны, как принадлежность одних Новгородцев, кулачные бои и повольничество. О кулачных боях свидетельствует Густынская летопись; в ней о Новгородцах сказано: «в коеждо лето на том (Волховском) мосту людие сбираются, и раздельшеся на-двое, играющее убиваются» . В этих кулачных боях Новгородцы принимали участие не как попало и не в рассыпную, a общинами. Например, жители одного конца или улицы выступали против жителей другого конца стеной на стену. Это показывает, что между самими общинами существовала тесная связь и единство, потому что только при таком единстве и при полном отсутствии разъединенности общинное начало проникает в обычаи. Другим характеристическим явлением новгородской жизни было повольничество. Оно было из древнейших учреждений Новгорода, незнакомое другим славянским племенам на Руси. Повольничеством, в Новгороде назывался обычай молодых людей ходить вольницей по рекам и морям, на чужую сторону, пробовать там свое удальство и находчивость и производить подчас грабежи. В Новгороде вся земля была общественная и только тот считался членом общины, кто имел землю, a у кого ее не было, тот не мог быть членом общины. Так, дети до тех пор не были членами общины, пока не получали земли. Эта-то масса людей к называлась, вольными или гулящими людьми. Они пользовались правом свободы, правом труда и покровительством закона, но в делах управления не принимали никакого участия – они не несли общинных повинностей, от них требовалось только подчинение закону. Какой-нибудь богатый из них, как напр. известный Васька Буслаев, ходит по улицам и кричит: «кто хочет в повольники». На зов его собираются богатые и бедные и составляется, таким образом, дружина. Члены-повольники были связаны между собою клятвами и договорами, поэтому назывались ротниками. Они ходили по нескольку лет и возвращались на родину или богатыми, или оборванными, a иногда и совсем пропадали без вести. Свидетельства об этом обычае в наших летописях встречаются не раньше XII столетия и преимущественно относятся к походам и грабежам по Волге, Каме и Заволочью; но тем не менее они указывают на древний обычай, существовавший в дорюриковское время, когда походы новгородской вольницы, конечно, были обширнее. Наши повольники езжали по морю; так, напр., они были в Померании, откуда вывезли множество пленников, чему служат доказательством названия – «Прусская улица», «Волотовский погост» в Новгороде. Скандинавские саги представляют нам прямое свидетельство о древности сего обычая в Новгороде. В одном из них рассказывается, что Новгородский государь, Реггвид, в молодости постоянно занимался морскими разбоями и покорил многие места по Западной Двине. Здесь он воевал с разными народами в продолжении семи лет, не возвращаясь на родину, так что в Новгороде думали, что он уже умер. Очевидно, что этот обычай был совершенно одинаков с таковым же обычаем в Скандинавии, где викинги или короли моря, сыновья королей и ярлов, обыкновенно начинали свое поприще морскими разбоями и повольничеством. Они обыкновенно хоронились в каком-нибудь из морских заливов и зорко стерегли проходившие с товарами корабли и грабили их. Наши повольники в своих походах также никому не спускали. Даже и своих иногда грабили и убивали. Случалось и так, что они, прибыв в какое-нибудь место, распродавали или променивали свои товары, a потом брались и за грабеж. Впрочем, из повольников нередко выходили люди и опытные; так, нам известно из истории, что некоторые из них были тысяцкими, воеводами и даже посадниками новгородскими. Повольники, большею частию пускавшиеся на удачу, открывали Новгородцам новые пути для торговли и для распространения владений. Лучшим тому доказательством служит то, что ни одно из славянских племен на Руси не распространено так широко своих владений, как Новгородцы с своими повольниками.
Теперь скажем о семейных обычаях Новгородцев. Древние Новгородцы имели брачный обряд, который состоял в том, что родственники приводили невесту к воде и отдавали ее жениху. Договорное начало при совершении брачного союза имело влияние на положение в семействе и обществе. Вступая в семью по договору женщина уже никак не могла быть рабою мужа, но делалась равной ему. Вследствие этого женщины пользовалась уважением. Особым было положение вдовы. При жизни мужа женщина не могла занимать общественной должности, хотя в семье она могла вести торговлю и владеть своим имуществом независимо от мужа, но после смерти все переходило в ее руки. Вдова мать заступала для своих детей место отца; в случае же вторичного замужества, она теряла право на имущество первого мужа, которое переходило тогда во владение детей с учреждением опеки. Дети при матери не имели права быть на вече, если не отказывались от отцовского дома. Что женщины могли принимали участие в общественных делах, это мы знаем из примера сказочной Амельфы Тимофеевны и исторической Марфы Борецкой (Посадницы), дети которых хотя и были посадниками, но главою Новгорода была сама Марфа. Должно заметить, что Марфа не была исключением в Новгороде, не одна она пользовалась такими правами, ибо мы знаем что Иван III, покорив Новгород, нашел в нем много таких вдов, и посещал их официально, по расписанию. По этому образчику можно судить о том, каким высоким значением пользовались женщины в Новгороде. Семьи в Новгороде были независимы и каждая представляла отдельного и самостоятельного члена общины, без всяких ограничений и стеснений рода; каждая семья дробилась на несколько семей, как скоро вырастали сыновья и обзаводились своим хозяйством.
Характер новгородской общины. Все дошедшие до нас памятники, русские и иностранные, говорят одно, что новгородское племя было самым деятельным и предприимчивым из всех славянских племен, живших на Руси. Внимание Новгородцев преимущественно было обращено на торговлю и колонизацию в соседних племенах. Живя на торговом пути, занимая местность, представлявшую большие удобства по близости к морю и по множеству озер, соединенных друг с другом рекам, они еще в древнее время воспользовались своим удобным положением и завели торговлю с Византиею. О большом торговом пути через новгородские земли очень рано упоминают Нестор, Константин Порфирородный и Адам Бременский. По их словам, этот путь был известен северным народам Европы с давнего времени; по нем, обыкновенно, ходили из Балтийского моря в Неву, потом в Ладожское озеро, потом реками Волховом, Ловатью, отсюда волоком до Днепра, потом но Днепру, и наконец в Черное море. Новгородские Славяне, жившие почти при начале сего пути и, так сказать, владевшие ключом этой торговли, естественно, всего скорее должны были принять в ней сильное участие; но имея соперниками Кривичей, Новгородцы не могли сделаться здесь господствующим торговым народом и посему обратились в другую сторону, на север и восток от своих владения, в земли, заселенные финскими племенами – Корелою, Заволочьскою Чудью, Весью, Mерью и Муромой, где на далекое пространство им не представлялось соперников, a между тем речное и озерное сообщение открывало новый, важный торговый путь в Камскую Болгарию, бывшую в близких торговых сношениях с мусульманскою Азиею. В странах Корелы, Веси, Чуди, Мери и Муромы Новгородцы, начав дело торговлею, окончили колонизациею всего этого края и подчинением тамошних финских племен, чему прямым доказательством служат, как названия тамошних городов – Ладога, Ростов, Белоозеро, Суздаль, Торжок и др., так и чисто новгородско-славянское население с общественным устройством Новгорода. Вообще, по свидетельству скандинавских саг, нашего летописца Нестора и арабских историков и географов, Новгородцы в VIII и в начале IX века были сильным и богатым народом на Руси. Они торговали с мусульманскою Азиею через Болгарию и Хозарию и с западной Европой через Скандинавию; их владения занимали весь северный край нынешней России от Северного океана до Оки и, может быть, до устьев Угры, и от западной Двины и Балтийского моря до Камской Болгарии, Уральских гор и даже до р. Оби. Но, по свидетельству тех же историков, внутреннее устройство новгородского общества далеко не соответствовало богатству, торговым связям и силе, или пространству владений. Общинные начала, благодетельные для Новгородцев в прежнее время и много способствовавшие к распространению новгородского могущества, явно стали оказываться недостаточными, когда Новгород усилился и, когда на основании общинных начал, подчинил себе и принял в состав своего народонаселения элементы финский, соседних славянских племен, a частию скандинавский. Эта разрозненность элементов населения по общинным началам, с правами более или менее одинаковыми, необходимо должна была вести к раздорам и междуусобиям, которые, усиливаясь год от году, не могли быть прекращены одними общинными средствами; ибо самое вече, этот главный судья в общине, в таких случаях распадалось на партии и, вместо суда и управы, усиливало междуусобия и беспорядки Несогласие в общине достигло высшей. степени в половине IX в. Нестор так описывает состояние новгородской общины в то время: «Я воста род на род u не бе в них правды u беша в них усобицы u начаша воевати сами на ся». Такое опасное положение сильного и богатого общества не могло быть продолжительным и должно было вызвать к особым сильным мерам для водворения тишины и порядка. Эти меры были следующие: созвано было в 862 году вече из Новгородцев, Кривичей и Чуди, на котором было решено искать себе князя, который бы владел ими, рядил по ряду и судил по праву, т.е. был бы судьею и решителем общественных раздоров на основании прав и обычаев, вытекающих из жизни народа. Это решение веча и последовавшее затем приглашение варяго-русских князей дали новое направление общественной жизни сперва в Новгороде, a потом и в других славянских племенах на Руси.
ВЛИЯНИЕ ВАРЯГО-РУССОВ НА ДРЕВНИЙ БЫТ РУСИ
Призвание князей.
Новгородское вече, в 862 г. решивши пригласить князей, имело в виду только водворение порядка и тишины, нарушенных внутренними раздорами, но отнюдь не изменение старинного своего устройства; именно с этой целью и обратились за князьями не в другую какую-либо сторону, a в знакомую Скандинавию к Варяго-Руссам. Этому много способствовало и то еще, что часть этого племени жила уже в новгородских пределах и имела здесь город Старую Руссу. Так как эта часть участвовала на вече, то, конечно, и посоветовала обратиться к родному племени, у которого общественное устройство было одинаково с новгородским и слать княжеская существовала рядом с властью веча. Верховная власть у Варягов была в руках веча, которое собиралось в городе Упсале, князья же управляли с его согласия; их дело было творить суд и расправу. Области у Варягов управлялись своими выборными, или местными владельцами. И Варяго-Русь и Новгородцы отличались удальством, и те и другие занимались торговлей. Варяго-Руссы ежегодно ездили через Новгород, a Новгородцы, в свою очередь, ездили к Варягам для продажи греческих и азиатских товаров. Стало быть, Новгородцы обращались за князем к такому племени, которое было одинаково с ним по устройству, по характеру, a через это, естественно, они менее рисковали потерять свою самостоятельность: князь по переселении находил ту же среду, какую и оставил, и народ пригласивший не изменял своим старым обычаям. Кроме того, богатые владельцы, как варяжские, так и новгородские, нередко роднились между собою, и это родство Нестор засвидетельствовал так: «Tu суть люди Новгородцы от рода варяжска, прежде бо беша Словени» . Стало быть, Новгородцы обращались к Варягам, как к племени частию родственному. В нашей учено-исторической литературе существует разногласие относительно вопроса – откуда пришли князья? Одни признают, что Варяго-Руссы призваны с берегов Черного моря , и хотя действительно там, по свидетельству греческих летописцев, и были колонии их, Нестор не допускает принимать это предположение, он прямо говорит: «Идоша за море к Варягом к Руси» (стр. 9 Лавр. сп.). Да едва ли опять эти колонии, по своему далекому расстоянию (1 500 до 2 000 в.) были известны Новгородцам, a если и были известны, то все-таки не были знакомы им. Существует и другое мнение, первоначально высказанное Ломоносовым, a потом, в наше время, Костомаровым, a именно что Варяги-Русь – Литовцы. Основание, на котором строится это предположение, заключается в том, что один из рукавов Немана называется Русь, но считать посему жителей этого притока Варяго-Руссами не дозволяет следующее обстоятельство. Приток Русь назван Русью после того, как князья были приглашены, именно в XIV столетии. Название это дано колонистами из Полоцка, которые, двигаясь по западной Двине, давали рекам, встречаемым на пути, свои славянские названия, напр. Вилия, Святая Невежа, Дубисса, и наконец Русь. Стало быть, нет никакого основания искать Варяго-Руссов в этом краю.
Несмотря на выбор князей из страны, сходной по обычаям и общественному устройству с Новгородом, новгородцы не могли удержать своей старины в неприкосновенности, потому что варяжские князья пришли не одни в Новгородскую землю, но привели с собою и все свое племя, которое и внесло новый элемент в быт новгородцев. Племя Варяго-Руссов, как родственное князю, естественно должно было стать ближе к нему, чем люди новгородские, потому-то оно и составило княжескую дружину. Таким образом, вместе с княжескою властью в новгородском обществе явилась дружина, класс жителей, совершенно отдельный от общинной земщины и доселе неизвестный в Новгороде, притом зависящий прямо от князя и нисколько не подчиненный общинному вечу. Правда, дружинный быт был и у повольников новгородских, но они не принадлежали к обществу, вся их деятельность была направлена в чужеземные края, куда они отправлялись добывать себе добычу, a Великому Новгороду земли; в Новгороде они подчинялись во всем общинному вечу. С появлением Варяго-Руссов, естественно должна была измениться общественная жизнь; явились разные отношения земщины к дружине и к князю. С этого времени начинается новая жизнь славянских племен на Руси. Общественный быт новгородцев изменился не столь сильно, как у других славянских племен. Рассмотрим же теперь значение княжеской власти в Новгороде, Киеве и других городах.
Княжеская власть и отношение князя к земщине.
По свидетельству Нестора, новгородское посольство, приглашая князей говорило им: «Вся земля наша велика и обильна. a наряда в нeй нет; да поидете княжит и володети нами». A перед этим новгородцы, по летописцу, говорят: «поищем себе князя, иже бы володел нами и cyдил по праау и рядил по ряду». Следовательно, князья призывались с условием судить и управлять в Новгороде по исконным обычаям. За это Новгородцы уступили, пришедшим из Скандинавии, князьям – Рюрику, Сикеусу и Трувору – Ладогу в земле Корелии, Белоозеро в земле Веси и Изборск подле Чудского озера; все же остальные владения новгородского края непосредственно зависели от самого Новгорода и управлялись новгородскими мужами, только от имени князей и с платежом князьям определенных сборов, называвшихся то данью, то дарами, для чего в иные из сих городов временно приезжали княжие мужи. Эти условия, принятые, впрочем, князьями, были слишком тяжелы для них и не могли долго оставаться ненарушимыми. Через два года по прибытии в новгородскую землю братья Рюриковы умерли (864) и он один сделался князем земли русской; таким образом,. владения, разделенные прежде на 3 части, составили одно целое и следовательно дали возможность Рюрику усилиться. Кроме того, он получил от самих новгородцев пригороды Ростов, Полоцк и Муром. Перебравшись из Ладоги по Волхову к Ильменю, где был главный город ильменских славян – Новгород, Рюрик построил на другом берегу реки против Новгорода, город или крепость, которую также назвал Новгородом, и которая впоследствии составила часть самого Новгорода, постоянно принадлежавшую князьям и известную по летописям под именем Софийской стороны. В то же время он разослал по городам своих мужей, которые стали строить там крепости. Этот поступок был прямым нарушением условий с Новгородцами; поэтому они, под предводительством своего выборного воеводы Вадима Храброго, восстали против Рюрика. Но как в этом восстании не принимали никакого участия лучшие новгородские люди, то оно и не имело успеха: Вадим был убит Рюриком, a союзники его рассеялись. Но неудовольствия новгородцев не прекратились. Через два года опять восстала часть Новгородцев на Рюрика – «Беда нам от этого князя, сделает он нас рабами», кричали Новгородцы, но и это восстание также не имело успеха, потому что было предпринято с теми же средствами, с какими и первое. Таким образом, Рюрик остался княжить, a недовольные удалились в Киев. Впрочем, власть Рюрика в Новгороде была вовсе не так велика и опасна для общины, какою она показалась недовольным из новгородцев. Напротив, она была очень ограничена вечем, так что преемник Рюрика, Олег, через три года после смерти Рюрика, счел за лучшее удалиться из Новгорода и искать другого места, где бы власть его не встречала таких стеснений, как в Новгороде.
Олег, оставивши Новгород, отправился вниз по Днепру и, по согласию с Кривичами, занял главный город Кривичей – Смоленск, потом Любечь и далее Киев, где также был принят жителями без сопротивления. Киев очень понравился Олегу и он остался там жить и назвал этот город матерью городов русских. С ним вместе остались и Варяги и вольница из Славян, Кривичей и Чуди, ушедшая из Новгорода за воинственным князем. С тех пор Приднепровье, или киевская сторона, стала называться русскою землею, a Новгород со своими владениями – новгородскою землей. Занятие Киева и утверждение там Олега с своими дружинниками Варягами и вольницею новгородскою дали новое значение княжеской власти на Руси. Олег из скандинавского конунга, каким был в Новгороде, по примеру Рюрика, теперь сделался более самостоятельным владельцем, независящим от новгородского веча; у него явились владения, нисколько не подчиненные Новгороду, но притом он не потерял Рюриковых прав на Новгород и удержал за собою все новгородские области, уступленные прежде Рюрику; его мужи по прежнему сидели и в Полоцке, и в Изборске, и на Белоозере, и в Ростове и в Муроме. Кроме того Новгородцы, не желая потерять торгового пути в Грецию по Днепру, все течение которого, с занятием Смоленска и Киева, уже принадлежало Олегу, волей неволей должны были покориться его новым распоряжениям, по которым были наложены новые дани на Кривичей, Ильменских Славян и Мерю, и сверх того согласились платить особенную дань Олеговым Варягам по 300 гривен в год, как сказано в летописи, мира деля, т.е., вероятно, за свободную торговлю по Днепру. Таким образом на Руси образовались два сильных и независимых друг от друга владения: новгородское с своим прежним устройством и вечем, и киевское или приднепровское, под именем Руси, которым Олег владел независимо от Новгородского веча, и на иных правах, чем Новгородом.
Власть Олега в Киеве и во всем Приднепровье, хотя была обширнее его власти в Новгороде, тем не менее и эта власть была довольно еще ограничена, ибо ни Смоленск, ни Киев, ни Северская земля, призвавшие над собою власть Олега, не была завоеваны, a приняли князя по своей доброй воле, следовательно с условием не нарушать старого устройства и старых прав той или другой земщины. В том же положении находились и ближайшие преемники Олега до Владимира Святого. Все они, как Олег, так и преемники его, заботились только о распространении владений, платящих им дань, a не об увеличении своей власти; они даже оставляли старых племенных князей в покоренных племенах, где оные были, обязывая их только быть своими подручниками. О таковых князъях подручниках упоминает Олегова договорная грамота с Греками, писанная в 912 году, в которой сказано: «и вы Греции, да храните таку же любовь к князъям светлым нашим Русским и к всем, иже суть под рукою светлого князя нашего». Вообще Олег и его преемники и не думали о переустройстве владений, признавших их власть; устройство везде оставалось старое; где были веча до них, там они оставались и при них, где прежде младшие города подчинялись старшим городам, там они подчинялись и при князьях. Главное право княжеской власти и в Приднепровье, как и в Новгороде, состояло в суде и управе, которые производились или самим князем, или от его имени, его мужами; но суд и управа должны были производиться по исконным обычаям и правам народным. Для суда и расправы князья сажали по городам своих мужей или посадников.
Каждый город, признавший над собою суд и управу князя, платил ему известную, условленную дань; для сбора этой дани и для суда каждую осень князья или сами ездили но городам и волостям, или посылали своих дружинников; таковый объезд по тогдашнему назывался полюдьем. Князьям также были уступлены некоторые земли и угодья, с которых они пользовались доходами как частные собственники, и могли по своему усмотрению строить там города и селения, сажать на их землях своих дружинников и других людей и даже пленников. Но тогдашние князья и их дружинники мало заботились об уступленных им землях, a более думала о походах на соседние, непокорные племена, где им было приволье и показать свою храбрость и понабраться разной добычи Воинские походы, которые тогда были так часты и многочисленны, князья производили преимущественно своими дружинами, земцы же, нередко принимавшие в них участие, составляли только вольницу, присоединявшуюся к княжьей дружине. Князь созывал охотников и по этому зову вольница собиралась и примыкала к княжьей дружине по своей охоте; иногда этот сбор вольницы продолжался не один год. A когда ни дружины, ни вольницы для иного большого похода не было достаточно, то князь посылал за заморскими Варягами в Скандинавию, где также собиралась вольница по его приглашению, иногда же приглашал соседних кочевников Торков или Печенегов. Власть князя тогда лежала только как бы на поверхности общественной жизни и не проникала вглубь. Князья со своей дружиной в это время еще были сами по себе, a городская и сельская земщина сама по себе; ни та, ни другая сторона, по новости своего положения, еще не сжились друг с другом. Тогдашним князьями русская земля была нужна для отдыха. для прокорма дружины, пока не выискался случай сделать набег на соседа. Святослав даже думал вовсе оставить русскую землю и переселиться в дунайскую Болгарию, в которой ему представлялось больше выгод и удовольствий, где жители были посмирнее и пораболепнее, чем на Руси, в которой были и такие места, как Новгород, куда и княжить-то шел не всякий князь.
Самое управление князей и их посадников в то время было далеко не самостоятельным, потому что рядом с властию князя, или посадника, стояла власть земщины в лице веча и выборных старост, зависящих не от князя, a от народного веча. Даже в договорах с иноземцами земщина принимала деятельное участие; так посланника отправлялись не от одного князя, но и от всей русской земли; например, в Олеговой договорной грамоте с Греками, о послах сказано: «которые посланы от Олега, великого князя русского, и от всех, иже суть под рукою его, светлых бояр». Или в Игоревой грамоте послы говорят: «Послании от Игоря, великого князя русского и от всякоя княжья и от всех людий русския земли». Князь в тогдашнее время был самовластен и независим, распоряжениях и предприятиях только в таком случае, когда его распоряжения и предприятия не касались земщины. Например походы князей на соседние ближние и дальние племена не касались земщины, они производились только при помощи дружины и вольницы, и земщина не вступалась в них и не удерживала князей. Передача власти княжеской от одного князя другому или назначение наместника в то время также производилось свободно и нисколько не стеснялось земщиною, ибо тогда один князь передавал другому власть только в тех размерах, в каких сам пользовался ею, а это до земщины вовсе не касалось; в то время и даже много позднее для земщины было все равно кто бы ни княжил, только бы не переступал границ княжеской власти. Новгородцы, например, прямо говорили Святославу: «дай нам которого либо сына, a не дашь, мы сыщем себе князя». Напротив того, как скоро дело касалось земщины, так князь мог уже действовать не иначе как по согласию с земщиною и даже иногда по требованию земщины должен был оставлять свое предприятие. Так например, когда во время первого Святославова похода в дунайскую Болгарию, Печенеги, в отсутствие князя, напали на Киев, то Киевская земщина отправляла гонцов к Святославу, чтобы он шел защищать русскую землю от варваров, причем земские послы прямо говорили Святославу: «ты, княже, чюжея земли ищешь и блюдеши, а своея ся охабив мало бо нас не взяша Печенеги, матерь твою и дети твои». И Святослав по этому зову немедленно сел на коня, оставив свое новое завоевание на Дунае, поспешил в Киев защищать Русскую землю от Печенегов, ибо защита земли была в числе обязанностей князя перед земщиною, от которой он не мог отказаться, когда того требовало земское вече.
Дружина. Отношение дружины к земщине.
Дружина. Первою составною частию русского общества, с призвания варяжских князей, была дружина, как орудие княжеской власти. До призвания Рюрика ни у одного из славянских племен не было и помину о дружине. Стало быть, дружина – элемент новый, выросший не на славянской почве; она пришла на Русь вместе с скандинавскими князьями, a поэтому и устройство ее было скандинавское. Стриннгольм , скандинавский ученый позднейшего времени, так описывает скандинавскую дружину: Конунги содержали при себе собственный отряд бойцов и воинов, готовых во всякое время к исполнению военных поручений. Они принадлежали ко дворцу конунга и составляли его домашнее войско. Обязанностью дружинников было защищать владения конунга, сопровождать его в походах, приобретать добычу торговлею и войною, собирать дань с подчиненных племен, править посольства от имени конунга в чужие земли и исполнять другие поручения. Одни из дружинников жили при дворе конунга и назывались Hirdmänner (по нашему – гриди); они от конунга получали все содержание, ездили с ним по селам для суда и расправы, из них конунг выбирал надежнейших мужей для управления областями и начальствования над другими дружинниками, не жившими при дворе; последние назывались младшими, a первые старшими. Почти то же устройство встречаем мы и у наших князей, впрочем, с некоторыми отличиями, согласно с тем условием, что у нас князья владели в чужеплеменной земле, где они поселились или по приглашению, или по соглашению с туземцами; этого важного условия не было в Скандинавии. Конунги там были свои и дружина была для своих; здесь же напротив – и князь чужеземный, и дружина пришлая, стало быть самое положение и отношения должны измениться. Поэтому, указавши общий характер дружин в Скандинавии, мы должны также проследить и те отличия, которые обусловились самим положением русских князей и их дружинников в новгородском краю и в Приднепровье.
Отношение дружины к земщине. По словам Нестора, Рюрик привел с своими братьями в Новгородскую землю все племя Русь, которое, по самому отношению своему к соплеменным князьям, естественно составило княжескую дружину. Новгородцы уступили приглашенным известные области, где они и утвердились; но как князья естественно не могли жить во всех им установленных городах, особенно по смерти Рюриковых братьев, то некоторые отдельные отряды дружины под начальством вождей, назначаемых князем, заняли нерезидентные города. Так, в летописи читаем: «И прия власть Рюрик и раздая мужам своим грады, оному Полотеск, оному Ростов, другому Белоозеро, и по тем городам сутъ находницы Варяги» . Кроме того, дружинники, пользуясь свободой не служить при князе, могли или воротиться в Скандинавию, или идти, куда угодно; так и сделали Аскольд и Дир с своими товарищами. Они отпросились у Рюрика в Константинополь, но не дошедши до него, утвердились в Киеве, как независимые владельцы. Занятие городов Варягами казалось должно было колонизировать их, подчинить их Варягам, или слить пришлый варяго-русский элемент с туземным, но этого не случилось. С одной стороны этому воспрепятствовал чисто скандинавский характер дружинников, искавших войны и добычи; Варяги постоянно были в походах, a оставшиеся в городах были слишком малочисленны для развития варяжского элемента. С другой стороны, устройство земщины было слишком прочно для того, чтобы поддаться влиянию варяжского элемента. Притом, Варяги и Славяне стояли на одной степени развития, a известно, что одна нация может подчиниться влиянию другой только тогда, когда эта последняя обладает высшей цивилизацией. Особенно важным препятствием слития дружины с земщиной было движение на юг Рюрикова преемника Олега. Олег, ушедши из Новгорода, и утвердившись в Киеве, естественно должен был взять с собою как можно более дружины, оставив в занятом прежде краю столько, сколько нужно было для поддержания там княжеской власти. Колонизация же края варяго-русским элементом вовсе была упущена из виду и дружинники на севере русской земли на долго остались дружинниками, жили отдельно от земцев, как представители, или скорее органы княжеской власти, a не как члены одной общины с земцами; самые жилища их, хотя были в городах, принадлежавших земской общине, но не сливались с жилищами земщины, a составляли особенные детинцы, кремли. По большей части эти кремли строились в середине города, но в некоторых городах они находились и на довольно большом расстоянии от городов, как напр. в Новгороде. В продолжении 700 лет сами князья жили не в предназначенном для них жилище – Ярославовом дворе, a в так называемом городище. Но всего более слиянию двух племен препятствовало то обстоятельство, что дружинники не имели поземельной собственности; земля принадлежала земщине, и если давалась, то князю, a не дружине. Таким образом, еще при Рюрике дружина была слаба как физически, так и нравственно по своей цивилизации. По смерти Рюрика, занятие Олегом Киева, усиливши значительно власть князя, не только не изменило значение дружины, но даже еще более представило препятствий к соединению ее с земщиною. Олег, ослабивши дружину на севере ради похода на юг, должен был постоянно ослаблять ее с занятием каждого нового города, ибо для поддержания своей власти всегда принужден был оставлять отряды дружинников . Это необходимо вело к тому, что, вероятно, еще при Олеге княжая дружина уже не состояла из одной Руси, приведенной Рюриком, но постепенно пополнялась вольными пришельцами из Скандинавии и разных славянских и других племен. Для князя было все равно, кто бы ни служил ему; для него даже выгоднее была разноплеменность дружинников, потому что она более привязывала их князю и его службе. Разноплеменность делала дружинников слугами князя; она не дозволяла им ни соединиться с общиною, ни жить самостоятельно, без службы князю. Потеряв свою цельность и одноплеменность, дружина, естественно, не могла оказывать сильного влияния на земщину; но кроме разноплеменности, дружина много потеряла тем, что не имела земли и не заботилась об этом. Военные походы, обогащая дружинников добычею, отбивали у них всякую охоту к мирным занятиям земледелием и другими промыслами, кроме торговли, которая и в Скандинавии и у нас на Руси уважалась дружинниками в одинаковой степени с военным ремеслом. Все это делало дружинников беспечными в отношении к приобретению поземельной собственности ; они беззаботно жили на княжих землях, как княжие слуги, и получали от него содержание; к тому же свобода дружинника переходить от одного князя к другому, делала его характер подвижным и еще более отделяла от земщины. Дружинники по отношению к последней являются только или правителями областей, или судьями и сборщиками разных податей и оброков. Других отношений, прав и привилегий они в общине не имели. Они не были завоевателями, a потому у общинников осталось их старое внутреннее устройство; общинники имели свое начальство – старост, сотских, десятских, тысячских, даже в суде и управлении дружинники иначе не могли действовать, как через посредство и при помощи самих земцев, что мы ясно увидим впоследствии . Единственной точкой сближения дружинников с земцами была торговля, особенно заграничная, которую особенно любили дружинники, потому что она, в своем роде, была военным походом. Здесь дружинники и земцы тесно сближались друг с другом; но эта связь была очень незначительна, потому что не все земцы занимались заграничной торговлей.
Слабая связь дружины с земщиною лучше всего выразилась по смерти Олега. Пока он был жив и обогащал дружину воинскими походами, дружинники скоплялись к нему со всех сторон и жили в русской земле. Но в первый же год княжения Игоря, не ознаменовавшего себя воинскими предприятиями и, может быть, скупого, большая часть дружинников оставили князя и в качестве повольников, в числе 50 000 на 500 лодках, поплыла Днепром, Черным морем, Азовским и Доном в Хозарскую землю, a оттуда Волгою спустилась в Каспийское море и, как свидетельствует тогдашний арабский историк Массуди, в продолжение нескольких месяцев опустошала там все приморские страны до Адербайджана и на возвратном пути погибла, разбитая Хозарами, после трехдневного боя. Об этом походе дружинников в наших летописях нет никаких известий, потому что он был не по княжескому приказанию, a собственно по воле дружинников. В другой раз дружинники сделали то же в 944 году; когда они шли с Игорем на Царьград, то на Дунае им встретилось посольство и предложило дань с тем чтобы они ушли назад. Игорь, по обыкновению, созвал дружину и сообщил ей предложение императора. Старшая дружина согласилась принять это предложение и, таким образом, поход не состоялся; младшая же дружина не была этим довольна и, оставивши князя и старшую дружину, ушла старым путем по морям Черному и Азовскому и рекам Дону и Волге и опять явилась на Каспийском море. По свидетельству арабских писателей – Якути, Абульфеды и др. Руссы из Каспийского моря рекою Курою проникли до Берды, столицы Аррана, нынешнего Карабага, заняли этот город и, оставшись там жить, делали набеги до Тебриза, но излишнее употребление плодов произвело между ними заразительную болезнь, от которой многие из них погибли, остальных же мусульмане успели вытеснить. В оба набега на прикаспийские земли дружинники ясно показали, что кроме службы князю их ничто не удерживало на Руси. Особенно ясно это из того, что в последнем набеге они надолго хотели остаться в Берде и удалились только по необходимости. Новое доказательство непривязанности дружинников к русской земле мы встречаем при Святославе, который со своей дружиной вовсе хотел было оставить Приднепровье, и думал утвердиться в Болгарии на Дунае. Все это показывает, что у дружинников Игоревых и Святославовых не было поземельной собственности в Приднепровье, что они, как и дружинники Рюрика и Олега, жили на княжих землях, получали содержание от князя и все обеспечение свое полагали в княжеском жаловании и военных добычах. Тот же характер имела и дружина Владимира, и только под конец его княжения стала в другие отношения к земщине . Рассмотревши отношения дружинников к земле и земщине, обратимся к отношениям их к князю.
Отношение дружины к князю.
По отношению к князю дружинники были не только воинами и слугами князя, но и советниками его. Так, в 946 г. Игорь советовался со своей дружиной, продолжать ли ему поход на Греков, или, взяв с них дань, предложенную императором, заключить мир. «Игорь же дошед Дуная, созва дружину и нача думати, поведа им речь цареву». (Лавр. сп., стр. 23). Когда же дружина предпочла дань, продолжает летописец, «и послуша их Игори и повеле Печенегом воевати Болгарскую землю; а сам взем у Греков злато и поволоки и на вся свои вои и взратися в спять, и прииде к Киеву в свояси». По требованию дружины ходил Игорь и на Древлян, где и погиб. «В се же лето», говорит Нестор (Лавр. сп., стр. 28), рекоша дружина Игореви: «Отроци Свенельжи изоделися сутъ оружіем и порты, a мы пази; поиди. княже с нами в дань». То же значение советников имели дружинники при Святославе и Ярополке. Когда Цимисхий прислал Святославу дары, прося мира, то Святослав обсуждал этот вопрос с дружиной . Сын Святослава, Ярополк, по совету дружинника Свенельда, напал на своего брата Олега, князя Древлянского . Как дорожил князь мнением о себе дружинников, видно из того, что Святослав, несмотря на просьбы матери своей Ольги принять христианство, оставался язычником только из опасения, что принятие им чужой веры не понравится дружинникам . Участие дружинников в делах князя засвидетельствовано официальными актами. Так, в договоре Олега с Греками послы говорят: «послани от Олега, великого князя русского и от всех, иже суть под рукою его, светлых бояр». (Лавр. сп., стр. 16). То же повторяется в договоре Игоря, где послы называют себя: «мы… послании от Игоря, великого князя русского и от всякоя княжья и от всех людей русския земли». (Лавр. сп., стр. 24). Здесь между посольскими именами даже отдельно обозначены послы от Игоря, от его жены, от сына и от знаменитейших дружинников, напр. Прасьтен от Турда, Либиар от Фаста, Сфандр от жены Улеба, и др. Даже Святославов договор с Цимисхием был заключен от имени Святославова и старшего дружинника его Свенельда . Все это показывает, что участие дружинников в управлении и в совете княжеском было официальное и составляло одно из важнейших прав дружины, так что об нем необходимо было упоминать в договорах с иностранными государями, и имя одного князя было как бы недостаточно для обеспечения договора.
Кроме участия в совете княжеском, старшие дружинники были предводителями войск, воеводами, которым князья иногда поручали вести войны с соседями и пользоваться выгодами от сих войн. Так, Свенельд был воеводою при Игоре, Ольге, Святославе и Ярополке; ему дано было поручение вести войну с Уличами и Тиверцами с тем, чтобы он набрал себе дружину и содержал ее на доходы от этой войны. При Владимире был воеводою один дружинник, по прозванию Волчий-Хвост, который покорил ему Радимичей . Самое воспитание малолетних князей поручалось дружинникам, которые поэтому назывались кормильцами. Так, у Святослава воспитателем был Асмульд (Асмуд – Лавр. сп., стр. 28), у Владимира – Добрыня. Это обычай чисто скандинавский; там дружинники также были и воеводами и кормильцами конунгов; напр. при Гаральде Гарфагер был воеводою дружинник Гутторм, у Гольфдана Чернаго кормильцем состоял дружинник Олфер Мудрый.
Кроме военной службы и участия в советах и управлении, дружинники вели от имени князя торговлю княжими товарами в чужих землях и отправляли, посольства. В договоре Олега с Греками упоминается, напр., о послах и гостях русского князя, приезжавших в Константинополь, и в числе условий договора говорится, чтобы Греки выдавали послам посольское содержание, a гостям – гостинное ; a в договоре Игоря Греки говорят: «А великий князь русский и бояре его да посылают в Греки к великим царем греческим корабли, елико хотят, с послы и с гостьми, яко же им установлено естъ» (Лавр. сп., стр. 24). Этот обычай был чисто скандинавский, где, как мы видели, к числу королевских служб, которые несли дружинники, принадлежала и торговля товарами конунга и отправление посольств в чужие края. Торговля составляла важнейшую часть доходов князя и была тем более необходима для него, что большая часть дани, получаемой им, состояла из произведений земли. Торговля, по своей важности, приравнивалась к войне. Указание на это находится в былинах, где говорится, что лучшие дружинники посылаются торговать. Даже в позднейшее время в московском государстве весь сибирский доход (соболиная казна находился в руках бояр. Дружинникам поручалось устройство колоний и городов, надзор за княжескими землями, суд и расправа, одним словом, они исполняли все поручения князя. Однако так как каждый дружинник служил по доброй воле, то ему нельзя было давать поручений, для него унизительных, иначе обиженный мог всегда оставить князя и увести с собою целую толпу своих воинов . Пример этого мы видим в Аскольде и Дире. Они отпросились у Рюрика в Царьград и увели с собою целую толпу воинов, с которыми и заняли Киев, встретившийся им на дороге.
Устройство дружины. Состав дружины.
Устройство дружины. Прием в дружинники сопровождался некоторыми обрядами. Дружинник, желающий поступить на службу к князю, являлся к княжескому воеводе, который приводил его к князю и дружине. Князь и дружина спрашивали его, какого он происхождения и какие совершил подвиги, дабы по происхождению и подвигам назначить ему достойную степень в службе и жалованье. В былине об этом говорится так: «Ты скажи, молодец, кто твой род и племень? по роду тебе место дати, по племени жаловати». Объявляя о своих подвигах, дружинник должен был подтвердить их доказательством своей силы. Так, при поступлении Добрыни Никитича, Киевский воевода сказал: «А проведатъ всем богатырям силу с Добрынею Никитичем».
Дружинники имели предводителя, который назывался воеводой. Воеводы были двух родов: одни назначались князем и предводительствовали дружиной, другие же имели свои собственные полки. Из княжеских воевод нам известны – Свенельд при Игоре и Святославе, Блуд при Ярополке, Волчий Хвост при Владимире. Кроме главного предводителя, были еще воеводы частные, которым подчинялись известные отряды дружинников; таковыми были при Рюрике Аскольд и Дир. Отряды частных воевод были в полной зависимости от последних и получали от них содержание Свенельд сам содержал свою дружину, которая считалась богаче Игоревой. Между дружинниками были и скандинавские конунги, которым русские князья поручали управление городами и областями. Так, скандинавские саги говорят, что конунги Сигурд и Олав Тригвесон, находясь на службе у Владимира, управляли от его имени несколькими городами. По нашим летописям конунг Тур княжил в Турове, Рогвольд – в Полодке; скандинавские конунги жили в городах с своими дружинниками. Так, Рогвольд воевал даже с Владимиром .
Лучшие из дружинников, довереннейшие и ближайшие к князю, назывались боярами. Они, кажется, преимущественно участвовали в совете и управлении. В договоре Олега они называются светлыми боярами, a в летописях – мужами. Так, в летописи говорится, что Рюрик «прия власть и роздая мужем своим грады: овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро»; a про Олега говорится «и прия Смоленск и посади муж свой и вся Любечь и посади муж свой», a потом, в договоре Олега эти же мужи называются князьями и светлыми боярами, сущими под рукою Олега. Следовательно, название «муж» не обозначало особого класса дружинников, a принадлежало одинаково и князьям и боярам, и вообще этим именем означалась старшая дружина, ближайшая к князю, в отличие от младшей дружины, носившей название отроков, детских. Эти последние исправляли разные низшие должности, как при князе, так и при старших дружинниках. Отроки, жившие при самом дворе, назывались гридями, по сходству слова «гридь», «гридень» с скандинавским Hirdmänner, которое означало воина, живущего при дворе конунга; можно заключить, что гриди были телохранителями князя. От гридей произошло название комнат гридниц, куда собирались гриди для принятия княжеских приказаний. В этих же комнатах князь пировал со своею дружиною. Вероятно, старшая дружина и младшая но отношению к своему внутреннему устройству имела и другие подразделения с особыми наименованиями, смотря по должностям. Так, в летописи упоминается о старейшем конюхе Олега (Лавр. сп., стр. 19), о сторожевом воеводе при Святославе. Таким воеводою был Претич (Лавр. сп.: стр. 35). В исландских сагах и наших народных песнях и сказках встречаются названия стольников, чашников, приворотников и постельников. Про Добрыню Никитича говорится, что он три года стольничал, три года чашничал, три года приворотничал Здесь заключается некоторого рода постепенность должностей, но в каком отношении находились эти должности, которая из них считалась высшею и низшею – это мы не можем определить за неимением определенных летописных и официальных известий об этом предмете.
Состав дружины. Первоначально состав дружины, пришедшей с Рюриком, был варяжский, но Олег, удаляясь из Новгорода, принял в свою дружину охотников из Новгородцев, Кривичей и Финнов, a Игорь, Святослав и Владимир принимали в дружину уже, без различия, всякого, кто желал поступить в нее. Таким образом, состав дружины при этих князьях был самый разнообразный: тут были Варяги, Финны, Славяне, Печенеги, Ятвяги и др. Но несмотря на это, преобладающий элемент дружины все еще был варяжский, потому что от времени до времени из Скандинавии приходили толпы Варягов и поступали в дружину русских князей. Впрочем, эти пришельцы редко оставались на жительство в русской земле; они обыкновенно, сделавши несколько походов с князем и обогатившись добычей, уходили обратно в Скандинавию. Постоянный же элемент, ядро дружины, составляли Варяги-Русь, для которых русская земля сделалась отечеством: у них уже не было другой родины, куда бы они уходили доживать свои дни. Но и этот элемент дружины не был прочен. По своему национальному характеру Варяги не были усидчивы, не были привязаны к русской земле и всегда были готовы, одни, или вместе с князем, оставить ее, как это случилось при Игоре. Сын Игоря, Святослав, хотел даже сам со своей дружиной переселиться в Дунайскую Болгарию.
Положение земщины.
Рядом с дружинниками в русском обществе жила старая земщина, к которой принадлежали города и селения русской земли с их коренными жителями, с первыми насельниками, по выражению Нестора. Земщина эта имела общинное устройство, выработанное предшествовавшею жизнию славянских племен на Руси. С прибытием варяго-русских князей, хотя славянская земщина более или менее утратила свою самостоятельность и независимость, но тем не менее, за нею осталось значение главного основного элемента в новой жизни русского общества. Сами князья, постепенно подчиняли себе разные славянские племена на Руси, не уничтожали их старого общинного устройства и признавали земщину чем-то отдельным, отличным от княжей дружины. Впрочем, это положение земщины не во всех племенах находилось в одинаковой степени; так Новгородцы, сами пригласившие князей, удержали за собой более самостоятельности, особенно по удалении Олега на юг, у них даже скоро образовалось право избирать князей. Смоленск, Любечь, Киев, Чернигов, Переяславль, как не приглашавшие князей, хотя не могли удержать своей самостоятельности настолько, насколько удержал ее Новгород, и поступив в прямую зависимость от князей, стали называться Русскою землею, тем не менее города сии, как занятые не силою, не завоеванием, a по добровольному согласию, удержали за собою свою землю, свое общинное устройство, свою земскую управу и свою военную и мирную службу; они не слились с дружиною, дружина не подчиняла их себе, не заняла, не поделила между собою их земель, и не обложила земцев податьми за право владения землею. В этом отношении земцы и здесь, как в Новгороде, остались независимыми; их независимость и безобидность защищали сами князья: так, когда Варяги, составлявшие дружину Владимира, потребовали с Киевлян окуп по две гривны с человека, то Владимир не дал в обиду земцев Киевских и выпроводил Варягов в Грецию. Неприкосновенность прав земщины и общинное устройство были оставлены русскими князьями даже и в тех городах, которые Hoвгородцы уступили Рюрику в непосредственное управление княжими мужами, т. е. в Ростове, Полоцке, Белоозере и других. Кажется, земские права не были уничтожены и в городах, приобретенных чистым завоеванием, например в земле Древлянской, в стране Дулебов и проч.; ибо и в этом краю земские общины везде пользовались своею землею свободно, дружинники никогда не делили тамошней земли между собою и за пользование ею не облагали земцев особыми податьми. Вообще в последующей истории мы не видим каких-либо особенностей в управлении, например, Древлянскою землею, против управления в земле Киевской или Северянской.
Предоставление земским общинам полного права на владение землею, кладет вообще на Русскую историю и в особенности на историю Русского законодательства особый характер, резко отличающий ее от истории западно-европейских государств. На западе Европы завоеватели объявляют всю покоренную землю своею и делят ее таким образом: одну долю берет государь, другую долю отдает дружинникам в раздел, a третью оставляет за побежденным народом; за право пользования этою последнею долею владельцы облагаются податъми. Отсюда начало притеснений, неудовольствий и вражды между составными частями западного общества; вся тягость податей ложатся только на третью долю земли, оставленную за побежденными. Сами дружинники, получив своя доли, и, таким образом, сделавшись независимыми, самостоятельными владельцами, мало-помалу отделяют свои интересы от интересов государя или предводителя, а сей последний, чтобы поддержать свою службу и снова привязать к себе дружинников, волей неволей, приступает к дележу и этой доли земли, которая при первом разделе досталась собственно ему: он отдает ее по участкам на праве феодальном, т.е. с тем, чтобы дружинник, получающий от государя участок земли, владел им только до тех пор, пока несет службу государю. Отсюда начало феодальной системы и новое разделение земель: на феодальные или ленные, жалованные от государя, на аллодиальные, полученные дружинниками при первом разделе покоренной земли, и податные, оставленные за побежденным народом. Феодалы стараются навсегда удержать за собою и своим потомством ленные земли, полученные от государя только на время службы. Отсюда новая вражда между государем и ленными владельцами; иные из феодалов, или ленных владельцев, мало-помалу, делаются независимыми от государя, и самостоятельными владельцами, вступают друг с другом в союзы и безнаказанно теснят и грабят беззащитный народ. Отсюда война городов с замками, или побежденного народа с феодальными грабителями Жители городов, не находя себе защиты и управы против феодалов, сами принимаются за оружие и сперва только защищаются от феодальных нападений в своих городах, a потом, мало-помалу, сами нападают на замки феодалов, вступают в союзы друг с другом и принуждают феодальных владельцев к уступкам в свою пользу, подают помощь государям против феодалов, получают за это разные привилегии и, наконец, делаются независимыми и приобретают почти одинаковые права с феодальными владельцами.
Русская история не представляет ничего подобного. Государственное устройство на Руси идет совершенно иным путем: предоставление земским общинам полного владения землей сохраняет единство и связь Русской земли, несмотря на удельную систему, развившуюся впоследствии и, по-видимому, грозившую совершенным раздроблением государства. Предоставление земли общинам препятствует разъединению интересов государя и поданных; поданные видят в Государе не частного собственника, но владыку всей земли, отца народа, и потому всю русскую землю считают государевой землею и бесспорно, без сопротивлений предоставляют государю брать любую область, любое угодье на собственные надобности и на содержание дружины, потому что народ знает, что такое отделение земли на государя не стесняет общин, не налагает на них излишних податей: земля и отделенная на государя, и не отделенная – одинаково остается за частными общинами, которые на ней живут, и общины, живущие на отделенной государевой земле, не исключаются от платежа общих податей, которые платят общины, живущие на неотделенной земле. Сами государи, не отделяя своих интересов от народа, ограничиваются самым умеренным отделением земель на себя, и, как увидим впоследствии, даже избегая такового отделения, стараются приобретать себе земли добровольною покупкою. Дружинники же, не имея на свою долю частей земли, им выделенных в собственность, вполне зависят от службы государю и дорожат этой службой, как единственным средством содержания; они не могут соединиться с земщиною ради общих интересов, ибо земщина, беспрепятственно владея землею, видит в государе отца своих подданных, и вовсе не имеет нужды в союзе с дружиною. Государи, с переходом из Новгорода в Киев до самого Владимира, даже не дают дружинникам земель, a содержат их на жалованье и на праве собирать в свою пользу некоторые доходы; да и сам Владимир дает дружинникам земли только в поместное владение, т.е. не в собственность, a только на пользование в продолжение службы, так что дружинник, оставляя княжую службу, с тем вместе теряет право и на землю, данную ему князем в поместье. Отсюда у нас нет ни феодальных замков, ни вражды между дружинниками и земцами, ни колонизации земских земель дружинниками, ни войны городов с княжою дружиною. Отсюда земщина на Руси имеет весьма важное значение – государственное, так что князья даже в договорах с иностранными дворами упоминают об ней. Так, например, в договоре Игоря с Греками прямо сказано, что посольство, заключившее этот договор, было отправлено и уполномочено «от Игоря великого Князя Русского, и от всякая княжья, и от всех людий Русские земля».
Устройство земщины.
Общинное устройство славянских племен на Руси, выработанное еще до приглашения варяго-русских князей, осталось за земщиною и по прибытии князей. Главным и более полным выражением этого устройства были города, a за ними селения, обыкновенно тянувшие к городам.
Города славянских племен на Руси, как мы уже видели, были вызваны необходимостью при колонизации страны, прежде Славян занятой другими племенами, страны, которую Славяне должны были отнимать у туземцев силою, причем города служили точкой опоры и передовыми постами против туземцев. Этот характер городов имел своим следствием то, что город не был только крепостью, сторожевым острогом, но вместе с тем служил и точкой центрального соединения того племени, которое построило город. К нему тянула вся земля, занятая племенем, и нередко от города получала свое название, так, например, от Новгорода вся страна, занятая племенем ильменских Славян, называлась новгородской землей, от Ростова весь окрестный край получил название ростовской земли, от Суздаля – суздальской. Поэтому все селения вокруг города были или городскими выселками, или принадлежали самим же гражданам и населялись их людьми и наемниками. Племя, построившее первый город в занятой земле, продолжая оттеснять туземцев и распространять свои владения, строило новые города, которые, будучи колониями первого города, назывались, пригородами и находились в тесной связи с старым городом, с своей метрополией. По летописям нам известно что младшие города управлялись начальниками из старшего города; так, из Новгорода посылались посадники в его пригороды: Ладогу, Псков и др. Отсюда и решение веча в старшем городе было непреложным законом для пригородов: «на что старшие сдумают, на том и пригороды станут», говорят источники, и это первоначальное отношение между городами осталось неприкосновенным и при князьях, так что князь, принятый старшим городом, беспрекословно признавался и пригородами. Таким образом, мы видим, что города на Руси в первый период русского законодательства имели центральное значение, как для населения, так и в отношении управления страной. Город, старший в стране, считался господствующим и пригороды и селения, как выселки старшего города, находились в отношении подчинения и зависимости; старший город управлял всей страной и был представителем племени, пригороды же, находясь в подчинении старшему городу, в то же время имели значение центров для селений, которые тянули к ним.
Указав на значение городов и на отношение их друг к другу, к селениям и к целой стране, нам следует рассмотреть самое устройство городов. Здесь, прежде всего, обращает на себя «Ииііе внимание внешний вид городов, вид, какой они имели до и после призвания князей. До прибытия варяго-русских князей мы не знаем на Руси ни детинцев или кремлей, ни посадов, ни слобод – были одни только города. Так, Новгород состоял из одной только торговой стороны, Киев – из соединения селений Кия, Щека, Хорива и Лыбеди, Коростень заключал в себе также один только город, в котором жили все коростенцы. Но с прибытием князей уже появляются в славянских городах крепости, кремли, детинцы, сывтроенные князьями, или их дружинниками. Так, Рюрик, раздавая своим мужам города Ростов, Полоцк, Белоозеро и др., приказывает там строить крепости и сам строит крепость на Волхов, против Новгорода, которая впоследствии получила название Софийской стороны. В Киеве также появляется вне города особенная каменная крепость под названием княжьего двора. О нем упоминается уже при Ольге, Святославе и Владимире. В других славянских городах находим также княжие крепости под разными названиями, причем старые славянские города, принадлежащие земщине, находящиеся при княжих крепостях, впоследствии получают название уже не городов, a посадов . В крепостях, или кремлях жили князья, или их наместники с дружиной, a в посадах – земцы . Как посады, так и крепости разделялись на улицы; но между улицами одних и улицами других была большая разница; посадские улицы не составляли одной только массы домов, a образовывали отдельные общины; члены этих общин назывались уличанами и имели своих выборных уличанских старост. У них были свои уличанские суды, свои сходки, свои веча. Таким образом, славянский город представлял собою большую общину, состоявшую из союза мелких общин или улиц. До прибытия князей большие общины или города управлялись выборными людьми, которые, по своему богатству и влиянию на общество, по выражению летописца, назывались старейшими мужами, держащими землю, иногда владавцами. Над выборными начальниками стояло вече, которое их выбирало; над вечем пригорода стояло вече старшего города, в котором сосредоточивалось управление всем племенем. В важных делах иногда на вече старшего города участвовали и пригороды. У некоторых племен наряду с вечем стояла и княжеская власть; так было, например, у Древлян. Но с прибытием князей, этот порядок остался, кажется, только у новгородцев. В прочих же племенах власть веча заменилась верховной властью русского князя и веча собирались только изредка – или за отсутствием князя, или в иных крайних случаях – обыкновенные же дела городской земщины, ежели не доходили до князя и его наместника, решались старостами и другими земскими начальниками. Впрочем, права веча совсем никогда не уничтожались.
Состав земщины (классы русского общества): бояре, купцы, черные люди. Вольные люди. Рабы.
Общинная жизнь, проглядывающая в образе городского устройства и поселения, является в полном своем развитии в земских отношениях городских жителей друг к другу и к обществу. Эти отношения и по прибытии князей остались почти неизменными. Все жители на Руси разделялись издревле на старейших (больших) и молодших (меньших). Эти два вида подразделялись на три разряда: бояр, купцев и черных людей.
Бояре составляли первый класс общества – аристократию. Они принадлежали, по происхождению своему, к знаменитым фамилиям в обществе и составляли коренное, старшее население городов; они же были главными землевладельцами-собственниками. Такие землевладельцы существовали не у одних славянских племен на Руси, но и у всех славян; так, у Сербов были свои бояре, называвшиеся волостелями. Богатство, обширные владения, a также сосредоточение управления в руках бояр, очень рано отделили их роды от массы других граждан; но, не смотря на это, они все-таки оставались в тесных связях с остальным народонаселением. Бояре жили не отдельно от земцев, a также в посадских улицах и были членами уличанских общин; поэтому и интересы их были тесно связаны с интересами той городской общины или улицы, к которой их род принадлежал. Обидеть боярина – значило обидеть целую улицу, и она вся подымалась за боярина; и наоборот: обесчестить чем-либо улицу – значило обидеть тот боярский род, который к ней принадлежал. С прибытием варяго-русских князей во многих городах эти отношения бояр к остальному народонаселению сильно изменились; однако ж в городах самостоятельных ясно обозначаются все еще следы старых отношении. Так напр. в Новгороде, Пскове и др. каждый конец города, каждая улица, составлявшие отдельную общину, имели свои боярские роды, и отношения их к общине остались почти неизменившимися. Сами князья в важных случаях обращались к боярам за советом; земцы же считали бояр своими руководителями, тем более что многие из них жили на земле бояр, или были у них в долгу. В Новгороде бояре назывались вящими, лучшими, передними людьми – названия чисто общинные, a не родовые. Слово «боярин», без сомнения, появилось в Новгороде одновременно с словом вящшие, лучшие люди, и происходит от прилагательных – «болий», «больший». Как и когда образовались в новгородском обществе большие люди или бояре – мы не знаем; знаем только, что новгородцы разделялись постоянно на больших и меньших людей, и что еще перед призванием Рюрика в летописи упоминается о старейшине Гостомысле, который собирал владельцев новгородской земли, «сущих пол ним», на совет о приглашении князей. Следовательно, большие люди, владельцы, бояре были в новгородской земле до Рюрика. Знаем также, что в Новгороде народ, черные люди, меньшие люди не были безгласною толпою, порабощенною большими людьми, а принимали деятельное участие на вече; следовательно, бояре, большие люди не были особенным племенем победителей, a принадлежали к тому же племени, к которому и остальные граждане, происходили из того же народа. Знаем еще, что в Новгороде, при чисто общинном устройстве, каждый конец, каждая улица, составляли свою общину; в каждой же новгородской улице были свои бояре, находившиеся в связи со своими уличанами; следовательно, бояре происходили из уличан же, составляли с ними одно, и были только лучшими людьми из уличан. Притом, по общему устройству русской земли, поземельное владение разделялось на общинное и частное. Общинная земля принадлежала всей общине и члены общины могли только пользоваться ею, и пользовались только те члены, которые или не имели средств приобрести участки земли в полную собственность, или не могли охранять ее и потому довольствовались общинною землею. Частную же поземельную собственность приобретали все имевшие средства к приобретению и охранению своих поземельных владений. Следовательно, приобретение земли в полную собственность было первым признаком, отличающим частных собственников от общинников. Таким образом, первыми древнейшими боярами в Новгороде были большие землевладельцы, имевшие в своей собственности большие поземельные владения. Известно, что Новгород был первоначально славянскою колониею в земле Финнов и постоянно распространял свои владения посредством торговли и колонизации между Финнами; следовательно, приобретение земли было возможно только силою через оттеснение Финнов, a посему и на охранение приобретенной земли от притязаний старых хозяев требовались также силы и средства; стало быть, если какое-нибудь частное лице имело столько силы и средств, чтобы приобрести землю и защищать ее от нападений старых ее хозяев, то тем самым это лицо приобретало перевес над другими своими согражданами и такой человек, естественно, делался лучшим, большим, влиятельным членом той общины, к которой он принадлежал. И действительно, по всем, дошедшим до нас, известиям, начиная с XVI в., новгородские бояре прямо называются огнищанами, т.е. людьми, имеющими свое собственное огнище. Огнищем же еще в настоящее время, в северном крае Руси, называются земли, занятые кем-либо под пашню посредством выжигания леса; следовательно, название бояр огнищанами прямо указывает на них, как на землевладельцев-собственников, т.е. таких людей, которые сделали себе собственными средствами огнище, расчистив дикий лес под пашню и населив занятое место земледельцами. Эти земледельцы получали землю под условием признания власти огнищанина и обязывались производить земледельческие работы, как на себя, так и на них.
Купцы. Первое известие о купцах мы встречаем в летописи под 907 г., в словесном договоре Олега с Греками, где, между прочим, говорится только о гостях, т.е. о купцах, приезжающих в Константинополь для торговли . Далее, купцы в первый раз под этим именем являются в договоре Игоря с Греками в 945 году, где, между послами от князя и от бояр, упомянуты послы от купцов . Это свидетельство Игорева договора ясно показывает, что купцы составляли уже и в то время особый класс общества, особенное сословие, если можно так выразиться. Следовательно, и тогда не всякий, кто продавал и покупал, назывался купцом, но только тот имел это название, кто постоянно занимался торговлею; в противном случае не было бы надобности и даже возможности отправлять особое посольство от купцов. Князь и бояре, как видно из самого договора, также торговали. В договоре сказано: «А великий князь русский и боляре его да посылают в Греки к великим цярем Гречьским корабли, елико хотят, со слы и гостъе, яко же им установлено естъ». (Лавр. сп., стр. 24). Отсюда ясно, что кроме князя, бояр и его дружинников, торговлею занимались и другие люди, для которых она составляла промысел, и которые, поэтому, назывались купцами, торговцами; a особое посольство от купцов показывает, что этот класс был довольно многочислен и имел свое значение в государственном устройстве, составлял корпорацию, которая хорошо понимала свои выгоды и умела ограждать их посольством в то время, когда князь и бояре ограждали свои выгоды своими посольствами. Встречая же в договоре в посольских именах от купцов между скандинавскими именами и чисто славянские , мы должны заключить, что купцами на Руси были Славяне и Скандинавы, a от этого двойного состава купеческое сословие было тем сильнее и многочисленнее. Союз лиц разноплеменных – Скандинавов и Славян, показывает, что купеческий класс тогда уже имел свое определенное устройство, свои сословные интересы, которые были настолько ясны, что соединяли в одно целое людей разноплеменных. Это соединение, конечно, было общинное, ибо только община не обращает внимания на разноплеменность. Более ясное подтверждение этому мы увидим во 2 периоде, a теперь скажем только, что купцы составляли свои общины (сотни), которые имели своих выборных старост (сотских). Общинный характер купечество сохраняло не только дома, но и во время разъездов торговых по чужим землям: для безопасности торговля велась не иначе, как караванами. Члены этих торговых общин были соединены клятвой (ротой) и назывались ротниками; их караваны носили название дружины, a караванные начальники – старост. Итак, в древнем русском обществе, при самом образовании государства, купцы имели уже общественное значение, принимали участие в общественных делах и пользовались почетом даже от чужеземцев .
Черные люди (молодшие люди). Так назывались земледельцы и разные ремесленники, жившие в селах, или же по городам особыми слободами или улицами . Название черных людей мы взяли из последующего периода; в описываемое же нами время этого названия не встречается в древних памятниках и черные люди постоянно называются людинами, или гражданами. Людины также, как и купцы, делились на общины, которые в городах назывались улицами, слободами, a вне города – селами, деревнями и починками. Об общественном устройстве этого класса в 1 периоде русского законодательства мы не имеем определенных указаний и можем заключить о нем только по свидетельствам памятников, относящихся ко 2 периоду; памятники же эти постепенно и ясно свидетельствуют, что слободы, села и деревни черных людей всегда имели общинное устройство, т.е. свои веча и сходки и своих начальников. К черным людям в городах относились: во первых торговцы не записанные ни в какую купеческую общину, во вторых ремесленники и в третьих разные чернорабочие люди. В селах же к черным людям принадлежали земледельцы и сельские промышленники, жившие на землях, принадлежавших общинам, или частным владельцам. Черные люди в городах, если занимались торговлей, то причислялись к купеческой общине и ведались купеческими старостами. Но принадлежность их к купеческой общине основывалась только на единстве их занятий с купцами. В управлении ими к купеческим старостам присоединялся еще тысяцкий, который был одним на весь город. Кроме того, они имели общинные сотни, управлявшиеся сотниками, избиравшимися из своей среды. Черные люди, как городские, так и сельские, непременно тянули к какой-либо городской черной сотне, или сельской общине, и непременно должны были иметь оседлость, т. е. дом и известную долю городской, или сельской земли, что в городах называлось двором, a в селах обжею или вытью. Люди же, не имеющие определенной доли общинной земли, или не причисленные ни к какой общине назывались изгоями, и оставались в этом положении до тех пор, пока не получали определенной доли земли и не причислялись к какой-либо общине. Черные люди считались полноправными людьми в русском обществе, имели своих представителей и свой голос на вече, в селах точно также крестьянские общины имели своих старост, свое земское управление и суд. Каждый член общины имел голос на сельском вече, участвовал в выборе начальников, раскладке податей и других общественных делах; но черные общины, как городские, так и сельские, будучи «молодшими», починялись почти всегда «старейшим», т.е. боярам и купцам и шли за ними; так напр., в Новгороде и пригородах каждая улица и каждый конец имели своих бояр и своих купцов, с которыми за одно действовали и черные люди в общественных делах. По закону черные люди были поставлены в некоторую зависимость от своих старших уличан; в уличанских общинах они не имели выборных из своего класса старост, a подчинялись тысяцкому, выбираемому на весь город. В селах же большая часть крестьянских поселений была на землях богатых землевладельцев – бояр или купцов; следовательно, тамошние черные общины были уже в большей или меньшей зависимости от своих вотчинников. Впрочем, юридические права меньших или черных людей относительно общественных дел были почти одинаковы с правами старших или вящших людей и на вече они имели также силу и голос.
Таким образом, земские жители наших древних городов и селений разделялись главным образом на три класса или на три сословия: бояр, купцов и черных людей или людинов. Но кроме этих трех классов были еще два – вольных людей и рабов. И те и другие не имели никакого участия в общественных делах: вольные люди потому, что не имели никаких общественных обязанностей, a рабы потому, что не считались личностью.
Вольные люди не имели общественной организации, не несли общественных повинностей и потому не имели никакого участия в общественных делах; они не имели даже земли на свое имя. Вече и власти не имели прямого отношения к вольным людям, за ними признавалось только личное право. Вольный человек состоял под покровительством законов, которые защищали его от обид. Кто же принадлежал к числу этих людей? Во-первых, те, которые, не выделились еще из семьи и состояли еще под властью родителей, или того старшего родственника, которого семья признала своим домохозяином. Они оставались на правах вольных людей до тех пор, пока не поступали в члены общины. Они могли требовать суда и защиты, когда их кто либо обижал, a равным образом и сами отвечали, когда являлись нарушителями чужих пряв. Далее этого отношения вольных людей к власти и закону не простирались. Им предоставлена была полная свобода заниматься, чем хотят, жить, как знают, и там, где их примут, для них были открыты все русские владения. Во-вторых, к вольным людям принадлежали также те, которые не вступали в члены ни в одну из общин – это совершенные бедняки, или люди, начинавшие только разживаться. Они ходили из края в край, добывая себе пропитание ручной работой и разными мастерствами. Это были, большею частью, самые неспокойные и буйные люди; из их среды выращивались отчаянные пьяницы, гуляки, кулачные бойцы, мошенники и т. п. Это были пролетарии в полном смысле слова. К счастью, русской земли, эта бродячая и буйная масса людей далеко не вся находилась в бесприютном положении. Наибольшая часть этой неугомонной вольницы, перебесившись и наскучив свою бесприютностью, с летами старалась где-нибудь приютиться и осесться, следовательно, вступить в первый вольных людей: одни из них делались работниками у зажиточных хозяев, другие поступали в подсуседники. Положение было уже не прежнее – бесприютное и бродячее, они были уже недалеки от вступления в члены общин, и последние, если находили их людьми мирными, заботящимися о хозяйстве, всегда охотно принимали в свою среду, наделяли участками земли и на первые годы с значительными льготами в податях и повинностях.
Рабы (челядинцы) или невольники также не были членами общин, потому что не признавались за лиц и составляли частную собственность своего владельца, который мог продавать их, закладывать, дарить и даже убивать . В первом периоде на Руси было очень, много невольников, так как в это время особенно много велось воин и все военнопленные, как известно, делались невольниками. В договоре Олега с Греками видно, что Русские в его время скупали невольников для торговли, так что Греки в договорах с Русскими должны были назначить определенную цену для выкупа своих, находившихся в рабстве у Руссов. Святослав, исчисляя своей матери товары, идущие в Болгарию, говорит: «Из Руси же скора и воск, мед и челядь» (Лавр. сп., стр. 36). Греческие и арабские писатели также свидетельствуют, что Русские торговали невольниками в Греции, в западной Европе (в Апене, куда приходили по Рейну), Камской Болгарии и Хозарии.
Таким образом, русское общество, в первом периоде законодательства, делилось на три разряда: к первому принадлежали бояре и купцы – классы, составлявшие общественное устройство в тесном смысле, сюда же относились и черные люди; ко второму – вольные люди, и к третьему – невольники или рабы. Два последние разряда не имели никакого влияния на общественный ход дел.
Поземельное владение.
Первоначальная и более распространенная форма поземельного владения у Славян на Руси была чисто общинная. Эта форма никогда не прекращалась в нашем отечестве и существует еще и до сих пор по всем селам и деревням, потому что и теперь в сельских общинах земля принадлежит не отдельным лицам, как собственность, a общине, и крестьяне владеют участками земли только на праве пользования. В древности этот порядок землевладения соблюдался и в городах. Член городской общины не мог ни продать, ни заложить участка городской земли, состоящего в его ведении, точно также как теперь не может этого сделать крестьянин относительно своего участка в сельской земле. Но не смотря на то, что общинное владение землей постоянно оставалось и остается главным и более распространенным, тем не менее, оно не было единственным на Руси и вероятно еще в глубокой древности, рядом с общинным поземельным владением, было владение и частное, что также служит прямым доказательством общинного быта, a не родового, при котором частное владение было бы невозможно. Последнее приобреталось в древней Руси необыкновенно легко. По малочисленности первоначального славянского населения на Руси сравнительно с огромным пространством земель, покинутых туземцами, за общинными поземельными владениями оставалось много земель, никем не занятых, известных впоследствии под именем диких поль, диких лесов и пущей. Поэтому, каждый, кто расчищал дикий лес, или возделывал дикое поле собственными средствами, с тем вместе делался и полным владельцем, собственником занятой им земли. За первым занимателем никому не принадлежащей земли признавалось нашим законодательством право собственности и в последующее время (в XV и XVI вв.) уже на памяти истории. Следовательно, тем менее мы имеем право отвергать его при первом занятии земли славянскими племенами. Наоборот, тогда считалось заслугой, если кто обрабатывал дикую землю, потому что главной заботой славянских общин было – как можно более возделывать земли. Вообще, во всех древних славянских общинах мы находим и частную поземельную собственность; при этом, частные собственники всегда пользовались у них большим уважением. Они назывались отчинниками, владетелями, держателями земли, бащинниками, составляли высший класс общества и имели большое влияние на дела общественные; земля сообщала им особый вес и уважение от сограждан.
По прибытии варяго-русских князей, к этим первым двум формам поземельного владения присоединились две новые формы: владение княжое и владение поместное.
Княжьи земли. Поместные земли.
Княжьими землями назывались те волости, города, села и угодья, которыми владели князья. Что князья имели в этом периоде свои поземельные владения, мы убеждаемся положительными свидетельствами летописи. Так напр. Вышгород, по свидетельству летописи, принадлежал княгине Ольге, Берестово и Предславино – Владимиру . Княжие земли разделялись на два разряда. К первому принадлежали земли, уступленные князю земщиною. Эти земли не составляли личной собственности князя, потому что они давались не лично тому или другому князю, a составляли принадлежность княжеской власти вообще. Поэтому князь владел ими только до тех пор, пока был князем у той области, которая дала ему земли. Второй род княжеских земель составляли земли, приобретенные покупкой от частных собственников, или расчищенные на княжеский счет из диких поль и лесов. Эти земли составляли полную собственность князя и оставались за ним и тогда, когда он переходил на княжение из одной области в другую.
Поместными землями назывались такие земли, которые князь давал своим дружинникам на время службы, или на целую жизнь, но без права продавать, закладывать, или передавать по наследству. Следовательно, в поместных землях в то время еще не было права собственности, a только право пользования ими, Первое упоминание о поместной раздаче земель относится ко времени Владимира. По свидетельству саги Олава Тригвесона, Владимир дал в поместье Сигурду, Дяде Олава по матери, большие поземельные владения. Поместные владения раздавались, вероятно, из княжих, a не общинных земель, по крайней мере, так делалось в те времена, от которых дошли до нас официальные свидетельства о таковой раздаче.
Доходы князей и дружинников.
Доходы князей и дружинников были двух родов: к первому принадлежали доходы, получаемые князем и его дружинниками с племен временно уступавших только силе русского князя, но еще не признававших его постоянной власти; ко второму роду относились доходы с племен, которые уже составили владения русского князя, признавали его верховную власть и называли его своим государем. К племенам, не признававшим власть князя, принадлежали при Олеге Древляне, Хорваты, Дулебы, Тиверцы, Радимичи, и в начале его княжения – Северяне. При Игоре продолжали быть в прежних отношениях к русскому князю Древляне, Радимичи, Хорваты и Тиверцы, и вновь поступили Уличи, a при Святославе и Владимире – Вятичи . Об этом сборе дани мы имеем, кроме летописных известий, свидетельства греческих писателей. Константин Порфирородный, современник Игоря, говорит: «князья русские обыкновенно при наступлении ноября месяца со всею Русью выходят яз Киева и отправляются или в полюдье (по-гречески гира), или в славянские земли Древлян, Дреговичей и др. Славян, платящих дань Руси». Это замечание императора о сборе дани русскими князьями с непокоренных племен вполне согласно с нашей летописью, не только в отношёнии к названиям племен, платящих дань, но даже в отношении времени года, когда она собиралась. Константин пишет, что князя выходили для сбора дани в начале ноября; у Нестора сказано: «приспе осень, нача (Игорь) мыслити на Древляне, хотя примыслити большую дань». (Лавр. сп., стр. 28). Такое согласное свидетельство двух совершенно разных писателей подтверждает истину события.
Доходы князей и их дружинников с племен совершенно покоренных состояли, кроме дани, в судных пошлинах, вирах, оброках и пользовании разными угодьями и промыслами. Самая дань с таковых племен собиралась не силою, но была уже определена самими князьями по взаимному согласию с данниками. Так о дани, платимой славянами Ильменскими, Кривичами, Мерью и Новгородцами, в летописи сказано: «И устави (Олег) дани Славеном, Кривичам и Мери; и устави Варягом дань даяти от Новгорода гривен 300 на лето». (Лавр. сп., стр. 11). Или, в след за совершенным покорением Древлянской земли Ольгою, летопись говорит: «и иде Волга по Деревстей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющи уставы и уроки»; или; «иде Вольга Новогороду и устави по Мсте погосты и дани, и по Луге оброки и дани; ловища ея сутъ по всей земли, знаменья и места и погосты, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село Ольжичи и доселе».
Теперь разберем каждый из источников княжеских доходов, получаемых с покоренных племен; эти источники были:
Во-первых, дань, которая отличалась от дани с племен побежденных, но не покоренных, тем, что она была определенна и иначе называлась уроком, как сказано об Ольге по покорении Древлянской земли: «Иде по Деревьстей земли, уставляющи уставы и уроки». Для сбора таковой дани посылался не воевода с полками, a чиновники, называвшиеся данщиками. a иногда эта дань доставлялась прямо от самых городов князю, или его наместнику.
Во-вторых, полюдье; так назывались дары, даваемые князю во время его объездов волости для суда и расправы; эта подать была поголовная.
В-третьих, судные пошлины. Эти пошлины взимались с каждого судного дела и шли в казну князя. Для отправления суда князь или сам ездил по областям, или посылал дружинников, или держал по городам и волостям тиунов. Кроме этой пошлины взималась плата тиуну и его служителям.
В-четвертых, виры и продажи. Вирами назывались денежные пени с преступников, убийц, разбойников и воров, за исключением той части, которая шла на удовлетворение обиженных. Этот источник доходов явился со времен Игоря. Убийца, по тогдашним законам, подвергался мести родственников убитого, a имение его шло князю в уплату виры, т. е. пени за убийство. В платеже виры, в известных случаях, участвовала та волость, или вервь, к которой принадлежал убийца. Такая вира называлась дикой. Воры и разбойники, кроме денежной пени, платили за всякое увечье в казну князя — продажу. О вирах еще не упоминается в договорах Олега с Греками, но при Игоре и Святославе вирные доходы имели уже определенную цель; они собирались на содержание коней и оружия для войска, конечно княжего, т. е. дружины: «Оже вира, то на дружьи и на коних буди», говорит летопись.
В-пятых, оброки. Так назывались подати, платимые с земель, составлявших собственность князя, или уступленных ему земщиною. Так, в летописи сказано об Ольге, что она уставила по реке Луге оброки.
В-шестых, разные угодья, принадлежавшие князю: рыбные ловли, ловища зверей, перевесища, бортные угодья и т. п. О всех этих угодьях упоминается в летописи при описании похода Ольги из Новгорода в Киев (Лавр. сп., стр. 11). Князь имел складочные места по городам и селениям, где хранились сборы с княжеских угодий. Так, при осаде Белгорода упоминается о княжеской медуше, где складывался мед с княжеских бортей.
В-седьмых, торговля. В ней князя уже в первом периоде принимали деятельное участие, отправляя свои товары в Грецию, Хозарию, Камскую и Дунайскую Болгарию и, вероятно, в западную Европу через Балтийское море. Святослав сам говорил, что в Дунайскую Болгарию идут из Руси меха, мед, воск и невольники (Лавр. сп., стр. 33). Этим товаром русские князья были богаты, потому что он составлял дань, взимаемую с подвластных племен. На то, что князья торговали, мы имеем прямые указания в договорах Олега и Игоря с Греками. В договоре Игоря сказано: «Великий князь и бояре его да посылают в Греки корабли, сколько хотят, с послами и гостьми». A с гостьми корабли, конечно, посылались для торговли, ибо гостьми в то время назывались именно купцы, отправлявшиеся с товарами в чужие земли. За последующее время мы имеем свидетельства, что князья были одними из важнейших торговцев; для них даже была привилегия: пусть, говорилось, сначала расторгуются княжеские торговцы, a потом могут торговать и другие.
Источниками доходов дружинников были:
во-первых, управление разными городами, которые поручались им от князя. Доход от управления назывался впоследствии прямо наместничьим доходом или кормлением и состоял из натуральных повинностей, доставляемых наместнику в известные сроки. В следующем периоде мы увидим во всех подробностях, как порядок сбора, так и количество доходов, получаемых наместником, a равно и те случаи, по которым наместнику доставлялся тот или другой сбор. В настоящем же периоде об этом доходе дружинников мы не имеем достаточных данных;
во-вторых, судные пошлины, они получались дружинниками с судных дел в тех областях, в которые они посылались князем для суда и управы. Вообще, всякая посылка дружинника в какую-либо область была соединена с узаконенным для него доходом. Этот доход назван в Правде Ярослава «уроком». В этом законодательном памятнике мы находим уставные грамоты об уроках вирнику, мостнику и огороднику;
в-третьих, военная добыча, торговля и сбор дани с побежденных народов. В торговле дружинники участвовали также как и князья. Это мы уже видели в договоре Игоря с Греками, где сказано, что князь и бояре могли посылать в Грецию корабли с товарами. (Лавр. сп., стр. 24). Кроме того, дружинники получали от князя жалованье серебром, или товарами;
в-четвертых, поместья. Этим источником дохода дружинники в 1 периоде пользовались в незначительной степени, что обусловливалось самым характером дружинников, который был в это время еще полукочевым. С другой стороны и самое число поместных владений было в то время еще очень незначительно. Свидетельство о раздаче поместий при Владимире мы встречаем в исландских сагах (Олава Тригвесона).
ПАМЯТНИКИ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА ПЕРВОГО ПЕРИОДА
Значение памятников первого периода.
Первые и единственные, дошедшие до нас от первого периода, памятники русского законодательства мы находим в договорах Олега и Игоря с Греками. О сих договорах в нашей исторической критике много было недоумений и споров, относительно их подлинности, но трудами Карамзина, Круга, Эверса и Погодина споры и недоумения в настоящее время уничтожены и подлинность договоров не подлежит никакому сомнению. Договоры были действительно заключены между Русью и Греками и дошли до нас в тогдашних, современных официальных переводах с греческого языка. В подлинности легко убедиться сравнением языка летописи с текстом договоров. В летописи Нестора язык правилен и строен, a в договорах язык еще не покоряющийся перу и не могущий объяснить многих понятий, которые нужно было выразить. В них виден перевод с греческого, но не такой, как перевод священного писания, видно, что переводил толмач. Первый договор между Олегом, великим князем русским и византийскими императорами Львом и Александром, но нашему летосчислению, был заключен в 911 году 2 сентября в воскресенье. Он сохранен нашим летописцем в полной копии с грамоты, привезенной послами Олега из Константинополя, с подписью императора и русских послов. Датум этой грамоты следующий «Наше царское величество дали сие написание месяца сентября 2-го в неделю 15, в лето от создания миру 6420». Второй, т. е. Игорев договор, был заключен Игорем с византийскими императорами Романом, Константином и Стефаном, в 945 году. Он сохранен летописцем в копии с проекта, составленного в Византии, по взаимному соглашению византийского двора с русскими послами, и привезенного в Киев к Игорю на утверждение, как явствует из заключительных слов самой грамоты: «Да аще будет добре, (т.е. понравится), Игорь великий князь, да сохранит си любовь правую, да не разрушится, дондеже солнце сяет, и весь мир стоит, в нынешняя веки м в будущая».
Договоры сии имеют важное значение в истории русского законодательства; они служат верным и ясным свидетельством того юридического и административного состояния, в котором находим русское общество в конце IX и первой половине X века, т.е. в первый век существования русского государства. Подробное изучение этих памятников откроет нам, конечно, далеко не все, однако многие и очень важные стороны юридического быта наших предков при первых варяго-русских князьях. В сих договорах для нас важно и поучительно каждое слово, ибо надобно заметить, что договоры сии были писаны тем именно языком, каким говорили приднепровские Руссы, Олеговы и Игоревы современники. Мы в договорах видим, как выражали свои понятия об общественной жизни тогдашние русские люди, следовательно – как понимали общественную жизнь, насколько были развиты в ней. Пытались утверждать, что договоры эти принадлежат только Варяго-Руссам. Но договоры заключались не одними Варягами, так как последние были малочислены; договоры принадлежали всему обществу, т.е. как Варягам, так и Славянам. На это указывает, во-первых, их содержание, сходное с славянскими законами, и, во-вторых, самый язык договоров: на нем говорило все Приднепровье и язык этот был чисто славянский. Притом, в самых договорах, в именах послов ясно видно, что здесь принимала участие вся русская земщина.
Договор Олега с греками. Уголовные законы. Гражданские законы.
По порядку, сперва обратимся к Олегову договору 911 года. Договор сей по содержанию своему разрешает много юридических вопросов, относящихся к Олегову времени на Руси; из статей его мы отчасти можем видеть насколько в то время Русский закон обнимал разные условия, разные случаи народной жизни. Чтобы удобнее и в большей связи рассмотреть разные понятия Олеговых Руссов о праве, высказанные в договоре, я разделяю статьи договора на уголовные, гражданские и статьи государственного права.
Уголовные законы. Начнем с статей относящихся к уголовному праву. Сюда относятся статьи 2, 3, 4, 5 и 12 Олегова договора с Греками.
Вторая статья договора свидетельствует, что русское общество, во время Олега, при разборе обид и преследовании преступников уже не допускало самоуправства, и требовало суда над преступниками, чтобы обиженные представляли свои жалобы общественной власти, a не сами разделывались с обидчиками. Статья говорит: «А о головах, когда случится убийство, узаконим так: ежели явно будет по уликам, представленным на лицо, то должно веритъ таковым уликам. Ho ежели чему не будут верить, то пусть клянется та сторона, которая требует, чтобы не верили и ежели после клятвы, данной по своей вере, окажется по розыску, что клятва дана была ложно, то клявшийся да приимет казнь». Здесь явно и прежде всего выступает суд, как главное основание общественного благоустройства. На суде главным доказательством и основанием обвинения считалось поличное; тогдашний суд решал дело по одному поступку, каким он есть на лицо; обвиняемый в убийстве был признаваем убийцею, ежели труп убитого был ему уликою. Но, впрочем, и при главном основном судебном доказательстве закон не отвергал других доказательств, он допускал и спор против улик: обвиняемый мог по закону требовать, чтобы не верили уликам, т.е. отводить их от себя; но в таком случае он должен подтверждать свое требование клятвою, и ежели после клятвы по розыску оказывалось, что клятва была дана ложно, то клявшийся за это подвергался особой казни. Таким образом в числе судебных доказательств того времени кроме поличного мы находим клятву или присягу и розыск, может быть допрос свидетелей. Клятву по закону должен был давать тот, кто отрицал или отводил от себя улики. Сии судебные доказательства вполне согласны с доказательствами, находящимися в Русской Правде и других последующих узаконениях; следовательно нет сомнения, что суд и судебные доказательства Олегова договора принадлежат русскому законодательству. Теперь рождается вопрос, кто по Олегову договору производил суд над преступниками? Ответа на этот вопрос договор не представляет, но, судя по тому, что по свидетельству летописи, князья были приглашены именно для того чтобы судить по праву, должно допустить, что суд производили или сами князья, или лица от них для сего поставленные, т.е. княжие мужи, наместники, тиуны и вообще судьи, которые, вероятно, бывали и между Руссами. приезжавшими в Константинополь; ибо известно, что между русскими купцами, ездившими в Грецию, отправлялись и гости, посылаемые собственно князем с его товарами, из которых, конечно, князь, выбирал людей, которым поручал в случае надобности и суд над отъезжающими в Грецию. A может быть таковые судьи выбирались и самими отъезжающими купцами на основании общинных начал, ибо ездить целыми обществами, с своими старостами и судья ми, было в то время в обычае повсюду – и у нас, и в западной Европе. Доказательством тому служат все торговые договоры того времени. В XII и XIII веках писались особые уставы, по которым купцы должны были поступать, живя в известном городе. До нас дошли уставы ганзейские, известные под названием «Скры». В каждом городе, куда приезжали ганзейские купцы, были конторы, где хранились эти законы.
По свидетельству третьей статьи договора, убийца по русскому закону подвергался смерти на месте преступления, но в то же время закон допускал выкуп, или вознаграждение ближних убитого имением убийцы, ежели убийца скрывался, при чем ближние убитого получали только то имение, которое по закону принадлежало убийце, и не могли брать имения, принадлежащего его жене. Статья говорит: «Убъет ли Русин христианина, т.е. грека, или христианин Русина, да умрет там же, где учинитъ убийство. Ежели же убежит учинивши убийство и ежели он имеет достаток, то часть ею, т.е. что ему принадлежит по закону, да возмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону. Ежели убийца, убежав, не оставит имения, то иск не прекращается до тех пор, пока ею не отыщут и не казнят смертию». Настоящая статья указывает на замечательное развитие права в Олегово время, именно в том, что по закону невинная жена не отвечала за виноватого мужа, так что с первого взгляда эту статью можно почесть за заимствованную из римского права и внесенную в договор Византийцами; но назначение смертной казни, мало употребительно в подобных случаях по римскому праву, и особенно применение смертной казни выкупом или отдачею имущества убийцы ближним убитого, совершенно неизвестное по римскому праву и сильно развитое в древнем русском праве, ясно указывают, что настоящая статья выражает чисто русский закон Олегова времени; даже та часть статьи, где жена не отвечает своим имением за виноватого мужа, нисколько ни может указывать на византийское влияние, ибо с одной стороны во всем последующем русском законодательстве невинная жена никогда по закону не отвечала за виновного мужа, a с другой и в древних исландских законах, известных под именем Grаgаs, тоже говорится, что ежели между супругами общность имения не была утверждена особым актом, то в случае денежного взыскания на одном из них, виноватый платит только с своего имения, не касаясь имения принадлежащего другой половине. То же встречаем и в древних Моравских законах, как видно из грамоты Премысла Оттокара (1229 года), где сказано: «Всякий убийца обязан был платить суду 200 денаров, a жена его оставалась без проторей». Следовательно этот закон поскольку был общим для многих скандинавских и славянских законодательств, постольку был общим и для Руси, как составленной из элементов славянских и скандинавских. Обстоятельство, что кровавая месть в случае бегства убийцы могла быть заменена имуществом бежавшего, показывает, что русское общество во времена Олега стояло на той степени развития, когда месть была ограничена судом и голова убийцы могла быть выкуплена его имуществом. Но этот выкуп был только что вводим, он еще не был определен, назначался только в случае бегства убийцы и обычай торговаться с родственниками убитого о выкупе убийцы еще не существовал. Эту первую степень смягчения мести мы видим в славянских, скандинавских и вестготских законах. По этим последним убийца мог вступать в договор о выкупе с родственниками убитого, но прежде этого он должен был бежать в пустыню, в дикие леса и только по прошествии 40 дней после убийства мог вступать в переговоры чрез своих родственников. Если родственники убитого не соглашались на выкуп, то убийца снова мог возобновить свое предложение через год; если во второй раз его предложение отвергалось, то по прошествии года он мог вступать еще раз в переговоры. Но если и на этот раз не было согласия, то убийца лишался всякой надежды выкупить свое преступление.
Четвертая статья договора свидетельствует, что личные обиды, именно побои и раны, в современном Олегу русском обществе, также подчинялись суду и обиженный получал определенное законом денежное вознаграждение. Вот изложение самой статьи: «Ежели кто ударит кого мечем, или прибьет каким-либо другим орудием, то за сие ударение или побои по закону русскому да заплатит пять литр серебра. Ежели же учинивший сие не будет иметь достатка, да отдаст столько, сколько может, да снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит, a в остальном да клянется по своей вере, что у него некому помочь в платеже, после чего иск прекращается», Эта статья вполне согласна со всем последующим русским законодательством, в котором постоянно личные обиды оценивались денежными пенями; так в Русской Правде читаем: «Аще ли кто кого ударит батогом, любо жердю, или рогом, то 12 гривен», Окончание настоящей статьи договора, по которому виновный должен поклясться, что у него некому помочь в платеже, весьма важно для нас тем, что указывает на русский закон о дикой вире, развитый вполне в Русской Правде, по которому община некоторым образом отвечала за своего члена и участвовала в платеже виры. Очевидно, что начатки этого общинного закона уже существовали при Олеге, в виде круговой поруки членов общины по своем члене, обязанном платить виру или продажу, точно также как подобные общества были в Скандинавии под именем герадов, которые были ничто иное, как гражданский союз, заключенный по общему согласию различных землевладельцев для охранения взаимного спокойствия и безопасности.
Пятая статья договора говорит, что по русскому закону в Олегово время, при преследовании ночного вора, хотя и допускалось некоторое самоуправство, но только в крайности, когда вор был вооружен и оказывал сопротивление; в статье именно сказано: «при поимке вора хозяином во время кражи, ежели вор станет сопротивляться, и при сопротивлении будет убит, то смерть его не взыщется». Но в противном случае, т.е. когда вор не сопротивлялся и дозволял себя связать, законы Олегова времени, равно как и Русская Правда, строго наказывали и запрещали всякое самоуправство и требовали, чтобы вор был представлен на суд и подвергся наказанию, определенному законом. В Олеговом договоре по русскому закону было постановлено: «ежели вор при поимке во время сопротивления был убит, то хозяин возвращал себе только покраденное вором; но ежели вор был связан и представлен на суд, то должен был возвратить и то что украл, и сверх того заплатить хозяину тройную цену украденного». Здесь относительно тройной цены, кажется по византийскому настоянию, в договор внесено было римское quadrupli, по которому открытое воровство наказывалось вчетверо, т.е. возвращалась покраденная вещь, или цена ее и сверх того в наказание тройная цена вещи. По Русской же Правде, в наказание за воровство назначалось не тройная цена покраденной вещи, a особенная пеня, называвшаяся продажею. Настоящая статья Олегова договора, преследуя воровство, в то же время запрещает и наказывает почти одинаково с воровством насилие, делаемое кем-либо под видом обыска, будто бы по подозрению в воровстве. Именно в статье сказано: «Ежели по подозрению в воровстве, кто будет делать самоуправно обыск в чужом доме с притеснением и явным насилием, или возьмет под видом законного обыска что-либо у другого, то по русскому закону должен возвратить в трое против взятого».
Наконец, преследование преступников по русскому праву, современному Олегу, не прекращалось и за пределами русской земли; закон требовал их возвращения и тогда, когда они успевали скрыться за границу, как прямо говорит 12 статья договора: «между торгующими Руссами и различными приходящими в Грецию и проживающими там, ежели будет преступник и должен быть возвращен в Русь, то Руссы об этом должны жаловаться христианскому царю, когда возьмут такового и возвратят его в Русь насильно». Это настойчивое преследование преступников даже за пределами Русской земли служит явным свидетельством о могуществе власти и закона в тогдашнем русском обществе.
Законы гражданские. Рассмотревши статьи договора, относящиеся уголовному праву, или те законные меры, которые русское общество употребляло против нарушения прав, признанных законом, мы теперь перейдем к статьям, указывающим на тогдашнее частное или гражданское право, т.е. рассмотрим те права, которые русское общество предоставляло своим членам в отношении друг к другу. Здесь мы встречаем указание относительно прав на имущество. Владение имуществом, по тогдашнему устройству русского общества, тогда только почиталось правильным и заслуживающим общественное покровительство и законную защиту, когда имущество признано за владельцем по закону, как прямо говорит вторая статья договора: «да частъ его, сиреч иже его будет по закону». Но в чем состояла законность владения, из договора не видно; впрочем для нас уже важно и одно указание на различие между владением законным и не законным, ибо мы из него можем заключать о благоустроенности тогдашнего русского общества и о силе закона.
Законное понятие о принадлежности имущества лицу, a не роду, в тогдашнем русском обществе уже до того было развито, что закон признавал отдельное имущество мужа и отдельное имущество жены и, в случае взыскания за преступление мужа, в удовлетворение поступало только мужнино имущество, a женино имение закон в таком случае признавал неприкосновенным, как прямо сказано в третьей статье договора: «Ежели убежит учинивший убийство, и ежели он имеет достаток, то часть его, т.е. что ему принадлежит по закону, да возьмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону». На отдельное имущество жены от мужнина имущества есть указания и в летописях; так Нестор, описывая браки в племени Полян, говорит, что невесты несли за собою приданое; или говоря об Ольге между прочим пишет, что ей принадлежал в отдельную собственность Вышгород: «Бе бо Вышгород град Волзин». Это кажется указывает на вено, которое муж давал жене в отдельную собственность от своего имения, ибо Ольга, псковитянка по происхождению, не могла иметь своим приданым Вышгорода, который находился в приднепровском краю. О вене ясно же упоминается при Владимире, как о давнишнем обычае в русском обществе.
В одиннадцатой статье договора изложен тогдашний русский закон о наследстве, по которому в тогдашнем русском обществе были уже известны два вида наследства: наследство по завещанию и наследство по закону. Статья договора прямо говорит: «Ежели кто из русских умрет, не распорядившись своим имением, или не будет иметь при себе своих, то имение его да отошлют к его ближним в Русь. Но ежели он по своему имению сделает распоряжение, то тот, кою он напишет наследником имения, да возьмет назначенное ему, да наследит имение». Закон о наследстве по завещанию ясно свидетельствует, что на Руси в Олегово время имущество принадлежало лицу, а не роду; ибо ежели бы имущество принадлежало роду, то не было бы места для завещания: член рода не мог бы распоряжаться и отдавать в собственность после своей смерти то, на что и сам не имел права собственности при жизни. Наследство же по закону указывает на то, что родственные отношения и в то время имели то же значение, какое они имеют и теперь, т.е. что закон не отрицал права родственников на имение после умершего, ежели тому не противоречило завещание, оставленное умершим.
Законы государственные. Наконец в Олеговом договоре мы находим несколько указаний на права лиц, вытекающие из различных отношений лиц к самому обществу, или вообще на тогдашнее государственное право в русском обществе. Здесь самые важные указания мы встречаем в вступлении и первой статье договора. Именно вступление указывает нам на верховного властителя Руси, великого князя, на князей – его подручников, на светлых бояр и на всю Русь подвластную великому князю. Первая статья также говорит о князьях, которых называют светлыми и властителями народа; далее десятая статья упоминает о гостях и рабах. Таким образом из их упоминаний мы видим, что по отношению к обществу были особые права верховного властителя Руси, великого князя, потом особые права князей подручников великого князя, особые права бояр, высшего класса подданных, носивших название светлых бояр, особые права всех свободных людей, принадлежащих к русскому обществу, и наконец значение невольников или рабов. В договоре, конечно, мы не находим полного определения прав того или другого класса членов тогдашнего русского общества, но уже самое различие наименований, присвоенных каждому классу, намекает на различие прав, ибо ежели в языке образовались различные наименования, то это уже есть явный признак различия в значении и правах.
Впрочем договор представляет несколько данных и для определения прав того или другого класса. Так Олег, великий князь русский, называется властителем всей Руси, ему подчинены и светлые бояре и другие князья; в договоре сказано: «Мы от рода русского, иже посланы от Ольга, великого князя русского, и от всех, иже суть под рукою его, светлых бояр, похотеньем наших князь и по повеленью великого князя нашего, и от всех иже сутъ под рукою его, сущих Руси». Здесь мы даже видим, что в сношениях с чужеземным народом распоряжался не один великий князь, но также имели голос и другие князья, подвластные великому князю, бояре и вся Русь. Некоторые думают, что название великого князя не есть Русское, туземное, а титул, приданный византийцами русскому государю; но этому мнению именно противоречат византийцы. До нас дошел придворный византийский обрядник, писанный императором Константином Порфирородным, в котором прямо сказано, что государь русский в византийских официальных грамотах титуловался просто князем, а не великим князем. Вот подлинный титул, записанный в обряднике: «грамота Константина и Романа христолюбивых царей римских князю русскому». Ясно, что в договоре Олега титул великого князя был домашний, а не византийский
Далее, первая статья договора называет властителями, владеющими над народом, и низших князей, подчиненных Олегу; статья гласит: «не вдадим елихо наше изволене, быти от сущих под рукою наших князь светлых, никакому же соблазну или вине». Но бояр договор нигде не называет властителями и оставляет за ними только титул светлости, благородства, особого почета в народе; отсюда мы можем заключить, что бояре не были властителями и не принадлежали к состоянию князей.
Десятая статья договора представляет нам данные для некоторого отделения прав, присвоенных тогдашним русским обществом сословию гостей; она говорит: «аще украден будет челядин русский и жаловати начнут Русь, да покажется таковое от челядина, да имут й в Русь; но и гостъе погубиша челядин; и жалуют, да ищут й». Здесь, как мы видим, гости противополагаются вообще другим Руссам, приезжающим в Грецию; следовательно признаются особым, отдельным сословием, особым классом, с своими правами. A Игорев договор ставит гостей после послов и указывает на них, как на торговцев, отправляющихся с товарами в чужие земли; в договоре Игоря сказано: «А великий князь русский и бояре его да посылают в Греки к великим царем Греческим корабли елико хотят со слы и с гостъми, ношаху сли печати злати, и гостье сребряни».
Наконец девятая и десятая статьи договора дают некоторые указания для определения состояния невольников, рабов, называвшихся тогда челядью. Так девятая статья говорит, что невольниками были пленники, что они продавались как товар и проданные отсылались в разные земли, что Олеговы Руссы вели большую торговлю невольниками и в этой торговле не только продавали своих пленников, но даже скупали невольников в других местах. В десятой статье указывается на невольника, как на вещь, на которую права хозяина были неприкосновенны и охранялись законом, хозяин мог требовать своего невольника где бы его ни отыскал.
Договор Игоря.
Вторым памятником русского законодательства в первом периоде был договор Игоря с Греками, написанный в 945 г. В этом договоре хотя большею частию повторяется то, что уже сказано в Олеговом, но есть и некоторые изменения и указания на такие стороны тогдашнего русского законодательства, которых не заметно еще в Олеговом договоре. Разбирая договор Олега, мы, конечно, не могли не заметить отсутствия в нем системы и перерыва между статьями. Причина этого заключается в том, что перед договором 911 года был заключен между Русскими и Грека ми словесный договор 907 года. Договор этот, по всей вероятности, был весьма подробен и заключал в себе условия, касающиеся различных предметов. Быть может договор этот и был записан, если не в форме трактата, то в византийских хрониках, и мог сохраняться еще в памяти народа, когда был заключен договор Олега. Но, видя нарушение словесного договора, Греки приступили к совершению письменного договора. Вот этим-то и объясняется, почему в договоре Олега не упоминается о некоторых статьях, вошедших в договор Игоря. Византийские хроники записали даже некоторые из условий словесного договора 907 года. В летописи нашей мы также встречаем известие об этом словесном договоре: «Олег же мало отступи от града, нача мир творити с царема грецкима, с Леоном и со Александром, посла к нима в град Карла, Горлофа, Велмида, Рулава и Стемида, глаголя: «имете ми ся по дань». И реша Греци: чего хощеши, и дамы ти. И запове да Олег дати воем на 2,000 корабль по 12 гривен на ключ; и потом даяти уклады на Руськия грады, по тем бо градом сидяху князи под Олегом сущи; да приходяще Русь хлебное емлютъ, ели ко хотяще; a иже придутъ гости, да емлютъ месячину на 6 месяц хлебъ» и пр. Греки подтвердили все эти условия словесного договора a потому они и не вошли в договор Олега 911 года. Итак, договор Игоря полнее, нежели договор Олега. Заметим касательно статей договора Игоря 945 года. Промежуток времени между 911 и 948 гг. был, само собою разумеется, значительнее, нежели промежуток между 907 и 911 гг. В это время некоторые статьи могли быть нарушены, a с другой стороны и сами Греки увидели невыгоды тех условий, которые они заключили с Русскими в 911 году, находясь под влиянием страха. Поэтому, хотя число статей договора и более и самые статьи подробнее, однако смысл их более или менее ограничивающий, сравнительно с договором Олега 911 года. Не разбирая всех статей Игорева договора, как или не относящихся к нашему предмету, или уже известных из договора Олега, мы пересмотрим только то, что указывает на незамеченные прежде стороны русского законодательства и общественного устройства.
1-е указание договора Игоря касается значения земщины на Руси. Так, на первой странице договора (Лавр. сп., стр. 24) мы встречаем целый ряд имен послов, отправленных в Грецию для заключения этого договора. Здесь, кроме послов от Игоря, от сына его Святослава, от княгини Ольги, мы встречаем имена послов от Сфандры, жены Улебовой, от какой-то славянки Предславы от знаменитых дружинников и от купцов. Из этого видно. что в заключении договора участвовало все общество, что в делах общественных значение князя было ограничено, и рядом с его властью рука об руку, шла власть земщины.
2-е указание касается прав и положения русской женщины. В договоре упоминаются послы от женщин – от Сфандры, жены Улебовой, и от Предславы. Из этого официального указания мы видим, что женщины в тогдашнем русском обществе имели не только семейное, но и чисто гражданское общественное значение. Общество признавало их не только, как членов той, или другой семьи, но и как членов целого общества, до некоторой степени равных мужчинам. В этом указании заключается подтверждение 3-й статьи Олегова договора, в которой значится, что жена могла иметь имущество отдельно от имущества мужа. В договоре Игоря упомянуто, что жена может иметь не только отдельное имущество, но может и распоряжаться им независимо от мужа, потому что послу от Сфандры и от Предславы могли быть не иначе, как по торговым делам; таким образом, мы здесь находим свидетельство не об одних правах по имуществу, но и о правах личных женщины на Руси. Женщины римские и германские всю жизнь были под опекой: незамужние под опекой родителей, замужние под опекой мужа, a вдовы под опекой сыновей. Русские же женщины, напротив, находились под опекой только до выхода в замужество, а вступив в замужество, они освобождались от всякой опеки. Что таким независимым положением пользовались не одни варяжские женщины, но и славянские, видно из того, что в заключении договора участвовал посол от Предславы, конечно, Славянки, что можно заключить по ее имени. Кажется с достоверностью можно сказать, что упоминаемая в договоре Предслава была вдова, ибо об ее муже в договоре ничего не упоминается, тогда как Сфандра прямо названа женою Улеба. A вдова в то время вполне занимала место мужа; мужнин дом становился ее собственностью и назывался именем. Она делалась главою семейства, и, в этом значении признанная обществом, пользовалась многими правами, как прямой, непосредственный член общины. Это, засвидетельствованное договором, общественное значение русской женщины вполне согласно со взглядом на женщину всего последующего русского законодательства. Так по Русской Правде женщина по смерти мужа делалась главою семьи, так что при ней семье не назначалось ни опекуна, ни попечителя; жена по смерти мужа по своему усмотрению управляла своим и мужниным именьем и по возрасте детей не отдавала в своем управлении никакого отчета. A по законодательству современному Судебникам, жена по смерти мужа принимала на себя и обязанности мужа в отношении к обществу, поскольку они не противоречили ее полу; так вдова даже несла воинскую службу, конечно, не лично, но высылкою в поход определенного (по ее имению) числа вооруженных людей.
3-е указание касается значения бояр. Между боярами времен Игоря были такие значительные мужи, что посылали от себя особых послов вместе с княжескими. Так, в договоре упоминаются послы: Улеб от Володислава, Прастень отъ Турда, Либіар от Фаста и др. Между боярами, отправлявшими послов, были и Славяне, как напр. Володислав. Конечно, мы не можем признать этих бояр чем-нибудь в роде феодальных баронов западной Европы потому что прежде изложенные исследования ясно доказывают, что феодализма у нас не было и не могло быть, но тем не менее нельзя не признать, что старейшие из бояр составляли сильную аристократию, имевшую свое значение независимо от службы князю, ибо если бы значение бояр заключалось в одной службе, то боярские посольства не имели бы значения при посольстве княжеском. В следующем периоде, когда значение бояр было ослаблено влиянием княжеской власти, мы уже не видим особых посольств от бояр, равно как и от других сословий земства. Так, во всех договорных грамотах князей 2-го периода и в подлинных списках посольств московских государей нет нигде и помину об особых послах от бояр . Поэтому одно простое сравнение договорных грамот первого периода с грамотами второго периода ясно показывает большую разницу в общественном значении бояр, в том и другом периоде. Из трех договорных грамот первого периода нет ни одной, которая бы писалась от имени одного князя без участия бояр; даже в самой краткой из них – в грамоте Святослава – упоминается имя старшего дружинника Свенельда, тогда как все договорные грамоты второго периода, за исключением новгородских, писаны от имени одного князя. Нельзя предполагать, чтобы упоминание о боярах было внесено в грамоты первого периода Греками для большего обеспечения договорных условий, ибо, как мы знаем, Греки не имели достаточных сведений о значении бояр на Руси. Доказательством этому может служить так называемый «обрядник греческого двора», составленный императором Константином Порфирородным. В этом обряднике читаем следующее: «К владетелю России посылается граммата за золотою печатью в два солида с следующим титулом: Граммата Константина и Романа, христолюбивых государей римских к князю России». Это была обычная форма, принятая византийским двором в сношениях с русскими князьями, и в этой форме нет и помину о русских боярах, послание титулуется к одному только князю; из этого ясно, что Византийцам не было известно важное значение бояр на Руси. Следовательно, упоминание о боярах в договорах первого периода принадлежит не Византийцам, a самим Русским.
4-е указание касается значения купцов в русском обществе. Из договора видно, что купцы, также как и бояре, участвовали вместе с князем в договорах с Греками и отправляли от себя послов. Это свидетельство указывает на купцов не только, как на особое сословие, но и как на людей, имевших в то время большую силу в обществе. Во 2-м периоде, когда значение их, как и всех других сословий, уменьшилось, они не принимали никакого участия в договорах с иноземными государями. Так, смоленские грамоты, хотя они имели и торговые цели, написаны от имени одного князя без участия смоленских купцов, когда бы по всему следовало быть тут купцам, так как дело главным образом касалось до них и по свидетельству грамоты 1229 года даже первоначально было ведено торговцами или купцами, как прямо сказано в грамоте: «про сей миръ трудилися добрии люди: Рольфо из Кашеня, Божий дворянин и Тумаше Смольнянин, аж бы мир был до века». Это простое сравнение договорных грамот первого и второго периодов показывает, что купцы в первом периоде пользовались высшим значением в русском обществе, какового уже не имели они впоследствии.
5-е указание (находящееся в 1-й ст. и в заключении договора Игоря свидетельствует о веротерпимости, которою отличалось русское общество времен Игоря. В договоре Руссы разделяются на крещеных и не крещеных. В 1-й статье говорится: «И иже помыслить от страны русские разрушити таку любовь и елико их крещение прияли суть, да примуть месть от Бога Вседержителя, а елико их есть не хрещено, да не имуть помощи от Бога, ни от Перуна». (Лавр. сп., стр. 24). Подобное же указание находится в заключении договора, где говорится, что даже между русскими послами были Христиане. Так, утверждая договор клятвою, русские послы говоят: «Мы же, елико нас хрестилися есмы, кляхомся церковью святаго Илии в сборней церкви и предлежащем честным крестом и каратьею…. А не крещеная Русь полагают щиты своя и мече под ноги, обруче свое, и прочя оружья, да кленутся о всем, яже тут написана на харатьи сей». (Лавр. сп., стр. 27). Эта статья служит доказательством того, что перед тогдашним русским законом все были равны, к какой бы религии кто ни принадлежал . А это служит сильным подтверждением тому, что русское общество сложилось и развилось под влиянием общинных начал. Община, принимая в свои члены всех без различия, не разбирая того, кто к какому племени принадлежит, очевидно не обращала внимание и на то, кто какую исповедовал веру, ибо при разноплеменности одноверие не представляет необходимого условия для вступления в общество. При одноплеменности же и особенно при родовом устройстве общества разноверие решительно невозможно.
6-е указание свидетельствует о существовании в первом периоде письменных документов, выдававшихся правительством частным лицам. Во 2-й ст. договора говорится о проезжих Грамотах, выдававшихся князем послам и купцам, отправлявшимся в Грецию. В этой статье говорится: «Ныне же князь русский разсудил посылать Грамоты, в которых прописывалось бы, сколько кораблей послать, чтобы Греки по этому знали, с миром ли приходят корабли». Очевидно, это была совершенная новость в тогдашнем русском обществе, ибо при Игоре же, как свидетельствует та же статья договора, вместо грамот употреблялись печати для послов золотые, a для гостей серебряные. Но была ли заимствована эта новость от Греков, мы не знаем, и в договоре не только не сказано, что это сделано по настоянию Греков, но даже прямо говорится противное, т. е. так рассудил сам князь русский. Что же касается до употребления печатей, то это, кажется, было давнишним обычаем Славян, ибо они употреблялись и у Славян Дунайских .
7-е указание, заключающееся в 5-й ст. договора, содержит в себе уголовные законы Игорева времени о разбойниках и ворах. В статье говорится: «ежели кто из Русских покусится отнять что либо силою у наших людей, u ежели успеет в этом, то будет, жестоко наказан, a что взял за то заплатит вдвое, a также и Грек примет ту же казнь, ежели то же сделает с Русским» (Лавр. сп., стр. 25). Эта статья соответствует Русской Правде, где сказано: «за разбойника людие не платят, но вдадят ею u с женою u с детьми на поток u на разграбление». Хотя слова договори «будет жестоко наказан» не определяют собственно в чем должна состоять казнь, слова же Русской Правды «вдадят на поток и на разграбление» более определенны, тем не менее для того и другого закона остается один и тот же смысл – строгое преследование разбойников. Самая же неточность и неопределенность статьи о разбойниках в договоре Игоря произошла оттого, что наказания, определявшиеся разбойникам по законам Греции и Руси, были неодинаковы в частностях. В Греции в то время были в большом ходу и уважении пытки, которых мы не видим ни Руси до XVI в. Но в общих чертах законы о разбойниках в Греции и Руси были одинаковы – и в Греции, и в Руси разбойники наказывались жестоко. Поэтому, обе договаривающиеся стороны и не нашли нужным определять подробно, какому наказанию следует подвергать разбойников, a условились только в одном, чтобы разбойники были жестоко наказываемы, так как требовали тоги вообще законы Греции и Руси: «И то показнен будет по закону гречьскому, по уставу u закону русскому» (Лавр. сп., стр. 26), сказано в договоре. Та же статья договора заключает закон о ворах. Сравнивая закон о ворах по обоим договорам, мы находим, чти в Игорево время этот закон подвергся значительной перемене, вместо римского quadrupli (вчетверо), которое положено по Олегову договору, по Игореву договору вор обязывался платить только вдвое, т.е. возвратить украденную вещь с придачею цены ее, или же, если самая вещь не могла быть возвращена, отдать двойную цену ее. К этим указаниям Игорева договора об уголовных законах того времени нужно присоединить свидетельство летописи Нестора о том, что в Игорево время назначалась особая вира с разбойников, которая определялась на оружие и на коней князя.
Вот и все законодательные памятники 1 периода, которые сохранились до нашего времени. Были ли другие писаные законы в то время, этого мы не знаем; по всей вероятности их не было, и обычное право вполне заменяло право положительное.
Официальные бумаги.
В дополнение к полному изучению истории законодательства, необходимо изучение официальных бумаг, употреблявшихся в то, или в другое время. Официальные бумаги составляют необходимую часть законодательства и служат указанием тому, как закон приводится в исполнение и как прилагается к тому или другому случаю. Но к сожалению до нас не дошло ни одной официальной, или деловой бумаги от первого периода, кроме договорных грамот князей с Греками.
По всему вероятию официальные, или деловые бумаги, как документы того или другого права между частными лицами, или как выражение повелений правительства, существовали на Руси и в первом периоде, по крайней мере, начиная с Олега и Игоря. Славянские письмена, изобретенные Кириллом и Мефодием для Моравии и Болгарии, были уже известны на Руси при Олеге, чему лучшим доказательством служит Олегов договор с Греками, который не имел бы для себя места, ежели бы славянские письмена не были в употреблении на Руси. Притом в договорах прямо упоминается о некоторых деловых бумагах. Так в Олеговом договоре упоминается о духовных завещаниях, которыми Руссы назначали себе наследников и распределяли имение на случай смерти; завещания эти по свидетельству договора именно писались: «кому будет писал наследита именье». A в Игоревом договоре в числе условий постановлено, что русский князь обязывается давать отправляющимся в Грецию Руссам грамоты с прописанием сколько посылается кораблей. Вероятно в первом периоде были и другие деловые бумаги, но мы в настоящее время не можем знать ни форм, в которых они писались, ни всех случаев, в которых право утверждалось деловыми бумагами, или писанными документами.
Влияние Варяго-русского элемента на развитие законодательства в 1 периоде
Таким образом, памятники законодательства, дошедшие до нас из первого периода захватывают в главных чертах три главных вида законодательства: право государственное, право гражданское и право уголовное. Конечно, узаконения, замеченные сиими памятниками, немногочисленны и отрывочны, — тем не менее из них мы можем видеть тогдашний юридический быт русского общества, довольно резко отличающийся от быта того же общества в следующем периоде.
Относительно государственного устройства древней Руси, законы Олегова и Игорева времени свидетельствуют, что при первых варяго-русских кназьях до Владимира сохранялось еще старое устройство славянских племен в русской земле, т.е. рядом с князем участвовали в общественных делах лучшие люди, держащие землю, и вся земля, или народное вече. Варяго-русские князья оставили весь этот старый порядок неприкосновенным и только сами стали выше прежних племенных князей и обратили их в своих подручников, поставили их в первый ряд лучших мужей, держащим землю. С занятием Приднепровья Олегом киевский русский князь стал называться великим князем, a князья: древлянский, туровский, полотский и другие получили название светлых князей, состоящих под рукою великого князя русского. Таким образом, власть великого князя русского связала в одно целое разрозненные прежде племена славянские, явилась русская земля, включившая в себе и киевскую, и древлянскую, и полотскую, и северянскую и другие земли славянских племен на Руси; явилась верховная власть не племенная, a чисто государственная, вытекшая из сознанной необходимости естественные племенные власти подчинять высшей власти, несвязанной с племенными началами и условливаемой чисто политическою потребностию водворить мир и тишину, прекратить племенные раздоры, уничтожить старую рознь и создать новое единство. Далее этого верховная власть великого князя русского не шла в первый период русского законодательства. В отношении к государственному устройству этот период был временем только внешнего объединения славянских племен на Руси, во все это время ни верховная власть великого князя, ни государственное устройство не имели иного смысла кроме объединения племен.
Но, ежели не много изменилось государственное устройство с прибытием варяго-русских князей, то относительно законов, принадлежащих к гражданскому праву, судя по договорам, мы замечаем еще менее изменений; так значение лица в юридическом смысле, юридические отношения членов семьи друг к другу, значение женщины, права имущественные решительно оставались прежние, какими были у славянских племен на Руси до прибытия варяго-русских князей. Да не было и надобности в каких-либо изменениях в этом отделе обычного права, ибо власть великого князя нисколько не касалась старых юридических обычаев, относящихся к частному праву. Конечно князь был верховный судья, но он обязан был судить по старым исконным обычаям; притом князь судил не один – на его суде всегда были судьи, представленные тяжущимися сторонами, называвшиеся судными мужами, a они были всегда хранителями юридических преданий старины и врагами нововведений в деле суда. Нельзя также опускать из вида, что изменения в гражданском праве возможны и удобны только тогда, когда в общество входит новый, преобладающий элемент, разъедающий или изменяющий внутренние основы юридического быта; в русское же общество с прибытием варяго-русских князей хотя и вошел новый элемент — дружина, но этот элемент в первый период законодательства не только не мог подчинять себе земщину, оставаясь только на поверхности русского общества, но даже сам мало-помалу подчинялся влиянию земщины и изменял свой первоначальный лик, с которым он вступил на русскую землю. Все это естественно вело к тому, что в первый период русского законодательства, старые юридические обычаи относительно частного гражданского права оставались неприкосновенными.
Но далеко не так тверды и неприкосновенны были узаконения, относящиеся до уголовного права. Царство кровавой мести, этот обычай всех первоначальных обществ, естественно должно было клониться к упадку с признанием верховной власти великого князя над всеми славянскими племенами на Руси, призванного за тем, чтобы быть верховным судьею, чтобы суд совершался его именем. Суд и месть, или самоуправство, не могут жить рядом, a посему уже в Олеговом договоре мы встречаем сильное ограничение кровной мести.
Во-первых, по договору месть родственников допускалась только тогда, когда суд объявит кого виновным в убийстве, когда убийство будет доказано на суде. Таким образом, первое же слово русского закона было прямым отрицанием самоуправства. Далее русский уголовный закон первого периода для ослабления мести указал путь по которому можно было освободиться от мести; конечно путь этот был еще довольно груб и ненадежен, он состоял в бегстве убийцы, тем не менее этот путь был уже принят под покровительство закона. По договору Олега, бежавший убийца, ежели оставлял свое имение в удовлетворение родственников убитого, тем уже самым освобождался от преследования и родственники убитого, взявши имущество оставленное для их удовлетворения, лишались уже права мстить убийце. Наконец, при Игоре месть подверглась еще большему стеснению, в Игорево время узаконены были виры в пользу княжей казны на содержание оружия и коней; следовательно убийца, внесший виру, т.е. пеню за убийство, был свободен от мести родственников убитого и не имел надобности спасаться бегством, a должен был заплатить виру князю и удовлетворить родственников убитого определенною платою из своего имущества. В каком количестве была эта плата, по дошедшим до нас памятникам первого периода, мы еще не знаем.
Во-вторых, по договору месть за личное оскорбление была уже уничтожена и заменена денежною пенею в 6 литр серебра, которые оскорбитель должен был отдать оскорбленному, конечно, по приговору суда. Ежели самоуправство было уничтожено в делах по убийствам, то, конечно, оно еще менее имело место в делах по личным оскорблениям.
В-третьих, в делах по нарушению прав собственности самоуправство также уже не имело места по новому русскому закону. В договоре Олега прямо сказано, что хозяин, заставший вора на краже, должен был связать его и по утру вести в суд, где вор по закону наказывался платою в четверо более против покраденного. Если же хозяин, связавши пойманного вора, убивал его, то отвечал по закону как убийца. В делах по воровству закон допускал самоуправство хозяина только в таком случае, когда вор стал бы сопротивляться и не давал связать себя. Самоуправство, по Олегову закону, преследовалось до того, что ежели бы хозяин вздумал насильно отыскивать в чужом дому своих покраденных вещей и при обыске взял что либо насильно, то обязан был заплатить втрое. Наконец, по Игореву договору, в делах по нарушению прав собственности, было уже положено различие между насильственным отнятием вещи и между кражею; насильственное отнятие наказывалось с особенною строгостию, за воровство же, вместо Олегова закона, платить вчетверо, положена плата вдвое против по краденной вещи.
Таким образом, по свидетельству Олегова и Игорева договоров с Греками, в продолжение первого периода истории русского законодательства подвергались преимущественному изменению законы, относящиеся к уголовному праву, законы государственного права потерпели самое незначительное изменение, законы же, относящиеся к частному, гражданскому праву, остались почти без изменений, но совсем обратный порядок последовал в изменении старых узаконений с введением христианства при Владимире, но об этом ми будем говорить при рассмотрении второго периода русского законодательства.