Русская идея

Попов Э. Русский консерватизм

Опубликовано 16 декабря 2013 · Обновлено 19 августа 2022

ПОПОВ Э. РУССКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ: ИДЕОЛОГИЯ И СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
ГЛАВА 1. КОНСЕРВАТИЗМ: ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
1.1. История понятия консерватизма: основные подходы
1.2. Теоретико-познавательная модель консерватизма
ГЛАВА 2. РУССКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ – СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СРЕДА И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
2.1. Социокультурная природа и сущность русского консерватизма
2.2. Проблема человека в социальной философии и теоретико-познавательной модели русского консерватизма
ГЛАВА 3. СОЦИАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ В ИДЕОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ РУССКОГО КОНСЕРВАТИЗМА
3.1. Природа и структура социального в идеологии русского консерватизма. Принципы социально-политической практики
3.2. Национализм в идеологии и социально-политической практике русского консерватизма
ГЛАВА 4. КОНСЕРВАТИЗМ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ И БУДУЩЕЕ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
4.1. Проблема определения идейного ядра консерватизма в современной России
4.2. Современный русский консерватизм: социальные «адреса» и субъекты социально-политической практики
4.3. Проблема «идеологии 21» и русский консерватизм
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ
Современное российское общество, находящееся на переломе своего развития, объективно испытывает острую потребность не только в действенной социально-экономической модели, но и в не меньшей, если не в большей мере в объединяющей идее, способной консолидировать российское общество на осуществление «стратегического прорыва в XXI веке». Между тем, самое понятие «государственная идеология» в 1990-е годы целенаправленно дискредитировалось и увязывалось с тоталитаризизмом.
В последние годы происходит постепенная «реабилитация» государственной идеологии. Ни одна политическая сила и политик не могут рассчитывать на серьезную поддержку населения страны в том случае, если возникают сомнения в их патриотизме и, тем более, уверенность в непатриотизме. Это явственно продемонстрировал «феномен Путина» и, – обратный пример, – полный провал либеральных партий (СПС и «ЯБЛоко») на думских выборах 2003 г.
Тем самым, несмотря на существование в посткоммунистической России идеологического плюрализма, электоральное поведение российских граждан свидетельствует об активном неприятии западнических идеологий. Различные версии вестернизации не отвечают реальным потребностям страны. Существует реальная потребность задействования созидательной «почвенной» идеологии, основанной на бережном отношении к исторической и социокультурной традиции России. Данный вывод актуализирует комплексное исследование консерватизма, идеологии патриотизма и развития на основе традиционных культурно-исторических ценностей.
Предметом исследования в настоящей работе выступает русский консерватизм как идеология и социально-политическая практика, явление, имеющее двухвековую историю. Русский консерватизм являет собой развитую интеллектуальную традицию, которая не просто сохранилась, но и продолжает развиваться и в наши дни.
С учетом изложенного, изучение русского консерватизма имеет не только научно-методологическое, но и большое практическое значение для понимания ситуации, складывающейся в современной России и для поиска путей выхода из цивилизационного кризиса.
ГЛАВА 1. КОНСЕРВАТИЗМ: ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
1.1. История понятия консерватизма: основные подходы
Термин «консерватизм» в его современном значении был введен французским роялистом и классиком европейской литературы Франсуа Рене де Шатобрианом, который в конце 1810-х гг. издавал во Франции периода Реставрации еженедельник «Conservateur». В широкий политический оборот данный термин вводится уже в середине 30-х годов XIX века для обозначения политической позиции британских консерваторов – тори. Первые попытки определения сущностных границ явления были предприняты фактически в то же время. Так, у истоков научного изучения консерватизма в нашей стране стояли идеологи данного направления. В частности, в работах «старших славянофилов» были поставлены методологические вопросы, связанные с определением сущностных границ консерватизма. Планомерное научное изучение консерватизма началось несколько позднее, в начале XX века и, особенно, в межвоенный период, что связано с выходом в свет классического труда немецкого социолога Карла Манхейма «Консервативная мысль» (1927). Очередная активизация научного изучения явления приходится на конец 70-х – начало 80-х гг., что связано, как отмечалось в научной литературе, с возникновением «консервативного феномена» или «консервативной волны» – приходом к власти в Западной Европе и США политиков неоконсервативной направленности. В нашей стране повышенный исследовательский интерес к консерватизму возник в конце 80-х – начале 90-х гг. прошлого века и не ослабевает по настоящее время.
В большинстве новейших исследований, посвященных русской консервативной мысли, проблема уточнения понятийного аппарата обходится стороной. Это характерно даже для такого академического исследования, как подготовленная коллективом сотрудников Института Российской истории Российской Академии Наук (ИРИ РАН) монография «Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика». Русский консерватизм типологизируется на основе линейного (марксистско-ленинского) подхода. Авторы выявили два направления изучаемого явления: «реакционный консерватизм» и «либеральный консерватизм» (вариант: «консервативный либерализм»). К представителям «плохого» «реакционного консерватизма» авторы монографии отнесли наиболее значимых теоретиков русского консерватизма: К.Н. Леонтьева и Л.А. Тихомирова. Применение подобного оценочного подхода существенно сказалось на научной значимости исследования. Остались без внимания целые аспекты идейного наследия ведущих теоретиков «реакционного консерватизма», «прогрессивные» по своему характеру. Остается неясным, каким образом «реакционная партия» вербует своих сторонников, ведь даже авторы монографии признают, что эта партия состоит не только из реакционных помещиков, преследующих эгоистичные классовые интересы, но и из мыслителей первой величины.
Решение данной проблемы наталкивается на наличие инвариантных подходов к определению сущности консерватизма. Можно выделить два основных подхода (не считая целого ряда промежуточных или компромиссных) к определению сущности данного явления: идейный (содержательный) и ситуативный.
В основе идейного (содержательного) подхода лежит представление о консерватизме как одном из основных идейно-политических течений Нового времени, наряду с либерализмом и социализмом. Консерватизм – равноправная им идеологическая система. Вместе с тем, в отличие от либерализма и социализма он вдохновляется не проектами построения будущего (в этом смысле и либерализм, и социализм являются проектами прогрессистскими), а сохранением и сбережением универсальных, вечных ценностей. Как отмечает современный исследователь консерватизма Г.И. Мусихин, «политические аспекты консерватизма сложно отделить от мировоззренческих».
В свою очередь, в рамках идейного (содержательного) подхода наличествует ряд оттенков, весьма различных и зачастую противоположных друг другу. Социологический акцент в определении консерватизма сделан одним из родоначальников научного изучения консерватизма, немецким социологом К. Манхейм в его классической книге «Консервативная мысль». Он определяет консерватизм в качестве особого, исторически и социологически укорененного типа мировоззрения «стиля мышления». По мнению социолога, консерватизм является идеологией, возникшей как реакция на Французскую революцию 1789 года. Однако причины возникновения этого явления кроются глубже. События 1789 г. лишь катализировали процесс образования консервативной «партии». Консерватизм стал духовным и интеллектуальным ответом на идеологию буржуазного общества: либерализма, рационализма, индивидуализма и просветительской философии.
Следует отметить, что не все исследователи придерживаются приведенных выше подходов к определению консерватизма в качестве антитезы либерализма. Ряд исследователей отмечают наличие точек соприкосновения между либерализмом и консерватизмом. Так, данной проблеме в значительной мере была посвящена Всероссийская научно-практическая конференция «Либеральный консерватизм: история и современность». Снять остроту антилиберальной направленности консерватизма пытается философ В.И. Приленский, по мнению которого «Если искать истинную противоположность консервативному типу мышления, то ее легко найти в любых формах экстремизма, радикализма, революционаризма, анархизма, нигилизма и т.д.». Близка изложенному здесь подходу и точка зрения Г. Моро: «Консервативная система идей, базирующаяся на вечных социальных и нравственных ценностях – уважении к собственной традиции, опоре на мудрость предков, приоритете интересов общества, социальном разнообразии, деятельном благоразумии и т. п. – имеет неплохие шансы и перспективы получит свое звучание в политике российского государства, вектором которой в таком случае становится привлекательный во все времена и во всех странах лозунг – «Постепенность, последовательность, органичность». Тем самым, оба исследователя квинтэссенцией консерватизма считают не содержание национальной Традиции, а типично буржуазные добродетели «умеренности и аккуратности». Та «формула» консерватизма, которую «вывел» Г. Моро, с равным основанием может быть принята любым политическим режимом, заинтересованным в лояльности своих подданных.
Следует отметить, что тенденция сближать если не генетические истоки, то, по крайней мере, конкретные проявления политической философии и политической практики консерватизма и либерализма весьма заметна в современной научной литературе, исследующей консервативный феномен. Консерватизм трактуется исследователями в качестве идеологии и политической практики «золотой середины», равно удаленной от правого и левого радикализма. Политическая философия умеренного русского либерализма, государственно и национально ориентированного, обладала рядом консервативных характеристик. Поэтому целесообразно типологизировать данное направление как консервативный либерализм.
Исключительное значение для нашей работы имеют две работы русского философа Н.А. Бердяева, созданные в эмигрантский период его творчества, – «Новое средневековье» и «Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии». Предмет обоих произведений – критический анализ мировоззренческих причин краха либерализма и демократии (и, шире, – прогрессизма как такового), поиск приемлемых альтернатив в социальной философии. Н.А. Бердяев обратил внимание на вневременную онтологическую природу консерватизма: «Консерватизм поддерживает связь времен, не допускает окончательного разрыва в этой связи, соединяет будущее с прошлым. (…) Консерватизм… имеет духовную глубину, он обращен к древним истокам жизни, он связывает себя с корнями».
Проблема соотношения консервативной и либеральной идеологий по-иному решалась в рамках консервативной парадигмы. Представители этого направления подчеркивали генетическое родство либерализма и социализма, а по ряду принципиальных вопросов выступали с более резкой критикой эволюционного либерализма, чем революционного социализма.
В рамках изучения русского консерватизма должна быть также поставлена проблема «консерватизм-социализм». Социальная философия русского консерватизма имеет ряд точек соприкосновения с социализмом. Недооценка данного аспекта обедняет социально-философский анализ консервативного феномена в России, поскольку сводит консерватизм к дихотомии «консерватизм-либерализм», фактически превращая его в разновидность либерализма. Между тем, данная проблема – соотношение консерватизма и социализма – не получила должного освещения в научной литературе и требует своего раскрытия.
Второй подход к определению консерватизма получил название ситуативного, как стремление к сохранению статус-кво. По мнению сторонников ситуативного подхода, «в отличие от либерализма и социализма консерватизм не имеет устойчивого идейного ядра и принимает разные формы в различные исторические периоды». Консерватизм следует воспринимать как ситуативное явление, которое невозможно рассматривать в отрыве от цивилизационного контекста и конкретно-исторической эпохи.
Тем самым, в исследовательской парадигме ситуативного подхода консерватизму отказано в праве именоваться полноправной политической идеологией. В этом принципиальное отличие консерватизма от либерализма и социализма, имеющим устойчивое идейное ядро. Консерватизм, фактически, сводится к функции. «Консервативным является все то, что выполняет охранительно-сдерживающую функцию в обществе по отношению к революционно-деструктивным изменениям».
В одной из наших работ было дано следующее определение консерватизма с ситуативистских позиций: «Консерватизм – политическая идеология, которая нацелена на обоснование, охранение, укрепление и развитие существующего в настоящий момент порядка вещей («строя»). Подобная трактовка консерватизма отнюдь не исключает возможности реформирования (подчас достаточно радикального) системы политических, правовых, социальных и др. отношений, а сам консерватизм отнюдь не является синонимом неподвижности. Главное отличие его от любой другой идеологии – то, что он является идеологией у власти; тогда как другие находятся в нападении, он – защищает, зачастую используя средства, позаимствованные из арсенала противника».
У ситуативного подхода имеется ряд сторонников как в зарубежной (включая таких классиков западной общественно-политической мысли, как С. Хантингтон), так и отечественной научной литературе.
В ряду исследователей, внесших существенный вклад в изучение данного явления, следует назвать американского исследователя Самюэля Хантингтона, автора знаменитого эссе «Консерватизм как идеология». По мнению одного из пионеров научного изучения консерватизма в нашей стране П.Ю. Рахшмира, в своем эссе «Хантингтон предложил «ситуационную» интерпретацию консерватизма, отвязанную от какого-то раз и навсегда данного социального базиса и жесткого набора идей. Эту трактовку можно еще назвать функциональной. Миссия консерватизма – защита бытия, традиций, обычаев от засилья рациональности и порядка от угрозы хаоса». Тем самым, С. Хантигнтон стоял на иных позициях, нежели К. Манхейм, согласно которому консерватизм обладает четкой «социальной пропиской» и устойчивым идейным ядром. В классических трудах этих исследователей получили свое развитие два основных подхода к определению сущности консерватизма – идейный и ситуативный.
Наряду с идейным (содержательным) и ситуативным подходом существует ряд промежуточных или компромиссных подходов к определению сущности консерватизма. М.Ю. Чернавский в исследовании, специально посвященном данной проблеме, отмечает системообразующий принцип, объединяющий весь блок этих подходов: «Ряд исследователей, признавая наличие определенных постулатов и идейных основ консерватизма, считают, что в конкретной исторической ситуации идеология консерватизма наполняется различным социально-политическим содержанием». По мнению автора, «промежуточная позиция» изложена в работах таких известных исследователей консервативного феномена, как С. Хантингтон (которого, как было показано выше, другие исследователи считают представитеем «ситуативного» направления), Г.-К. Кальтенбруннер, А.Н. Медушевский и др. Так, согласно точке зрения С. Хантигнтона, консерватизм являет собой «систему идей для оправдания любого социального порядка, однако, наряду со страстной приверженностью ценности существующего, психология консерватора и его убеждения свидетельствуют об определенном типе мировоззрения, в основе которого лежит соответствующая система ценностей». Тем самым, консерватизм предстает психологической установкой, независимой от конкретных политических и социокультурных обстоятельств.
Итак, в научной литературе выработано два основных подхода к определению понятия консерватизм, а также целый ряд «промежуточных». Каждый из означенных подходов имеет свои эвристические преимущества, равно как и недостатки.
К основным недостаткам идейного (содержательного) подхода следует отнести, прежде всего, недостаточную артикулированность идейного содержания консерватизма. В этом проявляется его принципиальное отличие от остальных ведущих политических идеологий – либерализма и социализма. Самое наличие ситуативного подхода к определению консерватизма в этом плане весьма показательно. Напротив, попытки использовать ситуативный подход к определению либерализма или социализма по определению невозможны.
Особенно актуализируется отмеченная нами методологическая сложность при анализе социальной философии консерватизма. Если в сфере политической идеологии и, особенно, политической практики специфика консерватизма проявляется относительно четко, то значительно труднее определить данную специфику в области социальной философии. При некоторой схематизации и упрощении, либерализм связан с практикой капитализма, а социализм – с различными вариантами планового хозяйства. Что касается консерватизма, то даже при известной доле условности его сложно отождествлять с какой-либо социально-политической и социально-экономической практикой.
Второй существенный недостаток идейного (содержательного) подхода – отсутствие гибкости, неспособность увязать и примирить универсальные ценности и идеалы с исторической и политической действительностью. Г.И. Мусихин определяет эту ситуацию как «смерть» консерватизма. Как отмечает исследователь, «уязвимое место подобного ценностно-мировоззренческого определения консерватизма в том, что оно рассматривает основополагающие принципы, защищаемые охранителями, как вечные и неизменные, не учитывающие изменчивости человеческих представлений о ценностях в ходе исторического развития».
Действительно, если исходить из парадигмы идейного (содержательного) подхода, нельзя не признать, что консерватизм отсутствует в общественно-политической жизни современного мира. К такому выводу пришел, в частности, известный политический аналитик В. Третьяков.
Психологически с подобной констатацией сложно согласиться не только приверженцам консервативной идеологии, но и представителям социально-гуманитарных дисциплин. К тому же многие политические течения в Европе, Северной Америке и России самоидентифицируются как консервативные, в идеологии и политической практике многих политических партий присутствуют отдельные элементы консерватизма. Это вынуждены признавать и сторонники идейного (содержательного) подхода. Возникновение «промежуточного» подхода к определению консерватизма (С. Хантингтон, П.Ю. Рахшмир и др.), по сути, означает попытку избежать негибкости идейного подхода. В частности, вариант типологизации современного консерватизма, которые приводит тот же П.Ю. Рахшмир, является попыткой нахождения определенного компромисса между двумя «крайними» точками зрения. Как минимум, одно из течений современного консерватизма – так называемый неоконсерватизм – не является консерватизмом в идейном плане. Однако исследователи, стоящие на компромиссных позициях, осознавая глубочайшие различия между идеологией и даже мировоззрением «классического» и «нового» консерватизмов, осознанно идут на построение типологизаторской модели, одновременно используя и идейный, и ситуативный подходы.
Следует отметить, что и сами сторонники идейного подхода предлагают более гибкие модели, позволяющие дифференцировать в рамках принятой ими исследовательской парадигмы различные «версии» консерватизма. В качестве линии водораздела называются не политические режимы (в зависимости от которых можно вести речь о либеральном или даже социалистическом «консерватизмах»), а цивилизационные различия. В частности, А.М. Руткевич указал на цивилизационные корни современного американского неоконсерватизма на том основании, что американской традицией всегда был либерализм и политическая революция. По сути, американский консерватизм можно считать развитием традиций британского (островного) консерватизма, у истоков которого стоял Э. Бёрк. А. Дугин определяет эту традицию как «нефундаментальный консерватизм».
Основной недостаток ситуативного подхода – крайний релятивизм, который позволяет считать консервативной любую идеологию, которая отстаивает существующий режим. Тем самым, к консерваторам в России могут быть отнесены буквально все – от сторонников монархической идеи до большевиков. Единственным критерием, используемым при политической идентификации, является успешность завоевания или удержания власти. Нельзя не согласиться с В.А. Гусевым, считающему, что «вполне правомерное разделение консервативной мысли на основании ее отношения к существующему порядку вещей не приводит к обнаружению факторов, не разъединяющих, а, напротив, объединяющих перечисленные направления. Поиск таких факторов шел по пути выявления общих для всех консерваторов методологических принципов и политических ценностей».
В какой-то мере более корректную и приемлемую модель предлагают сторонники «промежуточного» подхода, которые, по сути, предлагают одновременно два критерия для научной и политической идентификации консерватизма: идейную (в зависимости от идеологической и мировоззренческой наполненности конкретного явления) и политико-прагматическую (отнесение к консерваторам сил, вынужденных выполнять охранительные функции, если даже изначально они обладали иной идеологической нагрузкой). А.М. Руткевич, анализируя идеологию американского неоконсерватизма, отмечает, что она не исчерпывается принципами экономического монетаризма. Американские неоконсерваторы, придерживаясь в экономической сфере принципов «классического» либерализма, в сфере общественной жизни апеллируют к извечным «консервативным» институтам, таким, как религия, мораль, семья и др.
Вместе с тем, позиция сторонников «промежуточного» подхода почти в полной мере обладает недостатками ситуативного подхода. Можно резюмировать что попытки построить некую компромиссную исследовательскую модель означают, по сути, признание несостоятельности двух «крайних» точек зрения. Однако само по себе объединение в рамках одного направления политических сил и по принципу идеологическому, и политико-конъюктурному представляется нам научно-некорректным. По сути, здесь дублируется подход применяемый «ситуативистами», поэтому нам представляется нецелесообразным выделение самостоятельного «промежуточного» подхода.
Более адекватным и научно корректным представляется идейный подход. Безусловно, консервативная идеология испытывает ощутимое давление исторического прошлого и политического настоящего, что приводит к определенной трансформации основного идейного ядра. Тем не менее, консерватизму в целом и русскому консерватизму в частности присущи определенные доминанты.
В настоящем исследовании консерватизм рассматривается как идейно-политическое явление, имеющее устойчивое идейное ядро и возникшее и развивающееся в странах европейской (христианской) культуры. В отличие от двух других основных идеологических систем современности – либерализма и социализма – консерватизм представляет собой антипрогрессистское направление, методологию которого составляет не та или иная форма рационализма, а философский теизм. Консерватизм рассматривается как феномен христианских (западно- и восточноевропейского) социокультурных миров. Ранее сходную позицию озвучил М.Ю. Чернавский: «основой консерватизма является не религиозность вообще, но лишь фундаментальные, традиционные религии. Для европейского региона – католицизм и православие, две ипостаси истинной христианской религии. Лишь то мировоззрение носит консервативный характер, которое отражает систему ценностей этих двух религий. Прочие, вторичные религии, трансформированные под влиянием буржуазно-реформаторского движения (лютеранство, кальвинизм, англиканская церковь и т.д.), несут в себе элементы либерализма, противоречащие истинному консерватизму, ибо консерватизм есть антипод либерализма». Солидаризируясь с точкой зрения автора, отметим, что консерватизм (равно как и либерализм) следует рассматривать исключительно как «продукт» христианской культуры.
В отличие от всех остальных идеологий современности (либерализма, социализма, анархизма и, в меньшей степени, фашизма) консерватизм является идеологией антипрогрессизма или традиционализма (понимаемого как антитеза модернизма). Определение целевых установок сторонников и противников прогресса дал в одной из своих работ теоретик неоевразийства А.Г. Дугин. Еще ранее попытки нахождения адекватного выражения формулы прогресса были предприняты представителями русской консервативной традиции – Л.А. Тихомировым и о. И. Фуделем.
В отличие от либерализма и социализма, идеологий Нового времени, к которым принято применять термин «освободительное движение» и которые являются разновидностями прогрессистской традиции, идеология консерватизма берет истоки в Традиции, основанной на христианских ценностях. Именно признание божественной иерархии как образца для государственного и общественного творчества является квинтэссенцией консерватизма. Феодализм же является превращенной, ограниченной историческими рамками формой этой универсальной традиции. Отвергая «священных коров» прогрессизма: демократию как единственно возможную форму правления, «общечеловеческие ценности», отделение церкви от государства и др., консерваторы действительно являлись «реакционерами», но только в подлинном, не схоластическом значении этого слова, поскольку их идеал общественного устройства находился в «золотом веке» христианского Средневековья. Консерватизм следует обозначить как реакцию «средневекового» религиозно-корпоративного сознания на социальные условия и идеологию Нового времени.
Предложенный нами подход основан на прочтении текстов русского консерватизма середины XIX – первой половины XX века. Уже «старшие» славянофилы, которых обвиняли в следовании ретроградной утопии, неоднократно подчеркивали, что их интерес к Московской России вызван более глубинными причинами, чем стремлением к воскрешению в современности отживших исторических форм. «Всякая форма жизни, однажды прошедшая, уже более невозвратима, как та особенность времени, которая участвовала в ее создании»,– писал И.В. Киреевский, – Восстановить эти формы – то же, что воскресить мертвеца» (ср. с афоризмом Ж.де Местра о невозможности вернуться в прошлое, также, как разлить по бутылкам Женевское озеро). Блестящую и очень точную формулировку русского консерватизма предложил «младший» славянофил К.С. Аксаков, который утверждал, что славянофилы призывают «не к состоянию древней России, а к пути древней России (выделено нами – Э.П.)» или, используя наше определение, не к возрождению социально-исторических форм, порожденных исторической конкретикой, а к возрождению духа Русского Средневековья. То, что консерватизм не является ретроспективным учением, а, напротив, устремлен в будущее, подчеркивал и основатель славянофильства А.С. Хомяков: «Консерваторство… есть постоянное усовершенствование, всегда опирающееся на очищающуюся старину. Совершенная остановка невозможна, а разрыв гибелен». Сходным образом функции консерватизма, одновременно охранительные и новационные (то есть направленные на разумное обновление), отмечает Л.А. Тихомиров. Истинный консерватизм, по его мнению, «совершенно совпадает с истинным прогрессом в одной и той же задаче: поддержании жизнедеятельности общественных основ, охранении свободы их развития, поощрении их роста». По мнению Хомякова, консерватизм равно противоположен и застою, и разрыву культурно-исторического прошлого. Сходную оценку встречаем мы и у Н.А. Бердяева: «Консервативное начало само по себе не противоположно развитию, оно только требует, чтобы развитие было органическим, чтобы будущее не истребляло прошедшего, а продолжало его развивать».
Пожалуй, именно у Л.А. Тихомирова, а также у Н.А. Бердяева мы обнаруживаем самое глубокое и, в то же время, самое емкое определение сущности консерватизма: «Мои идеалы в вечном, которое было и в прошлом, есть в настоящем, будет в будущем». Целиком созвучно с приведенной цитатой, но, как представляется, более точно утверждение Бердяева: «после французской революции совершенно реакционно было возвращение к духовному и материальному строю XVIII века, который и привел к революции, и совсем не реакционно возвращение к средневековым началам, к вечному в них, к вечному в прошлом. К слишком временному и тленному в прошлом нельзя вернуться, но можно вернуться к вечному в прошлом (выделено нами – Э.П.)».
Тем самым, консерватизм устремлен в будущее, но, в отличие от прогрессизма, не путем разрыва с прошлым. Более того: разрыв с прошлым, по мнению консерваторов, закрывает дорогу («пути») в будущее. Его апелляция к Средневековью объясняется не ретроспективным пафосом, а представлением о нем как об эпохе, в которой наиболее полно (с поправкой на несовершенство Града Земного) осуществились идеалы Вечности.
В научной литературе имеется целый ряд методологических подходов к определению понятия «консерватизм». Если рассматривать консерватизм как политическую идеологию, а не психологическую установку, все многообразие подходов можно свести к двум: «идейному» и «ситуативному». «Идейного» подхода придерживаются сами консерваторы, которые стоят на защите не всякой Традиции, а лишь национальной и христианской. Сторонники «ситуативного» подхода, напротив, считают консерваторов защитниками социально-политического статус-кво, отвергают существование в консерватизме постоянного идейного ядра как в либерализме и социализме. Существует также ряд промежуточных подходов, которые мы считаем вариациями «ситуативного» подхода.
В настоящем исследовании мы исходим из следующего представления о консерватизме. Консерватизм является идеологией, имеющей устойчивое идейное ядро, так же, как и его основные оппоненты – либерализм и социализм. Консерватизм – единственная идеология современности, выступающая с антипрогрессистских позиций. В то время как либерализм и социализм берут начало в рационалистической философии Нового времени, консерватизм является идейным апологетом христианского Средневековья с ее теоцентризмом, иерархичностью и корпоративизмом (общинностью). Консерватизм не является идеологией феодальной эпохи и феодальных слоев; напротив, феодализм является превращенной формой универсального консерватизма.
Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М. 2000.
Гросул В.Я. Консерватизм истинный и мнимый. // Россия в условиях трансформации. Историко-политологический семинар. М. 2000. Вып.2. С. 31.
Литературу вопроса см. в: Гусев В.А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. Тверь. 2001. С. 25-30; Чернавский М.Ю. Два подхода к определению консерватизма // Традиционализм и консерватизм на юге России. Южнороссийское научное обозрение. Ростов н/Д. 2002. Вып. 9.
Мусихин Г.И. Россия в немецком зеркале (сравнительный анализ германского и российского консерватизма). СПб. 2002. С. 7.
Манхейм К. Указ. соч. С. 593.
Либеральный консерватизм: история и современность. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Ростов-на-Дону, 25-26 мая 2000 г. М. 2001.
Консерватизм // Русская философия: Словарь. М. 1999. С. 236.
Моро Г. Ключевые принципы консервативного мировоззрения. // http://www.edin.ru/user/index.cfm?open=658%2C624&tpc_id=624&msg_id=2319
См., напр.: Мигранян А.М. Переосмысливая консерватизм // Вопросы философии. 1990. №11. С.114-122.
Бердяев Н.А. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии. Париж. 1975. С. 97.
Консерватизм // Современная западная социология. Краткий энциклопедический словарь. М. 1990.
Чернавский М.Ю. Два подхода к определению консерватизма. // Традиционализм и консерватизм на юге России. Южнороссийское научное обозрение. Ростов н/Д. 2002. Вып. 9. С. 31.
Попов Э.А., Кисиль А.С. Русский национализм и российский консерватизм: дореволюционный опыт взаимоотношений. // Традиционализм и консерватизм на юге России. Южнороссийское научное обозрение. С. 117.
Huntington S.P. Conservatism as an Ideology. // The American Political science review. 1957. Vol. LI.
Мельвиль А.Ю. Консерватизм // Философский энциклопедический словарь. М. 1983; Галкин А.А., Рахшмир П.Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем (О социальных корнях консервативной волны). М. 1987; Гаджиев К.С. Современный консерватизм: опыт типологизации // Новая и новейшая история. № 1. 1991; Филиппова Т.А. Мудрость без рефлексии (Консерватизм в политической жизни России) // Кентавр. № 6. 1993; Туронок С.Г. Консерватизм в идеологическом процессе (теоретико-методологический аспект). Дис… канд. полит. наук. М. 1995; Гарбузов В.Н. Консерватизм: понятие и типология (историографический обзор) // Полис. № 4. 1995; Попов Э.А. Разработка теоретической доктрины русского монархизма в конце XIX – начале XX в. Дис… канд. ист. наук. Ростов-на-Дону. 2000 и др.
Huntington S.P. Conservatism as an Ideology // American Political Science Review. 1957. Vol. LI.
Рахшмир П.Ю. Аналитик широкого профиля // Новый компаньон. №45 (151) 26.12.2000.
Чернавский М.Ю. Два подхода к определению консерватизма. С. 35.
Там же.
Мусихин Г.И. Указ. соч. С. 8.
Третьяков В. Русская многопартийность. Есть все, кроме консерваторов // Российская газета. 19 июня 2003.
Руткевич А.М. Что такое консерватизм? М.-СПб. 1999. С. 78.
Дугин А.Г. Философия политики. М. 2004. С. 320-356.
См., напр.: Кармизова С.Т. Российский консерватизм как философско-политическая идея // Дис. …канд. философ. наук. Ростов-на-Дону. 1999.
Гусев В.А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. С. 27.
Руткевич А.М. Указ. соч. С. 60.
Чернавский М.Ю. Сверхкраткие тезисы о консерватизме // Научный поиск в решении проблем учебно-воспитательного процесса в современной школе. Тезисы докладов конференции студентов, молодых ученых и учителей (Москва, 1997 г.). Выпуск III. М. 1998. С. 312?314.
Дугин А.Г. Указ. соч. С. 44-71.
Киреевский И.В. Полное собрание сочинений. Т. 2. М. 1911. С. 26.
Аксаков К.С. О внутреннем состоянии России // Ранние славянофилы. М. 1910. С. 117.
Хомяков А.С. Полное собрание сочинений в 8-ми тт. М. 1900. Т.8. С.21.
Тихомиров Л.А. Борьба века. М. 1896. С. 38. Цит. по: Сергеев С.М. «Мои идеалы в вечном…». Творческий традиционализм Льва Тихомирова. Вступительная статья к кн.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М. 1998. С. 11.
Бердяев Н.А. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии. С. 97.
Тихомиров Л. К чему приводит наш спор? // Русское обозрение. 1894. №2. С. 913-914. Цит. по: Сергеев С.М. Указ. соч. С. 11.
Бердяев Н.А. Новое Средневековье // Избранное. М. 2005. С. 241.
1.2. Теоретико-познавательная модель консерватизма
В своем исследовании мы исходим из эвристического положения, согласно которому консерватизм, в отличие от либерализма и социализма, следует воспринимать не как идеологию, порожденную социокультурной атмосферой Нового времени, а как идейный осколок средневекового сознания. Не претендуя на полноту изложения содержательной стороны явления, «формула» консерватизма может быть выражена в следующих тезисах:
1. В основе консервативной методологии лежит не та или иная разновидность рационалистической философии прогрессизма, а христианская религия (в отношении русского консерватизма – православие), утверждающая логический конец человеческой истории, а, следовательно, ограниченность всякого прогресса и усовершенствования. Прогрессистской вере в «светлое будущее» был противопоставлен исторический пессимизм (который органично сочетался с христианским эсхатологическим оптимизмом) консерваторов.
2. Либерализм и социализм как разновидности прогрессизма являются идеологиями Нового времени. Несмотря на присутствующий между ними острый политический и мировоззренческий антагонизм, эти разновидности прогрессизма являются рационалистическими и имеют общее генетическое происхождение. Консерватизм является идеологией-»наследником» эпохи Средневековья. Не апологетизируя социальные институты и исторические формы бытия Средних веков, консерватизм считает идеалы Средневековья своими идеалами. Он не отрицает рационализм, но признает его ограниченность. На связь консервативного и традиционного средневекового мировоззрения указывает наличие в них общих родовых черт: теоцентризма и общинности (коммюнитарности). Один из основоположников школы Анналов М. Блок отмечал характерную особенность средневекового мировоззрения, в полной мере свойственную и консерватизму: ««Народ верующих», говорят обычно, характеризуя религиозную жизнь феодальной Европы. Если здесь подразумевается, что концепция мира, из которого исключено сверхъестественное, было глубоко чужда людям той эпохи, или, точнее, что картина судеб человека и вселенной, которую они себе рисовали, почти полностью умещалась в рамках христианской теологии и эсхатологии западного толка, – это бесспорная истина».
3. Либерализм и социализм – это идеологии, основанные на идеалах безрелигиозного гуманизма (в центре которой находится дерзающий прометеевский человек) и освобожденного от социальных пут (средневековых сословий и цехов) общества. Этому мировоззрению консерватизм противопоставляет религиозный персонализм и органичное понимание природы общества и государства. Общинность консерватизма является антитезой индивидуализма либерализма и классовый подход различных версий социализма. Высшей «посюсторонней» ценностью в глазах консерваторов обладают Церковь, государство и, позднее, нация. Персонификацией государства (и нации) является Государь.
Важной исследовательской задачей является реконструкция теоретико-познавательной модели консервативной мысли. Консерватизм отличался от прогрессизма не только содержательно, но и, как будет показано ниже, методологически. Важно отметить, что глубокие методологические различия между консерватизмом и прогрессизмом затрагивали не только область идеологии. Уже в начале XIX столетия в Западной Европе и России начинает формироваться консервативная парадигма социально-гуманитарных (а, возможно, и естественных) наук. Основу не только идеологической, но и научной теоретико-познавательной модели данного направления составляет консервативное мировоззрение (по определению К. Манхейма, «консервативный стиль мышления»), основанное на религиозной картине мира и традиционалистских представлениях о человеческом обществе. К анализу отдельных положений представителей этой парадигмы, в том числе, современных, мы неоднократно будем обращаться в ходе нашей работы.
А.М. Руткевич следующим образом реконструирует сущность консервативной методологии: «…можно говорить об определенных мировоззренческих особенностях консервативного мышления. К таковым можно отнести: веру в трансцендентный моральный порядок, опирающийся на божественный или естественный закон; предпочтение медленных перемен, непрерывности, эволюции…; осторожность в реформах и нововведениях…; уважение и почтение к многообразию индивидов, обществ, культур; недоверие к единообразию, планированию, равенству».
В качестве методологической основы мы выбрали подход К. Манхейма к определению постулатов консервативного стиля мышления в Западной Европе. Предпринятое нами исследование позволит выявить глубинные основания («основополагающий мотив», по Манхейму) консервативного «стиля мышления» и, в то же время, более четко уяснить не только социокультурные, но и теоретико-познавательные особенности русского консерватизма на фоне становления методологии германского и. более широко, западноевропейского консерватизма.
Согласно К. Манхейму, испытавшему сильное влияние марксистской социологии, «чтобы современный консерватизм мог развиться в политическую философию, противостоящую либеральной философии Просвещения, и сыграть важную роль в современной борьбе идей, его исходный «основополагающий мотив» должен был существовать как подлинный стиль жизненного опыта определенных традиционных групп». Для консервативного «стиля мышления» в Германии таковыми являются феодальные страты общества: дворянство, крестьянство, цеховые ремесленники и т.д.. Следуя методологии К. Манхейма, в качестве социальных слоев, в рамках которых формировалась консервативная идеология в России, следует назвать поместное дворянство, духовенство, гильдейское купечество, общинное крестьянство, казачество. Отметим, что сам Манхейм, предлагая сосредоточиться на анализе одного временного отрезка и «одной социальной группы», оставляет на периферии исследовательского внимания крайне важный вопрос: можно ли сводить ту или иную политическую идеологию («стиль мышления») к одному социальному носителю? С одной стороны, Манхейм, как отмечалось выше, указывает несколько социальных адресов, в данном случае – феодальные страты общества. С другой же стороны то, что он в своем исследовании сакцентировал внимание на дворянстве, не случайно. При анализе взаимоотношений социальных слоев и стилей мышления, не ограничивающегося дворянским сословием, неизбежно встал бы методологический вопрос о природе самого консерватизма. Доведенная до логического завершения методология К. Манхейма, по сути, опровергает существование консерватизма как универсальной идеологической системы. Жесткая привязка консервативного стиля мышления к одному социальному слою позволяет выявить наличие целого спектра консерватизмов: дворянского, крестьянского, цехового и т.д. Консерватизм же как таковой признается данной методологией лишь при определенной, весьма искусственной натяжке.
Отмеченные нами методологические трудности, связанные с применением «социологического» подхода, осознавал и сам К. Манхейм: «…когда этот подлинный консерватизм утрачивает свои социальные корни и приобретает рефлектирующий характер, возникает проблема его трансформации в городское интеллектуальное течение с собственными фиксированными максимами и методологическими прозрениями». Как отмечается в другом месте, «Неукорененные интеллектуалы могли быть привержены любой философии (…) Их собственное социальное положение не связывает их никоим образом». Следует также обратить внимание, что К. Манхейм, в противоречие собственной теории, указал на следующий парадокс: своего высшего теоретического развития немецкий консерватизм достиг именно в творчестве все тех же «социально-парящих интеллектуалов» (А. Мюллер и др.).
У Манхейма отсутствует убедительное объяснение существования автономного от социальной среды «стиля мышления». Однако сам факт им констатирован верно. Как свидетельствует опыт русского консерватизма, «стиль мышления» имеет более сложные и опосредованные взаимоотношения с социальным слоем, чем это представлялось К. Манхейму.
Наряду с проблемой определения социального носителя консервативной идеологии анализу консервативного «стиля мышления» у немецкого социолога важное внимание уделяется реконструкции сложного процесса, который представляла борьба идей в конце XVIII столетия. Признавая огромную значимость политических событий во Франции 1789 г. на становление консервативного стиля мышления, К. Манхейма убедительно доказал, что данное событие выступило в роли катализатора консервативной реакции. В качестве основной, более глубинной причины он указал социальные трансформации Нового времени и философию Просвещения, практическим применением которой и стала революция 1789 г. По мнению Манхейма, просвещенческий рационализм («количественная» рационалистическая форма мышления») возник как оппозиция аристотелевому качественному мышлению и рационализму Ренессанса. В свою очередь консерватизм, оформившийся первоначально в виде романтизма, возник как антитеза просвещенческого рационализма. К. Манхейм сделал важный вывод, имеющий непосредственное отношение к теоретико-познавательной модели консерватизма: «Консерватизм хотел не только мыслить иначе, чем его либеральные противники, он хотел, чтобы само мышление было иным…». В свою очередь, романтизм возник как антитеза философии и самого стиля мышления «сверхрационалистического Просвещения». «Когда… климат рационалистичен, даже иррациональные элементы должны быть облечены в рациональную оболочку, чтобы быть понятыми». Тем самым консерватизм, по крайней мере, на его начальной, романтической стадии, взяв на вооружение рационалистический метод, находился в состоянии осознаваемой, а потому неприятной для него интеллектуальной зависимости от своего идейного противника. Следует, однако, сделать одно замечание, которое, возможно, позволит пересмотреть приведенное выше мнение К. Манхейма. Исследователь, – и это в целом характерно для всей его работы, – оставил без должного внимания то обстоятельство, что первоисточником возникновения западноевропейского рационализма, в том числе, философии Просвещения, являлся римский католицизм. Римско-католическое богословие, в отличие от православной патристики, изначально развивалось в рамках рационалистического мышления, апофеозом чего стало возникновение схоластики. На это неоднократно обращалось внимание представителями славянофильского направления. Рационализм был характерен не только для такой абстрактной сферы, как богословие, но и для социальной практики некогда единого западного католического мира. В частности, это было отмечено в классическом исследовании М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», при анализе хозяйственного уклада католических монастырей. Возникший как оппозиция католицизму протестантизм также развивался в рамках рационалистической мыслительной модели.
К. Манхейм впервые в научной литературе разработал систему оппозиций, дающих представление о принципиальном отличии теоретико-познавательных моделей консерватизма и либерализма (точнее, прогрессизма, поскольку на тот период еще не произошло вычленение двух основных версий, берущих начало в философии Просвещения). В тезисном виде разработанная Манхеймом система оппозиций выглядит следующим образом:
«1. Консерваторы заменяли Разум такими понятиями, как История, Жизнь, Нация (тем самым абстрактному теоретизированию противопоставлялась реальная действительность, в чем проявилась нелюбовь всех консерваторов к «философии» и, напротив, повышенный интерес к сферам человеческого знания, имеющим отношение к деятельности человека и общества, наконец, к самой Жизни — Э.П.).
1. Дедуктивным наклонностям школы естественного права консерватор противопоставляет иррационализм действительности (…) (Манхейм подчеркивает, что даже апеллируя к иррационализму, консерваторы были вынуждены использовать рационалистический метод. Представляется, автор «Консервативной мысли» абсолютизирует значение рационализма в теоретико-познавательной модели консерватизма, вступая в противоречие с собственными выводами, в частности, с выявленной им оппозицией «Разум-Жизнь». Консервативное понимание этой проблемы самим Манхеймом оценивалась как антитеза либеральному рационализму – Э.П.).
2. В ответ на либеральные постулаты всеобщего значения для всех консерватор ставит проблему индивидуума радикальным образом».
Антитезой либеральной доктрины суверенитета народа, основанной на количественном постулате, провозглашающим политические права всех индивидов вне зависимости от их талантов, способностей и нравственного облика, Манхейм считает консервативную идею качества. Эту особенность консервативной парадигмы верно отметил А.Н. Кольев: «Они (консерваторы – Э.П.) не ставят абстрактного человека в центр мироздания, подобно либералам, понимая греховную природу человека. Они не ратуют за социальную защищенность для всех без различия, подобно социалистам, продолжающим бороться за удовлетворение “все более растущих потребностей человека”. Консерватор ищет в человеке личность (выделено нами – Э.П.), способную к волевым усилиям, к деятельности. Именно для этой личности и ищется баланс свободы в меру ответственности, а не абстрактные “права человека” и не всеобщая “социальная защищенность”«. «Понятие общественного организма было введено консерваторами для противопоставления либерально-буржуазному убеждению, что все политические и социальные инновации имеют универсальное применение. (…) Этому либеральному постулату консерваторы противопоставили) невозможность произвольного переноса политических институтов одной нации на другую». Здесь проявилась отмеченная выше неприязнь консерваторов к абстрагированию. Каждое общество мыслилось ими как плод уникального исторического развития, как живой организм, зародившийся и развивающийся на определенной почве, что делает невозможным механистический перенос политических и общественных институтов, в свою очередь, являющихся уникальным и неповторим продуктом конкретной исторической эпохи и конкретного общества. Итак, символом либерального подхода к определению сущности общества будет служить машина, консервативного – живое древо, о котором писал Гёте.
Г. Моро следующим образом формулирует сущность органичного подхода, характерного для консервативного стиля мышления: «общество – это организм, развивающийся по своим внутренним законам, связывающим в единое целое и упорядоченное целое все составляющие его части. Внешнее воздействие (реформы) должно быть исключительно осторожным. Перевороты и резкие изменения отвергаются как вредные и даже гибельные. С этих позиций политические системы творятся не столько разумом, сколько традициями, привычками, вкусами, т. е. культурой и житейской мудростью многих поколений, и в этом смысле “общество – это действительно договор, но договор высшего порядка…”, который “заключается не только между ныне живущими, но между нынешним, прошлым и будущим поколениями…”. Поэтому любые теоретические, умозрительные модели устроения человеческих обществ принципиально ограничены и ущербны».
1. «Противостоящий конструированию коллективного целого из изолированных индивидуумов и факторов, консерватизм выдвигает тип мышления, который не является простой суммой его частей. Государство и нация не должны пониматься как сумма их индивидуальных членов, напротив, индивидуум должен пониматься только как часть более широкого целого. Консерватор мыслит категорией «Мы», в то время как либерал – категорией «Я» (выделено нами – Э.П.)». Предлагаем рассмотреть этот пункт более подробно в виду его принципиальной важности.
Либеральную идею индивидуализма современные исследователи считают квинтэссенцией либерального стиля мышления. Так, М.И. Данилова утверждает, что «Последовательно реализованный индивидуализм рождает либерализм». Немецкий исследователь К.Г. Баллестрем также выводит генеалогию либерализма из идеи о политических правах личности: «Как известно, уже во второй половине XVII в. возникла особая форма критики абсолютизма и сословного государства: …основная мысль заключалась в том, что без индивидуальной свободы невозможно правильное устройство социальной жизни. (…) Этот образ мышления в конце XVIII в. породил политические программы, в XIX в. – инспирировал политические движения; в наши дни историки политических идеологий обозначают его как либерализм». Поэтому К. Манхейм обоснованно противопоставляет либеральному индивидуализму консервативное видение проблемы взаимоотношений личности и общества. Эта консервативная антитеза имеет крайне важное значение для нашего исследования, поскольку в нем непосредственно затрагивается интересующая нас проблема соотношения гуманизма и консервативного стиля мышления. Между тем, решение данной проблемы К. Манхеймом, предпринятой в рамках предложенной им оппозиции «Я-Мы», представляется не вполне удачной. Более корректной видится нам изложенная выше точка зрения А.Н. Кольева, согласно которой «консерватор ищет в человеке личность». А.М. Руткевич в целом верно, хотя с некоторым преувеличением акцентирует внимание на той же персоналистской сущности консервативного стиля мышления. «Высшей ценностью для консерватора является неповторимая человеческая жизнь (выделено нами – Э.П.)… Однако консерватизм далек от «человекобожия» многих либералов и социалистов, готовых объявить «мерой всех вещей» какого-нибудь проходимца, кричащего: «Человек – это звучит гордо» и готового бежать «впереди прогресса». Если для разного рода «прогрессистов» идеалом оказывается обожествленный индивид, оторванный от всех традиций и даже от мирового порядка, то консерваторы видят в таком индивиде бездомное существо. Лишившись корней, он становится пустой абстракцией, бледной тенью; не «эмансипацией», а бедой современного мира является то, что в гигантских мегаполисах растет число людей-призраков. Консерваторы стоят за невмешательство государства в личную жизнь, но они признают и то, что частное не существует без общенародного». Акцентирование внимания на отдельной человеческой личности в гносеологии и социально-философской антропологии консерватизма может показаться методологической ошибкой или, как минимум, натяжкой. Однако, как отмечает философ-солидарист И. Вощинин, «…когда солидаристы ставят в центре своей системы человеческую личность, они не впадают при этом в индивидуализм, потому что человек, по их мнению, не является самим по себе существующим и только перед собой ответственным существом».
Итак, линия водораздела между консервативным и либеральным стилями мышлений заключается в акцентировке внимания на разных аспектах человеческой личности: духовно-нравственной – у консерваторов и политической и экономической – у либералов. Правильно обозначить это различие в подходах как антитезу личности и индивидуума. Как верно постулирует М.И. Данилова, «В дохристианском мире уже происходит осознание человеком своей индивидуальности. В христианстве происходит самосознание не только индивидуальности, но и личности…». Консерваторы, которые постоянно подчеркивали религиозные (христианские) основы своего мировидения, противопоставляли не личность и общество, а личность и индивидуума (homo oeconomicus, по определению К. Маркса). Современный исследователь реконструировал либеральное видение (эпохи расцвета «классического» либерализма в первой половине XIX в.) проблемы индивидуума в следующем виде: «Предполагается, что индивиды в либеральной теории мыслятся как разумные, расчетливые и эгоистичные существа, для которых другие люди суть лишь средство для достижения цели – максимизации их собственного потребления. Если этим эгоистам дать свободу торговать и заключать договоры друг с другом, тогда, согласно либеральным воззрениям воцарится всеобщая гармония интересов. Вседозволенность, «laissez-faire» объявляется принципом либеральной политики…». Однако следует признать, что К. Манхейм прав в том смысле, что в политической сфере консерваторы действительно признавали антитезу общества и политического или экономического человека, признавая приоритет политического целого.
Предложенной Манхеймом антитезе индивидуалистичного «Я», продукта механистичного либерального атомизма (который исследователь верно выделяет в качестве одного из ключевых мыслительных постулатов прогрессизма), если использовать консервативную парадигму, должно быть противопоставлено не «Мы», а другое «Я». В первом случае данное местоимение обозначает обособленного индивидуума, во втором – органичную личность. У самого Манхейма, последовательного социоцентриста, можно обнаружить лишь единичные попытки обоснования особого понимания личности в той картине мира, которую создает консервативный стиль мышления. В то время как «иррациональное и изначальное отношение человека к человеку и человека к вещи было вытеснено на периферию капиталистической жизни», именно консерватизм, стиль мышления «старых» социальных страт, стал пристанищем и хранителем изгоняемых традиций межчеловеческого общения и даже самой человеческой личности в традиционном ее понимании. Личность как иррациональное противопоставлялась, согласно Манхейму, рационализму капитализма. Особенности этого мировоззрения и противоположного ему консервативного взгляда на человека очень удачно сформулированы И.А. Василенко: «…западная экономикоцентристская версия гражданского общества как совокупности автономных индивидов, связанных отношениями обмена, по многим параметрам уступает православно-аскетической этикоцентристской традиции гражданского общества как совокупности людей, связанных общими ценностями и базирующихся на них отношениями кооперации, сотрудничества и солидарности. В таком обществе на первый план выходят не холодные отношения обмена, а теплые отношения соучастия, где выстроены этические (а не экономические) приоритеты, которые защищают личность и права каждого человека гораздо более полно».
Требует критического пересмотра также вывод К. Манхейма о коллективизме традиционного общества, впоследствии повторенный и другими исследователями. В реальной социальной действительности, а не в манифестациях идеологов либерализма индивид либерального общества получает лишь мнимое освобождение от коллективных связей, становясь непосредственно членом Большого Общества – государства. (Его место в этой социальной реальности очень удачно можно охарактеризовать названием одного из рассказов А. Платонова – «Государственный житель»). Вместо множества партикулярных малых сообществ, которые теоретически могут быть заменены на другие, он становится членом непосредственно Государства, лишенного той отмеченной Манхеймом патриархальности и интимности, которые составляют важную особенность – и несомненное преимущество – традиционного общества. Это обстоятельство в свое время очень точно подметил К.Н. Леонтьев: «…строй общества нынешнего ставит лицо, индивидуум прямо под одну власть государства, помимо всех корпораций, общин, сословий и других сдерживающих и посредствующих социальных групп…».
Известный российский философ Ю.Г. Волков обосновал причину возникновения проблемы некоммуникабельности, характерную для современного западного общества, «…либеральной свободой личности, сводимой порой к закононенаказуемой вседозволенности, свободе личности от общества, свободе жить самому по себе, приводящей к одиночеству и невостребованности личности обществом. В западных обществах личность свободна от общества, но и общество свободно от личности, от ее притязаний, все свободны друг от друга (выделено нами – Э.П.)». Эту же особенность либеральной (прогрессистской) парадигмы очень тонко подметил М.М. Бахтин, анализируя сознание главного героя Достоевского – «лишнего человека», «отщепенца», утратившего социальные и духовные связи с почвой: «Мир распадается для него на два стана: в одном – «я», в другом – «они», т.е. все без исключения другие, кто бы они ни были. Каждый человек существует для него, прежде всего, как «другой»«. Один из первых на проблему отчуждения человека в демократическом обществе обратил внимание классик политической философии А. де Токвиль, которому принадлежит поразительный по своей глубине прогноз: «Каждый из них, взятый в отдельности, безразличен к судьбе всех прочих, его дети и наиболее близкие из друзей и составляют для него весь род людской. Что же касается других сограждан, то он находится рядом с ними, но не видит их…; он существует лишь сам по себе и только для себя. И если у него еще сохраняется семья, то уже можно по крайней мере сказать, что отечества у него нет». Глубочайший кризис человеческой личности в западном обществе Нового времени, вызванный распадом множества микросоциальных связей, вынуждены признать и современные западные исследователи: «Критики современного капитализма как справа, так и слева… правы, заявляя, что освобождение от коллективной солидарности обошлось весьма дорого. Его цену Маркс назвал отчуждением, а Дюркгейм – «аномией». Она связана с появлением личностей, оторванных от общины, предоставленных самим себе, взаимодействующих с такими же обособленными и мобильными людьми (выделено нами – Э.П.). Если эта цена каким-то образом не минимизируется, то в итоге возникает так называемый «гипериндивидуализм», который – что неудивительно – воспринимается незападными наблюдателями и внутренними критиками капитализма как патология современного капиталистического общества».
Человек либерального общества, обособляясь от себе подобных, в то же время становится менее защищенным от окружающей его среды при одновременном возрастании зависимости от государства. Чем выше уровень материальных запросов современного человека, – а он постоянно возрастает вследствие развития «революции притязаний», гедонизма индивидуума и социума, – тем сильнее эта зависимость, поскольку именно государство в современном мире выполняет главную распределяющую функцию. В традиционном обществе функцию социальной защиты индивидуума выполняли малые социальные страты: общины, сословия, корпорации. Теперь, с разрушением прежних связей человек становится частью огромного коллектива, Казармы. «Консерваторы, – резюмирует известный исследователь философии современного неоконсерватизма Р.М. Габитова, – считают одним из величайших заблуждений идеологии Просвещения и вообще всех эмансипаторских устремлений предположение, что человек как индивид может считать себя «счастливым», будучи свободным от каких-либо «привязанностей» – обязательств нравственного, чувственного, совестного порядка. Все попытки сделать человека бесконечно свободным могут достигнуть лишь противоположного результата: «Индивид, оторванный от своих прежних связей и этим самым обособившийся, испытывает, вместе с утратой своей защищенности, все более возрастающее ограничение пространства своей свободы»«.
Суррогатами нормальных микросоциальных связей в либеральном обществе становятся партийные образования, которые служат одновременно субъектами выражения групповых интересов в условиях представительской демократии; в традиционном обществе эту функцию выполняли территориальные общины и сословные группы. Однако в принципе партийного представительства можно обнаружить противоречие самой идее демократии, на что обращал внимание уже Ж.-Ж. Руссо. «Суверенитет, – по глубокому убеждению философа, – не может быть представляем по той же причине, по которой он не может быть отчуждаем. Он заключается, в сущности, в общей воле, а воля никак не может быть представляема… Депутаты народа, следовательно, не являются и не могут являться его представителями; они лишь его уполномоченные; они ничего не могут поставлять окончательно. Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен. (…) (Народ, живущий в демократическом государстве) свободен только во время выборов членов Парламента: как только они избраны – он раб, он ничто». Современный исследователь А.М. Величко формулирует это противоречие следующим образом: «…едва ли не единственным способом создания многочисленной и хорошо организованной партии, способной успешно отстаивать свои партийные интересы и тем самым реализовывать интересы своих членов, может быть только «демократически организованная партийная тирания», где принцип централизации, бюрократизации партии и ее функционерами играет первенствующую роль». Так появляются предпосылки для возникновения тоталитаризма, который представляет собой ни что иное, как оставление человека наедине с государством. Выявлению связи индивидуализма с тоталитаризмом посвящена целая литература, на нее обращали внимание такие известные исследователи, как Х. Ортега-и-Гассет, Х. Арендт, В. Райх и др. М.И. Данилова в своем исследовании, предметом анализа которого является проблема индивидуализма, резюмирует: «Тоталитарные движения – это массовые организации атомизированных, изолированных индивидов».
Консервативная антитеза либерального понимания личности предполагает не коллективистскую, а личностную оппозицию атомизированному индивидууму либерализма. Действительная антитеза человека атомизированного общества – «Я», человек традиционного общества, а не «Мы», традиционный социум, как считает Манхейм. Также совершенно неверным представляется манхеймово утверждение о коллективизме традиционного (по его терминологии, «феодального») общество, апологетикой которого занимались консерваторы. Мы настаиваем на определении данного общества как органичного в отличие от коллективистского общества либерализма, поскольку коллективизм является категорией, служащей для обозначения явлений Нового времени. «…Загадку двойственности индивидуалистической идеологии, – отмечает М.М. Фёдорова, – очень тонко подметил Луи Дюмон: «ей никогда не удается полностью установить свое преобладающее влияние, и кажется, что ей неизменно сопутствует ее противоположность – призрак поглощения коллективностью атома, провозглашенного сувереном (выделено нами – Э.П.)»«. Человек либерализма – политический и экономический индивидуум (или, используя известный термин К. Маркса, homo oeconomicus), носитель идеи Человека-Суверена. Человек консерватизма – органичная личность, носитель идеи суверенитета Бога, через которую получает высшее значение и самая личность и которая не мыслится вне системы органичных солидаристских связей с другими «я». В отличие от мнимой автономии человека либерального или политического (подлинная цена этой «свободы» диктуется Государством, членом которого он является), человек консерватизма, как отмечает Манхейм, осознает свою «полезность» «лишь в границах этих более широких общностей» – «органических сообществах», сословиях. Самая свобода в ее феодальном понимании, обращает внимание К. Манхейм, означает привилегии сословий.
Консервативный человек не может быть признан полноценной личностью без своей включенности в целый ряд микросоциумов: территориальных и церковных общин, сословий или корпораций и т.д. На этом обычно и основываются «обвинения» консерватизма в коллективизме и даже антигуманизме. Между тем в либерализме полнота человека не мыслится без наличия политических прав индивидуума и их логического завершения – идеи народного суверенитета. Упускается из вида, что комплекс социумов, членом которых является консервативный человек, выполняет ту же функцию социальной защиты личности, которую либерализм отводит естественным правам человека и суверенитету народа. Принципиальное различие заключается в том, что либерализм не выработал убедительной теоретической концепции и эффективной социально-политической практики обеспечения защиты человека от общества. Уже на заре становления либерального общества становится очевидным: одержав победу в борьбе против единичных «тиранов» – монархов, человек прогрессивного общества оказался безоружным против тирании общества, того самого Народа-Суверена, пафосом борьбы за который была пронизана человеческая история на протяжении как минимум двух веков.
К. Манхейм выделяет еще одну оппозицию либеральной и консервативной методологий:
«6. Одно из главных логических возражений против стиля мышления, основанного на идее естественного права, – это динамическая концепция Разума. Сначала консерватор противопоставляет жесткости статической теории Разума движение «Жизни» и истории. Позднее (…) он представляет сам Разум и его нормы как меняющиеся и находящиеся в движении». Выявленная исследователем концепция динамического Разума, важнейшая категория консервативного стиля мышления, является антитезой либерального (прогрессистского) «статического мышления», автономной от влияния истории. Этим подчеркивается включенность человека не только в сложные социальные отношения (принадлежность к комплексу микро- и макросоциумов), но и в Историю. Отмеченная Манхеймом характеристика консервативного понимания Разума позволяет говорить о консервативной методологии как более гибкой и историчной.
Ниже будет показано, что понимание Разума в русском консерватизме не исчерпывается его характеристикой как динамичного.
Помимо выделения мыслительных оппозиций К. Манхейм анализирует терминологический аппарат: содержание понятий, по-разному понимаемых либералами (прогрессистами) и консерваторами. Для нашего исследования наибольший интерес представляет сравнительный анализ таких понятий, как свобода и историческое прошлое. Проведенная исследователем реконструкция мыслительного процесса позволяет существенно уяснить значение проблемы человека в теоретико-познавательной модели западного консерватизма.
Согласно Манхейму, «Революционный либерализм понимал свободу как явление из экономической сферы, состоящее в освобождении индивидуума от средневековой зависимости от государства и цехов. В политической сфере свобода понималась как право личности поступать по собственной воле и, прежде всего, право в полной мере пользоваться неотъемлемыми правами человека». Логическим дополнением этого является политическое равенство. «Революционный либерал, мыслящий абстрактно в категориях возможного, а не действительного, придерживается «абстрактного оптимизма», повторяя принцип всеобщего равенства…, не определяя границ свободы индивидуума, за исключением границ, налагаемых существованием других людей»(выделено нами – Э.П.). А.С. Панарин определяет современное либертарианское понимание свободы как антитезу древнего (классического) представления: «современные… люди понимают под свободой триумф индивидуализма, средство ограждения своего личного, частного существования от вмешательства со стороны власти. Таким образом, свобода современного человека – это свобода ни во что не вмешиваться, лежать на диване с газетой, смотреть телевизор, то есть свобода заниматься собственной частной жизнью».
Тем самым, либеральное (прогрессистское) понимание свободы, в формулировке Манхейма, акцентировано на естественных (с точки зрения консерваторов – абстрактных, искусственно сформулированных) правах абстрактных же индивидов. Эта свобода носит исключительно отрицательный характер и ограничена свободой других людей.
Консервативное понимание свободы К. Манхейм определяет как качественное, наличие так называемой внешней и внутренней свободы. Манхейм отмечает, что подобное понимание свободы отличает «анархический субъективизм». «Чтобы снять это противоречие, был выдвинут тезис о «подлинных носителях/субъектах» свободы – «органических сообществах», сословиях. Свобода в ее феодальном понимании означала привилегии сословий».
Либеральной апологии прав человека (логичным завершением которой стала идея политического суверенитета народа) консервативная традиция противопоставляла идею личной ответственности. Этот подход нашел выражение в известном афоризме М.Н. Каткова: «Русские подданные имеют нечто более чем политические права: они имеют политические обязанности». Данный подход, как представляется, является общим для всей христианской консервативной традиции. Р.М. Габитова применительно к современному западноевропейскому неоконсерватизму формулирует проблему свободы следующим образом: «…сами консерваторы не воспринимают как парадокс тот факт, что они, как пишет Г. Фенд, «несмотря на подчеркивание значения авторитета и на, скорее, пессимистическое понимание человека… защищают ярко выраженную философию свободы личности и индивидуальной ответственности». Консерваторы наоборот разъяснили бы, что оба понятия – авторитет и свобода или порядок и свобода – уравновешивают друг друга, что свобода для них существует не сама по себе, а лишь в «свободном подчинении» авторитету и порядку».
Нацеленность либерализма на достижение политической свободы индивидов и наций в политической и научной литературе, базирующейся на либеральной парадигме, обычно трактуется как проявление гуманистического потенциала данного политического учения. Гуманистические позиции консерватизма, с недоверием и, как минимум, с настороженностью относящегося к идее политических прав, на первый взгляд менее очевидны. Между тем отмеченная Манхеймом сущность консервативного подхода к категории свободы позволяет пересмотреть устоявшийся тезис о «гуманизме» либерализма и «антигуманизме» и коллективизме консерватизма. Либеральный поход к пониманию категории свободы подпадает под характеристику «внешней свободы», термина, введенного и широко применяемого в рамках консервативного стиля мышления. Используя его эвристические возможности, реконструкцию которой провел Манхейм, мы убедимся, что гуманистический пафос либерализма (прогрессизма) основан на методологической ошибке. Суть ее заключается в следующем: проблема человека если и рассматривается в либерализме, то находится на периферии внимания. Либерализм, по сути, совершенно не интересуется проблемой человека. В фокусе его внимания находится не человек, а лишь малая, причем не самая важная часть его личности, которая является субъектом (или объектом) политических процессов. Человек в социальной философии либерализма представлен в одной его ипостаси: внешней человек (политический или экономический человек). Сами идеологи либерализма декларируют принципиальное дистанцирование от проблематики, имеющей тесное соприкосновение с личностью и, прежде всего, со сферой религиозной веры. По сути, свобода в ее либеральном понимании имеет отрицательный характер, что было отмечено К. Манхеймом, и определяется границами, «налагаемых существованием других людей». Символом либеральной идеи свободы, «сводимой порой к закононенаказуемой вседозволенности», может послужить полицейский участок, поскольку, дистанцируясь от внутренней жизни предоставленного самому себе человека и общества в целом и отрицая существование объективной, общей для всех истины, либерализм вынужден считаться со своеволием «автономной личности».
Важное значение для анализа исследуемой нами проблемы имеет различие либерального и консервативного подхода к истории. К. Манхейм, анализируя различия в мыслительных навыках либералов и консерваторов, отмечает повышенный интерес, проявляемый ими соответственно, к философии (абстрактное теоретизирование, априорно присущее либеральному стилю мышления) и к истории (свидетельство реального опыта жизни нации, высоко ценимого консерваторами). По мнению К. Манхейма, «Историзм (…) в узловых точках имеет консервативные черты… Он играет роль политического аргумента против революционного разрыва с прошлым». При этом для консервативной мысли характерна «эмоциональная симпатия к предмету исследования», абсолютно чуждая сухому рационализму прогрессистов. Различным было и отношение к историческому прошлому: «…Прогрессист переживает настоящее как начало будущего, консерватор же считает его последним пунктом, которого достигло прошлое (…) Консерватор переживает прошлое как нечто равное настоящему…, выдвигает на первый план сосуществование, а не последовательность(выделено нами – Э.П.)».
Сходную трактовку либерального подхода к истории дает Ю.М. Лотман: «Либеральное мышление в исторической науке строится по следующей схеме: то или иное событие отрывается от предшествующих и последующих звеньев исторической цепи и как бы переносится в современность, оценивается с политической и моральной точек зрения… Создается иллюзия актуальности, но при этом теряется подлинное понимание прошлого. Деятели ушедших эпох выступают перед историком как ученики, отвечающие на заданные вопросы. Если их ответы совпадают с мнениями самого историка, они получают поощрительную оценку, и наоборот. Применительно к интересующему нас времени вопрос ставится так: общественно-политические реформы есть благо и прогресс. Те, кто поддерживает их, – прогрессивны, те, кто оспаривает, – сторонники реакции (…) Как ни удобна эта картина, но историческая реальность сложнее».
Принципиально важное упущение, допущенное К. Манхеймом в предпринятой им реконструкции методологии консервативного мышления, – отсутствие (либо минимизация) в его концепции религиозного аспекта, что, безусловно, определено видовыми изъянами прогрессизма. Манхеймов подход отличает методологическая приземленность: полное невнимание к трансцедентальной сфере и абсолютизация социального. Как отмечается в комментариях к сборнику работ немецкого исследователя, «Всеобъемлющая вера в рационалистическое знание пронизывает все работы К. Манхейма», демонстрируется непонимание того, что «определенные ценности находятся вне исторического социального процесса»). В некоторых случаях у Манхейма этот рационалистический детерминизм приводит к вульгарно-материалистичным выводам (ср.: «…Волна возвращения к католицизму имела своей социальной основой интересы Австрии (?!) в Священном союзе и ее ультрамонтанство»).
Недостатки социологического подхода объяснения общественных феноменов отмечал и Н.А. Бердяев: «Применение абстрактных социологических категорий к конкретной исторической действительности умерщвляло ее (социологию – Э.П.), вынимало из нее душу и делало невозможным живое, интуитивное созерцание исторического космоса. Вашими социологическими отвлеченностями вы разлагали историческую действительность, как иерархическую ступень космического целого, и сводили ее на простейшие элементы, открываемые другими науками, предшествующими вашей социологии. Вы – упростители и смесители. Поэтому реальность ускользает от вас, не дается вам, поэтому в ваших руках остаются лишь отвлеченные клочья реальности лишь осколки бытия».
Несмотря на существенные эвристические недостатки методологии К. Манхейма, вклад основоположника «социологии знания» трудно переоценить. Находясь в русле рационалистической парадигмы, критике которой уделено столь важное внимание в консервативной мысли Западной Европы, немецкий социолог сумел выявить в консервативной парадигме ряд ключевых постулатов-антитез либерального стиля мышления. Без учета и внимательного анализа проделанной К. Манхеймом исследовательской работы в настоящее время невозможно представить серьезное исследование, посвященное изучению гносеологии и методологии консервативной мысли. «Консервативная мысль» К. Манхейма, с учетом отмеченных выше недостатков, продиктованных духом времени и господством рационалистического социоцентристского подхода, по праву считается классическим трудом по идеологии и теоретико-познавательной модели консерватизма. Велико значение данной работы и для исследования, посвященного исследованию гносеологических и методологических подходов социальной философии русского консерватизма. Данный феномен, являясь составной частью общеевропейского (христианского) консерватизма, имеет много общего как в содержательной своей части, так и в стиле мышления, что и вызвало обращение к работе К. Манхейма.
Консерватизм является одной из форм политической идеологии современности. Научное изучение данного явления началось в середине XIX столетия, причем сразу же определились два основных подхода к определению консерватизма: идейный и ситуативный. Более адекватным и научно-корректным (исходя из самоидентификации консерваторов, развитой консервативной традиции и др.) мы считаем идейный подход. В рамках данного подхода нами была предложена рабочая гипотеза о христианско-средневековых корнях консерватизма. Тем самым, данное явление не следует считать идеологией феодальных классов. Консерватизм имеет не временную историческую «прописку» (реакция феодальных слоев населения, К. Манхейм), а является носителем универсальной идеи, условно отождествляемой со Средневековьем, точнее, с идеальным Средневековьем. Исторически существовавшая связь между консерватизмом и феодальными кругами была ограничена во времени и позднее уступила свое место иной форме взаимоотношений.
Решению данной исследовательской задачи будет посвящен следующий параграф нашего исследования, в котором на примере русского консерватизма мы попытаемся дать ответ на вопрос о социальных носителях консервативного «стиля мышления».
Блок М. Апология истории или ремесло историка. М. 1973. С. 136.
Руткевич А.М. Возможен ли консерватизм в России? // НГ-Сценарии. 12.01.2000.
Манхейм К. Указ. соч. С. 613.
Там же. С. 577.
Там же. С. 614.
Там же. С. 623.
Манхейм К. Консервативная мысль. С. 584.
Там же. С. 614.
Там же. С. 588.
См., напр.: Киреевский И.В. Избранные статьи. М. 1984. С. 120.
Девизом консервативного отношения к проблеме «Разум-Жизнь» могут послужить известные строки из «Фауста» Гёте, которого К. Манхейм называет в числе идеологов консерватизма: «Серо познание, мой друг, Но древо жизни вечно зеленеет».
Манхейм К. Указ. соч. С. 615.
Кольев А.Н. Русская идея и политический консерватизм // http://kolev3.narod.ru/Stat/Ideol/Konserv/konser1.htm
Манхейм К. Указ. соч. С. 615-616.
Моро Г. Ключевые принципы консервативного мировоззрения // http://www.edin.ru/user/index.cfm?open=658%2C624&tpc_id=624&msg_id=2319
Манхейм К. Указ. соч. С. 615-616.
Данилова М.И. Индивидуализм: история и современность (философско-культурологический аспект). Автореф. дисс. … доктора философ. наук. Ростов-на-Дону. 2001. С. 15.
Баллестрем К. Г. Homo oeconomicus? Образы человека в классическом либерализме // Вопросы философии. 1999. №4. С. 43-44.
Руткевич А.М. Указ. соч.
Вощинин И. Солидаризм. Рождение идеи. Данденонг. 1990. С. 25.
Данилова М.И. Индивидуализм: история и современность. (Философско-культурологический анализ). Краснодар. 2000. С. 140.
Баллестрем К.Г. Указ. соч. С. 44.
Манхейм К. Указ. соч. С. 586.
Василенко И.А. «Очарованный странник» против «экономического Человека». Москва. 1998. №4.
Леонтьев К.Н. Избранное. М. 1992. С. 126.
Волков Ю.Г. Манифест гуманизма (Идеология и гуманистическое будущее России). М. 2000. С. 12.
Бахтин М.М. Проблемы творчества/поэтики Достоевского. Киев. 1994. С. 161.
Токвиль де, А. Демократия в Америке. М. 2000. С. 497.
Бергер П. Капиталистическая революция. М. 1994. С. 142. Цит. По: Волков Ю.Г. Манифест гуманизма (Идеология и гуманистическое будущее России). С. 90.
См. об этом: Панарин А.С. Политология. М. 1999. С. 83-102.
Габитова Р.М. СВОБОДА. АВТОРИТЕТ. ПОРЯДОК (Политическая философия современного неоконсерватизма). // От абсолюта свободы к романтике равенства (из истории политической философии). М. 1994. С. 103.
Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М. 2000. С. 281.
Величко А.М. Христианство и социальный идеал (философия, право, социология индустриальной культуры). М.; СПб. 2000. С. 493.
См., напр.: Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М. 1996; Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М. 1998; Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М. 1991; Райх В. Психология масс и фашизм. СПб.-М. 1997.
Данилова М.И. Указ. соч. С. 80.
Федорова М.М. Модернизм и антимодернизм во французской политической мысли XIX века. М. 1997.
Генезис идеи так называемого личностного суверенитета берет истоки в идее народа-суверена. После борьбы за завоевание всевозможных политических и экономических свобод, которая вдохновлялась прометеевской верой в Человека, человек либерального общества устремился не к завоеванию Космоса (на что был настроен пафос социализма), а к освоению «внутреннего пространства» – освобождению самого себя от опеки культуры и морали. Тем самым Человек-Суверен, вооруженный автономной моралью, является прямым потомком либерального революционера, борющегося за политические права индивидуума и суверенитет народа.
См. об этом: Токвиль А. Указ. соч. С. 199-200.
Манхейм К. Указ. соч. С. 616.
Там же. С. 604.
Об особенностях консервативной идеологии в России. Интервью с Панариным А.С. // http://www.edin.ru/user/index.cfm?open=658%2C624&tpc_id=624&msg_id=2319
Там же.
Цит. по: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М. 1998. С. 300.
Габитова Р.М. Указ. соч. С. 102.
Либеральное понимание принципа свободы изложено в кн.: Мизес Л. Либерализм в классической традиции М. 1994. С. 23-25. Характерно, что в этом классическом исследовании основной акцент сделан на экономической проблематике, а решение сугубо гуманитарных вопросов, по сути, сводится к задаче достижения свободы хозяйственной конкуренции. См. также: Боуз Д. Либертарианство: история, принципы, политика. Челябинск. 2004. С. 106-118.
Волков Ю.Г. Указ. соч. С. 12.
Следует отметить, что современный либерализм вынес определенные уроки из опыта ХХ столетия, который показал, как на демократической почве возникают тоталитарные государства. В современной либеральной демократии резко возрос и диктат государства над обществом и личностью, и, в то же время, оказались забыты классические либеральные принципы laissez fair и рыночной свободы: современные западные демократии в экономическом отношении представляют плановые хозяйства.
Там же. С. 631.
Там же. С. 609.
Лотман Ю.М. КАРАМЗИН. Сотворение Карамзина. Статьи и исследования. 1957-1990. Заметки и рецензии. СПб. 1997. С. 590.
Гуревич П.С. Диагноз исторического космоса. В кн.: Манхейм К. Указ. соч. С. 676.
Там же. С. 626.
Бердяев Н.А. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии. С. 32. Цит. по: Гуревич П.С. Указ. соч. С. 679. См. также: Флоровский Г.В. Указ. соч. С. 295; Блок М. Указ. соч. С. 138.
ГЛАВА 2. РУССКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ – СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СРЕДА И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
2.1. Социокультурная природа и сущность русского консерватизма
Русский консерватизм, являясь составной частью консерватизма общеевропейского (христианского), подпадает под характеристики, которые были проанализированы в предыдущем разделе. Теоретико-познавательная модель русского консерватизма во многом идентична аналогичной модели западноевропейского консерватизма. Различия, и весьма существенные, обнаруживаемые между ними, обусловлены различием духовного ядра и социокультурного облика восточно- и западнохристианской цивилизаций.
Хронологически истоки русского консерватизма следует искать в конце Русского Средневековья, которое не совпадало по времени с окончанием Средних веков в Западной Европе, поскольку исторические и культурные ритмы двух феноменов мировой истории не совпадали.
Для определения конечной даты Русского Средневековья целесообразно использовать социокультурный подход, позволяющий реконструировать образ «идеального» Средневековья. В качестве хронологической границы, отделяющей Русское Средневековье от Нового времени, мы определяем середину XVII века. Именно в этот период в России происходят социально-политические и социокультурные сдвиги тектонического характера. Петровские преобразования, с которыми принято связывать начало процесса вестернизации и модернизации России, на деле явились продолжением модернизации эпохи правления Алексея Михайловича. В частности, подобный взгляд был изложен в классическом исследовании прот. Г.В. Флоровского «Пути русского богословия».
Не вдаваясь в исторические экскурсы, отметим основные и наиболее существенные изменения в общественно-политической структуре и социокультурной среде России. Прежде всего, в данный период на авансцену политической и культурной жизни страны выходит принцип рационализма, который К. Манхейм считал порождением духа философии Просвещения и который, тем не менее, правильней определить как порождение Ренессанса и Реформации. Н.А. Бердяев антитезой рационализма Нового времени считал сверхрационализм Средневековья. Если в Западной Европе рационализм проявлял себя и в форме усовершенствования государственно-политических механизмов, и в форме теоретической мысли, то в России рационализм проявлялся, главным образом, в политической и культурной сферах. Для середины-второй половины XVII в. характерны попытки механистического упорядочивания общественно-политических процессов: бюрократизация, плановая перестройка гражданского и военного управления и, наконец, осознанное стремление экстраполировать чуждую (для данного периода – польско-католическую) общественно-политическую и социокультурную модель на русскую почву. При Петре I шла борьба не западничества и «почвенничества», а двух вариантов западничества: полонофильской (или польско-католической) и германо-протестантской партий.
Одним из проявлений отмеченной нами тенденции стал процесс секуляризации общественной жизни Московской России. Если в правление Михаила Романова установилась симфония светской и духовной властей, то после смещения с патриаршего престола Никона царская власть окончательно подчиняет себе власть духовную по образцу цезарепапистских западноевропейских монархий. Зримым выражением этой борьбы «царства» и «священства» стал Поместный собор Русской церкви 1666-1667 гг. По этой причине мы избрали дату его проведения в качестве «идеальной» даты конца Русского Средневековья и начала Нового времени.
Наиболее четко рационалистические тенденции Нового времени проявились в духовной и культурной сферах. В духовной сфере в середине XVII в. происходит постепенное затемнение православно-богословского сознания, все более ощутимыми становятся западные – католические и, в меньшей степени, протестантские влияния. Особенно наглядно это выразилось в русской иконописи, которая в XVII в. утрачивает присущий ей спиритуализм и подпадает под влияние западноевропейской натуралистичной религиозной живописи («фряжского письма»).
С окончанием Русского Средневековья появляются предпосылки для возникновения русского консерватизма. Однако в течение продолжительного периода (до начала XIX столетия) он развивался в эмбриональном состоянии – в виде так называемого предконсерватизма. Данный термин введен в оборот В.А. Гусевым. «Общепризнано, – отмечает исследователь, – что консерватизм, в том числе и русский, начал принимать форму политической идеологии в конце ХVIII – начале ХIХ столетия. Однако, как и любой другой крупный идеологический феномен, он имел свою предысторию, опираясь на идеи мыслителей предшествующих веков». Предконсерватизм, считает исследователь, представляется в виде «совокупности идей, послуживших опорой для классических консерваторов». Хронологические рамки русского предконсерватизма В.А. Гусев определяет X – концом XVIII вв. Представляется, что предложенные автором хронологические рамки слишком широки и размыты. Консерватизм, используя терминологию А. Тойнби, является защитной оболочкой духовного ядра, следовательно, консерватизм не есть традиция, он то, что охраняет традицию – духовную культуру и общественно-политический строй народа. Предконсерватизм мы определяем как фазу своего рода эмбрионального развитие консерватизма, предшествующую становлению консервативной идеологии.
В научной литературе принято относить зарождение русского консерватизма к концу XVIII, а в качестве первого документа этого интеллектуально-политического направления называть знаменитую записку князя М.М. Щербатова «О повреждении нравов в России». Однако, данная работа не может быть отнесена к «зрелому» этапу развития русского консерватизма, являясь, скорее, морализаторским трактатом, в котором значительное внимание уделялось порицанию роскоши петербургского двора и русской аристократии екатерининского времени. К. Манхейм определяет подобную рефлексию как традиционализм. В контексте предложенного нами подхода «предидеологические» работы кн. Щербатова следует охарактеризовать как предконсерватизм.
Русский консерватизм не был реакцией на Французскую революцию 1789 г. Влияние последней на его становление и развитие было значительным, но не определяющим, что в целом характерно для общественно-политических процессов в России. Подлинным «основополагающим мотивом» (определение К. Манхейма) в данном случае выступила рационалистическая вестернизация русской жизни, начавшаяся в середине XVII столетия, апофеозом которой стали реформы Петра I.
Вопрос определения социальной базы русского предконсерватизма требует отдельного углубленного изучения. В настоящей работе мы можем дать лишь предварительные результаты его решения. Русский предконсерватизм как эмбриональная фаза развития русского консерватизма возник и развивался с середины XVII до начала XIX в., когда собственно и возникла консервативная идеология. Социальными носителями идей предконсерватизма являлись широкие круги русского общества. Однако лишь незначительная часть интеллектуалов-представителей привилегированных социальных групп сумела выработать подходы, которые еще нельзя назвать идеологией, но которые уже являлись образцом идейной рефлексии над результатами модернизационных изменений. Фактически русский предконсерватизм представлен теми же социальными группами, что и модернизм. Позднее, когда русский консерватизм стал полноценной идеологией, станет очевидно, что его социальная база охватывает фактически все слои общества, а не только «феодальное дворянство». Это признают и авторы коллективной монографии «Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика», написанной с марксистских позиций: «Среди особых забот консерваторов, наряду с утверждением незыблемости социальных и экономических отношений, выдвигаются вопросы морали и патриотизма. Эти два столпа русского консерватизма будут прослеживаться на протяжении всей его последующей истории вплоть до новейшего времени, и они во многом содержат определенную притягательность политического традиционализма не только для дворянства, но и для довольно широких кругов населения».
Носителями идеологии модернизма или прогрессизма в рассматриваемый период являлись представители все того же дворянского сословия (позднее и других «консервативных» социальных групп: купечество, духовенство и др.). Это актуализирует вопрос политической идентификации дворянского самосознания, которое традиционно расценивалось как консервативное. Действительно, дворянское сословие в целом являлось социальной опорой власти, которой они были обязаны своим привилегированным положением. Тем самым с ситуативной точки зрения дворянство в целом действительно являлось социальным слоем-носителем идеологии консерватизма.
Однако дворянство трансформировалось в аристократию благодаря модернистским реформам государственной власти. Следует обратить внимание, что на протяжении трех четвертей XVIII столетия дворянство являлось не только получателем социальных благ от государства, но и, в свою очередь, активно влияло на государственную политику. Более того: русское шляхетство фактически представляло собой правящий слой Российской империи, персонификацией которого являлся монарх или чаще монархиня. Тем самым в сословном сознании русского дворянства были заложены не только консервативные, но и модернистские ценности. Последние проявлялись в идее политических прав дворянского сословия, а позднее развились в идею конституционной монархии.
Русское дворянство, в течение XVIII столетия ставшее привилегированным сословием, не было политически единым. В его интеллектуальной элите существовала достаточно сильная оппозиция модернизационным проектам государственной власти, несмотря на то, что социальные права этого сословия значительно расширились, а обязанности – сократились.
Можно сделать вывод: носители консервативной идеологии не определялись принадлежностью к тому или иному сословию. Особенно характерно этого для дворянства. На протяжении указанного периода дворянство становится не только господствующим сословием, но и ведущей интеллектуальной силой русского общества. Дворянство на протяжении XVIII и большей части XIX столетия фактически являлось синонимом русского образованного общества – интеллигенции. Интеллектуальные проекты вне зависимости от их идеологического содержания разрабатывались преимущественно именно в дворянских лабораториях.
Дворянство в период эмбрионального развития консервативной идеологии (предконсерватизм), как было отмечено выше, несло в себе, наряду с консервативной, мощную модернистскую струю. В период же, когда охранительство становится самостоятельной полноценной идеологией, именно поместное дворянство (наряду с духовенством) становится ведущей консервативной силой, противостоящей слою усиливающейся профессиональной бюрократии, партии «духа системы» (Н.М. Карамзин). В значительной мере консервативные симпатии русского дворянства носили стихийный характер. По терминологии К. Манхейма так называемый дворянский консерватизм правильней назвать традиционализмом, то есть, несознательным консерватизмом. Лишь у немногих дворянских интеллектуалов консерватизм обретает форму идеологической системы, перерастает форму банального охранения существующего миропорядка. У Карамзина русский консерватизм становится идеологией, которая отстаивает универсальные ценности, попытка реализации которых мы встречаем в Средневековье. Стихийный же консерватизм широких слоев дворянства заключался не в поиске метафизической глубины и исторических основ, а в обосновании существующего миропорядка. Так называемый дворянский или аристократический консерватизм едва ли существовал. Правильней говорить о консервативных или, точнее, охранительных настроениях русского дворянства, поскольку суффикс «изм» означает определенную идеологию, а всякая идеология, во-первых, создается творческим меньшинством (и дворянство здесь не исключение), а во-вторых, строится на некоей универсальной ценности, а не на классовом эгоизме отдельного слоя.
Тем не менее, то, что мы назвали охранительными настроениями русского дворянства, несло определенный отпечаток сословного эгоизма или, точнее, если можно употребить такой термин, дворяноцентризма. Было бы ошибочным отвергать наличие у широких дворянских кругов гипертрофированного представления о шляхетских правах, чему зачастую сопутствовало непонимание сословных обязанностей.
То же дворянство дало многочисленные примеры иного рода, что позволило В.Я. Гросулу, одному из авторов монографии «Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика», сделать следующий вывод: «Как каждое политическое течение, имеющее собственную социальную базу, русский консерватизм не был сложен из одних только негативных моментов. Среди особых забот консерваторов, наряду с утверждением незыблемости социальных и экономических отношений, выдвигаются вопросы морали и патриотизма. Эти два столпа русского консерватизма будут прослеживаться на протяжении всей его последующей истории вплоть до новейшего времени, и они во многом содержат определенную притягательность политического традиционализма не только для дворянства, но и для довольно широких кругов населения».
Итак, консерватизм, как и всякая идеология, предполагает определенную бескорыстность (идейность) его носителей, что и делает его притягательным для разных социальных слоев, а не какого-либо одного сословия или класса. Вместе с тем, представители так называемого дворянского консерватизма обладали завышенными представлениями о роли «шляхетского» сословия. Первым в истории русской политической идеологии поставив вопрос о правомочности европоцентризма, Н.М. Карамзин остался поборником дворяноцентризма. Последний заключается не в отстаивании классово-эгоистичных интересов русского дворянства, а в признании центральной роли дворянского сословия в жизни нации и государства, что, отметим, предполагает не только защиту дворянских прав, но и требование дворянских обязанностей.
Еще более рельефно дворяноцентризм (который не следует отождествлять с сословно-классовым дворянским эгоизмом, также имевшим место), понимаемый как представление о правах и обязанностях дворянского сословия, проявился в последующем. Целый ряд ярких идеологов русского консерватизма не являлись потомственными дворянами и дослужились до дворянского титула благодаря личным способностям и усилиям (выходец из бедной мещанской семьи Н.М. Катков), либо являлись дворянами во втором поколении (внуки православных священников К.П. Победоносцев и Л.А. Тихомиров). Каждый из них не принадлежал к поместному дворянству и не владел земельной недвижимостью. Русский консерватор-почвенник Ф.М. Достоевский, принадлежа к старинному дворянскому роду, как известно, с молодости вел жизнь литературного пролетария. Сказанное в значительной степени относится к консервативному идеологу К.Н. Леонтьеву.
Едва ли не единственное исключение из правила составляют славянофильские «династии», которые представляют редчайший пример старорусских среднепоместных фамилий на общем фоне дворянского «пролетарства» (обезземеливания).
Каждый из названных нами консервативных идеологов, даже не являясь носителем дворянского самосознания (для выработки прочного сословного самоощущения нужен опыт жизни как минимум трех поколений), как Катков, Победоносцев или Тихомиров, тем не менее, с разной степенью «реакционности» отстаивали привилегии русского дворянства. Эта позиция была вызвана принципиальными соображениями: зачастую резко критически относясь к дворянству (славянофилы, К.П. Победоносцев), консервативные идеологи обоснованно считали его наиболее культурным и «сознательным» слоем русского общества. Правда, следует отметить, что многие консервативные идеологи (славянофилы, К.Н. Леонтьев) были подвержены и так называемому крестьяноцентризму, который был совершенно чужд либералам. Славянофилы, являясь представителями старинных дворянских родов, тем не менее, выступали за «саморастворение» дворянского сословия в русском обществе. Хотя подобный радикализм в целом был чужд русским консерваторам, он позволяет сделать вывод, что апология дворянства с их стороны имела ограниченный характер и в меньшей степени была вызвана сословным корпоративизмом.
Тем самым, теория К. Манхейма, утверждающая, что каждому стилю мышления соответствует социальный носитель, не ложится на русский материал второй половины XIX – начала XX в. Как позволяют заключить предварительные результаты анализа, либерализм в России был не менее, если не более широко представлен выходцами из поместного дворянства, чем консерватизм. Консерватизм, как и всякая политическая идеология, не является идеологией классовой. Тем не менее, в течение XVIII – первой половины XIX в. главным выразителем консервативной идеологии являлось поместное дворянство, не только политически и экономически, но и культурно самый мощный слой русского общества. В пореформенный период ситуация значительно изменяется: поместное дворянство постепенно уступает место ведущего экономического слоя буржуазии, а а миссию сословия-культургера – разночинской интеллигенции.
Окончательный разрыв между социальным носителем и идеологией происходит после революции, в условиях эмиграции. Многочисленные правые организации Русского Зарубежья формируются не по сословному, а по идейному принципу. Большинство правых интеллектуалов, если они не являлись представителями дореволюционных политических групп, как правило, представляют демократические слои населения и не имеют отношения к дворянству. Самые известные идеологи русского консерватизма эмиграции – И.А. Ильин и И.Л. Солоневич – являлись представителями, соответственно, научных и журналистских кругов.
В эмиграции претерпевают глубокие изменения мотивации консерваторами сохранения аристократии. Если дореволюционный консерватизм был нацелен на сохранение исторически сложившегося института поместного дворянства либо, в пореформенный период, придание дворянству новых социальных функций, то консерваторами в эмиграции разрабатываются подходы к созиданию слоя «новой (трудовой) аристократии».
Союз дворянства и консерватизма носил весьма ограниченные рамки. Лишь в первый период своего существования консерватизм был представлен, главным образом, дворянскими кругами. Однако даже в дореформенный период консерватизм никогда не являлся идеологией дворянского сословия. В пореформенный же период основным носителем консервативного стиля мышления становится бессословная интеллигенция или, по терминологии К. Манхейма, «социально парящие интеллектуалы». В условиях же эмиграции происходит заключительная метаморфоза: русское дворянство фактически отмирает как сословие, однако консерватизм продолжает развиваться, несмотря на гибель того социального слоя, без которого, если верить Манхейму, он не может существовать, что заставляет пересмотреть его теорию о жесткой привязке «стиля мышления» к социальному адресу.
Близкий подход к проблеме определения социальных «адресов» русского консерватизма ранее был предложен В.А. Гусевым: «Консерватизму, в частности классическому консерватизму, часто приписывают классовый характер на том основании, что его идеологи отстаивают, прежде всего, свои интересы, стремятся вернуть утраченные привилегии. Разумеется, этот мотив в их деятельности полностью отрицать нельзя. Но стремление консерваторов опереться на интерес нации и государства невозможно объяснить лишь желанием завуалировать свои собственные эгоистические интересы. Такой подход – следствие принципиальной методологической установки: приоритета государственно-национального начала над классово-групповым, целого над частью. (…) Консервативная идеология принципиально неклассовая, надклассовая (выделено нами – Э.П.)».
В современной литературе разрабатываются иные, не социологические подходы к определению носителей консервативной идеологии. Перспективной представляется попытка предложить в качестве главного критерия культурный контекст. Как отмечает А.Ю. Минаков, «…жизнь России в XVIII—XIX веках резко изменила свою направленность и ритм. Прорубание «окон в Европу» даром не прошло и привело в конечном итоге к мучительному цивилизационному надлому. «Европейничающая» туземная знать почти полностью утратила связь с народом в религиозном, культурном, бытовом, даже в языковом отношении. Роль и значение Православия резко упали (…) Самодержавие выродилось в абсолютизм западноевропейского покроя, опирающийся не на земщину, а на космополитическое дворянство и бюрократию». Тем самым, носителями модернистских (прогрессистских) идей, позднее развившихся в либеральную и социалистическую идеологии, стали космополитизированные слои русского общество, прежде всего, дворянство и бюрократия. Соответственно, носители традиционной культуры с большой вероятностью являлись сторонниками консервативной идеологии.
Значительные слои русского дворянства (главным образом, высшая его часть, аристократия) находились под интеллектуальным влиянием западнических модернистских идей, экспортируемых в Россию на протяжении всего петербургского периода. Именно эти слои дворянства дали тот известный социальный тип, высшим представителем которого стал так называемый лишний человек (начиная с Евгения Онегина и Печорина), а низший – «внутренние эмигранты», первым литературным воплощением которого стал фонвизиновский Иванушка. Определение этому широко распространенному дворянскому типу дал Ф.М. Достоевский: «В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой».
Русское дворянство, ставшее привилегированным сословием благодаря реформам Петра I и, особенно, его преемников, в значительной мере стало апофеозом беспочвенности, нацией внутри нации или малым народом. Социокультурному феномену расколотой русской нации посвящена обширная литература. Не вдаваясь в анализ данного вопроса, отметим, что социокультурный подход к феномену русского дворянства, первой по времени интеллигенции в России, заставляет усомниться в традиционном подходе к дворянству как консервативному слою. Русское дворянство являлось консервативным настолько, насколько являлось носителем традиционных национальных ценностей и культуры.
Русское дворянство не было монолитным в своих ценностных установках. Из его среды вышли представители антимодернистской, национально ориентированной идеологии. Прежде всего, речь идет о славянофильстве. Представители данного течения, как отмечалось выше, происходили из патриархальных помещичьих семей, являлись носителями традиционной русской культуры. Славянофильство являлось уникальным социокультурным феноменом русской жизни: большинство видных представителей этого направления принадлежали к славянофильским «династиям» (Аксаковы, Хомяковы, Киреевские, Самарины).
Свойственная всем консерваторам апология традиционного уклада общественной жизни предопределила принципиальный антибюрократизм консервативной идеологии. Это видно на многочисленных примерах: Карамзина, славянофилов, Достоевского и многих других русских консерваторов. Так, Ю.М. Лотман отмечает: «Бюрократии Карамзин противопоставлял наивную мысль о семейной, патриархальной природе управления в России (…) Идея «непосредственной» отеческой власти противостояла европеизированному бюрократическому деспотизму – прямому потомку петровского «регулярного» государства».
Социокультурной природе русского консерватизма соответствовали патриархальные отношения традиционных сословных групп, а не формально-рационалистические принципы функционирования бюрократии. Данное направление отличал антибюрократический пафос. Ценя, прежде всего, традиционный уклад жизни, русские консерваторы не могли не признавать функциональную значимость и целесообразность бюрократии (некоторые идеологи русского консерватизма и сами принадлежали к чиновничеству). Но лишь до той поры, пока та не начинала реформировать общество, руководствуясь отвлеченными теориями западного происхождения. Важно подчеркнуть, что объясняется это не «реакционностью» консерваторов. Реформы они отвергали в силу неприятия «духа системы», то есть, теоретизированного и абстрагированного восприятия действительности, которое, к тому же, перерастало в агрессивное стремление эту действительность «улучшить» в соответствии с этими установками. По этой причине консерваторам были чужды основанные на теории «регулярного государства», реакционные по сути реформы Петра I, фактически закрепостившие все население России, и либеральные по происхождению прогрессивные реформы Александра II, эмансипировавшие русское общество до состояния атомизированной массы. Неприятием «духа системы» объясняется суть разногласий между вождями консервативной и либеральной «партий» в России: Н.М. Карамзиным и М.М. Сперанским, которому мы обязаны появлением первого документа русского консерватизма – «Записке о древней и новой России».
Использование социокультурного подхода позволяет заполнить многие исследовательские лакуны, в частности, дать ответ на вопрос, почему социальный слой и политическая идеология не накладываются автоматически друг на друга. И, вместе с тем, социокультурный подход также имеет эвристические ограничения.
Хороший иллюстративный материал для анализа дает все то же славянофильство. Хотя все видные славянофилы воспитывались в традиционной и патриархальной русской культуре, практически все они (за исключением А.С. Хомякова) пришли к славянофильству через увлечение западничеством и либерализмом. Определяющую роль в их «обращении» сыграл родоначальник направления А.С. Хомяков. Тем самым личностный фактор, а не культурная среда стал определяющим в идеологическом становлении большинства славянофилов.
В чем-то сходные процессы происходили и в других направлениях русского консерватизма. Фактически каждый из русских консерваторов первой величины в той или иной степени пережил увлечение прогрессистскими идеями. Ф.М. Достоевский и Л.А. Тихомиров вообще едва избежали смертной казни за участие в революционном движении. Русские консерваторы прошли путь, общий нескольким поколениям образованной молодежи. На материале гуманитарных научных дисциплин подтверждается вывод, сделанный известным отечественным биологом А.А. Любищевым, согласно которому многообразие форм организмов не может быть объяснено исключительно разнообразием природных ареалов. Признавая существенное воздействие социальной и культурной среды, следует рассматривать это влияние не детемринистически, скорее как потенцию. Тем самым актуализируется изучение роли личности в истории, которая в классической (позитивистской) науке признавалась незначащим фактором.
Социально-философская мысль в России (в том числе, национальные, «почвенные» ее направления) следовала в фарватере послепетровской, преимущественно дворянской культуры. Включенность той или иной национальной консервативной традиции в общеевропейский контекст отнюдь не отвергало ее своеобразия и оригинальности. Основным фактором влияния выступало Православие, которое оказало определяющее воздействие на всю русскую культуру, а также на формирование социальной философии русского консерватизма. Представляется, наиболее точно сущность русского консерватизма на основе определяющего цивилизационного фактора была сформулирована В.А. Гусевым: «На статус русского консерватизма может претендовать только такая идеология, которая неукоснительно следует вековым традициям России: видит в Православии и непосредственно вытекающих из него нормах человеческих взаимоотношений – от бытовых и экономических до политических и духовных – абсолютную ценность; рассматривает в качестве политического идеала сильное централизованное полиэтническое государство; настороженно относится к имеющей место в течение всей истории России западной экспансии как угрозе Православию, вытекающей из него народной культуре и охраняющему эту культуру государству. Опоры на Православие, мощную государственность и антизападничество являются родовыми чертами русского консерватизма, которые, однако, могут выступать разными своими гранями и иметь разную степень выразительности на различных этапах развития русского консерватизма и в рамках различных его ответвлений».
Русский консерватизм – это идеология, возникшая в Новое время, но генетически восходящая к Русскому Средневековью. Мировоззренческие основы консервативной идеологии универсальны и основываются на принципах христианского общества. Стратегическая цель русского консерватизма – возрождение в новых условиях этих универсальных принципов: симфонии духовной и светской властей; традиционной национальной культуры, основанной на христианстве; «социального строя» (термин Л.А. Тихомирова), под которым понималась развитая сословно-корпоративные и общинные институты; воссоздание русской исторической формы государственной и общественной жизни. Последняя, в свою очередь, заключалась в самодержавной монархии, опирающейся на развитую систему местного самоуправления и народное представительство, в котором представлены все слои (сословия и корпорации) русского общества.
В политическом измерении русские консерваторы – сторонники самодержавной монархии, в духовном – выступают за тесный союз (симфонию) православной церкви и государства, в культурном – являются апологетами сохранения и развития традиционной национальной культуры, в социальном – отстаивают идею сохранения сословно-корпоративных и общинных институтов.
Русский консерватизм не является классовой идеологией, поскольку отражает универсальные мировоззренческие ценности, как и любая другая идеология. Онтологически консерватизм на определенном этапе был связан с определенными слоями русского общества, прежде всего, дворянством. Однако это не может быть объяснено с позиций социального детерминизма: дворянство являлось наиболее просвещенным слоем русского общества и наибольшей степени подготовленным к идеологической работе. В то же время представители этого слоя разрабатывали оппозиционные консерватизму идеологические системы, включая радикальные. Дворянство стало слоем-предшественником класса «социально неукорененных интеллектуалов», то есть бессословной интеллигенции.
В период разрушения традиционных русских сословий связи между политической идеологией (консерватизмом) и социальным слоем (дворянством) значительно ослабевают. И лишь в условиях эмиграции русский консерватизм становится идеологией, фактически полностью автономной от социальной среды.
Флоровский Г.В. Пути русского богословия. Киев. 1991. С. 57.
См.. напр.: Манхейм К. Консервативная мысль // Диагноз нашего времени. М. 1994. С. 584-588.
См., напр.: M. Chamot. Later Icon Painting in Russia // Записки Русской академической группы в США. Нью-Йорк. 1982. Т. XV; Трубецкой Е.Н. Умозрение в красках. Вопрос о смысле жизни в древнерусской религиозной живописи; Два мира в древнерусской иконописи // Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв.: Антология. М. 1993; Флоренский П. Иконостас // Там же. С. 267.
Гусев В.А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. Тверь. 2001. С. 40.
Там же.
«О повреждении нравов в России» князя Щербатова и «Путешествие» А.Радищева. Факсимильное издание. М. 1985.
Русская философия: Словарь. М. 1999. С. 626-627; Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М. 2000. С. 26-29; Польской С.В. Переводы и публицистические сочинения князя М.М. Щербатова конца 1750 – начала 1760-х гг. // Эволюция консерватизма: европейская традиция и русский опыт. Самара. 2002.
Манхейм К. Указ. соч. С. 572.
Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М. 2000. С. 29.
Ряд теоретиков русского консерватизма называют XVIII и, в меньшей степени, первую половину XIX века эпохой господства дворянского сословия («средостением аристократии»). См., напр.: Хомяков Д.А. Православие. Самодержавие. Народность. Монреаль. 1983; Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М. 1998; Солоневич И.Л. Народная монархия. Минск. 1997.
Реконструкция мировоззрения дворянского сословия рассматриваемого периода проведена, в частности, в одной из работ Ю.М. Лотмана. См.: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб. 2002.
Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. С. 29.
См. подробнее: Шакирова О.С. Теория и практика реформирования России в учении славянофилов и общественная мысль второй половины XIX – XX века. Дисс. … канд. историч. наук. Ижевск. 1996; Сергеев С.М. Идеология творческого традиционализма в русской общественной мысли 80-90-х гг. XIX в. Дис…. канд. историч. наук. М. 2002.
Гусев В.А. Указ. соч. С. 37.
Минаков А.Ю. Земщина: возможно ли ее восстановление // Москва. 1996. №8.
Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Избранные страницы. М. 1989. С. 39.
В русской общественно-политической мысли первыми подняли данную проблему консерваторы: адмирал А.С. Шишков, славянофилы. Ф.М. Достоевский, К.Н. Леонтьев и др. Позднее феномен русского дворянства и разночинской интеллигенции – беспочвенных слоев русского общества – анализировался в культурологических работах П.Н. Милюкова, и, особенно, в знаменитом сборнике «Вехи», специально посвященном русской интеллигенции. Из современных исследований следует назвать, в первую очередь, известную работу А.С. Ахиезера, написанной на основании методологии П.Н. Милюкова: Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. М. 1991. Т.1.
См., напр.: Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. М. 1912.
Лотман Ю.М. «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» Карамзина – памятник русской публицистики начала XIX века // КАРАМЗИН. Сотворение Карамзина. Статьи и исследования 1957-1990. Заметки и рецензии. СПб. 1997. С. 594.
Любищев А.А. Проблемы формы систематики и эволюции организмов. М. 1982. С. 3-5.
См.: Лубский А.В. Неклассическая модель исторического исследования. // Esse quam videri. Памяти Юзефа Иосифовича Серого. 1922-1986. Ростов-на-Дону. 2003. Указ. соч. С. 628-637; Лубский А.В. Неклассическая модель исторического исследования // Esse quam videri. Памяти Юзефа Иосифовича Серого. 1922-1986. Ростов-на-Дону. 2003.
Гусев В.А. Русский консерватизм // Эволюция консерватизма: европейская традиция и русский опыт // www. conservatism. ssu. ru

2.2. Проблема человека в социальной философии и теоретико-познавательной
модели русского консерватизма
Проблема гуманизма обладает принципиальной важностью в социальной философии русского консерватизма. Сложность решения исследовательской задачи, связанной с определением системы взаимоотношений консервативной идеологии и гуманизма, осложняется наличием исследовательских лакун по данной проблеме. В современной научной литературе имеется всего лишь одна работа, специально посвященная данной теме, – кандидатская диссертация Н.В. Честнейшина «Проблема человека в социальной философии русского консерватизма». Как справедливо отмечается в данной работе, «вопрос о природе и сущности человека, его предназначении и связи с социальным целым является основным источником спора между представителями консерватизма, либерализма и радикализма». «Определение антропологической составляющей русского консерватизма, – считает автор, – позволит уточнить специфику консервативного стиля мышления, поможет более полно раскрыть сущность основных социально-философских проблем, затрагиваемых отечественными консерваторами, а также выявить значимость данного направления в современных условиях».
В научной литературе прочно утвердилось представление о социоцентристском характере консервативного стиля мышления. Действительно, определенные основания для этого имеются. Хорошо известно, насколько важное значение придавали консерваторы социальным институтам: государству, нации, сословиям, корпорациям и т.д. Данные характеристики вполне применимы и к социальной философии русского консерватизма с его акцентом на анализ социальных функций «коллективных личностей».
Имеется и более радикальная точка зрения на проблему гуманизма в социальной философии русского консерватизма. В наиболее концептуализированном виде она изложена М.Ю. Чернавским: «Русское мировоззрение (в данное понятие автор вкладывает значение, тождественное термину «русский консерватизм» – Э.П.) исходит из главенства целого над частью, системы над элементом, общества над индивидом».
При более пристальном анализе проблема гуманизма в идеологии русского консерватизма утрачивает привычную односложность. Мы исходим из представления об антропоцентричной характере социальной философии русского консерватизма, даже по сравнению с социальной философией либерализма.
В цитированном нами исследовании «Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика», написанном в русле марксистско-ленинской парадигмы, констатируется: «Консервативная мораль покоилась все-таки на религиозных основаниях и на долговременных местных обычаях. Консервативный патриотизм также отдавал дань заботам не о прогрессе отечества, во всяком случае не о прогрессе в первую очередь, а опять-таки доминировала установка на соблюдении традиций предков и неприятие разных заморских премудростей». Именно религиозный фактор, православное духовное ядро русской культуры предопределил важнейшие особенности теоретико-познавательной модели и социальной философии русского консерватизма. Данное обстоятельство отмечается в работе Н.В. Честнейшина: «Специфика социально-философской антропологии русского консерватизма обусловлена идейным влиянием православной богословской и философской мысли, идеологией русского самодержавия, европейской философией романтизма и консерватизма, а также культурно-историческими традициями и особенностями образа жизни народа».
Характер «русского христианства» сыграл определяющую роль в разработке теоретико-познавательной модели и социальной философии русского консерватизма. Православная догматика и православное мировоззрение в корне отличалось от западной версии христианства еще до момента отпадения западного мира от тела Вселенской церкви. Поэтому уже в философских построениях «старших славянофилов» началась работа по восстановлению цельного православного мировоззрения. На начальном этапе развития консерватизма в России этой работе предшествовал анализ исторической, социальной и национальной специфики страны. Гносеология представителей предконсерватизма (кн. М.М. Щербатов, адмирал А.С. Шишков) и первого идеолога русского консерватизма Н.М. Карамзина, как представляется, находится именно в этой плоскости. Знаменитая записка «О повреждении нравов в России» князя Михаила Михайловича Щербатова (1733-1790) написана в русле того консервативного стиля мышления, который К. Манхейм определяет как традиционализм. Апелляция к опыту предков, морализаторство по поводу повреждении нравственности правящего сословия, сентенции о патриархальном характере взаимоотношений помещиков и крепостных, – это составляет основу неопубликованного при жизни автора произведения князя Щербатова. Этого еще недостаточно, чтобы отнести данный труд к своду источников зрелого этапа развития консерватизма в России. Однако методология записки очень сильно напоминает приведенные К. Манхеймом примеры из раннего этапа становления германской консервативной мысли. Следует отметить, что князь Щербатов уже не был представителем традиционного общества, апологию которого он попытался создать. В его произведении трудно увидеть персоналистский мотив; скорее это апелляция к Истории, хотя еще на достаточно наивном уровне. Однако для своего времени записка кн. Щербатова отличалась новизной и большой смелостью постановки проблемы: критики не отдельных личностей (пусть и монархов), но характера общественного развития страны, заданного петровскими преобразованиями.
В работах видного политического и общественного деятеля начала XIX в. адмирала Александра Семеновича Шишкова (1754-1841 появляется новый мотив: апелляция к русской национальной культуре, обоснование ее защиты от европейской (французской) культурной экспансии. У Шишкова появляется и еще один мотив: религиозный, который, впрочем, носил достаточно утилитарный характер. Апелляция к религиозной сфере понадобилась адмиралу Шишкову для обоснования нации («народности») как высшей ценности, сотворенной Богом.
В «Записке о древней и новой России» Н.М. Карамзина получили развитие идеи, впоследствии положенные в основу методологии его многотомной «Истории государства Российского». Реконструируя методологию мышления Н.М. Карамзина, нетрудно убедиться, что его стержнем являлся историзм, который, как мы помним, К. Манхейм считал отличительным признаком консервативного стиля мышления. Менее заметен в методологии Карамзина религиозный компонент. Очевидно, здесь сказалось влияние воспитания и духовного развития личности Карамзина до начала его исторических штудий. Поэтому, реконструируя проблему человека в его методологии, нам необходимо обратиться к анализу характера историзма первого русского историографа.
В предыдущем разделе работы мы приводили цитату из статьи Ю.М. Лотмана, в которой была сформулирована модель исторического познания в ее либеральном варианте. Суть последнего, напомним, сводилась к оценке исторических эпох и исторических деятелей с позиций современности, точнее, с точки зрения самого историка. Тот или иной исторический персонаж «выдергивался» из родной для него событийно-временной среды, рассматривался сквозь призму современности и получал оценку по двухсложной шкале «прогрессивности-реакционности». Н.М. Карамзин, безусловно, представитель другой историографической парадигмы. Хотя и в его исторических трудах заметное место занимает морализаторство, Карамзин скорее сам выступает в роли ученика у Истории.
В характере отношения Н.М. Карамзина-историка к изучаемому предмету как ученика к учителю заключается первое принципиальное отличие его научной методологии, основанной на консервативной парадигме, от либерального подхода. Вторая отличительная черта – ее ярко выраженный персонализм.
Во вступительной статье к сборнику работ Ю.М. Лотмана о Карамзине Б.Ф. Егоров делает следующее важное замечание: «…сам Карамзин называл свою историю «поэмой», и мы с основанием видим в ней научно-художественное произведение. Художественность «Истории» достигается стройной группировкой фактов, ибо искусство всегда «стройнее» жизни, и наглядностью изложения». Автор проводит параллель с С.М. Соловьевым, чей подход отличал жестко выдержанный объективизм и сухость рационалистического анализа. С.М. Соловьев очень последовательно рассматривает историю сквозь призму осуществления в конкретном пространственно-временном измерении железного и неумолимого в силу своей фаталистичности закона исторического процесса. Роль исторических личностей хоть и признается важной, рассматривается в контексте объективной логики исторического процесса. История понимается Соловьевым в духе либерального линейного развития, восхождения от «реакционного» к «прогрессивному».
Этому торжеству научной объективности у Н.М. Карамзина противопоставляется кажущаяся ненаучность художественного постижения истории, морализм, нескрываемая эмоциональная сопричастность предмету исследования. То есть дефиниции, в русле классической парадигмы исторического познания воспринимаемые как ненаучные и антинаучные. Современный исследователь А.В. Лубский считает целесообразным пересмотр данной парадигмы, переживающей в настоящее время глубокий кризис.
Представляется, что «субъективный» исследовательский подход Н.М. Карамзина в итоге оказался более объективным. Жесткий объективизм и рационализм оказываются не вполне применимыми к сфере гуманитарного знания. И, напротив, наглядно-художественная методология истории Н.М. Карамзина позволяет сделать историческое изображение более объемным, увидеть в Истории Человека и Народ. Ю.М. Лотман, характеризуя суть научной методологии Карамзина, подчеркивал: «положение личности, ее достоинство… не составляло для него внешнего, второстепенного признака истории и цивилизации, а относилось к самой их сути. Поэтому вопрос о личных свойствах государственного деятеля не был для него исторически побочным». Этим «оправдывается» мнимая ненаучность «морализаторства» Карамзина-историка.
Методологию Н.М. Карамзина следует охарактеризовать как художественно-персоналистскую. Художественное осмысление истории составляет необходимое дополнение собственно научного подхода. Он позволяет увидеть в Истории явления и предметы, ранее не существовавшие для «объективной» науки: личность, мораль, субъективные верования целых эпох и народов. Французская школа Анналов оказала неоценимую услугу исторической науке, «реабилитировав» эти понятия, предложив взглянуть на историю глазами людей, которые являлись ее творцами. Как мы считаем, в этом вопросе методологические позиции французских историков и консерваторов имели общие гносеологические корни. Историзм консерваторов оказался более перспективен, чем историзм либералов.
Значение Н.М. Карамзина в реконструкции теоретико-познавательной модели русского консерватизма не исчерпывается анализом историзма. Автор записки «О древней и новой России», не являясь философом в узком значении этого слова, заложил методологическую традицию консервативного стиля мышления в России. Важное и очень неодносложное значение в гносеологии идеологической доктрины Карамзина получила проблема человека.
Хорошо известно, что Н.М. Карамзин вплоть до начала 1810-х гг. находился под влиянием прогрессистских идей философии Просвещения. Однако имеется методологический аспект, в котором разрыв Н.М. Карамзина с просвещенческими идеалами был полным и бесповоротным. И связан этот разрыв был с проблемой человека, центральной проблемой русской философии.
Просвещенческий подход к данной проблеме исходит из представления о благой природе человека. Подобная трактовка природы человека не соответствует православной догматике. Позволим привести пространную цитату из вступительной статьи к сборнику работ Д.А. Хомякова, принадлежащую архиепископу (будущему первоиерарху в сане митрополита) РПЦЗ Виталию: «Во Франции Жан-Жак Руссо и все энциклопедисты, а в России Толстой, толстовцы и бесчисленные секты и их последователи незаметно проводили учение о том, что человек сам по себе по своей природе добр, хорош и не нуждается ни в каком особом исправлении. (…) Но на деле все оказалось совсем не так. По всей Франции застучали ножи гильотин, тюрьмы переполнились, а Россия заплатила за революцию шестидесятью миллионами своих сынов и дочерей и продолжает еще платить. Открылся человек во всей своей уродливой нравственной наготе. Оказалось, что человек по своей природе совсем не добр и нуждается в глубоком коренном исправлении, перерождении, иначе он испортит самые лучшие идеи, погубит наилучшие идеалы».
Сходный (хотя и не целиком совпадающий) подход мы обнаруживаем и у Н.М. Карамзина. Как отмечает Ю.М. Лотман, в поздний период своего творчества «Карамзин исходит из мысли о необходимости согласования в едином общественном организме… многочисленных, враждебных друг другу людей-эгоистов». По всей видимости, корни этого скептицизма следует искать не в православной традиции, с которой Карамзин был достаточно слабо знаком. Очевидно, следует искать причину, объясняющую поворот вчерашнего масона и поклонника просвещенческой философии в формуле социального реализма, основанной на анализе духовных и социальных процессов в современной ему Западной Европе. Наше заключение подтверждает следующая цитата из статьи редактируемого Карамзиным журнала «Вестник Европы»: «Мир не для нас одних создан, а мысли и желания человека ограничиваются только его сердцем (…) Человек считает себя единственным и отдельным от других существом». Осознание этой глубокой изолированности современного «просвещенческого» человека в мире ему подобных людей-атомов стало одним поворотных пунктов, приведших Карамзина к смене мировоззренческой парадигмы. Как отмечает Ю.М. Лотман, раскрытие проблемы «человек-общество» у «зрелого» Карамзина обратно прежней методологической установке, традиционной для просвещенческого гуманизма: «Исходя из идеалистического понимания общего блага – основы прав государства – как «всегда противного частному благу» (…) Карамзин приходит к выводу:… несправедливость в отношении частного оправдана «общим», «государственным» интересом».
Между тем, было бы неверным делать вывод об антигуманизме социально-политической программы Н.М. Карамзина. Ю.М. Лотман, проведя реконструкцию социально-политических взглядов Карамзина-консерватора, выделяет следующие компоненты его идеологической доктрины: «…основные требования программы… Карамзина: сохранение неограниченной монархии, отказ от государственных преобразований, пропаганда народного просвещения». Последний тезис далеко не случаен: в условиях общества, нравственно и культурно ослабленного преобразованиями Петра I и его предшественников, прежде всего сам человек нуждался в нравственном оздоровлении. Мы уже приводили следующую цитату из Карамзина: «…для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным…», из которой становится очевидным, что отмене «рабского состояния» в России должна предшествовать долгая и кропотливая работа по воспитанию свободной личности. Разумеется, подобная позиция политика начала XIX столетия не может быть названа приемлемой с точки зрения «прогрессивного» человека ХХ или XXI столетия. Между тем, она целиком находится в русле методологии консервативного стиля мышления, которую реконструировал К. Манхейм: подходить к институтам государства и общества как к уникальному историческому, политическому и духовному опыту.
В приведенной выше цитате четко просматриваются различия подходов к пониманию свободы человека у Карамзина и либералов: внешней свободе либеральной парадигмы (немедленное освобождение человека от закрепощающих его внешних уз) мыслитель противопоставлял свободу внутреннюю: нравственное совершенствование человека. Политическая эмансипация человека без внутреннего его исправления лишь высвободило бы его пороки.
Приведем замечание Ю.М. Лотмана, которое тот сделал, проведя сравнительный анализ трактовки проблемы свободы человекадвумя современниками – Карамзиным и Радищевым. Автор записки «О древней и новой России», как утверждает автор, «противопоставлял бюрократии… человеческое достоинство – плод культуры, просвещенного самоуважения и внутренней свободы. Здесь начинался счет, который он предъявлял Петру I: Петр осуществил необходимую государственную реформу, но превысил полномочия государственной власти, вторгшись в сферу частной жизни, в область личного достоинства отдельного человека (…) Радищев хотел бы дополнить реформу Петра свободой личности, Карамзин – уважением человеческого достоинства. Свобода дается структурой общества, человеческое достоинство – культурой общества и личности (выделено нами – Э.П.)».
В отличие от политико-прагматической направленности творчества Н.М. Карамзина для следующей генерации русских консерваторов, «старших славянофилов», был характерен акцент на историософской и религиозно-философской проблематике. На персонализм славянофильства обращал внимание прот. Г. Флоровский: «Славянофильство было движением очень сложным. Отдельные члены кружка во многом и очень чувствительно отличались друг от друга и много спорили, часто в полной непримиримости или несогласимости. Не следует все эти живые различия заслонять какой-то воображаемой средней. (…) Всего важнее здесь именно эта неповторимость лиц, живая цельность личных воззрений».
Славянофильство явилось реакцией европейски просвещенного русского общества на кризис европейского просвещения. Пионером философского осмысления глубочайшего кризиса рационалистической парадигмы стал один из родоначальников славянофильства Иван Васильевич Киреевский (1804-1856). Уже в своей знаменитой статье 1832 г. «Девятнадцатый век», написанную в «западнический» период творчества, Киреевский провел критическую реконструкцию развития философской мысли в Западной Европе XVIII – начала XIX столетия. Европа, давшая высочайший и непревзойденный тип «народного просвещения», по мнению Киреевского, стала жертвой всеразъедающего рационализма. Мыслитель отвергал представление о философии как о чем-то абстрактном; по его мнению, отвлеченная философия имеет непосредственное отношение к действительности. Поэтому кризис европейской рационалистической философии (католицизм Киреевский считал первой формой рационализма, из которой возникли протестантизм и безрелигиозный рационализм) имеет для него несомненное практическое выражение: «…все высокие умы Европы жалуются на теперешнее состояние нравственной апатии, на недостаток убеждений, на всеобщий эгоизм, требуют новой духовной силы вне разума, требуют новой пружины жизни вне расчета – одним словом, ищут веры и не могут найти ее у себя, ибо христианство на Западе исказилось своемыслием».
Индивидуализм западного общества – тема, ставшая постоянной в творчества И.В. Киреевского-славянофила, – также объясняется все тем же рационализмом. «Весь частный и общественный быт Запада основывается на понятии о индивидуальной, отдельной независимости, предлагающей индивидуальную изолированность. Оттуда святость внешних формальных отношений, святость собственности и условных постановлений важнее личности. Каждый индивидуум – частный человек, рыцарь, князь или город – внутри своих прав есть лицо самовластное, неограниченное, само себе дающее законы».
Сделанный Киреевским вывод заставил его искать «новые начала» для русской философии. Если в период подготовки статьи «Девятнадцатый век» мыслитель считал, что просвещение в России развивается по тем же принципам, что и в Европе, то в славянофильский период его взгляд на эту проблему в корне изменяется: «Начала просвещения русского совершенно отличны от тех элементов, из которых составилось просвещение народов европейских». Просвещение, под которым мыслитель-славянофил понимал характер духовного и культурного развития нации, включая философию, нуждается в новых принципах или началах. Как считал И.В. Киреевский, Россия, в отличие от Европы обладает этими началами. Связано это с различиями внутри христианского мира: «…кроме различия понятий на Востоке и Западе происходит еще различие и в самом способе мышления богословско-философском. Ибо, стремясь к истине умозрения, восточные мыслители заботятся прежде всего о правильности внутреннего состояния мыслящего духа; западные – более всего о внешней связи понятий. Восточные для достижения полноты истины ищут внутренней цельности разума (выделено нами – Э.П.): того, так сказать, средоточия умственных сил, где все отдельные деятельности духа сливаются в одно живое и высшее единство». В выделенном нами фрагменте из статьи Киреевского дана православная трактовка Разума, отличная не только от либерального рационалистического его понимания, но и от западного консервативного. Нельзя забывать, что консервативный стиль мышления в Западной Европе развивался на основе духовной и мыслительной традиции западного христианства, прежде всего, католичества. Славянофильская традиция православного богословствования объясняла отпадение Рима от тела Вселенской кафолической церкви (то есть Православия) именно рационализмом западного богословия, берущего начало в римском праве. Консервативный стиль мышления в его западной традиции исходил из динамичной концепции Разума. Философы славянофильского направления русской мысли на основе святоотеческой православной традиции выстроили альтернативную концепцию внутренней цельности разума (И.В. Киреевский) или цельного разума (А.С. Хомяков), исходящей из принципа единения всех мыслительных, духовных и душевных качеств человеческой личности. Рационалистическое мышление понималось славянофилами лишь как отдельный мыслительный элемент.
Представляется неточной оценка соотношения веры и разума в методологии русского консервативного стиля мышления, сделанная М.Ю. Чернавским, согласно которому «Русское национальное мировоззрение утверждает приоритет веры над разумом (выделено нами – Э.П.), отрицает мировоззренческое значение научного познания, отводя решающую роль в понимании мира религиозной вере. Формы рационального постижения сути мира непригодны в качестве познавательных средств». Как мы считаем, антиномия веры и разума характерна для католической традиции, особенно для католицизма эпохи Контрреформации. В православном учении вера и разум не противостоят друг другу, а являются необходимыми компонентами познания Божественной истины. У Хомякова имеется специальный термин – «внутреннее знание», которым он предпочитал апеллировать взамен не совсем точного, по его мнению, понятия вера. В данном случае речь идет не о субъективной, пусть и искренней, убежденности (вере) человека, а именно о знании о Боге, открываемом духовным опытом человека, находящегося в общении с телом Церкви. И.В. Киреевский ввел понятия «верящий разум» или «разумеющая вера», очень удачно отображающие православное понимание соотношений веры и разума.
Центральное место в теоретико-познавательной модели славянофилов занимает проблема человеческой личности. Персонализм славянофилов, в отличие от индивидуализма либералов, обусловлен религиозным «основополагающим мотивом». Как подчеркивал «младший славянофил» Ю.Ф. Самарин, «…высокое значение, которое человек с полным правом придает своей личности, не может ни на чем другом основываться, как на идее Промысла, и не иначе может быть логически оправдано, как предположением Всемогущего Существа…». Тем самым у славянофилов ценность человеческой личности обусловлена не естественным правом, к которому апеллируют прогрессисты. В этом отношении нельзя не согласиться с точкой зрения современной исследовательницы традиции русской мысли и духовной традиции Н.А. Нарочницкой: «Провозглашение жизни как высшей ценности подрывает не только всю двухтысячелетнюю христианскую культуру, но и саму основу человеческого общежития, его простейшие формы». Провозглашение атомизированной, утратившей духовное здоровье человеческой личности высшим мерилом и высшей ценностью, действительно, противоречило бы не только религиозной традиции, но и здравому смыслу.
Славянофилы, оставаясь религиозными персоналистами, не впали в крайность безрелигиозного гуманизма, фактического обожествления человеческой природы вместе с ее «страстями» и грехами, а также стремлением к «самости», духовному и социальному одиночеству. Этот момент удачно раскрыт прот. Г. Флоровским, который отмечает, что в славянофильском учении заметно «недоверие к уединенной или обособляющейся личности… В восприятии тогдашних поколений религия опознавалась, прежде всего, именно как возврат к цельности, как собирание души, как высвобождение из того тягостного состояния внутренней разорванности и распада, которое стало страданием века». Ими (а именно, А.С. Хомяковым) введено понятие «соборности», – как мы считаем, наиболее значимое достижение богословской и социально-философской мысли. В узком понимании это понятие служило для обозначения православной антитезы римско-католической («единства без свободы») и протестантской («свобода без единства») экклесиологии. А именно: понимание Церкви как духовного организма, состоящего из всех православных верующих, а не только клира и, тем паче, «первосвященника», как в римском католицизме.
Идея соборности получила также расширительное толкование в гносеологической и социально-философской сфере. Именно в ней получил высшее развитие принцип христианского персонализма. И.В. Киреевский следующим образом объяснял это «начало»: «…в физическом мире каждое существо живет и поддерживается только разрушением других; в духовном мире созидание каждой личности созидает всех и жизнию всех дышит каждая». Персоналистский характер консервативной (православно-русской) гносеологии обосновывает А.С. Хомяков, которое Н.О. Лосский интерпретирует следующим образом: «Чтобы познать явления в их жизненной реальности, субъект должен выйти за пределы самого себя и перенестись в них «нравственною силою искренней любви». Таким образом, расширив свою жизнь посредством другой жизни, он приобретает живое знание, не отрываясь от реальности, а проникаясь ею». Идея персонализма, раскрытая славянофильской мыслью, будет впоследствии развита в художественном методе Ф.М. Достоевского. Генезис данного принципа восходит к православно-святоотеческой традиции, проявлением которой стали Вселенские соборы, на которых соборно (то есть всем православным миром, клиром и мирянами) принимались догматы Православной церкви в противоположность римско-католическому принципу непогрешимости папы, главному «законодателю» в делах веры.
Хотя идея соборности была введена славянофилами для обозначения собственного понимания принципов православной экклесиологии, сами славянофилы на ее основе разработали контуры «идеальной» модели общественного устройства, что впоследствии дало Н.А. Бердяеву повод заявить, что славянофилы путали церковь с общиной, а общину – с церковью. В центре этой модели – все та же проблема взаимоотношения личности и общества, но уже «приземленная» на почву социальной философии. И.В. Киреевский в противоположность либеральному индивидуализму и социалистическому коллективизму видел единственно возможным следующий вариант решения проблемы «человек-общество»: «…отличительный тип Русского взгляда на всякий порядок… заключается в совмещении личной самостоятельности с цельностью общего порядка…». В другом месте, рассматривая принцип общинного землепользования, он делает следующее важное замечание, раскрывающее персоналистский характер славянофильства: «В устройстве русской общественности личность есть первое основание (выделено нами – Э.П.), а право собственности только ее случайное отношение. Общине земля принадлежит потому, что община состоит из семей, состоящих из лиц, могущих землю возделывать».
Вклад славянофилов в развитие теоретико-познавательной модели русского консерватизма заключается, прежде всего, в глубокой проработке им религиозно-философской проблематики. Человека они понимали не как самодостаточного индивидуума, человеческую монаду, а как самостоятельного члена духовного организма – Церкви. Но человек, отпавший от тела Церкви, порвавший нравственные связи с другими человеческими самостями, превратившийся в «уединенную или обособляющуюся личность», утрачивает свою духовную значимость. В этом принципиальное отличие персонализма консерваторов от индивидуализма либералов, априори признающих высшее значение индивидуума со всеми его пороками и эгоистичными устремлениями. Образно говоря, человек в гносеологии русских консерваторов представляет собой высшую ценность, если осознает собственное существование не для себя одного, а для целого – Церкви, Родины, общины, семьи. Человек остается Человеком, лишь сохраняя свои высшие духовные качества. Как утверждал Ф.М. Достоевский, «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из одной ее вытекают».
В свете вышеизложенного уже не представляется парадоксальным, что именно религиозно обусловленный персонализм привел славянофилов к неприятию либерального индивидуализма. Неприятие последнего выразилось как в тяге к Церкви, так и в стремлении к более тесному социальному «общежитию». Этот «основополагающий мотив» социальной философии русского консерватизма был выявлен прот. Г. Флоровским: «после Революции (имеется в виду революция 1789 г. во Франции – Э.П.) все чувствовали и в общественной жизни именно этот разлад и распад, размыкание и разобществление индивидуальных путей, атомизацию жизни, – чрезмерность «свободы», бесплодность «равенства», и недостаток «братства». (…) В такой очень сложной и запутанной исторической обстановке воспитывалась новая чуткость к соборному бытию Церкви, пробуждалась и воспитывалась потребность и чуткость к церковности…». В этой связи трудно согласиться с мнением М.Д. Суслова, согласно которому «Славянофильская антропология опирается на учение Шеллинга о “грехе индивидуальности”, согласно которому человек преодолеет собственное несовершенство и вернется в райские кущи, если отречется от своей личности ради соборного единения во Христе. Такое понимание проблемы переводит вопрос о совершенстве человека в социальную плоскость, в сферу правильной общественной организации, которую они видят в устройстве Московской Руси». Основанное на святоотеческой православной традиции славянофильское учение о человеке (ср. мнение В.В. Зеньковского: «Киреевский просто продолжает традиционное христианское учение о человеке») утверждало не отрицание человеческой личности во имя соборности, а утверждение этой личности путем соборности. Признавая значимость социального в славянофильской антропологии, все же следует признать приоритет за религиозной, точнее, даже экклесиологической стороной этого учения.
Крайне важное значение для анализа проблемы человека не только в идеологии русского консерватизма, но и русской философской мысли в целом имеет творчество Ф.М. Достоевского. Возникает методологическая трудность, связанная с изучением художественного творчества писателя-мыслителя, к которому неприменимы критерии исследования политической идеологии. Не вникая в литературоведческий анализ беллетристики Достоевского, тем не менее, обратим внимание на метод его художественного творчества. Представляется, что изучение этого метода в свете поставленной нами проблемы важнее, чем анализ собственно идеологических воззрений автора.
Следует обратить внимание на следующее обстоятельство: многие видные русские мыслители-консерваторы являлись художниками слова или, по терминологии того времени, беллетристами. Такие русские поэты и писатели первого ряда, как Н.М. Карамзин, А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский были одновременно идеологами русского консерватизма. Малоизвестный сегодня как беллетрист и широко известный как философ и политический публицист К.Н. Леонтьев, являлся блестящим стилистом, великолепным мастером слова, сделанное следующее замечание: «Я… по складу ума более живописец, чем диалектик, более художник, чем философ; я – не доверяющий вообще слишком большой последовательности мысли (ибо думаю, что последовательность жизни до того извилиста и сложна, что последовательности ума никогда за ее скрытою нитью везде не поспеть…». Представляется, что высказанная Леонтьевым самооценка может быть отнесена не только к нему, а дать ценный материал к реконструкции методологии консервативного творчества в России. Как мы считаем, она выходит за рамки методологии консервативного стиля мышления в Западной Европе, реконструированной К. Манхеймом. В приведенной выше цитате можно выявить не только «динамическую концепцию разума», но также художественный метод, – то, что не составляло важной части методологии западного консерватизма.
Обратим также внимание на то обстоятельство, что именно в творчестве художников, которых следует отнести к идеологам русского консерватизма, получила наиболее глубокое раскрытие проблема человеческой личности, прежде всего, Ф.И. Тютчев и Ф.М. Достоевский.
Персоналистская направленность идеологии наиболее полно раскрывается не в отвлеченных философских схемах о человеке, а в художественном творчестве тех писателей, у которых человек является методом познания духовной и социальной действительности. В этом преимущества художественного слова по сравнению с наукой как таковой. Как отмечает известный достоевсковед Ю.Г. Кудрявцев, «Научное произведение, особенно в его высших проявлениях – законах, безличностно. Закон тем более закон, чем меньше в нем субъективного. Личность автора закона в нем не отражена. И в этом достоинство научного произведения. Наоборот обстоит дело в художественном произведении. Чем меньше отражена в нем личность автора, тем менее оно ценно. Художественное произведение всегда личностно. В науке возможны стандарты, да, в конечном счете, к ним она и стремится. Конечный результат творчества художественного ничего общего со стандартом иметь не должен».
Особенность художественного метода Достоевского в том, что писатель, присутствуя в произведении, не подавляет своего героя. Это впервые было отмечено М.М. Бахтиным, который ввел понятие полифонического романа применительно к творчеству Достоевского: «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов, действительно является основною особенностью романов Достоевского. (…) Главные герои Достоевского… не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного непосредственно значащего слова». Роман Достоевского в интерпретации Бахтина – не какафоническая многоголосица, а хор. Голоса-сознания героев писателя – не только самостоятельны и равноценны, они еще нуждаются друг в друге. М.М. Бахтиным сделан важный «идеологический» вывод: «Один голос ничего не кончает и нечего не разрешает. Два голоса – minimum жизни, minimum бытия». Приведенная здесь цитата позволяет увидеть в художественном методе Достоевского социализированное преломление идеи соборности. В отличие от славянофилов, апеллирующих к патриархальной общине, в произведениях Достоевского действие разворачивается в условиях урбанистического города с его разорванными социальными связями. И, тем не менее, их герои, «обособленные личности», оторванные не только от Церкви, но и от органичной социальной среды – почвы, подспудно ощущают потребность в восстановлении «цельности души», что невозможно в условиях некоммуникабельности современного общества. Главная тема творчества Ф.М. Достоевского на всех его этапах – человек, ощущающий свое духовное и социальное одиночество, «отщепенчество», крайней формой проявления которого становится идея человекобога. Славянофильская идея соборности представляет собой воплощение торжества человеческой коммюнитарности, выраженной в «единстве в свободе» членов Церкви. У Достоевского эта идея осуществляется методом доказательства от противного, путем иллюстрации трагичного опыта разорванности духовных и социальных связей, прерывания нити жизни, связующей человека и общество. Поэтому идеологему Достоевского можно определить как трагическое славянофильство.
Во всей русской и, быть может, мировой литературе эта тема, помимо романов Достоевского, самое глубокое свое раскрытие получила в философской поэзии Ф.И. Тютчева. Однако герой Тютчева – не «отщепенец» Достоевского, утративший связь с почвой, но жаждущий возврата к утраченной цельности, а человек, отказавшийся от слепой оптимистической веры во всемогущество человеческого Разума, но не пришедший к вере настоящей (как, вероятно, и сам Тютчев): «Безверием палим и иссушен, Невыносимое он днесь выносит… И сознает свою погибель он, И жаждет веры – но о ней не просит…» («Наш век»). Ф.И. Тютчев, как и И.В. Киреевский, являясь «русским европейцем», несмотря на это, а, скорее, именно благодаря этому сумел увидеть страшный порок европейского «просвещения» – индивидуализм. Как отмечал один из первых биографов Тютчева, славянофил И.С. Аксаков, «Поклонение человеческому я быловообще, по его мнению, тем лживым началом, которое легло в основание исторического развития современных народных обществ на Западе (…) резко обличает он в своих политических статьях это гордое самообожание разума, связывая с ним объяснение европейской революционной эры…».
Глубокое раскрытие в творчества Ф.М. Достоевского и Ф.И. Тютчева духовного и социального одиночества современного человека, их неприятие европейского индивидуализма, тем не менее, не следует рассматривать как проявление коллективизма. Антитеза либерального индивидуализма в гносеологии и социальной философии русского консерватизма – идея коммюнитарности или, используя терминологию Достоевского, «почвы».
Анализ методологии творчества Ф.М. Достоевского позволяет увидеть важную особенность теоретико-познавательной модели русского консерватизма, отличающая его от западноевропейского консерватизма. К. Манхейм, как мы помним, выявил «динамичную концепцию разума» у немецких консерваторов. Нами уже было отмечено, что русские консерваторы также понимали разум как беспрерывно меняющееся явление, однако их понимание разума не огранивается этим положением. Славянофилами, как мы помним, была предложена концепция «цельного разума». Сходное понимание разума можно обнаружить и у Достоевского. Как отмечает Г. Круговой, «Целостное искусство опровергает, с точки зрения писателя, одностороннюю гордость рассудка. Чувство больше рассудка, жизнь больше диалектики». Мысль у Достоевского имеет иное измерение, чем «динамичный разум» западноевропейских консерваторов. М.М. Бахтин высказал глубокое замечание, что «Достоевский, говоря парадоксально, мыслил не мыслями, а точками зрения, сознаниями, голосами». Бахтин выводит генезис этого метода из сущности христианского учения: ««Истину в себе» он представляет в духе христианской идеологии, как воплощенную в Христе, т.е. представляет ее как личность, вступающую во взаимоотношения с другими личностями». Тем самым, своеобразие и глубокая оригинальность методологии художественного творчества Ф.М. Достоевского проистекают из сущности православного учения.
Славянофилы и Достоевский – первые в форме философской концепции, второй – в художественном творчестве – разработали центральную идею социальной философии русского консерватизма: идею соборности. Антиномичность данной идеи либеральному индувидуализму сформулирована И.А. Василенко: «…западная экономикоцентристская версия гражданского общества как совокупности автономных индивидов, связанных отношениями обмена, по многим параметрам уступает православно-аскетической этикоцентристской традиции гражданского общества как совокупности людей, связанных общими ценностями и базирующихся на них отношениями кооперации, сотрудничества и солидарности. В таком обществе на первый план выходят не холодные отношения обмена, а теплые отношения соучастия, где выстроены этические (а не экономические) приоритеты, которые защищают личность и права каждого человека гораздо более полно».
Важное значение в рамках изучения проблемы человека в теоретико-познавательной модели и социальной философии русского консерватизма имеет исследование философом Русского Зарубежья Иваном Александровичем Ильиным (1883-1954) вопроса о сущности монархического правосознания. Русский консерватизм, политическим выражением которого является монархическая форма государственной власти, по определению должен был уделять пристальное внимание вопросу о носителя монархической верховной власти. Действительно, в идеологии русского консерватизма этому вопросу посвящен целый ряд работ. Идеолог позднего славянофильства Дмитрий Алексеевич Хомяков (1840-1919) разработал концепцию царской власти в своей брошюре «Самодержавие. Опыт схематичного построения этого понятия». По определению Д.А. Хомякова, «Самодержавие есть активное самосознание народа, концентрированное в одном лице». Эта славянофильская концепция получила развитие в фундаментальном исследовании Льва Александровича Тихомирова (1852-1923) «Монархическая государственность» (1905), отдельная глава которой специально посвящена задаче выработке духовных и профессиональных качеств монарха. Можно назвать также ряд работ других русских консерваторов, так или иначе посвященных данной проблеме.
Тем не менее, именно у И.А. Ильина получил наиболее полное раскрытие вопрос о личности монарха и монархическом правосознании, чему посвящена его незаконченная книга «О монархии и республике».
О методологии Ильина дает представление следующее высказывание философа: «Исследуя монархическое правосознание в отличие от республиканского, мы скоро замечаем, что ему присущи некоторые основные тяготения, склонности или потребности, которых не разделяет или которые прямо отвергает и осуждает республиканец. Каждая из этих наклонностей есть своего рода иррациональное (хотя иногда и сознаваемое) предпочтение души…». Выявляя эти «основные тяготения», Ильин пришел к выводу, что «…монархическое правосознание тяготеет к олицетворению государственной власти и всенародного коллектива; а республиканское правосознание тянет к растворению личного и единоличного начала, а также и самой государственной власти в коллективе (выделено нами – Э.П.)». В другом месте Ильин проводит следующее сравнение: «Это различие можно было бы пояснить аналогией из области религиозной: республиканец относится к монархисту приблизительно так, как пантеист… или деист…к теисту, верующему в ипостась Бога живого и личного (…) Олицетворение или персонификация возникает именно из потребности облечь духовный предмет в живой, законченный, духовно-человеко-подобный образ (выделено нами – Э.П.)».
Тем самым Ильин противопоставляет персоналистское консервативное (монархическое) правосознание и, шире, мировосприятие коллективистскому либеральному (республиканскому).
В то же время можно предположить следующее возражение: персонификация власти и даже государства в целом характерна не только для консервативного монархизма, но и для авторитарных и тоталитарных политических систем вождистского типа. В этом контексте можно объединить в рамках одной идеологической и политической традиции традиционную христианскую монархию и фашизм, тем более, что обе идеологические модели являются антилиберальными.
И.А. Ильин, безусловно, осознавал вероятную методологическую сложность подобного отождествления. Однако главное отличие диктатуры от монархии заключается для него в том, что историческая монархия всегда означает восприятие самим монархом и народом миссии царской (императорской) власти как религиозного служения. «…Монархическому правосознанию, – отмечал философ, – сквозь все известные нам исторические века, присуща склонность воспринимать и созерцать государственную власть как начало священное, религиозно освящаемое и придающее монарху особый, высший, религиозно осмысливаемый ранг; тогда как для республиканского правосознания характерно вполне земное, утилитарно-рассудочное восприятие и трактование государственной власти». Для монархии необходим особый уровень и характер правосознания народа, при наличии которых монархия может стать непревзойденным образцом прочности, но без которых она может в одночасье рухнуть.
У И.А. Ильина, как и ранее у Н.М. Карамзина, сделан акцент на воспитании духовно развитой личности, подготовленной к служению Родине. Разработанные Ильиным принципы этого воспитания и отбора «лучших», «новой аристократии» – одна из центральных проблем его социальной философии.
Следует отметить, что персонализм, в целом характерный для теоретико-познавательной модели и идеологии русского консерватизма, был свойственен не всем его представителям. Некоторые из них (прежде всего, К.Н. Леонтьев) не проводили четкого различия между религиозным персонализмом и секуляризированным индивидуализмом, православной идеей соборности и секуляризированным коллективизмом. Следует, впрочем, отметить, что и в отношении Леонтьева в научной литературе существуют мнения, подчеркивающие персонализм его философии.
Социальная философия русского консерватизма не может быть понята вне проблемы человека. Консерваторы видят в человеке, прежде всего, духовное существо («человека в человеке»). Отсюда акцент на так называемой внутренней свободе человека, которая игнорируется классическим либерализмом, провозглашающим своей главной целью политическую или экономическую эмансипацию человека. Игнорирование духовных свойств личности, ведет, по мнению консерваторов, к «обесчеловечиванию», дегуманизации человеческой личности и общества.
Русский консерватизм является составной частью общеевропейского (христианского) консерватизма. Ему в значительной мере присущи те же методологические особенности, что и западноевропейскому консерватизму. Специфика русского консерватизма обусловлена, главным образом, цивилизационным фактором, – своеобразием русского (православного) культурно-исторического мира, его духовностью, культурой и историей.
На материале русского консерватизма нами был сделан вывод о неправомочности жесткой и прямолинейной привязки данной идеологии к определенному социальному «адресу. Русский консерватизм – это идеология «внеклассовая и надклассовая» (В.А. Гусев). Принадлежность к слою носителей «консервативного стиля мышления» в России определялась (но не предопределялась) в большей степени не социальной «пропиской», а социокультурной средой.
В теоретико-познавательной модели и идеологии русского консерватизма в большей степени, чем в западноевропейском консерватизме, получил развитие принцип христианского персонализма. Глубокий персонализм русского консерватизма проявился в различных аспектах: в характере художественно-научного историзма Н.М. Карамзина; в религиозной и социальной философии славянофильства; в художественном методе русской классической литературы. «Идея-образ», характерная для «полифонического романа Достоевского» (М.М. Бахтин), как и идеология консерватизма, проистекает из сущности христианского мировоззрения. В художественном методе писателя получило своеобразное раскрытие идея соборности, ранее выраженная в религиозной и социальной философии славянофильства. Суть этой идеи – признание высочайшей ценности человеческой личности, но личности не обособленной (человека-для-себя), а гармонирующей с обществом, находящейся в общении с другим «Я».
Персонализм русского консерватизма как выражение частного не противопоставлялся общему – обществу и государству. Раскрытию природы социального и национального посвящен следующий раздел исследования.
Честнейшин Н.В. Проблема человека в социальной философии русского консерватизма. Автореф. дис… канд. философ. наук. Архангельск. 2004.
Там же. С. 3.
Там же. С. 4.
Чернавский М. Контуры нового мировоззрения // www.nationalism.org/rnsp/Nacia/Chernavsky2.htm
Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М. 2000. С. 29.
Честнейшин Н.В. Указ. соч. С. 4.
«О повреждении нравов в России» князя Щербатова и «Путешествие» А.Радищева. Факсимильное издание. М. 1985. См. также: Щербатов. // Русская философия: Словарь. М. 1999. С. 626-627.
Развернутый анализ идеологических построений А.С. Шишкова см. в: Прокофьев А.В. Моразилирующий традиционализм адмирала Шишкова (страница из российской истории идей начала XIX века) // Вопросы философии. 1999. №4; Минаков А.Ю., «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» А.С.Шишкова как манифест русского консерватизма // Эволюция консерватизма: европейская традиция и русский опыт: Материалы международной научной конференции. Самара, 26-29 апреля 2002 года. Самара. 2002.
См. подробнее: Зорин А. «Кормя двуглавого орла». Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М. 2001; Попов Э.А., Кисиль А.С. Русский национализм и российский консерватизм: дореволюционный опыт взаимоотношений // Консерватизм и традиционализм на юге России. Сборник научных статей. Ростов-на-Дону. 2002.
Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 590.
Егоров Б.Ф. Биография души. Вступит. статья к кн.: Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 7.
Лубский А.В. Неклассическая модель исторического исследования // Esse quam videri. Памяти Юзефа Иосифовича Серого. 1922-1986. Ростов-на-Дону. 2003.
Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 596.
См., напр.: Баллестрем К. Г. Homo oeconomicus? Образы человека в классическом либерализме // Вопросы философии. 1999. №4.
Архиепископ Виталий. Предисловие к кн.: Хомяков Д.А. Православие. Самодержавие. Народность. Монреаль. 1982. С. 5-6.
Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 344.
Вестник Европы. 1802. № 15. С. 173.
Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 347.
Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 339.
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. С. 74.
Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 596.
Флоровский Г.В. Указ. соч. С. 52-53. См. также: Евг. Иванова. К.Н. Леонтьев: судьба и идеи // Литературная учеба. 1992. №№1-3. С. 138.
Киреевский И.В. Избранные статьи. М. 1984. С. 64.
Там же. С. 120.
Там же. С. 120-121.
Там же. С. 206.
Там же. С. 221.
Хомяков А.С. Сочинения в двух томах. М. 1994. Т. 2.
Чернавский М.Ю. Указ. соч.
Самарин Ю.Ф. Сочинения. М. 1994. С. 135.
Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории // www.narochnitskaya.ru
Флоровский Г.В. Указ. соч. С. 249-250.
Киреевский И.В. Полное собрание сочинений. М. 1911. Т. I. С. 278.
Лосский Н.О. Указ. соч. С. 32.
Киреевский И.В. Указ. соч. С. 76.
Киреевский И.В. Избранные статьи. С. 228.
Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 304.
Флоровский Г.В. Указ. соч. С. 250.
Суслов М.Д. Указ. соч.
Зеньковский В.В. История русской философии. Том I. Часть 2. С. 14.
Цит. по: Свящ. Иосиф Фудель. Культурный идеал К.Н. Леонтьева // Литературная учеба. 1992. №№3-4. С. 164.
Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского. Событийное. Временное. Вечное. М. 1991. С. 21.
Бахтин М.М. Проблемы творчества/поэтики Достоевского. С. 14.
Бахтин М.М. Указ. соч. С. 161.
Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений в стихах и прозе. М. 2000. С. 141.
Аксаков И.С. Федор Иванович Тютчев // Ф.И. Тютчев в документах, статьях и воспоминаниях современников. М. 1999. С. 305.
Круговой Г. «Эвклидов метод» в композиционных построениях и идеологическом замысле романов Ф.М. Достоевского // Записки Русской академической группы в США. Нью-Йорк. 1971. Т. V. С. 61.
Бахтин М.М. Указ. соч. С. 67.
Там же. С. 43.
Василенко И.А. «Очарованный странник» против «экономического Человека» // Москва. 1998.№4.
Хомяков Д.А. Православие. Самодержавие. Народность. Монреаль. 1982. С. 152.
Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М. 1998.
Ильин И.А. О монархии и республике // Собрание сочинений в десяти томах. М. 1994. Т. 4. С. 455.
Там же. С. 461.
Там же. С. 459.
Ильин И.А. О монархии и республике. С. 462.
См., напр.: «В формуле Леонтьева одинаково важны два момента: с одной стороны, уяснение закона, которому подчинена в своем развитии всякая индивидуальность, – и здесь выступает у Леонтьева та же тема «борьбы за индивидуальность»…, – иначе говоря, тема персонализма». Зеньковский В.В. История русской философии. Т. I. Ч. 2. С. 261.
ГЛАВА 3. СОЦИАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ В ИДЕОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ РУССКОГО КОНСЕРВАТИЗМА
3.1. Природа и структура социального в идеологии русского консерватизма. Принципы социально-политической практики
Социально-философская проблематика русского консерватизма не может быть понята без анализа определяющей для нее проблемы человека, которая была рассмотрена в предыдущем параграфе. Как было показано выше, личность консерватизма – это личность социализированная. В свою очередь, социальное и национальное общее в консервативном его понимании было отмечено печатью персонализма. «Из учения о Церкви выводит Хомяков то учение о личности, которое решительное отвергает так называемый индивидуализм. «Отдельная личность, – пишет Хомяков, – есть совершенное бессилие и внутренний непримиримый разлад». Лишь в живой и морально здоровой связи с социальным целым личность обретает свою силу (…) для Хомякова личность, чтобы раскрыть себя в полноте и силе, должна быть связана с Церковью. Хомяков решительно отвергает теорию среды (как «совокупности случайностей, обставляющих человеческие личности»), отвергает и индивидуализм, изолирующий и абсолютизирующий отдельную личность. Лишь в Церкви, т.е. в свободном, проникнутом братской любовью к другим людям единении во имя Христа, – только здесь личность обретает все свои дары, всю полноту ее личного богатства». Позднее Вл. Соловьев развил славянофильскую идею соборности в своей философии всеединства. «Я называю истинным, или положительным всеединством такое, в котором единое существует не на счет всех или в ущерб им, а в пользу всех. Ложное, отрицательное единство подавляет или поглощает входящие в него элементы и само оказывается, таким образом, пустотою; истинное единство сохраняет и усиливает свои элементы, осуществляясь в них как полнота бытия».
В свою очередь, консервативная концепция государственной власти построена на социальной проблематике. Консервативная концепция государства опиралось на два основания – социальное и национальное. В данной главе будет проведен анализ проблематики общества и нации в идеологии и социально-политической практике русского консерватизма.
В своей работе мы исходим из следующей рабочей гипотезы, находящийся в оппозиции расхожим исследовательским представлениям об этатистском характере консервативной идеологии: консерватизм в меньшей степени, чем либерализм ориентирован на государство. Стержнем социальной философии русского консерватизма (и консерватизма в целом) являются не государство, а «естественные», органичные социальные страты – общины, сословия, корпорации и т.д. Государство в социальной философии консерватизма признается лишь в той мере, насколько оно готово признавать права разнообразных «коллективных членов» или «личностей». Соответственно, консерваторы являются государственниками не априори, а постериори.
Представляется, что государственнический пафос в большей мере характеризовал либеральную идеологию. Консервативному восприятию государству как целому, состоящему из «коллективных членов», противопоставлялась либерально-буржуазная идея «общегражданского государства», «членами» или гражданами которого являлись отдельные атомизированные личности. В предыдущем разделе настоящей работы, анализируя соотношение персонализма и коллективизма в идеологии и социально-политической практике консерватизма и либерализма, мы сделали вывод, что коллективизм больше характеризует именно либерализм. Устраняя общины и сословия из общественной жизни, делая субъектом последней отдельного индивидуума, либерализм, по нашему мнению, увеличивает зависимость человека от государства. «…Строй общества нынешнего, – отмечал К.Н. Леонтьев, – ставит лицо, индивидуум прямо под одну власть государства, помимо всех корпораций, общин, сословий и других сдерживающих и посредствующих социальных групп…». Человек консервативного общества более самодостаточен: естественными социальными опорками его существования выступают различные социальные страты, которыми было так богато общество традиционное и которые оказались разрушены в обществе либеральном.
В научной литературе неоднократно обращалось внимание на крайний разброс мнений в консервативной среде даже по ключевым вопросам, составляющим основу идеологии русского консерватизма. Тем не менее, различным, весьма несходным между собой направлениями русского консерватизма, соответствует ряд общих социально-философских принципов, в том числе, в отношении к обществу. Эти константы социальной философии консерватизма, общие всем его направлениям, особенно отчетливо проявляются при сопоставлении с соответствующими постулатами либерального стиля мышления. С некоторой долей условности в социальной философии русского консерватизма можно выделить ряд системообразующих постулатов:
1.Подход к объяснению феномена общественной жизни с позиций органицизма, который консерваторы применяли в качестве антитезы либеральной и общепрогрессистской идее механицизма. Согласно этой теории, государство представляло собой аналог живого организма; это обстоятельство предопределило столь широкое использование представителями этого подхода естественнонаучной (а именно, биологической) терминологии: «развитие», «рост», «гниение» и др. Концептуальное выражение органицистского подхода можно обнаружить у «старших» славянофилов, однако в неконцептуализированном виде он применялся уже идеологами предшествующей генерации русских консерваторов. Консерваторы подчеркивали «естественное» происхождение общества, что делало невозможным произвольный перенос политического и социального опыта и политических институтов одних обществ и государств на чужеродную почву, а также ограничивало возможности реформирования общественно-политической системы в соответствии с абстрактными теориями, имеющими искусственное («книжное») происхождение. Важным положением, проистекающим из этого принципа, является идея о единстве общества и государства, что нивелирует социальные различия во имя служения общей цели – величия и процветании Нации.
2. Органицистскому подходу соответствовала разрабатываемая с середины XIX в. концепция «классовой (социальной) солидарности», которому в терминологии «старших» славянофилов соответствовало понятие соборность. Этот ключевой для русского и общеевропейского консерватизма постулат являлся антитезой принципам прогрессистских идеологий: с одной стороны, либеральному «общегражданскому обществу», с другой стороны, марксистской и общесоциалистической идее классовой борьбы. Антибуржуазный характер социальной философии русского консерватизма (и русской общественно-политической мысли в целом) отмечает, в частности, эмигрантский исследователь Г. Круговой: «В числе русских критиков европейской буржуазной цивилизации можно назвать имена таких представителей русского религиозно-философского направления, как Н.Ф. Федоров, Л.Н. Толстой, К.Н. Леонтьев, Ф.М. Достоевский, Н.Н. Страхов, Н.Я. Данилевский, И.В. Киреевский, Н.В. Гоголь. Речь здесь идет не об отрицании института частной собственности или частной инициативы. Отталкивание от буржуазного духа связано у всех их с протестом против редукции духовно-эстетической стороны человеческого бытия к механизму свободных от оценочных суждений товарно-рыночных отношений, с протестом против положения, при котором, пользуясь словами Бердяева, «не церковь, а биржа стала господствующей и регулирующей силой жизни»«.
В то же время методологически ошибочно отождествлять или хотя бы сближать консерватизм и социализм: первый является антипрогрессистской и антимодернистской идеологией, второй же относительно поздно отпочковался от другой разновидности прогрессизма/модернизма – революционного либерализма. Общим в консерватизме и социализме является лишь устремленность к общественному (социальному) идеалу и неприятие либерально-буржуазного антиобщественного индивидуализма. К. Манхейм в своем исследовании, посвященном анализу консервативного стиля мышления в Германии, обнаружил, что социалистической критике буржуазно-капиталистического общества предшествовала концептуальная критика со стороны немецких консерваторов. Многие положения последней, несмотря на ее христианско-традиционалистскую парадигму, впоследствии были восприняты еврейским хилиастом (определение о. С.Н. Булгакова) К. Марксом. Вывод Манхейма подтверждает отечественный исследователь Г.И. Мусихин, выделяя в немецком консерватизме не только политико-прагматические устремления не допустить революции (вину за которые близкий к консерваторам Гёте возводил на несправедливые правительства), но и более глубинные мотивы. «…Консервативный реформизм был основан не только на прагматических мотивах. В умеренно преобразовательской деятельности немецких консерваторов существенную роль играл религиозно-нравственный компонент. Осознавая себя защитником вечных и неизменных ценностей, консерватизм ставил свои цели выше конкретной общественно-политической жизни. (…) И одним из основных нравственных принципов немецких консерваторов была забота власть предержащих… о своих подданных, а в случае необходимости – проведение преобразований, необходимых для улучшения их положения…». Подобная мотивация была свойственна и русскому консерватизму (социально-политические программы славянофилов, К.Н. Леонтьева, Л.А. Тихомирова и др.).
Следует, в то же время, отметить, что русскому консерватизму – составной части христианского консерватизма, – даже в самых «народнических» и «прогрессивных» его проявлениях был свойственен не только социальный реформизм. Признавая важнейшей задачей христианского общества и государства заботу о благе подданных, консерватизм не абсолютизировал принцип социальности. Являясь, в целом, социально ориентированной идеологией, христианский консерватизм имел принципиальнейшее отличие от современной социал-демократии: в то время, как последняя является материалистической идеологией, основанной на приоритете социальных и меркантильных интересов индивидуума, идеология консерватизма религиозна в своей основе. Ей одинаково чужда либерально-капиталистическая апология свободного рынка и конкуренции и социал-демократическая практика перераспределения общественного продукта. Обе идеологии и основанные на них социально-экономические практики, в представлении консерваторов, объединяет материалистический подход и абсолютизация «посюсторонних» интересов человека. Не случайно у консерваторов, будь то немецких или русских, постоянно проводилась параллель между буржуа либерально-капиталистического общества и пролетарием марксизма.
3. Представление о структуре общества, состоящем из «коллективных личностей». В научной литературе неоднократно отмечалось, что для представителей консервативной мысли было характерно отношение к человеческой личности как к части органичного целого, точнее, комплекса организмов-социумов: нации, социальные группы и т.д. Из этих установок и строилась теория «государства-организма», состоявшего «не только из единичных, личных, но и постоянных коллективных членов» (Д.А. Хомяков), то есть, социальных страт (сословий, корпораций, общин и др.). Этот консервативный принцип является антитезой либеральной концепции «общегражданского общества» (термин Б.Н. Чичерина). На основе этого консервативного представления развилась концепция консервативного корпоративизма.
4. Принцип социальной иерархии, исходящий из представления о естественном неравенстве людей по способностям, талантам, нравственному состоянию. Антитезой данного принципа идеологи русского консерватизма считали либеральную идею формального равенства. Современный исследователь русского консерватизма при анализе принципа аристократизма очень удачно использовал следующую цитату из Бердяева: «Существование “белой кости” есть не только сословный предрассудок, это есть также неопровержимый и неистребимый антропологический факт. Дворянство не может быть в этом смысле истреблено. Никакие социальные революции не могут уничтожить качественных преимуществ расы. Дворянство может умирать как социальный класс, может быть лишено всех своих привилегий, может быть лишено всякой собственности. Я не верю в будущее дворянства как сословия и не хочу себе как дворянину дворянских привилегий. Но оно остается как раса, как душевный тип, как пластическая форма, и вытеснение дворянства как класса может увеличить его, душевную и эстетическую ценность». В течение длительного времени практическим выражением данного принципа являлась консервативная апология сословного деления русского общества. В предреволюционный период у Л.А. Тихомирова и, особенно, в эмиграции возникает идея «новой» или «трудовой аристократии» – аристократии способностей, а не происхождения. Наиболее концептуальное воплощение изложенные выше принципы получили у консервативных идеологов пореформенного периода и в условиях эмиграции, в работах И.А. Ильина. Именно на принципе отбора лучших («новой» или «трудовой аристократии») Ильиным будет построена доктрина «творческой демократии», которая будет подробно проанализирована в следующем разделе нашей работы.
На основе социально-политического критерия в русском консерватизме можно выделить три основных направления: государственническое, народническое, сословно-корпоративное.
Термин «государственный (бюрократический) консерватизм» был введен в научный оборот американским русистом Р. Пайпсом для определения отдельного направления охранительного лагеря в России. По мнению Пайпса, ведущими идеологами данного направления являлись М.Н. Катков и К.П. Победоносцев; мы считаем возможным пролонгировать данное направление к началу XIX столетия и в качестве родоначальника назвать Н.М. Карамзина и теоретиков «официальной народности». Ключевые постулаты идеологии государственнического консерватизма заключались в неприятии общественной инициативы, даже исходившей со стороны лояльных слоев населения, включая дворянство. Единственной творческой силой русской истории признавалось государство (вспомним центральный для историографии и идеологии Н.М. Карамзина тезис о самодержавии-творце русской истории). Как известно, М.Н. Катков и К.П. Победоносцев не принадлежали к дворянству, и, тем не менее, считали (особенно Катков) необходимым отстаивать его сословные привилегии. Определяющим в их отношении к дворянству был не пафос аристократизма, а прагматично-функциональный подход: «дворянство должно было быть встроено в государственную систему бюрократических структур, стать частью бюрократического механизма».
Как и всякая схема, предлагаемая нами система типологизации достаточно условна, поэтому существует опасность излишнего «спрямления» и схематизации русского консерватизма. В частности, по оценке, высказанной И.Н. Ионовым, К.П. Победоносцев, выступая противником распространения либеральных ценностей и демократических институтов власти, призывал опираться на традиционные ценности, руководствуясь лозунгом «Царь и народ». Его отношение к дворянству было весьма скептическим. Как отмечает А.В. Репников, «Победоносцев считал, что милые его сердцу «исторические предания твердо держатся в одном крестьянстве», а дворяне одинаково со всем народом подлежат обузданию. (…) «Темное» крестьянство казалось им (консерваторам – Э.П.) более надежной опорой трона».
Второе направление в русском консерватизме, которое мы определяем термином «народники» или «общественники» представлено, главным образом, славянофильством. В то же время оно включает в себя близкие по направленности консервативные течения (прежде всего, почвенников) и отдельных мыслителей. В научной и общественно-политической литературе неоднократно предпринимались попытки идентифицировать славянофилов как представителей либеральной идеологии. В современной литературе более широко представлен иной подход к данному течению. В частности, в диссертационном исследовании О.С. Шакировой утверждается, что наряду с антидворянской тенденцией в программах пореформенного славянофильства, славянофилы выступали за сохранение общины, социальную градацию населения и т.д. Эти и другие пункты их социально-политической программы, а также политическое самосознание славянофильства (идеологи которого относили себя к консерваторам, поскольку они отстаивали принципы народности и органичности) позволяют, по мнению О.С. Шакировой, идентифицировать его как течение консервативное.
Сходных позиций придерживаются также И.А. Немцев и известный московский исследователь и издатель источников по русскому консерватизму С.М. Сергеев.
В центре социально-политических программ славянофилов и почвенников лежит представление об общине как стержне русской исторической и социальной жизни. «Община выступала для славянофилов не только традиционным институтом, обеспечивающим связь времен и преемственность поколений, регулятором социальных конфликтов и средством интеграции отдельных индивидов в систему общественных отношений, но и квазисакральной ценностью». Община, по мнению славянофилов, являлась тем институтом, в котором исторически выработались формы осуществления социальной справедливости так, как понимало ее русское крестьянство. Идеолог пореформенного славянофильства Ю.Ф. Самарин выразил это представление следующим образом: славянофилы «считают общинное землевладение явлением бытовым, а не искусственным, нормальным, а не случайным и преходящим; они видят в нем выражение коренного народного понятия о справедливости и самое надежное обеспечение существенных интересов массы сельского народонаселения». Опыт сельской поземельной общины, по мнению идеологов славянофильства, может быть перенесен и в современную урбанизированную среду и, тем самым, приостановить процесс «пролетаризации». Подобная мысль выражена, в частности, в программной статье А.С. Хомякова «О сельской общине». Сходным образом миссию общины формулировал почвенник Ф.М. Достоевский: «Про общинное землевладение всяк толковал, всем известно, сколько в нем помехи экономическому хотя бы только развитию; но в то же время не лежит ли в нем зерно чего-то нового, лучшего, будущего, идеального…, что лишь у нас лишь одних есть в зародыше…».
Важно отметить, что община представлялась славянофилам и почвенникам не просто исторической данностью (что само по себе является значимым для любого консерватора), но также образцом социального устройства, антитезой либерального индивидуалистического общества, представляющего, по определению А.С. Хомякова, «скопление личностей, ищущих, не находящих и не могущих найти связи органической». «Социальная философия Хомякова, – утверждал В.В. Зеньковский, – покоится тоже на принципе «органичности» – отсюда культ «общины» и борьба с индивидуалистическими тенденциями современности, но отсюда же горячая защита свободы. Идеал социальной жизни дан в Церкви, как единстве в свободе на основе любви…». По верному замечанию Э.Г. Соловьева, «Требование сохранения национальной специфики в ходе модернизации позволяет характеризовать славянофильскую консервативную утопию не просто как разновидность автохтонной «почвеннической» идеологии, но как одну из первых в истории мировой социально-политической мысли попыток теоретического обоснования «третьего пути» общественного развития, т.е. модернизации общества без индустриализации западного типа, предполагающей массовую пролетаризацию населения, разрушение традиционных связей в обществе и его атомизацию».
Удачной иллюстрацией мнения Э.Г. Соловьева является следующая цитата из философско-политической публицистики Ф.М. Достоевского: «В наш век произошла страшная революция, и одолела буржуазия. С ней явились страшные города, которые не снились даже и во сне никому. Таких городов, какие явились в 19-м веке, никогда прежде не видало человечество. Это города с хрустальными дворцами, с всемирными выставками, с всемирными отелями, с банками, с бюджетами, с зараженными реками, с дебаркадерами, с всевозможными ассоциациями, а кругом них с фабриками и заводами». Этой апокалипсической картине Достоевский противопоставляет консервативную утопию, в основе которой лежит идея все той же общины: «Если хотите переродить человечество к лучшему, почти что из зверей поделать людей, то наделите их землею – и достигнете цели. (…) у нас земля и община в сквернейшем виде, согласен, – но все же огромное зерно для будущей идеи… По-моему, порядок в каждой стране – политический, гражданский, всякий – всегда связан с почвой и с характером землевладения в стране».
Ошибочным является распространенное отождествление общинной «программы» славянофилов и революционных народников : первые в соответствии с собственным консервативным мировоззрением видели общину «элементом консервации существующих социальных отношений и традиционного мировоззрения крестьянства» (определение Э.Г. Соловьева), вторые – стержневым элементом «крестьянского социализма». Отношение славянофилов к социализму было не менее враждебным, чем к буржуазному либеральному обществу, порождением которого оно, в их представлении, и являлось. Социализм виделся им как извращение христианской идеи человеческой и социальной солидарности. Не отдать свое ради любви к ближнему, а отобрать чужое из-за ненависти, – это кредо социализма, формулируемое славянофилами, не могло быть не только приемлемым, но даже терпимым христианскими консерваторами.
Менее проработаны были другие части социально-политической программы консерваторов-»общественников», хотя и в отношении общины исследователь имеет дело скорее с контурами или отдельными тезисами таковой, чем с детально проработанной концепцией и, тем более, доктриной. Даже в наиболее концептуализированном виде, который обрело учение славянофилов на рубеже XIX-XX вв. в трудах Д.А. Хомякова, написанных, оно представляет обрис программы. В целом эта «программа» может быть сведена к нескольким пунктам: сохранение общины как регулятора социально-экономических отношений на селе и, по возможности, распространение ее опыта среди городского пролетариата; эмансипация русского общества, устранение сословных ограничений, «растворение» дворянства в общенародной массе; дарование гражданских свобод обществу, включая свободу печати (явно либеральный элемент славянофильской «программы»), венцом чего должно стать воссоздание института Земского собора. Следует отметить, что хотя последнюю идею славянофилов взяли на вооружение либералы из правительственного лагеря на рубеже 1870-х – 1880-х гг., сами идеологи этого направления понимали институт народного представительства не либерально, скорее даже «реакционно». Подробная реконструкция славянофильской идеи Земского собора будет проведена в следующем разделе нашей работы.
Два вышеозначенные направления русского консерватизма – «государственники» и «общественники»-славянофилы – находились в состоянии жесткого идеологического противостояния, являясь, в известном смысле, антиподами. Подчеркнем, однако, что это идейное размежевание происходило в рамках единого консервативного лагеря. Попытки определить уровень идейно-политического реализма каждого направления предпринимались самими идеологами. Нам близка оценка, сделанная Л.А. Тихомировым. Отмечая политический реализм консерваторов-»государственников» и несомненные черты утопизма в славянофильской идеологии и социально-политической практике, он признавал стратегическую правоту славянофилов. Последние, по мнению Тихомирова, осознавали необходимость «народного участия» в управлении государством и местном самоуправлении, видели бесперспективность пролонгации бюрократических методов.
Представляется, что ограниченность и крайности двух направлений русского консерватизма были преодолены в рамках третьего направления, которое мы обозначаем как сословно-корпоративное. Идеологами последнего являлись Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) и Лев Александрович Тихомиров (1852-1923). Являясь, в отличие от славянофилов, апологетами сильной государственной власти, они, в отличие от консерваторов-»государственников», осознавали недостаточной опору исключительно на государственный бюрократический аппарат. Логическим развитием этого заключения стала идея опоры на общество. Но, в отличие от аморфных представлений славянофилов об «обществе», социально-политическая доктрина данного направления давала четкое представление о его структуре и функциях. «Сами сословия или, точнее, сама неравноправность людей и классов, – утверждал Леонтьев, – важнее для государства, чем монархия».
Поскольку данное направление русского консерватизма представляется нам наиболее интересным и перспективным, мы сделаем акцент именно на реконструкции и анализе его идеологической доктрины и социально-политической практики.
Повышенный интерес к социально-политической проблематике в консервативной среде проявился, прежде всего, накануне (прежде всего, у славянофилов) и в период проведения Великих реформ. Так, М.Н. Катков поставил вопрос о дальнейшей судьбе сельской общины: «Не следует ли приискать способы к устранению вреда, причиняемого общинным землевладением, хотя бы не нарушая принципа общинной земельной собственности». Однако концептуальный характер разработка социально-политической проблематики получила у другого представителя консервативного лагеря, протеже Каткова и одного из вдохновителей политики контрреформ А.Д. Пазухина, автора специальной записки «Современное состояние России и сословный вопрос». «…Реформы, построенные на бессословном начале, – отмечал Пазухин, – расторгли непосредственную связь между верховной властью и сословиями, на которой держался наш сословный порядок, и способствовали скорейшему разрушению сословий». Впоследствии направление деятельности Пазухина вызвало высокую оценку К.Н. Леонтьева; однако в целом нельзя не признать, что даже у такого идеолога, как Пазухин, программа которого носила наиболее концептуальный характер, преобладающим стремлением было все же «отрицательное», а не «созидательное». К такому выводу позволяет, на наш взгляд, прийти основная цель политики контрреформ, декларируемая А.Д. Пазухиным: «Если в реформах прошлого царствования мы усматриваем великое зло в том, что они разрушили сословную организацию, то задача настоящего должна состояться в восстановлении разрушенного». Следовательно, главная задача заключалась в том, чтобы минимизировать, устранить отрицательные последствия предшествующих преобразований. Поскольку возврат к прошлому признавался невозможным, был сделан вывод о необходимости хотя бы частичного «восстановления разрушенного». Таким образом, поставленные в работе А.Д. Пазухина задачи носили, по преимуществу, «тактический» характер. Выполнение их, по мнению автора проекта, было призвано решить возникшие проблемы, связанные, главным образом, с управлением (которое предлагалось вернуть в сословные рамки). Напротив, была проигнорирована проблема повышения благосостояния народных слоев и предотвращения социального взрыва.
На ошибочность подобного подхода обратили внимание идеологи сословно-корпоративного направления русского консерватизма, которые предприняли попытку предложить обоснованную программу «консервативных реформ». В идейно-теоретическом наследии К.Н. Леонтьева социально-политическая проблематика разрабатывалась под углом зрения «превентивности», нацеленной не только на устранение недостатков Великих реформ, но и на разработке принципиально новой программы консервативного развития. Указанная установка, на наш взгляд, сформулирована в следующем высказывании К.Н. Леонтьева: «Слава Богу, что мы стараемся теперь (то есть, в период проведения контрреформ 1880-х гг. – Э.П.) затормозить хоть немного свою историю, в надежде на то, что можно будет позднее повернуть на вовсе иной путь (выделено нами – Э.П.)».
В основу леонтьевской социально-политической концепции была положена идея юридического закрепления прав и обязанностей социальных групп – сословий, корпораций и др. Необходимость же этих социальных страт виделась ему в том, что «… Строй общества нынешнего ставит лицо, индивидуум прямо под одну власть государства, помимо всех корпораций, общин, сословий и других сдерживающих и посредствующих социальных групп…». Декларируемый им подход получил выражение в следующей, парадоксальной для русского монархиста формуле: «Сами сословия или, точнее, сама неравноправность людей и классов важнее для государства, чем монархия». Социальные страты, юридически оформленные и наделенные неравными правами и привилегиями, К.Н. Леонтьев считал необходимым условием всякого прочного и долговечного «строя»: чтобы «Царская власть была долго сильна,- утверждал он, – не только не нужно, чтобы они опиралась прямо и непосредственно на простонародные толпы (…); но, напротив того – необходимо, чтобы между этими толпами и Престолом Царским возвышались прочные сословные ступени; необходимы боковые опоры для здания долговечного монархизма». Теоретическое обоснование подобного подхода Леонтьев обнаруживал в социально-политической философии Платона с ее идеей трех каст: «трехосновность платоновская до того неотвратима, что она в искаженном, расстроенном, смешанном виде доживает с самим государством до его последнего издыхания под ударами завоевателя». Именно на основе учения Платона о государстве Леонтьевым была разработана концепция сословно-корпоративного государства. Наряду с термином «сословия» Леонтьев первым среди русских консерваторов ввел в употребление понятия «корпорация», которое служило для обозначения существенно иного явления («сословие» – социальная группа, принадлежность к которой определяется по принципу наследственности; «корпорация» – социальная группа, принадлежность к которой определяется по профессиональному или отраслевому признаку).
Если идеологи-вдохновители политики контрреформ (консерваторы-государственники) исходили из необходимости сохранения прежних сословных групп, то К.Н. Леонтьев, не отвергая намеченной цели, не был вполне уверен в возможности ее осуществления, а поэтому предлагал более отвечающие духу времени (по его мнению) рецепты. Наряду с существующими социальными группами (дворянство, крестьянство и др.), значительное место в концепции Леонтьева было уделено вновь образованным стратам и, прежде всего, пролетариату. Осмысление западноевропейского опыта привело идеолога к выводу о неизбежности в Европе социалистической революции, которая будет вызвана ростом юридических прав пролетариата при экономическом одновременном закабалении его «новым феодализмом» капитала. Леонтьев предлагал ввести в России «коммунизм сверху», чтобы предотвратить возможность социального взрыва, с одной стороны, а с другой, чтобы средствами социальной и экономической политики смягчить ужесточение «деспотической» политики государства. С этой целью Константин Николаевич стремился очертить общие контуры этого «охранительного социализма»: во-первых, юридически оформить сословно-корпоративную систему под контролем «деспотической» власти самодержца; во-вторых, разработать содержание и механизмы реализации государственной социальной политики в интересах демократических слоев, причем она должна была включать в себя уменьшение крестьянских повинностей, прирезку земельных наделов «где можно и когда можно», а также «творческое» разрешение «рабочего вопроса»: «Рабочий вопрос, – вот тот путь, на котором мы должны опередить Европу и показать ей пример. Пусть то, что на Западе значит разрушение, у славян будет творческим созиданием».
В этой связи, мы не считаем возможным согласиться с позицией авторов коллективной монографии «Русский консерватизм XIX века», согласно которой «Теории Леонтьева явились своего рода порождением консервативного максимализма Каткова, Победоносцева, Мещерского (…) Во взглядах Леонтьева больше сходства с ортодоксами российского консерватизма, чем отличий. Особенно это касается проблем государственности, занимающих центральное место в их мировоззрении». На наш взгляд, ни степень уделяемого Леонтьевым внимания социально-политической проблематике; ни, тем более, несомненный «модернистский» характер его теоретических построений в этой части, не позволяют говорить о Леонтьеве как о «подражателе».
В концепции идеолога позднего славянофильства Д.А. Хомякова также нашло свое развитие представление о сословной (корпоративной) структуре общества: «Общество органичное должно состоять из членов не только единичных, личных, но и постоянных коллективных». Некоторым диссонансом с прежними установками славянофильства звучало следующее утверждение Д.А. Хомякова: «… Группировка людей в классы, наследственность таковых и даже привилегированность не может нисколько смущать православного, если только это взаимоотношение… (не имеет других целей – Э.П.), кроме государственного строительства».
На основании идеологических наработок предшествующих поколений русских консерваторов Л.А. Тихомировым была сформулированы взаимосвязанные идеи «классовой солидарности» и корпоративного государства.
Руководствуясь представлением о государстве как о «доразвившемся обществе», Л.А. Тихомиров считал недопустимым со стороны государства самоустранять себя от вмешательства в социальную сферу, на чем основывалась теория классического либерализма. Этим была обусловлена его критика теории Б.Н. Чичерина о постепенном отмирании сословий. С подобным положением Тихомиров готов был согласиться в тех случаях, если речь шла о действительно отмирающих сословиях (например, о дворянстве) или же о тех принципах, которыми определялась принадлежность индивида к той или иной социальной страте. Если в Средние века, утверждал Тихомиров, сословная принадлежность определялась, прежде всего, фактором происхождения (что привело, по мнению автора, к возникновению «наследственно-сословного строя»), то в Новое время произошла «эволюция социального строя», который постепенно трансформировался в «свободно-сословный строй».
Исходным и системообразующим принципом построения социально-политической модели Л.А. Тихомирова становится принцип корпоративизма. Как мы считаем, Л.А. Тихомирова можно назвать одним из первых теоретиков корпоративизма.
Концепция «органичной» структуры государства привела Л.А. Тихомирова к логическому выводу о государстве-арбитре социальных отношений, – идее, которая была противопоставлена им как классической либеральной идее невмешательства государства в дела общества (laissez fair, хотя последний принцип принято использовать применительно к экономической сфере), так и марксистской теории пролетарского государства. В основу концепции «классовой солидарности» Л.А. Тихомирова была положена установка о функции государства выражать и защищать интересы всей нации, а не отдельного класса или сословия.
Л.А. Тихомировым на примере Англии, наиболее передовой стране того времени, была подвергнута критике теория «общегражданского», якобы бессословного государства. Ограничив сферу деятельности государства пределами сугубо политической жизни, либеральное английское правительство объявило политику «свободы рук». Сословие предпринимателей, наиболее могущественное в материальном отношении и к тому же более сплоченное, резюмировал он, оказалось в гораздо более выигрышном положении, чем пролетариат. Единственной силой, которая могла способствовать улучшению его положения, было государство, однако последнее самоустранилось от вмешательства в «чужой» спор. Это имело, как считал Тихомиров, далеко идущие последствия: в глазах рабочих государство стало прочно ассоциироваться с защитой интересов их классовых врагов. К тому же со временем и само правительство стало ассоциировать интересы предпринимателей с интересами всего государства. Таким образом, заключал он, «общегражданское» и «бессословное» государство трансформировалось в государство классовое, – а именно, буржуазное, что, по его мнению, доказывало утопизм теории либерального «бессословного» государства. Подобная мутация, считал он, стала возможной именно вследствие «самоустранения» государства из социальной сферы.
Констатируя, что следствием политики «административного нигилизма» стало возникновение многочисленных профессиональных рабочих организаций (тред-юнионов) и делая вывод об опасности сращивания профессионального рабочего движения с движением социалистическим, Л.А. Тихомиров, однако, настаивал на том, что эти движения не всегда тождественны. Следовательно, можно и нужно «перетянуть» рабочих на свою сторону, не забывая, что государство само создавало ситуацию, при которой рабочие стали питательной средой для роста популярности социалистических идей и, прежде всего, марксистской теории «пролетарского государства».
Прогнозы Л.А. Тихомирова оказались более реалистичны, чем позиция Б. Н. Чичерина, который постулировал невозможность построения социалистического государства (поскольку последним этапом развития государственной организации должно является государство «общегражданское», то есть, либеральное). Напротив, Тихомиров не только предполагал подобную возможность, но и предрекал едва ли не неотвратимость социалистической революции. Так, он писал уже в 1896 г. «Настоящею опасностью, в более близком будущем…, угрожает не анархизм, а социальный демократизм. Это движение разгромить вовсе нелегко, и даже едва ли возможно…».
Итак, согласно Тихомирову, государство должно было отказаться как от политики невмешательства в социальную сферу, так и от поддержки лишь одного класса или сословия. Следовательно, роль государства должна заключаться в том, подчеркивал идеолог, чтобы стать над классами и регулировать взаимоотношения между ними, – иначе это сделают другие. Проведение подобной «превентивной» политики не мыслилось ему без создания профессиональных организаций (корпораций) и, прежде всего, рабочих под обязательным контролем государственной власти.
Именно настоятельная необходимость разрешения «рабочего» вопроса (тема, которую «подсказал» ему К.Н. Леонтьев) привела Л.А. Тихомирова к планомерной разработке принципов корпоративизма.
Уже сама постановка «нового» (рабочего) вопроса, а также поиск форм и методов его разрешения (корпоративизм), свидетельствовали о несомненном компоненте новизны, привнесенном в социально-политическую теорию консерватизма К.Н. Леонтьевым и Л.А. Тихомировым, идеологами сословно-корпоративного направления.
Отталкиваясь от мысли о том, что именно рабочие (в большинстве своем недавние выходцы из деревни и принадлежащие по паспорту к крестьянскому сословию), теряя связь с общиной, становились легкой добычей социалистических агитаторов, Тихомиров акцентировал внимание и на другом обстоятельстве. Питательной почвой для успеха социалистической пропаганды являлись и планомерное нарушение принципов социальной справедливости со стороны предпринимателей, и (в немалой мере) непродуманная политика правительства, ассоциирующаяся в глазах рабочих с защитой интересов предпринимателей. Так, он писал по этому поводу: « Если при этом еще его (рабочего – Э.П.) права как члена русского общества нарушаются и его достоинство безнаказанно оскорбляется …, то этот человек и нравственно тупеет, погружаясь в рабское бесчувствие, из которого выходит только для какого-нибудь безумного бунта, очень похожего на то же пьяное буйство».
Следовательно, настаивал Тихомиров, правительство обязано предпринять все возможное для хотя бы частичного повышения экономического благосостояния и правового (монархически ориентированного) сознания рабочего класса: «… Все, что изменяет к лучшему положение рабочего класса, – утверждал Лев Тихомиров, – дает ему больше средств, больше времени, больше развития и обеспечения прав, больше разумной самодеятельности, – все это приносит благо не только каждому отдельному рабочему, но и всей России».
Тихомировым предлагалось установить государственное регулирование взаимоотношений нанимателей и рабочих, что было это возможно лишь путем создания подконтрольных правительству рабочих организаций. Настаивая на таком варианте, Тихомиров подчеркивал, что рабочие организации возникнут в любом случае, но будут созданы уже руками революционеров. И, напротив, создавая подобные «профсоюзы», государство станет «покровителем» интересов рабочих перед нанимателями и, соответственно, перехватит инициативу у революционных партий. Он прямо заявлял: «… Государственный надзор и вмешательство может обеспечить рабочих от эксплуатации, то есть несправедливых притязаний хозяина, может создать надлежащее посредничество в спорных случаях, может предписать обязательную обстановку труда и т. д.».
Корпоративистская доктрина Льва Тихомирова получила практическое, хотя и частичное воплощение. Ее отдельные фрагменты были реализованы в практике «полицейского социализма» ; позднее он принял участие в работе в кабинете П. А. Столыпина в качестве эксперта по рабочему вопросу.
Представление о потенциальной опасности выхода этих лояльных правительству организаций из-под контроля полиции, которую прекрасно осознавал сам Тихомиров, тем не менее, не заставило его отказаться от идеи ее практического воплощения. В своей записке на имя П.А. Столыпина Л.А. Тихомиров приводил следующие аргументы в защиту этой идеи: «В политике и общественной жизни – все опасно… Может быть опасна и рабочая организация. Но разве не опасны были организации дворянская, крестьянская и всякие другие? Разве не опасна даже сама чиновничья организация? Вопрос об опасности организации для меня ничего не решает. Вопрос может быть лишь в том: вызывается ли организация потребностями жизни? Если да, то значит ее нужно вести, так как, если ее не будут вести Власть и закон, то поведут другие – противники власти и закона».
Создание рабочих организаций являлось лишь частью, хотя и важной, разработанной Тихомировым корпоративистской программы; в дальнейшем им предполагалось создание корпораций, объединяющих представителей всех профессиональных групп. По мысли Льва Тихомирова, каждая отдельно взятая фабрика должна была представлять для государства некую профессионально-территориальную «общину». Все рабочие этой фабрики должны быть объединены в рамках единой организации. Необходимость подобного шага объяснялась им следующим образом: при добровольном принципе организации профсоюзов происходило разделение рабочих на «организованных» и «неорганизованных». Автоматически рабочий, вступая в организацию, становился носителем определенных прав и обязанностей. Тихомиров настаивал на следующем варианте построения внутренней структуры этих организаций. Каждый технический слой предприятия – рабочие, администрация, хозяева – должны быть объединены в отдельные корпоративные группы, но все они, в свою очередь, должны быть включены в одну большую корпорацию, объединяющую всех работников фабрики, от рабочих до хозяев включительно. «Права хозяина и рабочих, – писал Лев Тихомиров, – должны быть одинаково ограждены не только наказаниями за произвол и узурпацию, но созданием внутренней организации, обеспечивающей возможность их постоянного соглашения». В данном случае Тихомиров вплотную подошел к вопросу, связанному с деятельностью так называемых «камер соглашения». Суть этой идеи заключалась в необходимости нахождения социального компромисса между предпринимателями и рабочими, представители которых собирались бы в одном месте и пытались найти компромиссное решение, которое устроило бы каждую из сторон. Л.А. Тихомировым было указано на существование нескольких вариантов организации подобных органов, причем сам он более склонялся к признанию за образец германского опыта, выраженного в следующей формуле: «учреждение чисто государственное сверху, а в нижних разветвлениях своих постепенно сливающееся с сословными».
Необходимость создания лояльных монархии рабочих организаций в глазах Л.А. Тихомирова была обусловлена еще одной важной причиной. На рубеже XIX – XX вв. произошло оформление неолиберального направления, представителями которого также была осознана необходимость разрешения социально-политической проблематики: «Радикализм программных требований (неолибералов – Э.П.) проявлялся, прежде всего, в идее бессословного народного представительства… и в признании «государственного социализма», т.е. активной социальной политики государства в интересах широких масс трудящихся». Таким образом, представители сословно-корпоративного направления русского консерватизма, не имея прочной опоры в правительственных кругах, в лице оппонентов слева получили весьма сильного политического конкурента. И если на теоретическом поле силы оппонирующих друг другу направлений общественно-политической мысли были примерно равны, то в сугубо политической сфере неолиберализм оказался в более выигрышном положении, особенно в среде образованного русского общества.
Помимо рабочего вопроса, Л.А. Тихомировым была предпринята попытка разрешения дворянского вопроса, которая характеризуется определенной противоречивостью. С одной стороны, Тихомиров (как и Д.А. Хомяков) подчеркивал «служилый» характер дворянского сословия, что было связано с реформами Петра Великого. По мнению Л.А. Тихомирова, развитие взаимоотношений государства и дворянского сословия происходило в направлении постепенного облегчения той службы, которой было обязано государству дворянство и, в то же время, в сторону усиления дворянских прав и привилегий. Между тем, учение о монархической верховной власти утверждало тезис о надклассовой сущности самодержавия. Несмотря на признание этого факта, указывал Тихомиров, ни в коем случае нельзя ускорять процесс падения этого сословия, наиболее культурного и квалифицированного слоя русского общества, поскольку наличие определенного аристократического слоя он считал необходимым для каждого общества. Однако со временем, считал Тихомиров, место прежней, дворянской «аристократии» должна занять новая, «трудовая» (в этом сказалось несомненное влияние славянофильской идеи о «растворении» дворянского сословия), или, по его терминологии, «сословная интеллигенция», основу которой должны были составить лучшие представители каждого сословия или корпорации.
Почерпнутая в концепциях славянофилов и К.Н. Леонтьева и основательно разработанная Л.А. Тихомировым идея о «новой аристократии» или «сословной интеллигенции» впоследствии стала одной из центральных идей доктрины «народной монархии» И.А. Ильина, развернутый анализ которой будет проведен в следующем разделе. По мнению современного исследователя М.В. Назарова, она явилась дальнейшим развитием тихомировской доктрины.
Новаторство представителей сословно-корпоративного направления русского консерватизма отмечает современный исследователь М.Д. Суслов, хотя не со всеми выводами автора можно согласиться: «Примером частичной модернизации традиционных ценностей выступает концепция корпоративного строя, предложенная Л.А. Тихомировым, Д.А. Хомяковым, А.Г. Щербатовым и др. Сущность ее заключается в попытке ассимилировать новые социальные группы (например, рабочих) старой сословной организацией (последнее замечание неверно: Л.А. Тихомиров и его предшественник К.Н. Леонтьев предлагали юридически оформить права вновь создаваемых «сословий», в том числе, рабочих корпораций – Э.П.). Принцип корпоративизма предполагал концепцию классового мира и учение о том, что социальные проблемы надо решать в плоскости нравственного совершенствования человека (надо, к примеру, не устранять бедность, а помогать бедным, как проповедовал митрополит Антоний, Д.А. Хомяков и др.)». Последний тезис М.Д. Суслова также вызывает серьезные возражения: своеобразный «модернизм» идеологии консервативного корпоративизма как раз предполагает активное государственное вмешательство в социальную сферу, что и было обосновано в теории и частично реализовано на практике.
Концепция корпоративного устройства общества Л.А. Тихомирова легла в основу разработанной им модели монархического народного представительства, – альтернативы либерально-демократической модели представительной (парламентарной) демократии. Идейно-теоретические наработки Л.А. Тихомирова и ряда других идеологов дореволюционного русского консерватизма существенно повлияли на разработку концепции «творческой демократии» идеологов «народной монархии» Русского Зарубежья – И.Л. Солоневича и И.А. Ильина. Развернутая реконструкция консервативных концепций и доктрин «народного участия» будет проведена в следующем разделе настоящей работы.
Важным постулатом социальной философии русского консерватизма являлась идея о надклассовой природе самодержавия, которое играло роль арбитра социальных споров, отстаивало интересы всей нации, а не отдельной группы. Развитием этого принципа стала концепция корпоративного монархического государства, разработанная К.Н. Леонтьевым и Л.А. Тихомировым.
Целостная социально-политическая доктрина русского консерватизма была создана именно представителями сословно-корпоративного направления, прежде всего, Л.А. Тихомировым. Предложенная ими консервативная программа призвана была достичь «социального мира», не отказываясь от монархической формы государственности. Краеугольным камнем социально-политической доктрины русского консерватизма стала теория корпоративизма. По сути, «первооткрывателем» этой идеи стал К.Н. Леонтьев, в рамки же целостной доктрины ее оформил Л.А. Тихомиров, который стал «предтечей» (или же предшественником) не только И.А. Ильина, но и целого ряда европейских теоретиков корпоративизма.
Принципы монархического корпоративного государства получили широкое развитие в идеологических и доктринальных построениях русских консерваторов в условиях эмиграции. Корпоративизм стал стержнем идеологии и социально-политических программ целого ряда консервативных партий и организаций Русского Зарубежья.
Рассмотренные социально-политические концепции русских консерваторов имели еще один аспект, связанный с идеей народного представительства, которая стала логическим и последовательным завершением концепции «социального строя». О них пойдет речь в следующем разделе, посвященном проблеме «народного участия» в русской консервативной идеологии.
Хомяков А.С. Полное собрание сочинений в 8 тт. М. 1900. Т. 1. С. 161.
Там же.
Зеньковский В.В. История русской философии. Том I. Часть 1. Л. 1991. С. 203.
Соловьев В.С. Соч.: в 2 т. М. 1988. Т. 2. С. 552.
Леонтьев К.Н. Избранное. М. 1993. С. 126.
См.: Белов А.В. Культура глазами философов-органицистов. Ростов-на-Дону. 2002.
Круговой Г. Философская и политическая мысль русской национальной интеллигенции первой половины ХХ в. (Отзыв на книгу Н.П. Полторацкого «Россия и революция») // Записки Русской академической группы в США. Нью-Йорк. 1988. Т. XXI. С. 348-349.
Мусихин Г.И. Россия в немецком зеркале (сравнительный анализ германского и российского консерватизма). СПб. 2002. С. 197.
См., напр.: Гусев В.А. Консервативные идеологии.// Социс.1994. 11. С.129.; Консерватизм. Материалы «круглого стола» // Социс. 1993. 1. С.43 – 49.
Цит. по: Кольев А.Н. Нация и государство (теория консервативной реконструкции) // М. 2005. С. 184-185.
Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине XIX в. Доклад на XIII Международном конгрессе исторических наук. М. 1970.
См. об этом: Немцев И.А. Славянофильство в истории российского консерватизма XYIII – начала XX века. Дисс. … канд. историч. наук. Пермь. 1996. С. 151.
Ионов И.Н. Российская цивилизация IX – начала XX века. М. 1995. С. 270-272.
Репников А.В. Консервативная модель переустройства России // Россия в условиях трансформаций. Историко-политологический семинар. Материалы. Выпуск 2. М. 2000. С. 13.
См., напр.: Кошелев А.И. Записки. М. 1991; Милюков П.Н. Славянские и русские «космополиты». // Русская социально-политическая мысль XIX- первой половины XX в. К.Н. Леонтьев. М. 2000.
Шакирова О.С. Теория и практика реформирования России в учении славянофилов и общественная мысль второй половины XIX – начала XX века. Дисс. … канд. историч. наук. Ижевск. 1996.
Немцев И.А. Указ. соч.
Сергеев С.М. Идеология творческого традиционализма в русской общественной мысли 80-90-х гг. XIX в. Автореф… дисс. канд. историч. наук. М. 2002. С. 11.
Там же.
Самарин Ю.Ф. Статьи. Воспоминания. Письма. М. 1997. С. 109.
Хомяков А.С. О старом и новом. М. 1988.
Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 306.
Зеньковский В.В. История русской философии. Т. I. Ч. 1. С. 218.
Соловьев Э.Г. Указ. соч.
Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 304.
Там же.
См., напр.: Попов Э.А. А.С. Хомяков о русской общине. // Советский менталитет: источники и тенденции развития (социальный и педагогический аспекты). Материалы межвузовской конференции. Армавир. 1994. С. 73-75.
Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). М. 1996. С. 682.
См.: Зайончковский П.А. Русское самодержавие в конце XIX столетия. М. 1970. С. 198.
Там же. С. 257.
Там же. С. 198.
Леонтьев К.Н. Избранное. М. 1993. С. 297.
Леонтьев К.Н. Избранное. С. 126.
Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). С. 682.
Там же.
Там же. С. 474.
Леонтьев К.Н. Избранное. С. 148 -149.
См.: Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М. 2000. С. 295.
Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). С.392.
Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. С. 295.
Хомяков Д.А. Указ. соч. С. 51.
Там же. С. 49.
Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М. 1998. С. 476.
Там же. С. 481.
Проблема корпоратизма рассмотрена в.: Качалян А.С., Лубский А.В. Горнопромышленники юга России (конец XIX – начало XX века). Ростов-на-Дону. 2004. С. 45-48.
Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 476.
Тихомиров Л.А. Апология веры и монархии. М. 1999. С.346.
Там же. С. 350.
Тихомиров Л.А. Христианство и политика. М. 1999. С. 554-555.
Сергеев С.М. Рабочий вопрос и русские идеалы // Тихомиров Л.А. Христианство и политика. М. 1999. С. 554 – 555.
Тихомиров Л. А. Апология веры и монархии. С. 323.
Там же.
Тихомиров Л. А. Христианство и политика. М. 1999. С. 555.
См. об этом: Спиридович А.И. Записки жандарма. М. 1991.
Тихомиров Л.А. Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос. М. 2003. С. 266-273.
См.: Сергеев С.М. Комментарии // Тихомиров Л.А. Христианство и политика. С. 556.
Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. С. 499.
Там же. С. 359.
Политические партии России в контексте ее истории. Ростов-на-Дону. 1998. С. 68.
Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 446.
Назаров М.В. Лекции о русской эмиграции, прочитанные в Российской Академии Наук. М. 1993. С. 7.
Суслов М.Д. Консервативная утопия в России. Автореф. дис. … канд. историч. наук. Пермь, 2003.
Так, корпоративистская концепция П.И. Новгородцева исследуется в: Гусев В.А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. Тверь. 2001. С. 108-114.
См., напр.: Монархический манифест (Париж, 1932) // Имперский вестник. 1992. Апрель. №18. С. 4-6; Краткий конспект Программы Российского Имперского Союза (Париж, 1934) // Там же. С. 9-12; Окороков А.В. Фашизм и русская эмиграция (1920-1945 гг.). М. 2002.
3.2. Национализм в идеологической доктрине и социально-политической практике русского консерватизма
Наряду с социальной проблематикой в числе ключевых проблем идеологии и социально-политической практики русского консерватизма одно из центральных мест занимает проблема национализма. В целом данный аспект идеологии русского консерватизма остается недостаточно исследованным, несмотря на появление в последние годы ряда работ, которые существенно заполнили существующую исследовательскую лакуну. Прежде всего, следует отметить монографию известного отечественного исследователя и публициста А.Н. Кольева, в которой анализируются различные подходы, существующие в современной западной и отечественной политологии и этнологии, связанные с определением понятий «нация» и «национализм»,. Определенное внимание уделено проблеме реконструкции комплекса идей русского национализма в их историческом развитии.
Термин «национализм» имеет множество разночтений. Несмотря на данное обстоятельство, в целом для исследователей характерно оценочное (резко негативное) отношение к национализму. Причем неприятие это весьма устойчиво и объединяет подчас авторов, придерживающихся различных убеждений. Приведем для примера выдержки из определений, содержащихся в двух энциклопедических словарях. Так, в дореволюционном классическом словаре Брокгауза и Ефрона содержится следующее определение данного явления: национализм – превращение живого народного самосознания в отвлеченный принцип, утверждающий «национальное» как безусловную противоположность «универсального», и «свое родное» – как безусловную противоположность «чужеземного».
По сути, аналогичную трактовку данного понятия содержит определение, содержащееся в «Философском энциклопедическом словаре», вышедшем в 1989 году: «Национализм – идеология и политика в национальном вопросе, для которых характерны идеи национального превосходства и национальной исключительности. Национализм трактует нацию как высшую внеисторическую и надклассовую форму общественного единства, как гармоническое целое с тождественными основными интересами всех составляющих ее социальных слоев».
Как мы видим, разница лишь в акцентах: в отличие от дореволюционной энциклопедии, «Философский энциклопедический словарь» 1989 года делает упор на классовом (точнее, надклассовом) аспекте явления. Общим является одно: национализм трактуется как искусственное противопоставление общего (общечеловеческого) частному (национальному). А поскольку противопоставление проводится в пользу «частного», симпатии авторов, разумеется, не на стороне националистов.
Следует отметить, что исследовательские оценки национализма в отечественной научной литературе последних 10-15 лет начали постепенно изменяться, во многом под влиянием зарубежных исследований в гуманитарных дисциплинах, для которых характерно отсутствие оценочного подхода. Так, современный исследователь В. Махнач прибегает к следующей (образной) аргументации в пользу национализма: «Националистическое мировоззрение блестяще сформулировано одним английским писателем еще в начале нашего века: “Я больше люблю свою дочь, чем кузину, а кузину больше, чем соседку, но из этого, честное слово, не вытекает, что я ненавижу свою соседку”. Анализируя зарубежную историографию проблемы, этот автор выделяет в ней такие «подвиды» национализма, как «прогрессивный» (младотюрки, Гоминьдан) и «реакционный» (нацисты) типы. «В сравнении с этим, – заключает исследователь, – в Западной Европе понятие “национализм” является безоценочным и негативной нагрузки не несет».
Последнее утверждение автора не представляется столь бесспорным и требует некоторой детализации. Как отмечают современные авторы О. Волкогонова и И. Титаренко, ссылаясь на известного британского исследователя национализма Л. Гринфельда, «Используя два критерия – определение нации и условия членства в ней – Л.Гринфелд выделяет индивидуалистский национализм (когда нация рассматривается как суверенная общность равноправных индивидов) и коллективистский национализм (нация – коллективный «индивид», чьи интересы имеют первенство над интересами индивидов, ее составляющих), который, в свою очередь, подразделяется на гражданский и этнический в зависимости от критериев членства в общности».
Консерватизм и национализм долгое время рассматривались и продолжают рассматриваться как идейно близкие явления. Тем больший интерес вызывают работы авторов, в которых родословная национализма выводится из либерализма. Так, подобную точку зрения высказывает и аргументирует известный историк консервативной мысли В. Лурье (иеромонах Григорий) в своей работе «Избавление от славянофильской утопии». Следует отметить, что у истоков этой консервативной традиции стоял теоретик русского охранительства К.Н. Леонтьев.
Таким образом, в современных общественно-политических дисциплинах не выработалось единого подхода ни в отношении национализма как такового, ни в отношении проблемы «консерватизм-национализм». В то же время наметилась явная тенденция к отказу от аксиологического подхода к национализму.
Итак, какое же содержание скрывается за термином «национализм»? В основе данного понятия находится слово «нация». Зарубежными исследователями феномена национализма давно отмечено, что в различных странах Западной Европы сформировалось различное же понимание нации. «Уже более двухсот лет известны «французское» и «немецкое» представления о нации. Первое исходит из идеи нации как свободного сообщества людей, основанного на политическом выборе. Оно берет начало со времен Великой французской революции, когда старому режиму противостояло третье сословие, называвшее себя нацией. Второе восходит к Иоганну Г. Гердеру и немецким романтикам XIX века. По их представлению, нация выражает «народный дух», опирается на культуру и общее происхождение».
Можно предложить следующую трактовку данного термина: национализм – комплекс идеологических представлений, нацеленных на охранение «единого неделимого» (нации) и развитие тех сторон духовного, политического, социокультурного бытия, которые считаются ее индивидуальной особенностью.
Предложенная нами формулировка не исчерпывает всей сложности и противоречивости явления. Тем не менее, мы намеренно сделали акцент на положительном, а не на отрицательном объяснении феномена национализма. Национализм, по нашему мнению, – прежде всего то, что охраняет и развивает, обособляя. Защитительные функции в нем первичны.
Сходную трактовку национализма можно обнаружить в работе А.Н. Кольева. Выделяя три исследовательские парадигмы изучения национализма – марксистскую, либеральную и консервативную – в соответствие с идеологическими предпочтениями авторов, исследователь дает следующее определение национализма: «В консервативно-традиционалистской интерпретации национализм приобретает положительную характеристику как естественное проявление национального духа, исторического самосознания народа, а также способ отстаивания его жизненных интересов. Продуктивный национализм отличается от ложного и деструктивного тем, что первый есть сохранение своего, второй – захват чужого. Причем сохранению своего в широком значении этого слова означает также и возвращение того, что было незаконно отнято».
Определение национализма А.Н. Кольевым основано на методологии русского ученого и консервативного мыслителя И.А. Ильина, который в своей работе «Наши задачи» также противопоставлял две формы национализма: истинный или здоровый национализм и «больной национализм». «…Извращенные формы (национализма – Э.П.), – утверждал Ильин, – могут быть сведены к двум главным типам: в первом случае национальное чувство прилепляется к неглавному в жизни и культуре своего народа; во втором случае оно превращает утверждение своей культуры в отрицание чужой. Сочетание и сплетение этих ошибок может порождать самые различные виды больного национализма». Представляется, И.А. Ильин и исследователи, которые придерживаются сходной исследовательской парадигмы, дали наиболее точное определение национализма, свободное как от слепой апологетики, так и необоснованного отрицания.
Можно сделать вывод, что консерватизм и национализм не являются антиподами. Более того: если принять за основу предложенную нами трактовку терминов, очевидным окажется вывод об известной тождественности (по крайней мере, по целям) данных явлений. И консерватизм, и национализм – защитительные идеологии.
Тем не менее, как свидетельствует анализ русского дореволюционного консерватизма, взаимоотношения между консервативной и националистической идеологией были достаточно напряженными, а подчас – прямо враждебными.
Буквально с первых дней существования русского консерватизма как самостоятельного явления обнаружилось противоречие, которое со временем будет лишь усугубляться. Данное противоречие наиболее наглядно проявляется при сопоставлении воззрений на нацию и государство у адмирала Шишкова и будущего Митрополита Московского Филарета (Дроздова). И если знаменитый лидер «Беседы» считал нацию богоданной ценностью, организмом, сродни человеческому, а, следовательно, обладающим коллективными волей, духом, совестью, то великий богослов весьма скептически относился к подобным высказываниям, не без основания считая их неканоническими и даже еретическими.
С деятельностью кружка адмирала Шишкова можно связывать возникновение русского национализма как самостоятельной идеологии. Именно тогда, в 1810-е гг., начался великий спор, который вели в рамках одного, консервативного направления представители традиционной имперской и модернистской националистической точек зрения. Спор этот продолжался на протяжении всего XIX столетия и, более того, не был прекращен даже революцией: русская правая эмиграция дала как монархистов-националистов (И. Ильин), так и монархистов-имперцев (И. Солоневич).
Рассмотрим вкратце историю взаимоотношений имперской и националистической идеологии в рамках русской консервативной мысли.
Российская империя эпохи Александра I и эпохи Николая I представляла собой государство, которому соответствовали собственные критерии легитимности. Основным признаком легитимности являлся тезис о происхождение монаршей власти от Бога. Можно указать и другие признаки легитимности, однако принцип национальности (или народности) не входил в их число. Вплоть до правления Александра II Освободителя национализм проявлялся разве что в качестве оппозиционного направления. Однако уже при Николае I впервые проявились черты русского национализма как государственной политики (как внешней, так и внутренней) в национальном вопросе. По крайней мере, два события николаевского царствования позволяют сделать вывод о том, что национализм присутствовал не только в оппозиционных общественных направлениях, но и в практике государственной власти. Первый пример – вмешательство России в вооруженный конфликт между австрийскими Габсбургами и восставшими венграми. Причину появления русского экспедиционного корпуса на территории Венгрии обычно относят к легитимистским устремлениям российского монарха. Между тем, русские войска, спасая австрийскую монархию, по сути, подготовляли ей неминуемую смерть. Появление наших войск стало мощным пропагандистским фактором для набиравшего силу славянского движения в империи Габсбургов. Для нас не вызывает сомнений, что будущий панславизм не стал бы столь мощным течением, не будь этого заграничного похода русской армии.
Второй пример еще более характерен. Речь идет о знаменитой триединой формуле графа Уварова «Православие, Самодержавие, Народность». Еще недавно монархия не нуждалась в дополнительной системе аргументации, кроме уже известного нам тезиса о божественном происхождении царской (императорской) власти. Появление знаменитой триады – симптом идеологического кризиса или диффузии. Наряду с традиционным имперским компонентом, в котором де-юре доминировал принцип конфессиональности (на деле же доминировал принцип политической лояльности), в официальной идеологии появляется и постепенно усиливается националистический компонент.
Генеалогия национализма – генеалогия эмансипационного (либерализм в то время еще не отделился от революционаризма) движения. Первым, кто отождествил либерализм и национализм, стал К.Н. Леонтьев одна из программных работ которого носит характерное название: «Национальная политика как орудие всемирной революции». «Идея национальностей чисто племенных в том виде, – постулировал философ, – в каком она является в 19 веке, есть идея, в сущности, вполне космополитическая, антигосударственная, противорелигиозная, имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего…, ибо культура есть не что иное, как своеобразие, а своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от политической свободы».
Действительно, определенное морфологическое сходство (а не только общее генетическое происхождение) между либерализмом и национализмом имеется. Либерализм в начале XIX столетия сформулировал права индивида, – по аналогии с ним национализм сформулировал права национальностей. Это сходство отмечает видный теоретик консервативного национализма Н.Г. Дебольский. Вспомним также, что первыми (если не считать адмирала Шишкова) идеологию русского национализма начали разрабатывать «старшие славянофилы», которые постоянно балансировали на грани консерватизма и либерализма.
Однако данная точка зрения, приписываемая некоторыми исследователями К.Н. Леонтьеву, небесспорна. Вспомним, что предтечи немецкого консерватизма – романтики рубежа XVIII – XIX века и предтечи «старших славянофилов» – первыми подняли вопрос не только о церкви, но и о национальности. К тому же именно консервативная идеология взяла на вооружение принцип национализма. По крайней мере, в либеральных идеологемах данный принцип не получил такого развития. История русского национализма есть, прежде всего, история национализма консервативного. Наконец, следует отметить, что несомненное идейное сходство имеется не только между либеральной и националистической (принцип права) идеологиями, но и между националистической и консервативной (принцип антииндивидуализма, акцент на охранительных функциях, идея «коллективных личностей» и т.д.). Следующая цитата из работы современного исследователя дает четкое представление о сути расхождений консерваторов и либералов по вопросу о нации: «Основное различие между славянофилами и либералами Н.П. Аксаков (идеолог пореформенного славянофильства – Э.П.) видел в том, что первые ставят в центр своей идеологии понятие «народ», а вторые – «личность». Думается, ему действительно удалось обозначить главный водораздел между двумя мировоззрениями. Ибо по авторитетному мнению историка русского либерализма В.В. Леонтовича, «либерализм – система индивидуалистическая, дающая человеческой личности и ее правам превосходство надо всем остальным».
На материале русского консерватизма можно выявить три основных направления националистической мысли. Наша типология данного явления достаточно условна. Как правило, идеологи каждого из направлений не отрицали принципиальной важности тех аспектов национализма, которые являлись ключевыми в идейно-теоретических построениях их «оппонентов». Зачастую разница, которая присутствовала в подходах консервативных идеологах, заключалась лишь в акцентировке на каком-либо одном принципе.
Первое направление сформировалось под сильным интеллектуальным влиянием идей немецкого (консервативного) романтизма рубежа XVIII – XIX века. В известном смысле здесь также сказалось опосредованное воздействие идей Великой французской революции с ее представлением о «нации-суверене». Логическим развитием этого комплекса идей стало представление о национальности как о высшем принципе легитимности. Так, по мнению позднего славянофила Д.А. Хомякова, в петербургский период истории России произошла деформация «истинно русского» представления о государственности: Русское Православное царство превратилось в Российскую империю, индифферентную ко всему религиозному (православному) и национальному. Иными словами: власть легитимна до тех пор, пока признает высшую ценность нации. Это все то же старое учение о «нации-суверене» с той лишь разницей, что в концепции славянофила народ-суверен наделяет властью монарха, который является персонифицированным выразителем духа народного. Этот вывод Хомякова вполне логичен: отвергая представление о божественном происхождении царской власти, он (вслед за А.С. Хомяковым) вывел ее генеалогию из факта народного избрания. Представляется, сходство с идеей «нации-суверена» достаточно значительное.
Эта линия русского национализма получила свое развитие и в трудах Н.Г. Дебольского. Подвергнув критике идею космополитического всемирного государства, философ противопоставил ей идею государства национального. Так, характеризуя современную ему внешнеполитическую ситуацию начала 1910-х гг., он писал: «Пока национальное сознание еще слабо, государственный союз может быть образован лишь насильственно. Этим насильственным путем механически склеиваются государства, которые, будучи образованы путем насилия, продолжают существовать в виде внешне соединенных конгломератов и даже расширяются… через завоевание новых инородных частей». И далее: «Ныне возникает надежда на крушение и турецкого, и австрийского конгломератов, и осуществление этой надежды ознаменует собою расцвет новой национальной жизни для Европы и водворение в ней прочного мира».
Можно сделать вывод, что это направление русского консервативного национализма, которое можно назвать политическим (поскольку его идеологи и теоретики признавали волю нацию в качестве критерия легитимности и настаивали на создании национальных государств) получило наибольшее число адептов в среде русских консерваторов.
Второе направление русского консервативного национализма мы определяем как культурный национализм. Предтечами культурного национализма можно назвать все того же адмирала Шишкова с его идеей защиты России от европейской (французской) культурной экспансии. Элементы культурного национализма содержатся и в идеологии славянофильства и почвенничества, в которых он получил более глубокое и концептуальное развитие. Однако подлинным теоретиком культурного национализма следует назвать, прежде всего, К.Н. Леонтьева.
В современной отечественной историографии распространено представление о К.Н. Леонтьеве как о принципиальном противнике национализма. В.М. Лурье (иеромонах Григорий) противопоставляет догматическое Православие богословию А.С. Хомякова, балансировавшего на грани ереси и протестантизма. Однако мы не можем согласиться с мнением, согласно которому противоположность Леонтьева и «старших славянофилов» простиралась и на принцип национальностей. В.М. Лурье приводит выдержки из Леонтьева, которые характеризуют неприятие мыслителем поэтизации «русского кафтана». Однако автор «Византизма и Славянства» отнюдь не отрицал ценность «кафтана»; более того, в целом ряде мест он обосновывал необходимость пестроты и красочности внешних проявлений национальной жизни. Как подчеркивал Л.А. Тихомиров, «… по-сущности было бы очень трудно отделить Леонтьева от старых славянофилов. То, что составляло сущность у них, мы находим и у Леонтьева, как прямое продолжение. Генерал Киреев (известный славянофил конца XIX века – Э.П., А.К.) говорит, что нельзя считать славянофилом человека, не признававшего права народности и славянства. Едва ли, однако, в отношении «народности» Леонтьев отличался так сильно не только от славянофилов, но даже от самого генерала Киреева».
Выводя генеалогию леонтьевских идей из «классического» славянофильства, автор «Монархической государственности» несколько преувеличивал степень «родства». Но Тихомиров был прав в том смысле, что Леонтьева действительно невозможно представить без славянофильства. Л.А. Тихомиров сделал ценное замечание по поводу характера леонтьевского национализма: «В Леонтьева – русский человек резче, яснее, отчетливее, чем в ком бы то ни было сознал свое культурно-историческое отличие от европейца…».
Комплекс идей Константина Леонтьева следует охарактеризовать как культурный национализм. Мыслитель ни разу не высказывался за предоставление политических прав какому-либо народу (не исключая и русского). Однако постоянным рефреном в его произведениях проводится мысль о необходимости укрепления национально-культурного русского типа. Только сохранив (а точнее, развив) свою культурную самобытность, которая должна проявиться во всех сферах жизни (в том числе, и в государственном строительстве, где русские, по мнению философа, чаще занимались подражательством у более творческих народов), мы сумеем преодолеть страшную пропасть гибельного уравнительного всесмешения.
Характерно, что два направления в русском консерватизме – политический и культурный национализмы – были в свое время выделены и противопоставлены К.Н. Леонтьевым. Леонтьев также подразделяет национализм на два направления: политический и культурный национализм, относя себя к представителям последнего. Тем самым сам Леонтьев дал «подсказку» исследователям по методологическому вопросу, связанному с идентификацией его идейно-теоретических построений как националистических в своей основе.
Элитарность идей К.Н. Леонтьева была настолько выдающейся, что, представляется, осталась не до конца понятой даже наиболее близким ему мыслителем, выдающимся теоретиком русского консерватизма Л.А. Тихомировым. Автор «Монархической государственности» основные положения своей консервативной доктрины (прежде всего, идею сословно-корпоративного государства) взял именно у своего старшего предшественника Леонтьева; но по некоторым позициям он был ближе к славянофильству. Представляется, что в вопросе о «народности» Тихомиров испытал значительное воздействие современных ему «эгалитарных» идей, развернутую критику которых дал К.Н. Леонтьев. Воздействие этих идей мы наблюдаем и в теоретических наработках Л.А. Тихомирова, и в его предложениях по конкретным вопросам. Формулируя свое представление о монархической власти, теоретик утверждал, что она «независима от народной воли, но зависима от народного идеала». Самодержавный монарх является в его представлении своего рода персонификацией духа собственного народа. В отличие от славянофилов, Л.А. Тихомиров утверждал тезис божественного происхождения царской власти и отвергал идею «народного избрания» Царя, считая его абсолютистским. Однако уже в его высказываниях о Государе-персонификации народного духа и выразителе народного идеала, несомненно, присутствует элемент модернизма, сама же идея взята (и впоследствии развита) у славянофилов (у Д.А. Хомякова). Представляется, что традиционное монархическое мировоззрение (в том числе, и простонародное) было далеко от представления о монархе-выразителе духа нации. Более «народным» было представление о Государе-Помазаннике Божьем, «боге среди людей, человеке среди богов».
При выработке модели практической политики в национальном вопросе Л.А. Тихомиров также был ближе к позициям славянофильства, чем Леонтьева. Достаточно широко известен его проект монархического народного представительства. Один из краеугольных его принципов – наделение политическими правами лишь русского народа.
Сходных позиций придерживались и большинство русских консерваторов, что особенно заметно в социально-политической практике правомонархических партий в России начала ХХ в. Программные документы ведущих правых партий содержали положения о приоритетности политических прав русского народа (включающий в себя помимо великороссов малороссов и белорусов), ограничении представительства нерусских народов империи в Государственной думе и т.д. В частности, в программе ведущей правомонархической партии России Союза Русского народа содержится положение об ограничение представительства евреев в Государственной думе тремя лицами на том основании, что евреи слишком активно проявили свою антигосударственность и ненависть «ко всему русскому» во время революции 1905 года.
Следует, однако, отметить, что правые партии в России не были собственно националистическими. Национальный вопрос занимал в их программах и социально-политической практике важнейшее, но все же подчиненное значение. Представляется, что центральным вопросом для правых являлся вопрос о сохранении самодержавной монархии в России. Националистический компонент их программ являлся весьма ощутимым, но, в то же время совмещался с сугубо имперскими идеями целостности России и единства населяющих империю народов. В связи с этим оправданной представляется позиция тех исследователей, которые в качестве первой сугубо националистической организации в России называют Всероссийский национальный союз. Одним из идеологов ВНС являлся известный публицист Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918), один из наиболее значительных идеологов русского «политического» национализма.
Третье направление в русском консервативном национализме мы определяем как духовный национализм. Первой попыткой его обоснования стали идейно-теоретические наработки адмирала А.С. Шишкова. Определенные элементы религиозного национализма заметны в идеологии «классического» славянофильства, прежде всего, в трудах И.В. Киреевского, что было связано с повышенным интересом к святоотеческой православной традиции.
Свое высшее развитие русский национализм получил именно в рамках данного направления, к представителям которого мы относим двух консервативных мыслителей: Федора Михайловича Достоевского и Ивана Александровича Ильина.
В идеологических построениях Ф.М. Достоевского нашли отражение мотивы, общие так называемому почвенническому направлению русской общественно-политической мысли 1860-х – 1870-х гг. Вместе с тем, для Достоевского – и как художника-беллетриста, и как публициста-идеолога – характерен усиленный акцент на духовной стороне жизни нации. Спиритуалистичный и провидческий характер творчества Достоевского резко диссонировал с неоправданно оптимистичными воззрениями славянофилов (прежде всего, А.С. Хомякова). В качестве примера можно привести описание Всемирной выставки в Лондоне, размещавшейся в так называемом Хрустальном дворце, у Хомякова и Достоевского. Характерно, что историософия А.С. Хомякова натуралистична, основана на противопоставлении двух «начал» мировой истории: иранства и кушитства, свободы и необходимости. Религиозный компонент в ней включен в «игру» слепых сил природы, в которой Православию, религии свободы достаточно искусственно отведено почетное, но подчиненное место. По справедливому замечанию Н.А. Бердяева, в славянофильстве (и, в частности, в историософии А.С. Хомякова) отсутствует русский православный мессианизм, который составляет центральное место творчества Достоевского.
Основная идея Ф.М. Достоевского – русский народ – народ мессианский, «народ-Богоносец», который призван спасти Европу от бездуховности. Для характеристики русского мессианизма у Достоевского характерна следующая цитата – знаменитая речь Ивана Шатова из «Бесов»: «Народ – это тело Божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего Бога особого, а всех остальных богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то, что своим Богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Так веровали все с начала веков, все великие народы по крайней мере, все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества. (…) Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своей истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве, или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного… Единый народ-»Богоносец» – это русский народ…». Подчеркнем, что неверно расценивать мысль Достоевского о народе-»Богоносце» как проявление национальной исключительности. Представляется, русский мессианизм в его трактовке Достоевским типологически родственен знаменитой теории о Москве – Третьем Риме старца Филофея. И в том, и в другом случае православная сущность Русского царства определяется не как привилегия, дарованная русскому народу для духовного чванства перед остальным миром, а как тяжкая обязанность, возложенная Творцом на Россию. Еще одна общая черта – русский православный мессианизм дается как потенция. Ее осуществление зависит, прежде всего, от духовного и нравственного облика русского народа. Пример Второго Рима – столицы Восточно-Римской империи Константинополя – служил наглядным показателем того, что православный народ и православное царство могли оказаться не готовы к осуществлению возложенной на них миссии.
Во многом близка рассуждениям Достоевского о русском православном мессианизме сформулированная И.А. Ильиным концепция русского национализма. Философ определяет национализм, прежде всего, как духовное видение предназначения нации: «Христианство принесло миру идею личной, бессмертной души, самостоятельной по своему дару, по своей ответственности и по своему призванию, особливой в своих грехах и подвигах, и самодеятельной в созерцании, любви и молитве, – т.е. идею метафизического своеобразия человека. И поэтому идея метафизического своеобразия народа есть лишь верное и последовательное развитие христианского понимания; Христос один во вселенной, Он не для Иудеев только и не для Эллинов только, а благовестие Его идет и к Эллинам и к Иудеям; но это означает, что признаны и призваны все народы, каждый на своем месте, со своим языком и со своими дарами (срв. Деян. 2, 1–42; 1 Кор. 1–31). (…) …Национализм есть уверенное и сильное чувство, что мой народ тоже получил дары Духа Святого; что он приял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему; что сила его обильна и призвана к дальнейшим творческим свершениям; и что поэтому народу моему подобает культурное “самостояние”, как “залог величия” (Пушкин) и как независимость государственного бытия».
Сходное определение мы обнаруживаем и у Достоевского, для которого как для христианского консерватора характерно идентификация народа, духовного организма, с человеком, личностью (вспомним символическое определение России как больного, из которого вышли бесы в одноименном романе писателя). Тем самым, национализм Достоевского и Ильина основан на восприятии нации как коллективной личности, сотворенной Богом.
Как и мессианский по своему характеру русский национализм Достоевского, у Ильина национализм не исчерпывается созерцательным мотивом, являясь деятельностной идеей. «Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божьим, созерцание его души, его недостатков, его талантов, его исторической проблематики, его опасностей и его соблазнов. Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. Народность есть как бы климат души и почва духа; а национализм есть верная, естественная тяга к своему климату и к своей почве». Однако в понимании национализма у Достоевского и Ильина имеется и существенное различие. Если у русского писателя он принимает утопические, как показала история ХХ века, формы и цели – спасения всего мира, то у русского политического философа национализм обретает более реалистичные, «приземленные» мотивы. И.А. Ильин сформулировал очень перспективную в эвристическом плане гипотезу духовного развития России в допетровскую и послепетровскую эпоху истории страны. Вопреки мнению славянофилов и почвенников (в том числе, Ф.М. Достоевского), он не противопоставлял Москву и Петербург, видя в петербургском периоде творческое развитие потенций Московской России. Стержнем духовного и культурного развития «новой» России Ильин определяет так называемый светский национализм, заключающийся в разделении религиозного и национального. Однако «светский национализм», как и вся русская культура в широком значении этого слова, согласно Ильину, имеет все ту же православную основу. «За эти два века (после реформ Петра I – Э.П.) Россия вынашивала свой светский национализм, зачатый в Православной Церкви и проникнутый христианским Иоанновским духом любви, созерцания и свободы; она вынашивала его и в то же время вносила его во все области светской культуры: в зародившуюся с тех пор русскую светскую науку и литературу; в возникшее и быстро созревшее до мировой значительности светское русское искусство; в новый светский уклад права, правосознания, правопорядка и государственности; в новый уклад русской светской жизни и нравственности; в новый уклад русского частного и общественного хозяйства».
Тем самым, задачи здорового русского национализма, которые определяет Ильин, состоят в творческом претворении духа Православия в формы национальной культуры и государственного творчества.
Национализм в идейно-теоретических построениях И.А. Ильина не несет в себе элементов шовинизма, являясь мобилизирующей и созидательной формой идеологии для России.
Русский национализм проявился в качестве значимого компонента русской консервативной идеологии уже на заре возникновения последней. Прежде всего, его появление связано с деятельностью кружка А.С. Шишкова. На более высоком теоретичном и концептуальном уровне он получает развитие в идеологии славянофилов и почвенников.
С начала XIX века в среде русских консерваторов развиваются и конкурируют два направления: традиционное имперское и модернистское националистическое. Почти одновременно (с некоторым запозданием) подобный дуализм возникает и в среде носителей государственной власти, что связано, прежде всего, с деятельностью министра народного просвещения графа С.С. Уварова. В циркуляре последнего о деятельности министерства за 1833-1834 год впервые формулируется формула русского консерватизма и национализма: «Православие, Самодержавие, Народность».
Постепенно выявляются основные направления русского консервативного национализма. С некоторой долей условности можно выделить три основных направления: национализм политический (в значительной мере славянофилы, Л.А. Тихомиров, русские консерваторы-»практики» начала ХХ в.), национализм культурный (наиболее яркий представитель направления – К.Н. Леонтьев) и национализм духовный (прежде всего, Ф.М. Достоевский и И.А. Ильин). В социально-политической практике русского консерватизма преобладание получил так называемый политический национализм, более прагматичный и менее элитарный. Генезис идеи политического консерватизма прослеживается от идей немецких романтиков рубежа XVIII – XIX века и, опосредованно, от идеи «народа-суверена» эпохи Французской революции.
Генеалогия идеи культурного национализма восходит к идейно-теоретическим построениям адмирала Шишкова, культурологическим концепциям славянофилов. Вехой в развитии данного направления стала разработанная Н.Я. Данилевским теория культурно-исторических типов, впоследствии развитая К.Н. Леонтьевым.
На протяжении XIX века империализм и национализм находились в состоянии перманентной конкурентной борьбы за влияние как в консервативной среде: в правящей верхушке Российской империи и среди представителей охранительного крыла русского общества. Представляется, что окончательного преобладания не получила ни одна из идеологем, хотя националистический компонент постоянно усиливался. Спор между ними прервала революция.
Вершиной русской консервативной мысли стал «духовный национализм», исходящий из идеи Нации как коллективной личности. Нация в христианском православном мировоззрении консервативных мыслителей (Ф.М. Достоевского и И.А. Ильина) воспринимается не только как исторический и социальный, но, прежде всего, как духовный организм, сотворенный Богом. В творчестве Достоевского получает развитие русский православный мессианизм, который, как свидетельствует исторический опыт ХХ столетия, можно расценивать как нереализованную потенцию русского народа. Так называемый светский национализм И.А. Ильина основан на понимании Православия как стержня русской духовности, культуры, общественной и политической жизни, что позволяет, по нашему мнению, снять мнимое противоречие, возникающее из применения разночтимых терминов. Религиозный в своей основе русский национализм в той его формулировке, которая разработана Ильиным, является созидающей идеологией, представляющей огромный исследовательский и практический интерес для современной России.
Доктрина русского консерватизма, разработанная И.А. Ильиным, оказала определяющее влияние на становление идеологии современного русского консерватизма.
См., напр.: Минаков А.Ю. Особенности становления русского консервативного национализма в первой четверти XIX века // Ф.И. Тютчев (1803-1873) и проблемы российского консерватизма. Материалы Всероссийской научно-практической конференции г. Ростов-на-Дону 13-14 декабря 2003 г. Ростов-на-Дону. 2004. Т.1; Дьяченко А.Н. Русский национализм как идеология и социально-политическая практика: социально-философский анализ. Автореф. … дисс. …канд. философ. наук. Ростов-на-Дону. 2004.
Кольев А.Н. Нация и государство. Теория консервативной реконструкции. М. 2005.
Кольев А.Н. Указ. соч. Глава 6. Этнос, нация, национализм. С. 359-483.
Литературу вопроса см.: Коротеева В. Существуют ли общепризнанные истины о национализме? // Pro et Contra. 1997. 2 (3).
Национализм. // http: //www.encycloped.narod.ru/ encyclopedia.htm
Национализм. // Философский энциклопедический словарь. М. 1989.
Хрох М. Ориентация в типологии. // Ab imperio. 2000. 3-4; Роджерс Брубейкер. Мифы и заблуждения в изучении национализма. // Там же; Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, «национальное» самосознание и теории империи. // Там же.
Махнач В. Историко-культурное введение в политологию. // www.makhnach.ru
Волкогонова О., Титаренко И. Этническая идентификация и искушение национализмом // www.nationalism.org
Коротеева В. Указ. соч.
Кольев А.Н. Указ. соч.
Ильин И.А. Собрание сочинений в десяти томах. М. 1993. Т. 2. Кн. I. С. 366.
Этому выдающемуся персонажу русской истории и русской мысли посвящена работа современного исследователя О.М. Журавлевой. См.: Журавлева О.М. Епархиальная практика и церковно-государственная деятельность московского митрополита Филарета (Дроздова). 1821-1867. Автореф. дисс. … канд. историч. наук. СПб. 2003.
См. об этом: Зорин А. «Кормя двуглавого орла». Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М. 2001. С. 261-262.
Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений в стихах и прозе. М. 2000. С. 406-409.
Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). С. 512.
Дебольский Н.Г. Начало национальностей в русском и немецком освещении // Русское самосознание. 1995. Вып. 2. См. также: Ильин Н.П. Этика и метафизика национализма в трудах Н.Г. Дебольского (1842-1918) // Там же.
Сергеев С.М. Идеология творческого традиционализма в русской общественной мысли 80-90-х гг. XIX в. Автореф. дисс. …канд. историч. наук. М. 2002. С. 11.
Славянофильство, разумеется, не сводимо к идее «нации-суверена», пусть и консервативно понимаемой. Хорошо известно, сколь пристальное внимание уделяли идеологи данного направления собственно культурному аспекту жизнедеятельности нации. Однако политический аспект в их национальной программе несомненно присутствовал, что и дало нам основание отнести славянофилов к первому, политическому направлению русского национал-консерватизма.
Дебольский Н.Г. Указ. соч.
Лурье В.М. Примечания к: Хомяков А.С. Сочинения в двух томах. Т. 2. Работы по богословию. М. 1994. С. 338-343.
Тихомиров Л.А. Русские идеалы и К.Н. Леонтьев. Литературная учеба. 1992. 1-3. С. 153.
Тихомиров Л.А. Русские идеалы и К.Н. Леонтьев. С. 156.
«…Национализм политический вреден национализму культурному». Леонтьев К.Н. Указ. соч. С. 530.
Sharp K. Politics&Ideas in the early Stuarts England. New York-Oxford. 1995. P.
Тихомиров Л.А. Апология веры и монархии. М. 1999.
См.. напр.: Кирьянов Ю.И. Правые партии в России. 1911-1917 гг. М. 2001; Степанов С.А. Черная сотня. М. 2005; Рылов В.Ю. Деятельность правоконсервативной организации «Русское собрание» (1900-1917). // Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее. Воронеж. 2005.
Программы политических партий и организаций России конца XIX-XX века. Ростов-на-Дону. 1992. С. 107.
См.. напр.: Никифорова С.М. Политическая борьба правых партий за сохранение самодержавия в России (1905-1917 гг.). Автореф. дисс. …канд. историч. наук. Орел. 1999.
Коцюбинский Д. Всероссийский национальный союз // Политические партии России. Конец XIX – первая треть ХХ века: Энциклопедия. М. 1996; Он же: Русский национализм в начале ХХ столетия. М. 2001; Дьяченко А.Н. Указ. соч. С. 22-23, 25-27.
Меньшиков М.О. Из писем к ближним. М. 1991; Он же: Письма к русской нации. М. 1999; Он же: Национальная империя. М. 2004.
Данное определение в применении к И.А. Ильину мы обнаружили в работе В. Аверьянова. См.: Аверьянов А.В. О смысле русского неоконсерватизма. // htpp: // www.pravoslavie.ru/analit/rusideo/rusneoconservatism.htm
См., напр.: Гуральник У.А. Достоевский, славянофилы и «почвенничество» // Достоевский – художник и мыслитель. Сборник статей. М. 1972. С. 427-462.
Хомяков А.С. О старом и новом. М. 1988. С.; Достоевский Ф.М. Зимние заметки о летних впечатлениях. // Достоевский Ф.М. Избранное М. 1992.
Хомяков А.С. Заметки по всемирной истории // Сочинения в 2 тт. М. 1994. Т. 1.
Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. М. 1912. См. также: Попов Э.А. Историософия А.С. Хомякова в оценке Н.А. Бердяева. // Н.А. Бердяев как философ и историк. Материалы региональной научной конференции 28 апреля 1994 г. Ростов-на-Дону. 1995. С. 81-85.
Достоевский Ф.М. Бесы. Л. 1989. С. 245.
Ильин И.А. Собрание сочинений в десяти томах. М. 1993. Т. 2. Кн. I. С. 362-363.
Там же. С. 364-365.
Там же. С. 372.
ГЛАВА 4. КОНСЕРВАТИЗМ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ И БУДУЩЕЕ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
4.1. Проблема определения идейного ядра консерватизма в современной России
Процесс изменения общественно-политической модели России, начавшийся 15-20 лет назад, согласно некоторым, самым пессимистичным прогнозам, может завершиться очередным, на сей раз окончательным крушением России как единого государства. Трудно предположить, что отечественная консервативная традиция, развитие которой продолжается и сегодня в совершенно иных социокультурных условиях, осталась бы безучастной к столь глобальному и смертельному «вызову» и не выработала бы собственного «ответа». Реконструкция консервативных идеологем современности по вопросу сохранения и возрождения российской государственности и их последующий анализ и составляет предмет нашего исследования заключительного раздела работы.
Современный консерватизм в России необходимо рассматривать в двух общественно-политических и социокультурных контекстах. Первый контекст – либерально-демократическая модель российской государственности, пришедшая на смену советскому варианту социализма. Следует отметить, что если «консервативная волна», прошедшая на рубеже 1970-1980-х гг. по странам Северной Америки и Западной Европы, была вызвана эгалитаризмом социал-демократов, то в условиях России 1990-х – начала 2000-х годов консерватизм проявился в качестве реакции на ультралиберальный необольшевизм так называемых младореформаторов. Позиции последних проявляются:
• в цивилизационном плане – в отказе от русской и российской духовной и культурной идентичности и воинствующей либо слегка отретушированной русофобии;
• в политической сфере – в отстаивании радикал-либеральных преобразований, направленных на ослабление российской государственности и установление политической зависимости страны от ведущего гегемона современного мира – Соединенных Штатов Америки;
• в области экономической теории – в господстве ультрарыночных концепций теоретиков монетаристской чикагской школы, игнорирующих культурно-историческое, политическое и хозяйственное своеобразие России.
Второй контекст связан с втягиванием России и всего мира в процессы глобализации, ведущих, по оценкам архитекторов Нового Мирового Порядка, к формированию единого человеческого пространства, общепланетарной цивилизации. Это ставит перед консерватизмом, как и перед любой другой политической идеологией современности, качественно новые задачи. Консерватизм, традиционно рассматриваемый как сугубо национальная идеология, локализованная в границах национальных традиций оказался втянут в решение несвойственных ему «универсалистских» задач. Впрочем, консерватизм был внутренне готов к подобной постановке вопроса: по мере «взросления» консервативная традиция рассматривала себя как авангард борьбы с «духом века сего» или, используя более наукообразное определение, с Модерном и Постмодерном (А.С. Панарин). Это видно уже на примере дореволюционного русского консерватизма, у наиболее дальновидных представителей которого (Ф.М. Достоевского, К.Н. Леонтьева, Л.А. Тихомирова и др.) получают широкое развитие футурологические прогнозы, зачастую несущие черты профетизма. Аналогичные примеры можно обнаружить и в западноевропейском традиционализме.
Принципиальный вопрос методологического характера, встающий перед исследователем консерватизма в условиях смены историко-политических эпох, ставит задачу определения идейного «ядра» консервативной идеологии. Озвученная здесь проблема уже в начале 1990- годов привела к возникновению дискуссии в научной и общественно-политической литературе, продолжающейся и в настоящее время. Частью этой дискуссии является данный раздел настоящего исследования.
Исследователи социально-политических процессов в посткоммунистической России и политические аналитики не могли не обратить внимания на фактическое отсутствие в российском политическом спектре консервативного фланга. Правильней сказать, что консерваторы на политической арене все же присутствовали, однако выступали в роли контр-элиты и внесистемной оппозиции. Наличие идеологической и политической лакуны на консервативном фланге, – а также очевидный кризис идеологии российского либерализма в итоге вызвали социальный заказ власти на консервативную идеологию. В условиях России последних 15-ти лет «партией власти» является либерализм – сначала радикальный (правильней обозначить его как либертарианство), затем (в период президентства В. Путина) умеренный (патриотический). Поэтому претензии на статус носителей идеологии современного российского либерализма исходил, прежде всего, со стороны вчерашних либералов, лидеров демо-либеральной революции начала 90-х годов.
Как будет показано ниже, электорат проправительственных избирательных объединений и партий (прежде всего, блоков/партий «Единство» и «Единая Россия» образца, соответственно, 1999 и 2003 годов) в значительной мере представляет консервативную часть общества, являющуюся носителем традиционных консервативных ценностей. Именно эта часть общества является «заказчиком» консервативного курса, пока не реализованного властью. Социологические основания либеральной «оппозиции» (прежде всего, СПС) совершенно отличны. Попытки «привязать» их к определенному социальному слою (прежде всего, предпринимательскому) представляются неубедительными. Представители отечественного бизнес-сообщества (если не говорить о социально чуждом ему олигархическом классе, являющемся в большей степени привилегированной частью бюрократии, чем предпринимателями) не представляют собой идейно-политического монолита. Электоральные симпатии данного слоя распределены между различными политическими объединениями – как провластными, так и оппозиционными.
Социальный заказ власти на консервативную идеологию появился уже в середине 1990-х гг. и был вызван шоком от фактического поражения первой либеральной «партии власти» – Демократического выбора России, проигравшей на парламентских выборах 1993 г. по партийным спискам псевдоконсерваторам – ЛДПР В. Жириновского. Кризис доверия к либерально-демократической модели и западнической демократии в целом со стороны широких кругов российского общества впоследствии будет лишь возрастать, что будут вынуждены признать не только противники, но и сторонники демо-либеральной идеи. На волне массового разочарования в либерализме и демократии в целом наблюдается рост интереса к идеологии консерватизма, – идеологии стабильности и преемственности развития на основе выработанных веками национальных традиций. По мнению некоторых наиболее дальновидных идеологов современного российского либерализма, для адаптации демократии к российским условиям необходимо произвести её «почвенизацию», что позволит значительно повысить эффективность либерально-демократической модели и, что главное, электоральную привлекательность либеральных партий. Первооткрывателем «консервативного творчества» в рамках российского либерализма стала Партия российского единства и согласия (ПРЕС) С. Шахрая. ПРЕС не являлся партией власти в узком значении данного термина, однако являлась провластной партией, лидер которой входил в высшую часть правящей элиты того времени.
Программа, с которой партия шла на думские выборы 1993 г., а также нашумевший Консервативный манифест (авторы – С. Шахрай и В. Никонов), содержал ряд консервативных положений. Как отмечалось в специальной литературе, в этом документе «консервативная идеология, не копирующая западные образцы, объявляется необходимой для России в качестве залога стабильности и средства против шараханий в политике, поскольку именно консервативная идеология наиболее эффективна в те периоды, когда общество переживает эрозию веры в общественно-политические институты, когда растет преступность, игнорируются правовые и нравственные нормы. Исходным пунктом консервативной идеологии объявляется уважение к традициям как к универсальной ценности, на которой должны быть основаны и политические установки». Основные положения партийной программы ПРЕС и Консервативного манифеста сводились к следующим пунктам:
• сохранение старого и одновременно движение вперед;
• частная собственность при сохранении общественной собственности в необходимых пределах;
• эффективная экономика на основе слияния частного предпринимательства, групповой кооперации и государственного регулирования;
• свобода конкуренции;
• сохранение вечных ценностей;
• стабильное демократическое ответственное государство;
• федерализм и увеличение автономности регионов при безусловном сохранении целостности Российской Федерации.
Как мы видим, программа ПРЕС содержит ряд ключевых либеральных принципов (свобода конкуренции, частная собственность, демократическое государство и др.), выдаваемых за консервативные и даже содержит отдельные исключительно антиконсервативные положения, как, например, принцип федерализма. В тех же случаях, когда идеологи ПРЕС провозглашают консервативные ценности, речь идет, главным образом, о декларациях, не подкрепленных теоретическими выкладками и, тем более, социально-политической практикой.
Тем самым, идеология ПРЕС, несмотря на претензии лидеров партии на идейно-политическое выражение принципов российского консерватизма, являлась идеологией умеренного либерализма или так называемого политического центризма. «Консервативные идеи, декларируемые ПРЕС, тесным образом смыкаются с идеями политического центризма, воплощаемого на практике той же ПРЕС. Отношение к идеям центризма неоднозначно как у политиков, так и у потенциальных избирателей. Выборы декабря 1993г., с одной стороны, продемонстрировали, что идеи центризма не завладели избирателями… С другой стороны, и это отмечается исследователями, результаты выборов… позволяют констатировать, что около трети активного населения России связывает свои надежды с умеренными лозунгами и, в конечном счете, с центризмом». Отождествление консерватизма с политическим центризмом, как мы считаем, является методологической ошибкой. Консерватизм, трактуемый не с утилитарно-функциональных («ситуативных») позиций, а с идейно-мировоззренческих основ его идеологии является не «центром», а правым флангом политического спектра Нового времени.
Впоследствии попытки «привязать» либеральные по своей идеологической основе партийные образования к консерватизму и правому спектру современной российской многопартийности предпринимались неоднократно. Прежде всего, это нашло отражение в идеологотворчестве «партий власти», создаваемых специально «под выборы» в Государственную думу очередного созыва. Следующей по времени создания «партией власти» после ДВР стало движение, впоследствии партия «Наш дом – Россия», в идеологии которой нашли развитие некоторые положения программы ПРЕС. В середине – второй половине 1990-х гг. именно с этой партией связывали надежды на будущее российского консерватизма. Консервативный характер партийной идеологии («НДР – партия просвещенного консерватизма») подчеркивал лидер партии В. Черномырдин: «НДР, по словам Виктора Степановича, «обретает свое, ни на кого не похожее лицо». И лицо это – консерватизм. «Народ России тяготеет к стабильности, к постепенному и размеренному развитию. И мы, российские консерваторы, не должны упустить этот исторический момент». Как консервативную партию квалифицировали и региональные лидеры НДР, в частности, вологодский губернатор В.Е. Позгалев, по мнению которого НДР является «партией просвещенного консерватизма».
Вместе с тем, следует отметить, что НДР в целом не оправдала возлагаемых на нее надежд со стороны власти. Слабая электоральная популярность НДР (на выборах в Государственную думу второго созыва блок набрал немногим более 9% голосов избирателей), отсутствие четкой идеологии (несмотря на попытки идеологов партии и провластных СМИ, в сознании большинства представителей политологического сообщества и российских граждан партия прочно ассоциировалась с корпоративными интересами ее лидера), – совокупность этих и других причин заставила ее лидеров интенсифицировать процесс по созданию привлекательного образа «русских тори» в лице НДР. Особенно активно в этот процесс включился младший лидер партии В. Рыжков. В приписываемом ему документе («Владимир Рыжков об идеологии просвещенного консерватизма») предпринята попытка более четко и детально сформулировать сущности современного российского консерватизма: «Наша партия апеллирует к каким-то вечным, понятным людям ценностям. Она выступает за сильное, не коррумпированное государство, которое служит не частным корпоративным интересам, а общенациональным интересам. Она выступает за нормальную рыночную экономику, где есть условия для всех, но при этом поддерживаются отечественный капитал и отечественный производитель. Мы за свободное общество. Мы не должны допустить левой коммунистической реставрации. Хватит, мы уже ходили этой дорогой. Мы не должны больше обманываться образцами западного либерализма».
В цитируемом документе содержится лишь заявка на консерватизм без сколь-нибудь серьезного обоснования этих претензий. Не произошло и качественного приращения идеологии по сравнению с Консервативным манифестом ПРЕС, что подтверждает положение об искусственном, «политтехнологичном» характере данной разновидности «консерватизма». Не вызывает сомнений тот факт, что слабо проработанная идеология НДР (охарактеризованная одним из политологов как «квазиидеология квазипартии») стала одной из немаловажных причин фактического провала «партии власти» образца 1995-1999 гг.
В идеологических спекуляциях НДР четко просматривается идейная мимикрия российских либералов, претендующих, в условиях кризиса демо-либеральной идеологии, на консервативный «статус». Аналогичная оценка содержится в работе депутата Государственной Думы, доктора политических наук А.Н. Савельева. Тем самым, идеология НДР, вопреки заверениям его лидеров, не имеет ничего общего с консерватизмом. Подобных подходов придерживается также В. Третьяков, который отрицает существование консервативного актора политических процессов в современной России, хотя усматривает определенные тенденции к построению консервативной партийной идеологии и несомненные перспективы последней.
Наиболее удачной попыткой привязать умеренный либерализм к консервативным ценностям был предпринят в рамках работы идеологического центра другой «партии власти» – созданного в период думской кампании 1999г. блока «Единство», позднее трансформировавшегося в одноименную политическую партию. На официальном сайте «Единства» в рубрике «Наша идеология» в качестве таковой провозглашался консерватизм, под которым понималось стремление к сохранению того лучшего, что было создано в стране на разных этапах ее развития. Руководитель Центра разработки программных документов ЦИК партии «Единство», известный отечественный исследователь консерватизма Герман Моро в полном соответствии с консервативной парадигмой определяет идеологический кризис современного (не только российского, но общемирового) либерализма и востребованность консервативной идеологии: «…Современная наука в целом фиксирует не просто “кризис” или “упадок” либерализма. Проблемы современного мира – сохраняющееся отчуждение граждан от экономической и политической власти в обществе, кризис ценностей индивидуализма, коммерциализация всех сторон социальной жизни, возобладание массовой культуры и универсальных стандартов потребления и т. д. (не говоря уже о глобальных проблемах человечества) – вопреки мнению отдельных политологов, утверждающих, что либерализм, исчерпав себя на политическом уровне, продолжает сохранять свое значительное влияние как “мировоззренческое кредо” – позволяет говорить о “крахе” или “конце” либерализма”. Вполне естественно, что для решения задачи адекватного ответа человечества на вызовы сегодняшнего времени призвана если не прямо консервативная, то, во всяком случае, никак не либеральная общественно-политическая и социально-философская парадигма». И далее: «В нынешних условиях именно консерватизм наиболее реалистично и адекватно оценивает существующее положение вещей, претендуя на действительное отстаивание, а не просто формальное признание (что в первую очередь характерно для либералов), ценностей человеческого существования в реальной политической и социальной практике».
Консерватизм, по определению Г. Моро, единственная не скомпрометировавшая себя идеология современности. Сущность и перспективы консерватизма определяется им следующим образом: «Консервативная система идей, базирующаяся на вечных социальных и нравственных ценностях – уважении к собственной традиции, опоре на мудрость предков, приоритете интересов общества, социальном разнообразии, деятельном благоразумии и т. п. – имеет неплохие шансы и перспективы получит свое звучание в политике российского государства, вектором которой в таком случае становится привлекательный во все времена и во всех странах лозунг – “Постепенность, последовательность, органичность”«. Точка зрения Г. Моро на безальтернативность консерватизма как «единственно спасительного для России комплекса идей» (И. Дьяконов) характеризуется отсутствием внятных исторических ориентиров. Между тем, в условиях затянувшегося идеологического и мировоззренческого кризиса в России каждый политический проект, претендующий на статус общенационального, обязан обладать определенным символическим значением. В условиях постсоветской России, пережившей к тому времени горькое разочарование в результатах антинациональных либеральных реформ, это означало признание преемственности с той или иной исторической эпохой, что неизбежно оттолкнуло бы часть российского электората. Только этим можно объяснить уход от проблемы определения исторических ориентиров со стороны консервативных либералов, идеологом которых является Г. Моро. Впоследствии эта расплывчатость и идейный оппортунизм «партии власти» найдет свое зримое выражение в принятии «новой старой» государственной символики, совмещающей в себе элементы традиционного русского государственно-исторического (триколор, исторический, хотя и существенно искаженный русский герб) и советского (музыка старого советского гимна, красные знамена Российской армии и др.) прошлого и либерального настоящего (официальное наименование государства и т.д.). Подобная эклектика свойственна не только государственной символике, но и сфере идеологии, сущность которой можно определить, перефразируя выражение Л.Н. Гумилева, как идеологическую химеру.
Г. Моро совершенно справедливо обратил внимание на существование методологической проблемы, связанной с определением идейно-мировоззренческого ядра современного российского консерватизма, что приводит к попыткам узурпации консервативной идеи со стороны различных, идейно и политически разнонаправленных сил. В то же время вызывает возражения предложенная им квалификация современных псевдоконсерваторов. Г. Моро определяет три такие силы: 1) так называемые реставраторы – идеологи и политические силы, выдвигающие «нереальные проекты возвращения к дореволюционной русской консервативной традиции»; 2) «партия ностальгии», представленная КПРФ, выдающей за консерватизм ностальгические воспоминания о коммунистическом обществе; 3) этнонационалисты, которые «маскируют под этикеткой консерватизма прямо шовинистические, узко-националистические взгляды». Прежде всего, претензии на выражение консервативной идеи исходят со стороны либеральной «партии», умеренное крыло которой представляет Г. Моро. Необоснованным, на наш взгляд, выглядит его утверждение о консерваторах-традиционалистах как об апологетах реставрации. В заключительном параграфе нашей работы будет представлен в тезисном виде комплекс идеологических постулатов и социально-политических программ Русской партии.
О стремлении «Единства» к консервативной самоидентификации свидетельствует также активная работа, направленная на интенсификацию научных исследований консерватизма. В рамках этого направления были организованы и проведены ряд научно-практических конференций, посвященных изучению идеологии российского консерватизма.
Помимо блока «Единство» элементы консерватизма присутствовали в программе другого избирательного блока периода выборов в Государственную думу третьего созыва – «Отечество – Вся Россия» (ОВР), находившегося в оппозиции действующей власти. А.С. Панарин обращал внимание, что в программе конкурента «Единства» здоровая консервативная сущность выражена намного отчетливей. Тем не менее, последовавшее объединение двух конкурирующих политических сил в рамках одной партии привело к понижению шкалы консервативности партийной идеологии, которая хотя и содержит элементы консерватизма, претендует, скорее, на статус политического центризма.
Несмотря на активную работу Центра разработки программных документов ЦИК партии «Единство» и лично его руководителя Г. Моро, идеология и, тем более, социально-политическая программа партии скорее содержала заявку на статус консервативных, не отвечая этим требованиям по существу. Перефразируя наименование одной из статей Г. Моро, консерватизм так и не стал идеологией партии «Единство», как и краеугольным принципом ее социально-политической программы. А.С. Панарин применительно к ситуации в России рубежа 1990-х – 2000-х годов отмечал наличие «социального заказа» со стороны широких слоев населения на проведение консервативного курса. По мнению философа, суть этого заказа сводилась к следующему: «нет такого консерватора, который выступал бы за слабое государство. Консерватор отличается от либерала этим явным, четким критерием – он за сильное государство. Но в России нельзя построить сильное государство на либеральных принципах и приоритетах среднего класса, предпринимательской инициативы, социал-дарвинского «естественного отбора» направленного против остальных «неадаптированных» слоёв, париев рынка. Если отечественный консерватор желает сильного государства, ему предстоит вооружиться большой социальной программой и встать на сторону «слабых»«. По определению Панарина, «модель русского сильного государства – «со слабыми против сильных»«, в условиях современной России – с народом против олигархов.
Насколько «партия власти» (т.е. «Единство») и сама власть (президент и его окружение) соответствовали этой модели? Оценки самих идеологов партии достаточно сдержанны. По мнению Г. Моро, «Отечественному консерватизму не удалось, и не удается по сей день, четко сформулировать оптимальный экономический курс государства, внятно обосновать экономические принципы консервативного направления развития общества». А.С. Панарин еще более категоричен в своих оценках. Отмечая, что «Единству» и, прежде всего, самому президенту, «прежде всего, необходимо дистанцироваться от курса Ельцина, за которым сегодня тянется шлейф самых негативных ассоциаций», он не обнаруживает в реальной социально-экономической политике чаемого десятками миллионов населения «нового курса»: «В обществе сейчас сформировался огромный социальный заказ на изменение ситуации – в экономической, социальной, политической и других областях. А Президенту не всегда удается отмежеваться от ассоциаций с прежним ельцинским курсом. Фигура Г. Грефа (sic! – Э.П.), например, явно компрометирует Президента в глазах рядового избирателя».
Нельзя сказать, что новое руководство страны (имеется в виду рубеж 1990-х – 2000-х годов) не учло созревшие в широких слоях населения России на ревизию десятилетнего ельцинского курса. Осмыслением «нового курса Путина» как идеологической и доктринальной антитезы эпохи Ельцина ознаменованы буквально первые дни после смены первого лица государства. Как отмечалось в политологической литературе, «в основу (нового путинского – Э.П.) курса в период его разработки в конце 1999 г. был положен тезис о том, что ельцинская революция завершилась, наступила постреволюция, т.е. не реакция, не «термидор», а эпоха стабильного прагматизма. Нынешние действия путинской администрации, кстати говоря, были подготовлены длительной политологической дискуссией о необходимости изменения конфигурации власти в России». На основании приведенных умозаключений был сделан вывод: «Так называемый новый курс Путина типологически содержит явные черты «неоконсерватизма»«. Однако и в приведенной оценке фактически ставится под сомнение консервативная составляющая «новой политики», так же, как и методология ее осуществления: «Добрый старый консерватор с аристократической брезгливостью относился к политтехнологиям, в то время как путинский неоконсерватизм от начала и до конца создан современными топ-менеджарами, специалистами медийной борьбы (здесь и далее выделено нами – Э.П.). (…) Неоконсерватизм Путина не имеет за собой никакой национальной политической традиции. В последние пять лет русские политики упоминают дежурный набор: Ильин – Столыпин – Витте, но за этим нет выстроенного, отрефлексированного видения русской политической истории. (…) Таким образом, неоконсерватизм оказывается полностью сконструирован и весь устремлен в будущее, к каким-то формам государственной и общественной жизни, которых никогда и не было. Занятно: консерватизм всегда апеллирует к традиционности трех институций: семьи, Церкви и государства. Между тем «консервативная модернизация» Путина отчетливо направлена совсем в другую сторону: на заполнение пустот, оставшихся от ельцинизма». Искусственный характер «путинского консерватизма» отмечает и В. Третьяков: «консерватизм…, строго говоря, пока в России является либо мифом, либо утопией, а проще – начисто у нас как идеология отсутствует. (…) А больше всего неясностей и проблем вызывают российская бюрократия, легко мимикрирующая под любую идеологию и пожирающая при этом ее суть, и российские либералы, боящиеся народа больше, чем бюрократии».
Современный российский консерватизм (идеология «партии власти») является антитрадиционалистским течением, практически не имеющим ничего общего с «классическим» русским консерватизмом. Как отмечает один из ведущих отечественных исследователей консерватизма А.М. Руткевич, «…сегодняшний «неоконсерватизм» не только обходится без всяких ссылок на прошлое, но даже способствует разрушению еще сохранившихся традиций». То явление, которое преподносится современному российскому обществу под видом консерватизма, является, по сути, превращенной формой либерализма, а ценности, которые предлагают сохранять его идеологи – приоритет прав человека, гражданское общество и т.д., – являются либеральными.
Сказанное относится и к так называемым правым (СПС), претензии которых на консервативный статус политически ангажированы и научно некорректны. Нельзя не согласиться с мнением А.М. Руткевича, который применительно к СПС употребляет термин «правые» исключительно в кавычках. Имея в виду попытки идеологов «партии Чубайса» «приватизировать» права на великого государственника П.А. Столыпина, философ резюмирует: «…на Столыпина у нас чаще всего ссылаются те публицисты, которым (и пишущим и заказывающим) этот государственный деятель мог бы предложить разве что свой «галстук»«.
В отечественной политологии сформировался подход рассматривать в качестве носителей идеологии современного российского консерватизма, наряду с «партией власти» (НДР – «Единство» – «Единая Россия») также КПРФ, правопреемницу КПСС. Подобную точку зрения высказывает, например, известный отечественный политолог, президент фонда «Российский общественно-политический центр» А. Салмин: «К консервативной практике ближе всего КПРФ – партия ностальгии. Избиратели коммунистов психологически больше всего напоминают консервативные электораты западных стран. Что делать, если нашим прошлым была революция, а дореволюционная Россия с влиятельной Церковью, крепкой семьей, защищенной собственностью – для большинства сегодня образ отвлеченный. Коммунисты начинают приписывать все эти ценности советской эпохе, даже церквам поклоны бьют, впрочем – не крестясь…». Точку зрения А. Салмина каким-то образом подтверждает идеологическая трансформация современного коммунистического движения. Современные российские коммунисты (если не брать малочисленный, но достаточно влиятельный фланг ортодоксов) давно отказались от целого ряда марксистских догм, в том числе, от принципа классовой борьбы. Наряду с принципами социальной справедливости центральное место в идеологии и политической программе партии играют сугубо консервативные ценности – патриотизм, сильное государство, сохранение исторической преемственности, и даже русский национализм и православие. Апофеозом идейного ревизионизма КПРФ стало принятие в качестве официальной идеологии евразийства, более адекватной отражающей современную российскую специфику.
Тем самым идеологи КПРФ, а также ряд современных исследователей идентифицируют в качестве консерваторов нынешних российских коммунистов, используя «ситуативный» подход. В отношении сегодняшней российской действительности его применение приводит к методологической путанице: консерваторами с определенными на то основаниями можно назвать и «партию власти», и ультралибералов из СПС (последователей американского неоконсерватизма), и их прямых антиподов из лево-патриотического фланга.
Если рассматривать консерватизм как явление, обладающее самостоятельным идейным ядром, становится очевидной методологическая несостоятельность чрезмерно широкой трактовки понятия консерватизм применительно к современной российской действительности. С точки зрения современных исследователей, придерживающихся консервативной парадигмы, подлинный консерватизм направлен на охранение не всякой традиции. Самая попытка примирения двух «традиций» (согласно консервативной парадигме, Традиции и Антитрадиции) находится в прямом противоречии с «консервативным стилем мышления». Известный современный философ В. Аверьянов следующим образом определяет этот принципиальный консервативный постулат: «Динамический консерватизм (консерватизм традиционалистского типа) тем и отличается от консерватизма чисто охранительного, этого «правого» полюса модернистской общественной системы, что он свободно и непредубежденно относится ко всем этапам русской истории. Советская эпоха для него – эпоха отпадения от традиционных ценностей. Страшна не сама технологическая и культурная модернизация, в которой можно усмотреть и благо, но те «зачем?», «для чего?», которые служили импульсом грандиозных потрясений». На постоянную и неизменную идейную составную консерватизма обращает внимание А.Н. Кольев: «для российских условий в качестве консервативных следует квалифицировать те партии, которые соотносят себя с исторической традицией и стремятся к ее воплощению в действительность тем или иным путем. Нельзя представить себе, чтобы российский консерватизм стремился лишь следовать непосредственно данному – скажем, текущему состоянию государства», что мы наблюдали на примере идеологических построений «партии власти». Следует отметить, что традиция эта не нова: в самые кризисные моменты к апелляциям к консервативным ценностям патриотизма и отчасти даже национализма прибегали еще советские вожди.
Попытки современных консерваторов выявить идейное ядро консерватизма актуализирует проблему определения консервативного восприятия русского исторического опыта ХХ столетия и, прежде всего, советского прошлого. В.А. Гусев совершенно оправданно называет данную проблему одной из ключевых для современного русского консерватизма, используя в качестве критерия отношение к советской эпохе.
Исследователи-сторонники консервативной парадигмы сходятся во мнении, что одним из критериев консервативной идентификации идейно-политических направлений современности служит преемственность идей с «классическим» русским консерватизмом. Это подчеркивает, в частности, В.А. Гусев: «современный отечественный консерватизм является, безусловно, именно русским консерватизмом (выделено нами – Э.П.). Хотя бы потому, что, во-первых, авторитеты, на которые он опирается в качестве своих предшественников (при имеющем место разнобое) – не кто иные, как русские консерваторы прошлого, а во-вторых, событие, реакцией на которое он выступает, – это событие внутрироссийское». Идейная преемственность с «классическим» русским консерватизмом предопределяет русское, а не «россиянское» определение данного явления. Известный консервативный публицист, идеолог «Родины» А.Н. Савельев (публикующий работы под псевдонимом А. Кольев) подчеркивает принципиальную значимость данной установки: «…русский консерватизм русоцентричен, он чает сохранения и умножения русского культурного наследства, составляющего основу бытия всех народов, проживающих на территории России. Вместе с тем, он уважителен и дружелюбен ко всем народам, отвечающим русским той же уважительностью и дружелюбием. Русский консерватор не скрывается за бесцветным словом “россиянин”, не стесняется сказать: “Я русский”«.
По этой причине, не отвергая принципиально нейтральный в нынешних условиях эпитет «российский», идейные наследники русских консерваторов прошлого предпочитают термины «русский консерватизм, русский народ, русская традиция» и т.д. Тем самым уже на уровне терминологического аппарата проявляются четкие цивилизационные и идейно-политические отличия почвенников-консерваторов от западников (точнее, американистов) из демолиберального лагеря. Сами консерваторы подчеркивают, что Русская партия в условиях демократической России вновь оказалась на положении оппозиционной, как и в советский период. Другой традиционный для современного русского консерватизма тезис – подчеркивание идейного оппортунизма нынешней российской власти. Так, А. Кольев отмечает в качестве одной из причин, обусловивших слабую популярность консервативных идей в госаппарате тем, что осуществляется «превращение малообразованного, закостеневшего в своем невежестве государственного чиновничества одновременно в заказчика и исполнителя тупикового политического курса. Именно поэтому консервативные идеи не находят отклика в госаппарате, который предпочитает строить стратегию России, исходя из привычных клише, почерпнутых из советского прошлого и позаимствованных у самых недалеких представителей либеральной мысли».
Современный русский консерватизм в отечественной научной литературе правомочно определять в духе исследовательской парадигмы А. Тойнби, основанной на диалектике «вызова-ответа». Попытка приложения данного подхода приводит исследователей к выводу, что «под современным русским консерватизмом следует понимать идейно-теоретическую реакцию на социальный процесс, начавшийся в нашей стране со второй половины 80-х годов и предопределивший изменения как во всех сферах внутриполитической жизни, так и в области международных отношений в мире». Мы считаем возможным дополнить приведенное выше определение, выделив два уровня консерватизма. Первый уровень можно определить как политический или прагматический консерватизм, определяемый как реакция социального, национального и мировоззренческого большинства на насильственное изменение национального кода (будь то в мировоззренческо-идеологической, социально-политической, социально-экономической и иных сферах). Данное, не институциализированное, что важно подчеркнуть, направление имеет собственных идеологов, прежде всего, из представителей научной, политической и культурной, отчасти, властной, военной и хозяйственной элиты нации. Для данного направления в современном русском (российском) консерватизме характерно некоторое игнорирование собственно идеологических проблемам, поскольку его представители «рекрутируются» из различных спектров общественно-политической мысли, за исключением ультралиберального и ультралевого флангов. Основа идеологии политического (прагматического) консерватизма:
1. Патриотизм, включающий в себя решительное неприятие политической, экономической, культурной и идеологической (посредством «нероссийских идеологий» (В. Кузнецов) – от либерталианства (идеологии американского глобализма) до ваххабизма) экспансии враждебных России сил на Западе и Востоке;
2. Традиционная русская духовность (православие, совмещающееся с уважительным отношением к религии и культуре народов и народностей, исторически населяющих Россию);
3. Русская идея (или умеренный русский национализм);
4. Сильное государство (державничество);
4. Социальная справедливость, осуществляемая с помощью государственных механизмов (государственный патернализм);
5. Экономический дирижизм;
6. Антиамериканизм и, в меньшей степени, антизападничество.
Наконец, как было показано выше, в идейно-политическом спектре современной России можно выделить еще одну разновидность консерватизма – «охранительный консерватизм» (термин в настоящем его значении предложен В. Аверьяновым). Идеологи данного направления используют другое определение – «российский консерватизм», тем самым дистанцируясь от двухсолетней традиции русской национальной мысли. Эта разновидность консерватизма, собственно, консерватизмом не является, поскольку нацелена исключительно на защиту («охранение») существующего статус-кво – то есть, собственной власти. Как мы видим, это и есть тот самый ситуативный консерватизм, который мы рассматривали в первом разделе нашей работы.
Следует отметить, что повышенный интерес, проявленный властью к консерватизму, в настоящее время миновал пик напряженности. Президенту России В. Путину в определенной мере удалось продемонстрировать эффективность «нового курса», девизом которого могут служить слова: «государство возвращается». После относительной стабилизации начала 2000-х годов («возвращение государства», что проявилось в восстановлении, пусть и весьма относительном, конституционного порядка в Чечне, выстраивании «вертикали власти» во взаимоотношении с региональными баронами и др.) происходит постепенная актуализация нового социального заказа – на проведение активной социальной политики. Хотя идея сильного социального государства – классическая идея консерватизма (русского и западноевропейского), со временем произошло смещение акцентов: партии и идеологии борются не за заполнение консервативной ниши сильного государства (функция воссоздания сильного государства, согласно реляциям власти, уже осуществлена), а за наследие советского прошлого: социального государства. Это отчетливо проявилось в ходе выборов в Государственную думу четвертого созыва (декабрь 2003 г.).
С точки зрения некоторых политологов, имеются основания для консервативной идентификации современных коммунистов, прежде всего, КПРФ. Позиции этих исследователей основаны на ситуативном подходе, отрицающем наличие в консерватизме устойчивого идейного ядра. Обращается также внимание на мутации идеологии современного коммунистического движения, которая проявляется в отказе от ряда ключевых марксистских принципов (идеи классовой борьбы, интернационализма и др.), а сам марксизм постепенно замещается более «современной» евразийской идеологией.
По мнению исследователей, придерживающихся консервативной парадигмы, попытки «партии власти» или радикальных демо-либералов (СПС, «Консервативная партия России» и др.) претендовать на «консервативное наследство» означают очередную идейную мимикрию российского либерализма, потерпевшего полное фиаско в России 19990-х годов. Сторонники подобного подхода подчеркивают принципиальное различие русского консерватизма от консерватизма российского: первый является подлинным консерватизмом, второй – превращенной формой либерализма, умеренного («Единая Россия») либо радикально-американистского (СПС).
См., напр.: Гаджиев К.С. Американский консерватизм: проблемы типологизации // Проблемы американистики. 1990. Вып. 8; Галкин А.А., Рахшмир П.Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. М. 1987.
См., напр.: Национальная правая прежде и теперь. СПб. 1992. Чч. 1-2.
См.: Третьяков В. Русская многопартийность. Есть все, кроме консерваторов // Российская газета. 19.06.2003.
Россия: партии – выборы – власть. М. 1996. С. 138.
Там же.
Там же. С. 139.
Власов А. Лицо НДР – здоровый консерватизм. // Невское время. 20 августа 1999 г.
Вопросы к губернатору В.Е. Позгалеву. Быть среди людей, а не умничать в кабинетах. // http://www.krassever.ru/archiv/1999/31-08/6.html
Наш дом – Россия. Передача программы радио Свобода // http://www.svoboda.org/programs/RYTT/1999/RYTT.110699.asp и др.
Там же.
Кольев А.Н. Консервативные планы и либеральные страхи // http://kolev3.narod.ru/Stat/Ideol/Konserv/expert.htm.
Третьяков В. Указ. соч.
Моро Г. К вопросу о становлении консервативной идеологии в России // http://www.edin.ru/user/index.cfm?open=658%2C624&tpc_id=624&msg_id=2319
Там же.
Там же.
Об особенностях консервативной идеологии в России. Интервью с Панариным А.С. // http://www.edin.ru/user/index.cfm?open=658%2C624&tpc_id=624&msg_id=2319.
Единая Россия – Единство и Отечество. Программа // Общественно-политические движения и политические партии России. Справочник. М. Март 2002. Вып. 1.
Панарин А.С. Указ. соч.
Моро Г. Консерватизму дан шанс проявить себя. // Там же.
Панарин А.С. Указ. соч.
Морозов А. Политический консерватизм и церковный опыт. В какой сфере лежит их сегодняшняя реальная проблематика? // НГ-сценарии. 2000. 18 октября.
Там же.
Третьяков В. Указ. соч.
Руткевич А.М. Возможен ли консерватизм в России? // НГ-Сценарии. 12.01.2000.
Там же.
Есть ли будущее у российских консерваторов? // Независимая газета. 2000. 12 января.
См.: Дугин А.Г. КПРФ и евразийство // Основы евразийства. М. 2002. С. 579-589.
См., напр.: Машенцев Д.А. Демократия в интеллектуальной традиции российского консерватизма и перспективы неоконсерватизма в политических процессах современной России. Дисс. … канд. полит. наук. Ростов-на-Дону. 2003.
Аверьянов В. О смысле русского неоконсерватизма // www.pravoslavie.ru/analit/rusideo/rusneoconservatism.htm
Кольев А. Нация и государство. Теория консервативной реконструкции. М. 2005. С. 710.
Гусев В.А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. Тверь. 2001. С. 187.
Там же. С. 161.
Кольев А.Н. Русская идея и политический консерватизм // http://kolev3.narod.ru/Stat/Ideol/Konserv/konser1.htm
Там же.
Гусев В.А. Указ. соч. С. 153.
См. об этом: Чертков А.Н. Политическая власть и патриотизм: от правящей группы к политической элите // Властные элиты современной России в процессе политической трансформации. Ростов-на-Дону. 2004.
4.2. Социальные «адреса» и субъекты социально-политической практики современного русского консерватизма
При определении социальных «адресов» носителей идеологии консерватизма в современной России подтверждается вывод, сделанный во втором разделе нашей работы: консерватизм является общенациональной идеологией, не прикрепленной к какой-либо конкретной социальной страте. В то же время, можно выделить ряд целевых социальных групп, которые являются центрами выработки идеологии консерватизма в современной России. По нашему мнению, существует три подобных центра:
1. Консервативное крыло Русской Православной Церкви (Московского патриархата) и Русская Православная Церковь за границей (РПЦЗ);
2. Национально ориентированная часть русской интеллектуальной и духовной элиты;
3. Так называемые силовики, прежде всего, ветераны вооруженных сил и спецслужб, а также казачество.
Кроме указанных нами центров существует немногочисленный, но весьма влиятельный в консервативных кругах в России слой эмигрантов первой и второй волны и их потомков, который можно определить как монархическое крыло политического спектра Русского Зарубежья. Как справедливо отмечает В.А. Гусев, «Современный русский консерватизм при всём негативном отношении к третьей волне эмиграции, тем не менее, совершенно иначе относится к её первой волне. Тот же Бородин (известный «диссидент» -русофил, писатель, главный редактор православно-монархического журнала «Москва» – Э.П.) отдаёт ей «низкий поклон» за то, что она «пронесла русское знамя через годы изгнания, сохранила и продолжила традицию русской культуры, застолбила русский талант на чужих землях». Современные русские консерваторы в большинстве своём не скрывают, а наоборот, стремятся оттенить свою преемственность по отношению к первой волне эмиграции». Следует, однако, признать, что значимость русской правой (монархической) эмиграции обусловлена, в первую очередь, ее ролью ретранслятора интеллектуальных наработок предшествующих генераций русского консерватизма, а также организационных центров русской правой. Трудно переоценить заслугу русской эмиграции в передаче в Россию наследия таких выдающихся мыслителей и идеологов белой эмиграции, как И.А. Ильин и И.Л. Солоневич. А именно на идеологии «народной монархии» основывается, главным образом, комплекс идей современного русского консерватизма, если не брать во внимание «неоевразийский консерватизм» (термин А.Н. Кольева), представленный именами А.С. Панарина, А.Г. Дугина, В.В. Кожинова. Благодаря усилиям нынешних представителей белой эмиграции в Россию перенесены организационные структуры: открыты представительства старейшей монархической организации Российский имперский союз-орден (РИСО) (не путать с нелегитимным РИСО, представленном так называемыми кирилловцами, структурой, подчиненной самопровозглашенной «императрице» Марии Владимировне Гогенцоллерн) и Высший монархический совет (ВМС). Налажена доставка или издание известной русской монархической периодики: «Имперский вестник» (печатный орган РИСО), газета «Наша страна» (основана И.Л. Солоневичем после Второй мировой войны в Аргентине) и др.
Из числа значимых идеологов русского консерватизма из числа представителей Русского Зарубежья следует назвать, в первую очередь, ведущего публициста «Нашей страны» Игоря Николаевича Андрушкевича (род. 1920 г.), в идеологемах которого получили развитие идеи Л.А. Тихомирова и И.Л. Солоневича.
Из трех указанных нами неформальных центров, в силу очевидных причин, более глубинной проработкой идеологии современного русского консерватизма занимаются представители консервативного крыла клира РПЦ и РПЦЗ (в той части, которая затрагивает духовные основы политики и социальных отношений). Церковное крыло современного русского консерватизма было представлено, прежде всего, духовным лидером значительной части патриотической оппозиции Митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Иоанном, автором ряда работ по духовной и общественно-политической проблематике.
Вместе с тем, позиции консерваторов в РПЦ МП не представляются бесспорными, что, в частности, нашло отражении в принятой в августе 2000 г. на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви «Социальной доктрины». Не вдаваясь в существо проблемы, отметим, что со стороны РПЦЗ, особенно в тот период, когда ее первоиерархом являлся Митрополит Виталий, постоянно раздавалась критика в адрес высшего клира РПЦ МП, в том числе, по вопросу соглашательской позиции Московской патриархии в отношении советской власти и ельциновского режима. В настоящее время позиции двух ветвей Русского Православия постепенно сближаются, хотя и остаются некоторые принципиальные положения, по которым компромисс пока не найден.
Национально-консервативная (в условиях современной России, слова-синонимы) часть русской интеллигенции осуществляет функцию непосредственной разработки идеологии и социально-политической доктрины русского консерватизма, в то время как роль церковных консерваторов заключается, как можно сделать вывод, в «духовном окормлении», то есть, выработке духовно-мировоззренческих основ политической идеологии. В среде интеллигенции можно выделить две элитарные группы, в которых, прежде всего, и происходит идеологотворчество: научная интеллигенция и представители так называемой творческой интеллигенции (писатели, художники, деятели искусства). К представителям научной элиты относятся такие крупные фигуры современного русского консерватизма, как И.Р. Шафаревич, А.С. Панарин, Н.А. Нарочницкая, В.В. Кожинов, В. Махнач, Н.П. Ильин, А.Н. Савельев, А.Н. Боханов, М.В. Назаров, А.И. Уткин, А.Г. Дугин, Л. Ивашов, Е.С. Троицкий, А.Ю. Минаков, А.В. Репников, М.Ю. Чернавский и др. В целом научная общественность очень широко представлена в консервативном фланге современной России. Отметим, что не обязательно речь идет о членстве в каких-либо оргструктурах; в большинстве случаев тот или иной представитель данного социального слоя придерживается консервативных взглядов и открыто их излагает на широкую аудиторию.
Традиционно, начиная с советских времен, национально-консервативной группой являлись представители так называемой творческой интеллигенции, прежде всего, писатели-»деревенщики». К данной группе не вполне корректно применение понятия «социальная группа»; скорее речь идет о духовном течении, обладающим определенными социальными, внешними по отношению к главному его свойству, признаками. Такие крупные художники российского и общемирового уровня, как В. Распутин, В. Белов, В. Солоухин, В. Бондарев, Л. Бородин и др. приняли активное участие в общественно-политической жизни страны, заняв видное место в державно-патриотическом фланге. Видным участником консервативно-патриотического (монархического) движения является известный скульптор В. Клыков, художник И. Глазунов. Можно назвать еще ряд имен представителей русской культуры и искусства первой величины, имеющих то или иное отношение к современному русскому консерватизму.
Непосредственная работа по разработке идеологии современного русского консерватизма ведется, главным образом, в рамках этой целевой группы. К. Манхейм определил бы ее как «социально парящих интеллектуалов». Подчеркнем, что социальные признаки не играют здесь определяющей роли. Приоритетными являются духовно-мировоззренческие установки, а не принадлежность к социальному слою. В каком-то смысле, научная элита современной России играет роль дореволюционного дворянства, самого культурного слоя русского общества. Как и дворянство, научная общественность (в большинстве своем аполитичная либо пассивно политизированная) представлена различными идейно-политическими течениями. Поэтому социоцентристский подход применительно к современным российским условиям в целом оказывается неработающим.
Приведенной здесь точке зрения, на первый взгляд, находится в противоречии с тем обстоятельством, что в качестве одного из центров разработки идеологии современного русского консерватизма нами названы представители так называемых силовых структур. «Силовики» по роду своей деятельности в любом государстве составляют охранительно-консервативную силу, в этом отношении ничем не отличаясь от чиновничества. Это подтверждают, в частности, результаты электорального поведения российских военнослужащих. В политологической и социологической литературе неоднократно отмечались политические предпочтения военного электората: «…Некоторая поддержка собственной электоральной деятельности в военной среде (имеется в виду активное участие представителей офицерского корпуса в избирательном процессе – Э.П.) обусловливается активной государственнической ориентацией большей части офицерства, что позволяет эксплуатировать эти настроения выдвижением патриотических лозунгов:
Безопасности и процветания Родины,
Возрождение ее статуса «великой державы», противодействия геополитическим интересам Запада и т.д.
В наиболее концентрированной форме это выражается крайней напряженностью отношений военного истеблишмента с лидерами демократических партий и блоков…».
Логичным следствием политических и социальных «реформ» «младореформаторов»-необольшевиков, сознательно направленных на разрушение российской государственности, ее обороноспособности и безопасности, стало возникновении политической антипатии военных и представителей других силовых структур к демолибералам. Подчеркнем, что здесь силовики не составляют какую-либо отдельную «консервативную» или, тем паче, «антидемократическую» социальную страту, как пытаются это обосновать идеологи «партии Чубайса» (СПС) или «партии Ходорковского» («ЯБЛоко»). Антилиберальная (а не антидемократическая) направленность характеризует практически все социальные слои российского общества, за исключением части интеллигенции и бизнес-кругов. Поэтому представление о военных и силовиках в духе К. Манхейма как о социальных носителях консервативной идеологии требует серьезной корректировки. Представляется, что так называемые силовики не в меньшей (но и в не большей) степени консервативны, чем любой другой слой российского общества (отметим еще раз, что под консерватизмом мы подразумеваем идеи сильного и социально справедливого государства, патриотизма, национального достоинства и державности). То, что они оказались вынесены за общие скобки, свидетельствует лишь о гораздо более высоком уровне организационной структурированности и корпоративности, что делает их участие в социально-политического процессе даже более заметным, чем в реальности.
Именно с представителями этой социальной страты в консервативном движении в значительной мере связано создание избирательного блока «Родина», результаты участия которого в думских выборах-2003 стало едва ли не главной сенсацией кампании. Наряду с известными деятелями консервативного движения (Д. Рогозин, А. Савельев, А. Крутов и др.) в руководство блока вошли многочисленные представители так называемой силовой элиты: генералы В. Варенников, Н. Леонов, Г. Шпак и др. Кроме того, сама идея создания данного избирательного объединения исходила со стороны «силовой» части кремлевской элиты.
Широко распространены консервативные настроения в казачьем движении, которое, как представляется, далеко не исчерпало потенциала своего развития. В то же время следует отметить, что идеология современного казачьего движения находится в процессе становления и не играет сколь-нибудь значимой роли в становлении современного русского консерватизма.
Таковы, на наш взгляд, основные центры, в рамках которых происходит оформление идеологии современного русского консерватизма.
Попытаемся ответить на вопрос, какие слои являются носителями (или, по крайней мере, симпатиками) консервативной идеологии. Решение поставленной задачи предполагает использование результатов социологических опросов населения России по актуальным вопросам современности, а также результатов голосования на федеральном уровне за политические партии или лидеров, ассоциирующихся в глазах избирателя с носителями консервативных ценностей.
Как будет показано ниже, русский консерватизм, идеологические постулаты которого положительно воспринимаются в широких кругах российского общества, в организационном плане проигрывает своим конкурентам из демолиберального и коммунистического флангов современной российской многопартийности, а с 1999 г. – и так называемой партии власти. Поэтому востребованность населением России идеологии и ценностей консерватизма можно выявить в ходе анализа восприятия российским обществом тех или иных проблем, которые идентифицируются как традиционно консервативные.
Следует выделить следующий ряд проблем:
1. Духовное возрождение русского народа на основах традиционной русской духовности и культуры, основанной на православии;
2. Восстановление преемственности исторического развития и возрождение и традиций русской государственности;
3. Традиционный консервативный постулат о надклассовом характере государственной власти, выполняющей функции социального арбитра и социальной защиты (то, что А.С. Панарин определяет формулой «идти со слабыми против сильных», особенно актуальной в условиях олигархического капитализма, сформировавшегося в России в эпоху Ельцина);
4. Державность и патриотизм. Это предполагает возрождение России как сильной державы и, как следствие, хотя бы частичное и растянутое во времени восстановление традиционных «имперских» границ и проведение независимой, отвечающей национальным интересам международной политики;
5. Возвращение русскому народу статуса державообразующего народа в современной России.
Важно отметить, что позиции Русской православной церкви в нынешнем российском обществе отличаются определенной двойственностью. С одной стороны, роль Церкви как хранительницы традиционной русской духовности, формально признаются широкими кругами населения, а также властью. С другой же стороны, Церковь потенциально может рассчитывать на гораздо более значимую роль в духовной и общественно-политической жизни страны, чем сегодня. Данная ситуация является следствием целого ряда причин и, прежде всего, слабой воцерковленности подавляющего большинства населения страны, лишь формально являющихся православными по вероисповеданию. Основываясь на данных социологических опросов, проводимых РНИСиНП, А.Н. Кольев отмечает, что «около половины населения самоопределяется как неверующая, лишь 10-15% относительно воцерковлены (достаточно часто посещают церковь). Вместе с тем, исследования показывают, что уровень воцерковления оказывается никак не связанным с политическими предпочтениями». Отметим, что последний тезис представляется нам сомнительным. Недостаточная воцерковленность российского общества, безусловно, сказывается на положении современного русского консерватизма, ослабляя его позиции. Русская православная церковь даже в условиях коммунистического и либерально-демократического режимов, в отличие от рационалистического «модернового» католицизма, более консервативна. Наиболее глубокую проработку монархическая идея получила именно в церковном православном учении о симфонии властей.
Вторая из отмеченных нами проблем связана с восприятием населением России идеи восстановления монархической формы государственности. Данная идея, казавшаяся парадоксальной в советское время, неожиданно приобрела актуальность в начале 1990-х годов, в период острого кризиса новой российской государственности. В определенной степени инициатором восстановления в России института монархической власти выступили отдельные представители политической элиты (в частности, Н. Михалков). Следует отметить, что в стратегию власти не входило восстановление самодержавной монархии. Предполагалось учредить конституционную монархию, при которой «монарху» принадлежали бы исключительно представительские функции, тогда как реальная власть находилась бы в руках премьер-министра (Б. Ельцина). С этой целью в российских СМИ активно позиционировалась кандидатура великого князя Владимира Кирилловича, а после смерти последнего – его внука Георгия Гогенцоллерна, сына Франца Вильгельма, принца Прусского. Однако эта идея на сегодняшний день не получила реального воплощения, что в немалой степени вызвано неудачным подбором кандидатуры. Большинство представителей русской эмиграции и патриотического движения в России резко отрицательно относятся к «династии» Кирилловичей, запятнавшей себя сотрудничеством попеременно с «февралистами», советской властью, нацистской Германией и компрадорским режимом «демократической» России. К тому же, по компетентному мнению авторитетных эмигрантских правоведов, династические права Кирилловичей на замещение несуществующего русского престола являются нелегитимными.
«Легитимистские» планы стратегов власти основывались на массовом восприятии идеи восстановлении монархии в российском обществе. В сентябре 1994 года, накануне съезда монархических организаций России, фонд “Общественное мнение” (ФОМ) провел опрос населения, поставив перед респондентами вопрос: “Насколько, на ваш взгляд, возможно и желательно восстановление в России монархического правления (правления царя)?”. По признанию аналитиков ФОМ, результат оказался озадачивающим: за восстановление монархии высказались 18% (!) опрошенных. Правда, из высказавших такое пожелание несколько больше половины не верят, что восстановление монархии возможно, но и они, в принципе, составляют пассивный резерв монархического движения. Еще более интересными оказались данные опроса по конкретным социальным группам российского общества. Позволим себе привести пространную цитату из отчета ФОМ:
«Первое клише, которое хочется примерить к этому факту, отвечая на вопрос, кто эти люди, звучит так: это, конечно, отсталые люди. Кто ходит в церковь? Малограмотные старушки (хотя они раньше были далеко не все малограмотные и далеко не всегда это были старушки, но клише есть клише). И про царя-батюшку мечтают пенсионеры и сельские жители. Однако данные опроса наголову разбивают такое представление. В селе оказался самый низкий процент лиц, желающих восстановления монархии (всего 11%), зато в областных центрах – 20%, в Санкт-Петербурге – 23%, в Москве – 25%. Та же “обратная” тенденция проявилась в группах по образованию: среди лиц с неполным средним образованием таких оказалось 16%, в группе со средним образованием – 19%, а с высшим – 20%. Совершенно такая же картина в группах по возрасту: желающих восстановления монархии среди пожилых (55 лет и старше) – 16%, в молодежной группе (16–24 года) – 20%, и такой же процент в группах активно профессионально работающих людей (36–55 лет). Так разрушается клише об отсталых стариках и старушках. Но самый любопытный результат был получен при распределении опрошенных по занятиям. Желающими восстановления монархии в России оказались 42% (!) всех опрошенных руководителей предприятий госсектора и 28% руководителей из негосударственного сектора, в то время как среди пенсионеров, студентов, безработных и прочих групп таковых оказалось всего 16%. Таким образом, восстановление монархического правления в России оказалось желательным более всех для вполне солидных и реалистически мыслящих людей. И они же больше, чем другие категории опрошенных, сочли это восстановление возможным».
По мнению представителей политологического и социологического сообщества, главной причиной распространения монархических настроений среди активно работающих представителей населения была весьма сильная, но в тот момент еще совсем слабо осознанная тенденция в общественных настроениях, “спрос на порядок”. Действительно, как руководителю, так и предпринимателю крайне необходимы устойчивая власть, работающие законы и определенная доля доверия к правительству. Все это респонденты, по-видимому, каким-то образом связали с монархией. По мнению аналитиков фонда «Общественное мнение», «В пользу такой гипотезы говорило и распределение опрошенных по уровню доходов: в группах с доходом на душу населения до 50 тыс. руб. (по тогдашним инфляционным показателям это был очень низкий доход) сторонников монархи оказалось 13–14%, а в группах с доходом 100 тыс. руб. и выше – 25–27%, то есть почти в два раза больше.
Другой тенденцией, подогревающей эти настроения, было постоянное ожидание какого-нибудь переворота с последующим установлением диктатуры или авторитарного правления, так что один социолог, знакомясь с вышеприведенными данными, сказал: “Да я, пожалуй, тоже за монархию. Все равно ведь дело идет к единовластию – так пусть лучше будет монарх!“«.
В сентябре 2000 года опрос, выясняющий мнение респондентов о возможности и желательности восстановления монархии в России, был повторен. В результате опроса выяснилось, в частности, что желающих восстановления монархического правления в России стало чуть поменьше (16% против 18% в 1994 году). Немного меньше стало и людей, категорически заявляющих, что такое восстановление невозможно и нежелательно (45% против 49% в 1994 г.). И заметно увеличилось число респондентов, считающих, что такое возможно: 22% против 15% в 1994 г. Среди руководителей процент носителей таких настроений сократился до 21%, что, впрочем, выше среднего показателя. Наибольший же удельный вес дала группа служащих (23%). Небольшой “прирост” новых монархистов заметен и среди группы рабочих и безработных (по 15%).
Как отмечается в отчете ФОМ, «В целом основными носителями монархической идеи остались те же категории граждан – руководители и служащие, люди с высокими доходами и столичные жители. Однако теперь “просачивание” монархических идей произошло и в другие сферы, охватив часть жителей малых городов, рабочих и безработных, а также некоторую долю людей с самыми низким доходами, которые в прошлом исследовании казались совсем невосприимчивыми к таким настроениям».
Тем самым, как показывают данные соцопросов, монархическую идею положительно воспринимает значительная часть населения страны. Причем показатели особенно высоки среди представителей деловой элиты.
Идея социального государства, как было показано в предыдущих разделах нашей работы, является традиционной для русского консерватизма. Осознание стратегами власти значимости данной идеи для российского общества и предопределило возникновение «феномена Путина»: преемник Б. Ельцина на посту руководителя Государства Российского стал своего рода персонификацией массовых ожиданий («социального заказа») народа в отношении к власти и, прежде всего, «возвращение» государства в социальную сферу. В социально-политических реалиях посткоммунистической России это означало борьбу с олигархическим капитализмом. Именно этим объясняется оглушительный успех созданного буквально накануне думской кампании 1999 года блока «Единства» – 23,23% голосов избирателей. Хотя в программе «Единства» прямо не обозначалась идея «ликвидации олигархии как класса» и пересмотра итогов приватизации, премьера В. Путина и «его» партию рассматривали как политическую силу, способную и, главное, стремящуюся покончить с социальным пороком олигархии.
Тем самым, «партия власти» образца 1999 года фактически собрала голоса значительной части консервативно ориентированного российского электората (конкуренцию «Единству» на консервативном «поле» составили также державно-социалистическая КПРФ, ОВР и ЛДПР).
Еще более значительный результат был достигнут на выборах президента России в марте 2000 года. Победа В. Путина в первом туре выборов была обусловлена именно восприятием его широкими кругами населения страны как «здорового консерватора», стремящегося к возрождению Державы и защите народа от олигархов, слабых от сильных.
В период проведения думских выборов 2003 года функцию борьбы с олигархией взял на себя созданный накануне кампании блок «Родина». Сенсационный успех недавно созданного блока (свыше 9% голосов избирателей) был обусловлен, главным образом, артикуляцией вопроса о природной ренте и пересмотра итогов приватизации.
Краеугольный принцип консервативной идеологии – державность и патриотизм – с начала 1990-х годов активно разрабатывается в идеологии оппозиционных партий и движений (в том числе, в рамках так называемой «лево-правой оппозиции» (ФНС и др.), а приблизительно с середины 1990-х годов постепенно адаптируется и представителями либерального спектра. Фактическое поражение либеральной «партии власти» в лице избирательного блока «Выбор России» (позднее партия «Демократический выбор России»), возглавляемого Е. Гайдаром, на думских выборах 1993 г., заставило либеральных стратегов взять на вооружение лозунги патриотизма и державности. Апофеозом эксплуатации патриотической идеи демолибералами стало появление в 2003 году программного документа, подписанного именем А. Чубайса, о так называемой либеральной империи, хотя данная идея разрабатывалась в идеологических центрах необольшевиков уже во второй половине 90-х годов. Однако в силу очевидной несовместимости идеологии и социально-политической практики демолибералов как противоречащих патриотическим целям, отмеченная мимикрия не нашла должного понимания в широких слоях населения страны, что сказалось, в частности, в электоральном поведении избирателей в ходе думских кампаний 1995 и 2003 годов. Относительный успех радикал-либеральной партии «Союз правых сил» на выборах 1999 года объясняется преимущественно поддержкой, оказанной СПС властью (на символическом уровне – встречей сверхпопулярного премьера В. Путина с одним из лидеров вновь созданного блока В. Кириенко, сюжет о которой прошел по центральным телеканалам).
Особенностью политического процесса второй половины 90-х гг. являлось, по мнению А.Н. Кольева, перемещение главного вектора с традиционного противостояния между либералами и коммунистами в иную плоскость: «Основным идеологическим противостоянием с 1997 года можно считать противостояние между сторонниками самостоятельного пути России (традиционалистами-государственниками и националистами) и коммунистами (“левыми” традиционалистами). Не западный и российский опыт, не недавний чужой и собственный опыт общественного развития теперь привлекает избирателя, а только собственный российский опыт: на выбор – либо опыт Российской Империи (традиционалисты), либо опыт СССР (коммунисты)». Сходную оценку дает и А.М. Руткевич, который обращает внимание на то обстоятельство, что значительная часть электората нынешних российских коммунистов, эксплуатирующих патриотические лозунги, является традиционным консервативным электоратом: техническая интеллигенция, ученые-естественники, мелкие городские и сельские собственники и т.д. По мнению Руткевича, «Консерватизм всегда ставил на первое место «закон и порядок», которые нужны в первую очередь не сильным и агрессивным, а слабым и мирным. Как это не парадоксально, на сегодняшний день избирателями явно враждебной консерваторам коммунистической партии является огромное число людей, которые в других условиях были бы опорой именно настоящих российских правых».
Борьба за патриотический электорат проходила сразу по нескольким направлениям: внутри оппозиции (лево-патриотической и традиционалистско-патриотической), между оппозицией и «партией власти», между «партией власти» и «партией губернаторов», представленной лужковско-шаймиевским блоком «Отечество – Вся Россия» (ОВР). Эту же патриотическо-державную карту традиционно разыгрывал сателлит «партии власти» – ЛДПР В. Жириновского. По мнению А.Н. Кольева, именно патриотическая составная предопределяет электоральный успех ведущих акторов российского политического процесса. Основываясь на данных социологических опросов, проводимых РНИСиНП, исследователь отмечает, что «в это противостояние (между лево-патриотической и право-патриотической оппозиции – Э.П.) вмешиваются “центристы” – сторонники сочетания разных идеологических доктрин (около 10%), занимающих позицию между либералами и традиционалистами (их можно назвать национал-демократами) и неопределившиеся в идеологическом поле, варьирующие свой политический выбор от национал-демократов до традиционалистов (около 50%). Именно эти две группы вместе с традиционалистами-государственниками (10-15%) во многом и предопределяет решение вопроса “кто будет править сегодня” – они составляют до 80% электората “Единства” и ОВР, 70% электората ЛДПР. (…) Среди коммунистов также только около трети являются собственно “левыми” – сторонниками приоритета социальной справедливости. Значительно прочнее среди избирателей КПРФ ориентация на консервативно-государственнические ценности, которые лишь часть этой группы расценивает именно как коммунистические».
Сходные данные на период начала 2003 года (подчеркнем, до создания избирательного блока «Родина») представлены и в социологических опросах, проведенных Фондом «Общественное мнение». Согласно опросам респондентов, такие традиционные консервативные ценности как «патриотизм», «сила» и «твердость» ассоциируются преимущественно со следующими партийными образованиями: «ценностное понятие «патриотизм»… наиболее важно для КПРФ (27%), «Единой России» (24%) и ЛДПР (10%). (…) «Сила», согласно представлениям опрошенных, особенно важна для ЛДПР (28%) и «Единой России» (24%). «Твердость» – для «Единой России» (22%), КПРФ (16%) и ЛДПР (11%)».
В этой связи нельзя не согласиться со следующим заключением А.Н. Кольева: «В целом политические процессы современной России характеризуются противостоянием умеренных либералов (“демократов”), коммунистов-традиционалистов и традиционалистов-государственников. Сторонники этих трех ориентаций в разных пропорциях распылены по разным партиям, но едины в одном – в последовательном перемещении на все более консервативные, государственнические позиции (выделено нами – Э.П.): демократы приемлют копии западного консерватизма, коммунисты все более становятся “левыми” государственниками, “правые” традиционалисты–государственники – сторонниками самобытной национальной модели развития (доктрины “русского пути”)».
Вероятно, единственная составная идейного консервативного наследства, на которую не претендует «партия власти» и ее сателлиты – идея о центральной роли русского народа в Российской Федерации. Между тем, как было отмечено выше, идея русского национализма занимает одно из центральных мест в идеологических построениях (и, как будет показано ниже, социально-политической практике) современного консерватизма в России.
Идея о центральной роли русского народа в Российской Федерации основана, прежде всего, на подавляющем численном преобладании русского населения (85% от общей численности граждан России), что по международным нормам автоматически делает современную Россию мононациональным государством (в то время как «партия власти» и демолибералы повторяют тезис о России как многонациональной стране). Помимо численного превалирования русских основанием для признания особой роли русского народа в РФ в представлении консерваторов служит то обстоятельство, что именно русская нация исторически является творцом великого государства, создателем великой, имеющей общемировое значение культуры.
Тем не менее, – и это вынуждены признавать сторонники национал-консерватизма, – уровень национализма (понимаемого положительно, как стремление к защите национальных культуры и традиций и интересов русского народа) далеко не выработал своего потенциала. «Русских по паспорту у нас в России более 80%, сознающих себя более русскими, чем российскими – около 60%, готовых к активной защите русских интересов (хотя бы на словах) – не более 15%, действительно духовно зрелых носителей русской духовной традиции – 1-2%». Вместе с тем, этот и ряд других исследователь отмечают перспективы русского национализма. Так, согласно данным Фонда «Общественно мнение» (ФОМ), полученным в результате социологических опросов населения в 2002 г., 41% респондентов положительно отнеслись к инициативе администрации Краснодарского края, направленных на высылку с территории региона незаконных мигрантов, состоящих из лиц нерусской национальности, против высказалось 35% респондентов. На вопрос «А если бы в вашем регионе было принято решение о выселении за пределы региона представителей некоторых национальных групп, вы бы одобрили или не одобрили такое решение?», положительный ответ дали 44%, отрицательный – 40% населения.
Следует, однако, отметить, что в данном случае речь идет о характерном, но все же экстраординарном явлении, на котором нельзя основывать данные об уровне распространения националистических идей среди русских. Более показательны в этом отношении данные другого соцопроса ФОМ, проведенного в июле 2001 г., посвященного выяснению отношений граждан России к идее славянского единения. 78% респондентов подчеркнули необходимость установления особых отношений России со славянским миром. 60% респондентов испытывают братские чувства к представителям других славянских народов. Полученные данные заставляют пересмотреть устоявшийся тезис о России как евразийской державе, провозглашаемый неоевразийцами (А.Г. Дугин) и повторяемый идеологами «партии власти».
Сходные данные были получены и в результате других социологических замеров мнений населения России. Так, согласно данным РНИСиНП, полученным в ходе опросов общественного мнения в сентябре-октябре 1998 г., «В России 9-11% населения готовы согласиться с тезисом о том, что Россия должна быть государством русских людей, доля тех, кто считает, что русские должны иметь несколько больше прав, поскольку несут основную ответственность за страну, увеличилась с 1995 по 1998 г. с 13% до 20%. Национализм, как констатируют эксперты – это “наиболее интенсивно развивающаяся, “поисковая” идеология в России, активно экспериментирующая с различными моделями мобилизации. Это заметно отличает ее и от коммунистической, и от либеральной».
В отличие от других, традиционно консервативных идеологических постулатов, идея о центральной роли русских в современной России получила развитие только в доктринах и социально-политической практике оппозиционных партий. Та часть политического спектра российской многопартийности, которую А.Н. Кольев определяет как национал-демократов (консервативно ориентированная часть так называемой партии власти и ее сателлиты), в целом дистанцируется от данной идеи, хотя и здесь можно обнаружить определенные исключения. Более подробно национальная проблематика в идеологии и социально-политической практике современного русского консерватизма будет рассмотрена в заключительном параграфе нашей работы, посвященном проблеме «идеологии 21».
Субъектами социально-политической практики русского консерватизма следует назвать, прежде всего, те общественно-политические объединения, которые декларируют свою преемственность идеологии «классического» русского консерватизма, разрабатываемой в рамках дореволюционного и эмигрантского этапов ее развития. В соответствие с этим подходом к их числу следует отнести, в первую очередь, монархические партии и организации. В России с конца 1980-х годов были образованы различные монархические объединения. Пионером монархического движения являлась широко известное общество «Память», из которой впоследствии выделился ряд радикальных националистических организаций («Русское национальное единство» А.П. Баркашова, «Русская национал-республиканская партия» Н. Лысенко), которые дистанцировались от приверженности монархической идеи. Данные движения, как мы считаем, в чистом виде нельзя отнести к консервативному спектру, хотя в их программах содержатся определенный консервативный компонент. Представляется целесообразным выделить эти и ряд аналогичных организаций в отдельную группу. В исследовательской литературе, в частности, в диссертационном исследовании А.Н. Дьяченко, принято квалифицировать данные образования как «державников-этноцентристов». В их партийных программах прослеживается определенная близость идеологии современной западноевропейской «новой правой».
В течение 1990-х годов происходил процесс дальнейшего оформления монархического движения в России. Возникает ряд региональных и претендующих на статус общероссийских монархических партий: Всероссийская партия монархического центра (ВПМЦ), Православный союз «Христианское возрождение» (возглавляет патриарх современного русского монархизма В.Н. Осипов), Русский общенародный союз (РОНС) и др. Приблизительно с конца 90-х гг. происходит процесс консолидации монархических образований в России. На роль объединяющего центра претендует старейшая монархическая партия Русского Зарубежья – Российский Имперский Союз-Орден (РИС-О), возглавляемый К.К. и К.Д. Веймарнами. В начале 2000-х гг. создаются районные, включающие в себя ряд регионов, отделы РИС-О. В частности, московский отдел возглавил известный русский философ и публицист М.В. Назаров. В качестве организационной структуры РИС-О опирается на РОНС, возглавляемый И. Артемьевым.
На выборах в Государственную думу второго созыва был представлен ряд избирательных объединений национально-консервативной направленности: «Союз патриотов» (генералы В. Ачалов, А. Стерлигов), социал-патриотическое движение «Держава» (А. Руцкой), «Блок Станислава Говорухина», НРПР, Русская партия В. Милосердова, блок «Земский собор» (Всероссийский национальный правый центр М. Астафьева, РОНС), КРО; ДПР, группа «Новая региональная политика». Большие надежды в консервативно-патриотическом лагере возлагались на созданный в … г. Конгресс русских общин (КРО), избирательный список которого возглавил генерал А. Лебедь. Как отмечалось исследователями из РАУ-Корпорации (аналитического центра движения «Духовное наследие»), «Попытки серьезной теоретической разработки и практического воплощения национальной идеи… принадлежали лишь ряду политических объединений, к которым прежде всего можно отнести… государственно-патриотическое объединение «Духовное наследие» и до определенной степени – Конгресс русских общин». Как известно, блок, вопреки ожиданиям, не преодолел 5-процентного барьера, что было вызвано слабой артикулированностью националистических и консервативных идей в его предвыборной программе. Тем не менее, своего рода реабилитацией неудачи КРО на выборах в парламент стал сенсационный успех кандидата в президенты РФ генерала Лебедя, на выборах 1996 г. получившего свыше 16%. Эта цифра коррелируется с результатами думских выборов-95, на которых патриотические объединения в целом получили около 20% голосов избирателей. Электоральный успех А. Лебедя был обеспечен, прежде всего, поддержкой консервативно настроенной части российского общества.
На выборах в Государственную думу-99 приняли участие объединения православно-монархической направленности (в частности, созданный на основе Союза «Христианское возрождение» блок «Русское дело»), которые набрали минимальный процент голосов. Не обладая административным, финансовыми и информационными ресурсами, патриоты-монархисты не могли выдержать конкуренции с респектабельными, близкими к власти (и, соответственно, к вышеперечисленным ресурсам) либеральными объединениями. Консервативные ценности с успехом были задействованы двумя блоками-конкурентами: «партией губернаторов» «Отечество – Вся Россия» и недавно созданной «партией власти» «Единство». По мнению А.С. Панарина, консервативный компонент был выражен сильнее в лужковском «Отечестве», в состав которого вошел КРО. Такие краеугольные принципы программы ОВР, как борьба с олигархизмом, безвластием федерального центра, поддержка русского населения на исторических русских землях (прежде всего, в Крыму), по многочисленным прогнозам должно было обеспечить убедительную победу данному объединению. Однако блок получил более скромный (13,33%) результат, что объясняется не только массированной войной, развязанной провластными СМИ, но также неудачным объединением с «региональными баронами» – М. Шаймиевым и Р. Аушевым.
Как отмечалось выше, существенный консервативный компонент содержался в программе блока «Единство», получившего на выборах 23,23% голосов. После объединения двух конкурирующих блоков в декабре 2001 г. в ОПОД Союз «Единства и Отечества» в идеологии вновь образованной «партии власти» консерватизм хотя и не стал ее «официальной» идеологией, тем не менее, несомненно в ней присутствует. Мы считаем возможным выделить в рамках «Единой России» консервативное (национально ориентированное) крыло, представленное, прежде всего, той частью «партии власти», которое связано с бывшим лужковским «Отечеством». Одним из наиболее известных ее представителей является директор Института стран СНГ К. Затулин.
Парламентские выборы-2003 привели к образованию и к серьезному электоральному успеху (свыше 9% голосов) политической силы, которая с большим основанием может быть отнесена к консервативному спектру: блок «Родина». Как известно, в руководящий состав блока вошли многие известные лидеры консервативно-патриотического движения: Д. Рогозин, С. Глазьев, С. Бабурин, А. Савельев, А. Крутов и др., а также представители традиционно консервативной силовой элиты страны (генералы В. Варенников, Г. Шпак. Н. Леонов и др.). Консервативная направленность блока четко проявляется и в социально-экономической части их программы, выдержанной в русле «дирижистского» подхода главного экономиста «Родины» С. Глазьева, и в акценте на государственнической и русской национальной идее. Характерна также поддержка, оказываемая блоку со сторону консервативной части властной элиты – так называемых питерских силовиков из окружения президента России В. Путина.
На основе проведенного исследования можно сделать вывод о том, что консервативные настроения населения России наиболее четко просматриваются на материалах электорального поведения российских избирателей. Начиная с середины 1990-х годов кампании по выборам в Государственную думу и выборам президента России приводят к успеху тех партий и избирательных объединений и кандидатов на пост главы государства, которые в той или иной мере и в той или иной форме декларируют приверженность консервативным принципам – патриотизму, государственничеству и державности, надклассового социально ориентированного государства и др. Парадокс русского консерватизма на современном этапе заключается в том, что первоначально консервативную карту с успехом разыгрывала оппозиция, прежде всего, КПРФ и созданный на ее основе НПСР. Успех образованного в 1999 г. избирательного объединения «Отечество – Вся Россия» (так называемой партии губернаторов), стоящего в оппозиции позднеельцинскому режиму, был обусловлен, главным образом, именно консервативной составляющей его программы и социально-политической практики (наиболее яркий пример – поддержка русского Крыма и русских соотечественников в СНГ). Однако в конце 90-х гг. консервативную нишу попыталась занять и «партия власти». Сенсацией думской избирательной кампании 1999 г. стал успех блока «Единство», в идеологии и социально-политической программе которого получили широкое развитие консервативные ценности и принципы. Президентские выборы 2000 года, в ходе которых победу в первом туре голосования получил и.о. президента РФ В. Путин объясняется теми же причинами. Новый российский премьер, пришедший к власти в наиболее кризисный для современной России период, в сознании десятков миллионов граждан страны воплощал в себе черты политика-консерватора. Действия и декларации нового лидера: борьба с чеченским сепаратизмом и терроризмом, попытки устранить наиболее болезненные социально-политические и экономические проявления олигархизма, противодействие ползучему сепаратизму «региональных баронов», возрождение авторитета государства на внутриполитической арене и России – на внешнеполитической, – и обусловили, в итоге, высокий уровень доверия населения страны к В. Путину. Так называемый феномен Путина объясняется исключительно тем, что в этом лидере персонифицировались массовые ожидания, своего рода социальный заказ подавляющего большинства граждан России на проведение консервативного курса. Впоследствии, в ходе думской кампании-2003 убедительную победу одержали партии и объединения, в программах которых содержался существенный консервативный компонент. Эта же кампания привела к поражению партии либертарианской направленности (СПС и «ЯБЛоко»).
Русский консерватизм на современном этапе является влиятельным, пользующимся широкой поддержкой населения идеологией. Тем не менее, он на сегодняшний день по ряду причин так и не стал достаточно мощным политическим движением, сопоставимым с «партией власти» и главной оппозиционной силой – КПРФ. Прежде всего, мы склонны объяснять причину подобной политической слабости тем обстоятельством, что консервативная идеология активно берется на вооружение как провластными, так и левыми оппозиционными силами. Идеология консерватизма с той или иной степенью интенсивности эксплуатируется сразу несколькими крупными политическими игроками. Вместе с тем, русский консерватизм как идеология и социально-политическая практика обладает несомненной ценностью в современной России. Более того: без задействования опыта русского консерватизма, как мы считаем, невозможно успешное решение проблемы «идеологии 21».
Сам Л. Бородин, как и другие представители оппозиционной «русской партии», не причисляет себя и своих сторонников к диссидентскому движению, считая последнее западническим явлением.
Гусев В.А. Указ. соч. С. 157.
Андрушкевич И.Н. Великая смута. Буэнос-Айрес. 1996.
См., напр.: Иоанн, высокопреосвященнейший, Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Битва за Россию. СПб. 1993. Он же: Самодержавие духа: Очерки русского самосознания. СПб. 1996.
Основы социальной концепции Русской Православной Церкви // Информационный бюллетень ОВЦС МП. 2000. №8. См. также: Мчедлов М.П. О современной православной социальной доктрине. (К принятию «Основ социальной доктрины РПЦ») // Призвание историка. Проблемы духовной и политической истории России. Сборник статей. К 60-летию профессора В.В. Шелохаева. М. 2001.
См., напр.: Белов В. Незамеченная книга // Наш современник. 1997. №1; Бородин Л. Невостребованные пророчества. Жизнь России будет наполнена национальным действом // Наш современник. 1992. №8. С.147-151.
Россия: партии, выборы, власть. М. 1996. С. 169.
Кольев А.Н. Потенциал русского наступления // http://kolev3.narod.ru/Stat/Etnos/pasp_duh.htm
См.: Монархи Европы. Судьбы династий. М. 1996. С. 466-470.
Данной проблеме посвящена целая литература. См.. напр.: Назаров М.В. Кто наследник Российского престола? М. 1997.
О монархических настроениях в России // http://bd.fom.ru/report/cat/policy/party_rating/oz02061906
Там же.
Там же.
Программа действий избирательного блока «Родина» (народно-патриотический союз) «Социальная справедливость и экономический рост» // program_www_rodina-nps_ru; С. Глазьев и блок «Родина» (Данные соцопроса ФОМ 21 ноября 2003г.) // http://www.fom.ru/topics/202.html
См.: Либеральная империя (Данные соцопроса ФОМ 27 октября 2003г.) // http://www.fom.ru/topics/173.html
Кольев А.Н. Идеологическая борьба в современной России // http://kolev3.narod.ru/Stat/Ideol/Konserv/konser1.htm
Руткевич А.М. Указ. соч.
См., напр.: Жириновский В.В. Последняя битва России. М. 1996.
Кольев А.Н. Указ. соч.
Что начертать на знаменах? (Опрос ФОМ 23.10.2003) // http://bd.fom.ru/report/cat/man/patriotizm/of034106
Кольев А.Н. Указ. соч.
Кольев А.Н. Почему русские молчат // http://kolev3.narod.ru/Stat/Etnos/pasp_duh.htm
Россияне и национальный вопрос // http://bd.fom.ru/report/cat/societas/nation/tb021610
Славянский мир и славянское братство // http://bd.fom.ru/report/cat/man/patriotizm/d012710
См., напр.: Основы евразийства. М. 2002. С. 564-574; Евразийский взгляд (основные принципы доктринальной евразийской платформы). М. 2002.
“Граждане России: взгляд на самих себя”. НГ-сценарии. №12. Сент.-окт. 1998. Цит. по: Кольев А.Н. Потенциал русского наступления // http://kolev3.narod.ru/Stat/Etnos/pasp_duh.htm
Память // Программы политических партий и организаций России конца XIX-XX века. Ростов-на-Дону. 1992. С. 230-234.
Русское национальное единство. Программа // www.rne.ru
Дьяченко А.Н. Русский национализм как идеология и социально-политическая практика: социально-философский анализ. Автореф. дисс. … канд. философ. наук. Ростов-на-Дону. 2004. С. 28.
Лакер У. Черная сотня. Происхождение русского фашизма. М. 1994. С. 205-211.
Русский общенациональный союз. М. 2004.
Россия: партии, выборы, власть. С. 139.
Там же. С. 137.
Там же. С. 169.
Панарин А.С. Указ. соч.
Программа действий избирательного блока «Родина» (народно-патриотический союз) «Социальная справедливость и экономический рост» // program_www_rodina-nps_ru
4.3. Проблема «идеологии 21» и русский консерватизм
Важной характеристикой сегодняшней ситуации в стране является ее переходность. Данное состояние может быть идентифицировано как цивилизационный кризис. «Совокупность хозяйственного, экономического, социального, политического, культурно-идеологического кризисов, затронувших суперэтнос, – отмечает Ю.А. Агафонов, – есть кризис цивилизации. Во время последнего общество стоит перед необходимостью смены основных представлений о мире и о себе, переоценки ценностей, включающих в себя как морально-этические, адресованные непосредственно к отдельной личности, так и социальные и общечеловеческие, адресованные ко всему обществу».
В приведенном выше определении общества, находящегося в состоянии цивилизационного кризиса, для нас важна акцентировка внимания на духовно-мировоззренческом аспекте. Тем самым актуализируется и проблема государственной идеологии, которая, с одной стороны, переживает кризис одновременно с общемировоззренческими установками конкретного общества, и, в то же время, обладает несомненным, порой крайне значительным антикризисным потенциалом.
Особенно значимой созидательно-мобилизующая функция идеологий может оказаться для России, которую классики «классического» евразийства определяли как типично идеократическую страну. Однако крах коммунистической системы имел важным следствием недоверие со стороны широких слоев населения и интеллектуальной элиты России к государственной идеологии. Между тем, без наличия подлинно национальной объединяющей идеологии невозможно установления действенного консенсунса и согласия внутри российского общества, что ясно осознается представителями подлинной интеллектуальной элиты современной России. Как справедливо отмечает руководитель Центра изучения элиты Института социологии Российской Академии Наук Ольга Крыштановская, «Одна из причин, почему нет солидарности в нашем обществе – это отсутствие национальной идеологии (здесь и далее выделено нами – Э.П.). Наша идеология была разрушена. Эта идеология давала ответы на простые и сложные вопросы: что первично, а что вторично; или в каком обществе мы живем; или кто наш враг. После краха социализма новой идеологии не возникло. Пытались импортировать западную идеологию. И ее восприняла часть населения. Но она не укоренена в народе. Потому что для укоренения любой идеологии нужны государственная политика и долгие годы. (…) Идеология позволяет народу ориентироваться в социальном пространстве. А сейчас, выходит, наши люди дезориентированы, растеряны».
Сходные оценки представлены и в работах других современных исследователей и общественных деятелей, а также отдельные научные и общественно-политические мероприятия. В частности, проблеме становления идеологии консолидации российского общества начала XXI века по публикациям В.Н. Кузнецова посвящен «круглый стол» «Формирование идеологии консолидации российского общества: актуальные проблемы и возможности их решения», проведенный МОО «Объединение социологов Сибири» на ФС АлтГУ. 5 ноября 2003 года в Отделении общественных наук Российской Академии наук состоялась научная дискуссия по теме «Формирование объединяющей российской идеологии 21 как научная проблема». Этой же проблеме посвящен «круглый стол», проведенный в редакции журнала «Российская Федерация сегодня», официальном издании Федерального собрания РФ, с участием ряда видных идеологов современного русского консерватизма (таких, как В. Аверьянов, А. Савельев и др.), общественных и политических деятелей, представителей научной элиты страны.
Итак, то состояние бифуркации, в котором находится российское общество, может быть так или иначе преодолено лишь при условии включения активного процесса, который мы определяем как идеологотворчество. Стратегический прорыв России в XXI веке невозможен без созидания новой мобилизующей идеологии для современной России. Данную точку зрения, казавшуюся еще несколько лет назад крамольной и «нелиберальной», разделяют многие представители отечественной научной общественности. К пониманию этого кажущегося сегодня очевидным факта постепенно приходят и многие адепты российского либертарианства, которые вынуждены вносить существенные коррективы в свои идеологические построения в условиях дискредитации принципов либерализма.
Представляется несомненным, что не только от содержания «новой» идеологии, но и от механизмов идеологотворчества будут в значительной мере зависеть сроки и общий итог преодоления того цивилизационного кризиса (и геополитического коллапса), в котором продолжает пребывать сегодня Россия.
Во многом близкие подходы к решению проблемы идеологотворчества в современной России предложены рядом современных исследователей, которых мы относим к числу представителей консервативной парадигмы социально-гуманитарного знания. В рамках нашего исследования особый интерес представляет точка зрения, которой придерживается известный русский ученый, директор Института социально-политических исследований Российской Академии наук В.Н. Кузнецов. В своем фундаментальном исследовании «Идеология. Социологический аспект» В. Кузнецов оперирует понятием «идеология 21», которую определяет как необходимый компонент общенациональной стратегии – стратегии национального прорыва. В данном параграфе нашей работы мы ставим перед собой исследовательскую задачу: определить комплекс постулатов, которые должны быть положены в основу «идеологии 21» в соответствие с мировоззренческим кризисом русской цивилизации, а также внешне- и внутриполитическими вызовами, стоящими перед современной Россией. Осуществление данной задачи актуализирует изучение идеологических построений представителей современного русского консерватизма. В отличие от различных «импортируемых» западных и западнических идеологий, «неукорененных в народе» (характеристика О. Крыштановской), идеология русского консерватизма: 1) является почвенной и национальной, обладает длительной духовной и интеллектуальной традицией; 2) ставит перед собой целью не пролонгацию и усиление системного кризиса в российском обществе и государстве Российском (осуществление подобной функции возложено на комплекс идеологий «не российского происхождения» (определение В. Кузнецова), а стратегический прорыв России в условиях враждебного геополитического окружения и навязываемого идеологического стандарта американского происхождения; 3) реально востребована подавляющим большинством населения страны, что, в частности, проявилась в отмеченном в предыдущих параграфах данного раздела нашей работы появлении «социального заказа» власти на осуществление консервативного проекта. Государственная власть в современной России и глава государства В. Путин осознают востребованность подобного курса, чем обусловлен осуществляемый с конца 1990-х – начала 2000-х гг. частичный пересмотр внешне- и внутриполитической стратегии, наконец, самая реабилитация понятия «государственная идеология».
В то же время следует особо подчеркнуть, что процесс изменения государственной стратегии, который можно выразить формулой «государство возвращается, проходит весьма драматично. Это вызвано рядом причин, ставящих серьезные препятствия при осуществлении означенной цели. В их числе мы бы отметили, в первую очередь, сохраняющуюся «монополию» либертарианцев в области социально-гуманитарного знания. Стратеги внешней политики Соединенных Штатов (З. Бжезинский, С. Хантингтон, «неоконы» из администрации Дж. Буша-мл.) фактически не скрывают, что проводимая Вашингтоном политика нацелена на изменение идеологического и мировоззренческого пространства, направленного на установление единого американского стандарта власти, жизни и мышления. Стратегическую цель «новейшего либерализма» американского образца А.С. Панарин сформулировал следующим образом: «цена, которую предстоит уплатить за новый однополярный порядок, беспрецедентно высока: требуется не только демонировать все действительно самостоятельные государства и режимы, способные сопротивляться гегемонизму, но демонировать культуру и мораль, духовное измерение вообще, ибо духовны чуткие люди непременно станут тираноборцами, оспаривающими права новых господ мира». Остальной мир в построениях этих идеологов предстает пассивным объектом приложения американских усилий. Мы считаем, что процесс так называемой деидеологизации обществ – осознанно и последовательно осуществляемая политика, определяемая извне и проводимая при активном содействии проамериканских «элит» на значительной части земного шара. Посткоммунистическая Россия находится центре осуществления этого глобального проекта. Сначала в российское общество внедряется квазинаучное представление о том, что «век идеологий» – это прошедшая эпоха истории человечества (данная точка зрения изложена, в частности, в нашумевшей книге Ф. Фукуямы), что грядущий или наступивший XXI век станет эпохой, свободной от идеологий. Однако, вопреки многочисленным декларациям, уже на уровне этой стадии, направленной на «деидеологизацию» обществ, проводится активная работа по насаждению единого идеологического и мировоззренческого стандарта. Наказания по отступлению от него становятся все более жесткими и жестокими, вплоть до пересмотров волеизъявлений народа (что мы наблюдали в конце 2004 г. на примере «суверенной» Украины, которой всесильный Запад при поддержке компрадорских сил в России «помогал» сделать единственно правильный выбор, тем самым лишая демократию наличия альтернативы выбора), святая святых демократии. На следующей стадии (хотя очертания данной модели просматриваются уже сегодня) следует прогнозировать окончательную трансформацию либеральной демократии в «тоталитаризм демократического типа, унифицирующего все развитые страны по американскому образцу и колонизирующему остальные как сырьевые придатки. Демократический тоталитаризм открыто провозглашает свое мировое господство, чему свидетельство не только работы его… идеологов, но и официальная «Стратегия национальной безопасности США»«. Уже сегодня, на начальной стадии установления «тотальной власти» (А.С. Панарин) или «власти над властью» (Ж. Аттали) в самих Соединенных Штатах, некогда самой демократической стране мира, резко сокращается количество и качество демократических свобод, завоеванием которых так гордился Запад.
Исходя из консервативной парадигмы, представляется, что наступивший XXI век даст еще более страшные – и по формам, и по масштабам, – образцы демократического тоталитаризма, чем установление тоталитарных режимов в демократических государствах и ядерная бомбардировка японских городов самой демократической страной в мире. Эту опасную тенденцию американской демократии вынуждены также признать не только современные американские консерваторы (такие, как бывший член Республиканской партии Патрик Бьюкенен), но и стратеги Нового мирового порядка. Так, Зб. Бжезинский в своей последней книге с тревогой констатирует постепенное расширение возможностей государства по контролю над жизнью общества. А.С. Панарин очень точно отметил «парадокс новейшего либерализма»: «Приключения либеральной идеологии завершается тем же, чем завершилось приключение идеологии социалистической: начинали требованием безграничной свободы, кончили безграничным деспотизмом».
Однако ни идеологи американского образа жизни, ни их идейные или корыстные адепты за пределами Pax Americana не заинтересованы в артикуляции собственных трудностей, существующих и потенциальных. Взамен этого населению планеты навязывается глянцевая картинка «общества всеобщего благоденствия». Активными пропагандистами американского образа жизни являются либертарианцы, широко представленные в истеблишменте Запада и России. Как верно замечает русский философ М.В. Назаров, «Нынешние демократические вожди в России (типа Явлинского, Гайдара. Немцова), как и демократические СМИ, о разрушительной сущности западной демократии для всего мира даже не задумываются. Очарованные фикциями западного образа жизни, они лишь выполняют роль «пятой колонны» для идейной оккупации нашей страны».
Именно с деятельностью (осознанной или неосознанной) пришедших к власти в России в начале 90-х гг. либератарианских революционеров связана в значительной степени дискредитация самого понятия государственной идеологии, что, в частности, нашло свое отражение в главном документе Российской Федерации – Конституции, к анализу которого мы вернемся ниже. Демолибералам удалось не только крайне ослабить российскую государственность, но и навязать значительной части российской элиты и определенным слоям общества мировоззренческую и идеологическую монополию. Как мы считаем, эта сохраняющаяся монополия воинствующего либертарианства является наиболее трагичным последствием событий начала 90-х гг., определение которых как «российско-американская совместная революция» было дано самим президентом Ельциным.
В условиях набирающих силы оборотов глобализации в зарубежной и отечественной социально-философской литературе на серьезном научном уровне рассматриваются возможные «альтернативы» (если можно говорить об альтернативах применительно к антигуманной философии современного либертарианства, новейшей формы социал-дарвинизма, колониализма и расизма), которые можно обозначить как Консервативный Проект для России и всего мира. В нашей стране сформировалась перспективная исследовательская традиция, представленная именами А.С. Панарина, Н.И. Моисеева, Н.А. Нарочницкой, Ю.С. Пивоваров, В.Н. Кузнецова, Ю.Г. Волкова и рядом других ученых. Основное содержание этой «новой» (а на самом деле, основанном на «классической» консервативной парадигме представлении о множественности мировых культур и принципах традиционной духовности и социального государства) идеологии Сопротивления сформулировано профессором Ю.Г. Волковым: «Чтобы выстоять под натиском американизма, его экономической мощью и дегуманизированной культурой…, в России и других странах мира должна быть создана противостоящая американской бездуховной экспансии новая идеология… Все это говорит о том, что главной проблемой начала XXI века должна стать проблема идеологии, ориентированной на формирование и развитие творческой духовной сущности человека (выделено нами – Э.П.)». Духовные и мировоззренческие основания этой «новой идеологии» имеют, как справедливо отмечает ученый, «автохтонное» происхождение в традициях русской духовности, православной в своей основе культуре: «Исконная русская духовность святой Руси, проявляющаяся, в отличие от утилитаризма и прагматизма Запада, в соборности, равенстве, справедливости, с одной стороны, была препятствием на пути превращения России в западную капиталистическую страну, а с другой стороны, предполагала, что Россия имеет более высокое предназначение в истории человечества, чем погрязший в коммерческом угаре Запад». Главная опасность, которую видит для России Ю.Г. Волков, заключается в некритическом перенесении очередной «прогрессивной» идеологии западного происхождения (социал-демократической идеологии, неолиберализм, неоконсерватизм и т.д.) на российскую почву. Нельзя не согласиться с точкой зрения Ю.Г. Волкова, что «Все они основываются на чуждых русскому менталитету западных, протестантских по своему происхождению, ценностях либерализма со всеми негативными последствиями для православной России (выделено нами – Э.П.)».
Антидуховную и антигуманистическую сущность современного либерализма, трансформировавшегося в либертарианство, идущей в разрез не только с русскими духовными и социокультурными традициями, но и с основами самой великой западной цивилизации подчеркивают все значимые философы современной России, свободные от идеологического диктата «общемировой цивилизации». Один из ведущих специалистов в области международных отношений, доктор исторических наук, депутат Государственной думы Н.А. Нарочницкая обращает внимание, что «либерализм – мировоззрение, производное от идеи Просвещения об автономности человека от Бога, которая неизбежно приводит к утверждению автономности человека от всех высших ценностей – сначала религиозных, затем вытекающих из них нравственных, далее – национальных, наконец, семейных». Исследователь отмечает духовное родство двух идеологий воинствующего модернизма – марксизма и либертарианства: «Марксизм и либертарианство – кузены, версии безрелигиозного, безнационального глобального сверхобщества, соперничавшие в XX веке за лидерство в глобальном управлении униформным миром. (…) Либерализм и марксизм – двоюродные братья, две ветви одной философии прогресса. У марксистов субъект истории не нация, а класс; у либералов – не нация, а индивид. От обеих доктрин христианское мировоззрение отстоит далеко». По мнению Нарочницкой, современное либертарианство утратило изначально присущий «классическому» либерализму комплекс христианских по своему происхождению идей, в том числе христианскую идею о достоинстве человеческой личности, без которой не было бы и самого либерализма: «По сравнению с либертарианцами великие либералы прошлого – консерваторы, готовые взойти на эшафот за идеи. Для них, выросших в христианском, а не в коммунистическом мире, был чужд тезис о том, что физическая жизнь – высшая ценность. Вера, отечество, честь, долг, любовь для человека всегда были выше жизни. Ведь человек без когтей и клыков встал над природой вовсе не потому, что взял палку, как учил Фридрих Энгельс, а потому, что был способен к самопожертвованию за идеалы». Так же безосновательны претензии либертарианства на обладание монополией на демократию или правую идеологию, которую Н.А. Нарочницкая и ряд других авторов (М.В. Назаров, А.Н. Савельев и др.) в соответствии с исторической конкретикой и философской традицией считают тождественной христианско-монархическому мировоззрению. Термин «правые» исторически возник в период Французской революции для обозначения христианско-монархического спектра. Французские правые – католики-роялисты – противопоставляли себя различным направлениям «левого», в то время еще не оформившегося в виде либералов и социалистов, и возводили свою преемственность от христианской традиции.
На проблему пересмотра идеологии Модерна и «классической» научной картины мира и включения в нее религиозного измерения неоднократно указывал известный отечественный философ Александр Сергеевич Панарин (1940-2002), представитель так называемого неоевразийства. Целям идеологического обеспечения Нового мирового порядка, по мнению философа, служит современный либерализм, точнее, либертарианство. Последнее, подчеркивает А.С. Панарин, утратило «прогрессивную», в определенной мере, эмансипационную сущность первоначального либерализма (разрушение сословных страт феодального общества) и трансформировалось в «реакционную», антигуманистическую идеологию нового колониализма и социал-дарвинизма. Именно с либертарианством связана пессимистическая картина настоящего, которую нарисовал Панарин и которая является зеркальной противоположностью либерталианской утопии «открытого общества» Карла Поппера: «…Мы являемся свидетелями нового процесса формирования глобальной власти, отличающейся от ее традиционных форм принципиально новыми технологиями дистанционного воздействия и латентными формами проявления».
Принадлежность, с некоторыми незначительными оговорками, А.С. Панарина к консервативной парадигме подтверждается и постоянным подчеркиванием общей генетической и мировоззренческой связи, существующей между марксизмом и либерализмом, которую ранее обнаружили представители русской консервативной «школы». В соответствии с данной парадигмой находится и обоснованная Панариным альтернатива грядущему Новому Мировому Порядку («глобальной власти» или «наднациональному тоталитаризму»), системообразующим принципом которой является восходящая к теории культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского идея множественности человеческих цивилизаций. Последняя является антитезой либертарианской (и, шире, общемодернистской) идеи линейного исторического процесса и европоцентризма. Актуальность этой консервативной по происхождению идеи лишь возрастает, поскольку «…в глобальном мире перед каждым народом возникает жесткая дилемма: либо ему удастся выстроить собственную эффективную стратегию будущего, либо эту стратегию выработают за него другие в соответствии с собственными интересами». Важно отметить, что речь идет не столько о корректировке социально-политического развития (хотя и эту задачу А.С. Панарин считал первоочередной применительно к России), сколько к пересмотру самого кода современности: «Возникает необходимость смены социокультурной парадигмы, формирующей нравственный и поведенческий код современного человечества (выделено нами – Э.П.)».
На необходимость более глубинного и масштабного, чем выстраивание новой государственной идеологии (что не снимает необходимость осуществления данной задачи) ответа в условиях установления единого, обязательного для всех мировоззренческого стандарта указывает также известный философ В.А. Бачинин, на высказывании которого, ввиду его принципиальной важности, мы хотим отдельно остановиться. «…Секулярное мышление – главное препятствие к тому, чтобы говорить сегодня о сути объединяющей идеи (здесь и далее выделено нами – Э.П.). (…) Здесь нужен иной язык – не светской идеологии и даже не политической социологии, а политической теологии. Ведь речь в данном случае идет о том, что неизмеримо глубже идеологии. Даже более того: речь идет о том, что вообще не является идеологией. (…) Для России есть только одна объединяющая идея, которая может быть ценностной, смысловой, нормативной доминантой в ее социальной и духовной жизни. Это христианская идея…».
Итак, в русском научном сообществе оформилось отдельное направление, представленное многими видными учеными – философами, социологами, историками, политологами, – которые пришли к осознанию созидания новой государственной идеологии, противостоящей духовной экспансии американского гегемонизма и призванной объединить российское общество в целях осуществления национального прорыва России в XXI веке. В.Н. Кузнецов определяет ее как «идеологию 21», подчеркивая, тем самым, ее новаторский характер и, в то же время, локализованные во времени функции. Исследователь отдельно останавливается на определении смыслового ядра «новой идеологии»: «В смысловом «ядре» идеологии я особо выделяю духовность. В ее основе могут быть выделены: общенациональная цель, социальный идеал, основные ценности, смысл жизни, российская мечта, надежда, вера (доверие), историческая память, патриотизм, культура патриотизма. Отсюда – сохранение и развитие образа жизни, гармоничное соотношение прав и свобод человека и его ответственность. И отсюда – солидарность, терпимость, ориентированность на согласие и сотрудничество». Тем самым, в основе смыслового ядра «новой идеологии», как ее понимает В.Н. Кузнецов, лежат консервативные ценности патриотизма, традиционной духовности, ориентированной на честный труд личности и социальной справедливости.
В. Кузнецов отмечает, что данная идеология является охранительной (в позитивном смысле этого слова) и противостоит внешним и внутренним угрозам, перед которыми стоит сегодняшняя Россия. «Главный итог моего исследования, – резюмирует исследовать, – динамика и мотивы острого интереса в российском обществе к идеологическому процессу обусловлены началом тотального интеллектуального сражения российских и международных миллиардеров с народами России за овладение результатами начавшегося подъема российской экономики». В. Кузнецов специально подчеркивает, что цели, которые ставят перед собой разработчики импортируемых в Россию идеологий, имеют под собой конкретный политический интерес (то, что в международных отношениях принято обозначать англосаксонским термином real politic): «Именно нероссийские идеологии становятся наиболее эффектным средством овладения инфраструктурой, интеллектуальным капиталом, энергоресурсами, российскими землями». Полностью солидаризируясь с точкой зрения ученого, отметим, что под «нероссийскими идеологиями» следует иметь в виду главным образом идеологию современного либертарианства, наиболее мощное идеологическое оружие современности, направленное против России и «остального» неамериканского мира. В то же время единственной почвенной («российской», в терминологии В.Н. Кузнецова), идеологией является консерватизм.
В.Н. Кузнецовым также отмечается необходимость разработки новой идеологии «только при участии миллионов сознательных и сомневающихся граждан. (…) Только так можно в сжатые сроки осуществить гуманитарный стратегический прорыв для ощутимого и значительного продвижения к благополучию и безопасности всех граждан, к возрождению Отечества». Тем не менее, правящая элита так и не продемонстрировала полной готовности вступить в диалог с идеологами консервативного большинства населения страны. Формируемая властью синкретическая идеология обладает явными признаками «идеологической химеры», рискует превратиться в очередной искусственный конструкт очередной «партии власти», не воспринимаемой обществом. Власть по-прежнему пребывает в плену бюрократического самомнения, считая общество послушным объектом идеологотворчества, а саму идеологию понимая как чистый лист бумаги, на который можно наносить любые тексты, отвечающие сиюминутным потребностям власти. Между тем, подчеркивает современный консервативный философ А.Н. Кольев, «Идеология не создается внезапно. Она может возникнуть только на базе мощной мыслительной традиции. Единственная национальная традиция – русская философия XIX-XX в.». И, самое главное, власть должна осознать, что основная причина неуспеха навязываемой обществу идеологии заключается в расхождении между патриотическими декларациями и реальной социально-политической стратегией.
Принципиально важный вопрос о механизмах и субъектах идеологотворчества, наряду с В.Н. Кузнецовым, рассматривают и другие представители консервативной парадигмы социально-гуманитарного знания. Пожалуй, наиболее четко эту позицию сформулировал А.С. Панарин. «…На первое место в современной национальной борьбе за выживание объективно выдвигаются интеллектуалы-гуманитарии. От них требуется дать отпор современной атаке стратегического противника на духовные твердыни нации. Выступая в роли западнических эпигонов, это невозможно сделать в принципе… Требуется вполне осознанное и решительное размежевание среди интеллигенции. Прежние недомолвки и увертки более недопустимы. (…) Защитникам нашей большой традиции – а без нее нет и не может быть самостоятельной большой России – предстоит выработать адекватную стратегию… Она состоит в том, чтобы заново переосмыслить современные проблемы глобализирующегося мира с позиций нашей большой духовной традиции, сформулировать альтернативные варианты ответа на мироустроительные вопросы нашей эпохи, не сверяясь с западными «метрами», помня их «партийно-цивилизационную» пристрастность и ограниченность, их новый «цивилизационный расизм»«. Все русские консерваторы, в том числе, неоевразиец Панарин, сходятся во мнении, что стержнем этой «большой духовной традиции» является Православие. Русскими консерваторами отчетливо осознается (и, напротив, консерваторами-охранителями всячески затушевывается), что православное мировоззрение и православные жизненные ценности находятся в глубокой оппозиции Духу времени. Как отмечал один из наиболее авторитетных консервативных мыслителей современности, Митрополит С.-Петербургский и Ладожский Иоанн, «Заявляя о стремлении воплотить в жизнь религиозно-нравственные святыни веры, Россия неизбежно становилась поперёк дороги тем, кто, отвергая заповеди о милосердии и братолюбии, рвался устроить земное бытие человека по образцу звериной стаи, жестокой, алчной и беспощадной». Православный характер государственной идеологии будущей России подчеркивает М.В. Назаров, который использует понятие автаркии не только применительно к экономической сфере, но и к сфере духовной и идеологической: «Автаркия – это… необходимая государственная оборона, основанная на православном учении о сопротивлении злу. Ведь мы обязаны не только бороться с внутренним злом лично в себе, но и ограждать себя и своих близких, свой народ от внешнего зла как в открытых войнах – силою оружия, так и в скрытых – силою законодательства. Такая государственная идеология ставит своей целью защиту добра и противодействие злу во всех сферах общественной жизни…».
Методология консервативного подхода к проблеме идеологотворчества очень рельефно проявляется в брошюре Д.О. Рогозина “Мы вернем себе Россию”: «“Национальная идея существует для России, какой ее Бог дал в нашей истории. История сложила российские народы в единую гражданскую нацию, объединенную признанием основных нравственных ценностей”. Поэтому “настоящую идеологию достаточно усвоить, взяв главное из сокровищницы интеллектуальной традиции России (выделено нами – Э.П.)”«. Как отмечалось в литературе, «Рогозин назвал альтернативные национальному бытию России проекты своими именами – утопиями, отрицающими отечественные традиции, игнорирующими достижения отечественной общественно-политической и экономической мысли. Национальной идеей России в противовес этим выдумкам должен был стать национальный эгоизм, сочетающий в себе приверженность к традиции, традиционным ценностям русского народа. (…) Либеральные и “левые” идеологии должны быть отодвинуты в сторону волей нации и властью государства – только таким образом может быть открыт простор стратегическим инициативам. Либерализм и коммунизм – из этих “двух зол” Рогозин предложил “не выбирать ни одного”«.
Принципиально важным является вопрос о субъектах идеологотворчества. Выше мы уже приводили мнение А.С. Панарина о необходимости включения в данный процесс широких кругов гуманитариев, которые должны четко размежеваться по отношению к либертарианству. В этой связи большие надежды большинство идеологов современного русского консерватизма возлагает на правящую элиту (точнее, национально ориентированную ее часть). В. Попов, один из участников «круглого стола» в редакции журнала «Российская Федерация сегодня», отмечает: «Реальным деятелем в России может быть только власть. Поэтому индикатором прорыва было бы создание партии власти, ориентированной на национальные ценности и формируемой из людей, чье сознание не развращено либерализмом (выделено нами – Э.П.)». Другой участник дискуссии детализируя это утверждение, несколько по-иному расставляет акценты: «Очевидно, что субъектом прорыва в России может быть только власть. Других субъектов нет. Патриотическая интеллигенция в этих условиях должна не анализировать, что и почему произошло (власть этим не занимается, она не пишет историю). Она должна в своих интеллектуальных ходах имитировать прорыв. В ролевой игре могут быть найдены ходы власти и публичные формулировки, обозначающие эти ходы. Патриотическая интеллигенция должна предлагать власти тот вариант идеологического оформления ее ходов, который максимально усиливал бы власть в ее патриотической составляющей». А.С. Панарин также высказывал надежды на перерождение (или оздоровление) в национальном духе правящей элиты. «Сегодня правящая российская элита видит главную угрозу своей «новой собственности» внутри страны, в лице своего «загадочного народа». Этим и определяется ее нынешний откровенно компрадорский, проамериканский курс. Но вполне может случиться, – высказывает надежду философ, – что перед новым натиском США на Россию, который уже непрерывно усиливается, произойдет давно ожидаемый в народе раскол элиты: на компрадоров… и представителей «национального капитала»… (…) тогда новой элите предстоит весьма напряженная работа, направленная на объединение того, что сегодня так далеко разошлось в стороны: защиту собственности и защиту Отечества».
В других группах консервативной контрэлиты акценты расставлены несколько по-иному. Акцент делается не на идеологическую составляющую, а на восстановление прерванной исторической традиции и возрождение духовности русского народа. Первое связано, прежде всего, с вопросом о преемственности с исторической (дореволюционной) Россией и с болезненным для консерваторов вопросом об отношении к советскому историческому прошлому. Устранение разрыва в цепи исторической и духовной преемственности признается всеми консерваторами одной из ключевых проблем современного патриотического движения. Напомним, подобную точку зрения высказал В.А. Бачинин, который утверждает приоритет «политической теологии» над «светской идеологией». Такие консервативные мыслители современности, как Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, М.В. Назаров и др. делают основную ставку на воцерковление народа, не отвергая при этом важной задачи работы с патриотической частью правящей элиты.
Все русские консерваторы сходятся, что стержнем будущей государственной идеологии должно стать Православие. Процесс идеологотворчества должен опираться на интеллектуальные наработки русских консервативных и национальных мыслителей прошлого. Только в этом случае будет соблюдена необходимая для консерваторов воспреемственность от Традиции, от которой дистанцируются идеологии «партии власти».
В тезисном виде содержание государственной идеологии для национальной России, несмотря на достаточно широкий разброс мнений среди консерваторов, можно свести к ряду положений. В качестве иллюстрации процитируем одно из посланий Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна:
«– отказ от разделения властей, единство власти, сосредоточение ее в одних руках, разделение функций власти между различными органами;
– отказ от договорных отношений внутри России и государственного статуса национально-территориальных образований, построение жесткой иерархической властной вертикали;
– сословно-профессиональный или сословно-территориальный характер народного представительства;
– отказ от атеистического характера государства, государственная поддержка РПЦ в сочетании с поддержкой традиционных конфессий на местном уровне, пресечение религиозной экспансии из-за рубежа;
– восстановление традиционных религиозно-нравственных ценностей в качестве правовых норм жизни общества;
– восстановление Российского государства в его естественных границах, постепенное возвращение Украины и Белоруссии в состав единой державы;
– возрождение тесных дружественных отношений с традиционными, прежде всего православными и славянскими, партнерами России;
– добрососедские отношения со всеми континентальными соседями, обеспечение прочного тыла при сдерживании давления Запада;
– разумный изоляционизм».
Сходные цели формулирует «Манифест национального строительства», разработанный Конгрессом русских общин (руководитель – Д.О. Рогозин):
«1.Воссоздание национального единства, как условия существования России в качестве суверенного государства и великой мировой державы. Пресечение всех форм проявления сепаратизма и этнической исключительности, разрушающих государство.
2.Восстановление территориальной целостности страны на основе неделимости Российского государства и единообразной административной автономии ее регионов. Аннулирование всех межгосударственных договоров, унижающих достоинство России или создающих угрозу ее суверенитету.
3.Восстановление влияния в обществе и государстве Православия, а на местном общинном уровне – традиционных религий народов России. Ограничение деятельности иностранных миссионеров и религиозных сект.
4.Обеспечение Российским государством условий для достойной жизни его граждан и реализации их прав: защиты их духовных, политических и имущественных интересов независимо от места жительства. Государственное обеспечение старости, сиротства, вдовства и инвалидности.
5.Забота о национальном самосознании русских: возрождение православной веры, как веры национальной; возвращение народу его истинной истории; сохранение русских национальных святынь, возвращение и возрождение русских культурных ценностей; очищение, сохранение и развитие великого русского языка.
6.Охрана генетического фонда русской нации: содействие здоровому образу жизни, борьба с курением, пьянством и наркоманией.
7.Возрождение элементов здорового социального уклада русских: восстановление семьи как основы русской государственности, воспитание детей и молодежи в русской традиции общения и традиции уважения старших; борьба с безнравственными тенденциями – проституцией и порнографией.
8.Особая забота об уровне образования русских, содействие освоению русскими наиболее наукоемких профессий, перспективных в рамках международного сотрудничества, содействие притоку грамотных кадров в медицину, юстицию, банковское дело, гимназию и высшую школу, предпринимательство, милицию.
9.Воссоздание высокопрофессиональной русской армии, ее исторических традиций; изживание уголовных нравов в армии, восстановление достоинства солдата и чести офицера.
10.Обеспечение действительной свободы печати при безусловной цензуре нравов. Недопустимость содержания российских печати, телевидения и радио за счет иностранных источников финансирования, а также управления государственных средств массовой информации людьми, чуждыми русской культуре».
Все русские консерваторы солидарны во мнении о необходимости смены государственного строя, что предлагается начать с Конституции РФ. В частности, цитируемый нами А. Кольев утверждает: Конституция «ссылается на «общепризнанные принципы и нормы международного права», пренебрегая русской историей, национальным мировоззрением, национальной безопасностью. (…) Даже сама возможность национально-государственной идеологии, без которой не живет и не может существовать более или менее долго ни одно государство, Конституцией отрицается (выделено нами – Э.П.)». Последний постулат либеральной ельцинской конституции предлагается заменить старой православной идеей симфонии светской и духовной властей. Как утверждает М.В. Назаров, «Православие де-факто является исторической религий державообразующего народа, создавшего Российское государство, а значит и единственной государственной, что необходимо признать официально (как это сделано, например, в Греции и даже в Грузии). Так называемое «отделение Церкви от государства» глупо и опасно, поскольку в мире не бывает нравственного вакуума: отказ от истинной религии ведет лишь к подпаданию государства под воздействие религии ложной, которая ныне заключается в узаконенном неразличении добра и зла».
В тезисном виде консервативные постулаты в области идеологии и национальной стратегии можно сформулировать следующим образом:
Первое. Построение идеократического государства. С точки зрения всех русских консерваторов в современной РФ, вопреки Конституции, существует, пусть и не официально, государственная идеология. Несмотря на все пертурбации «партии власти» таковой остается либерализм. Консерваторы настаивают на том, что либеральная идеология прямо противоречит интересам и духовным и историческим традициям России является одним из вариантов «нероссийских идеологий» (В. Кузнецов). В основу государственной идеологии возрожденной России должны быть положены ценности Православия и принципы русского консерватизма.
Второе. Сказанное предполагает отказ от либертарианского принципа отделения Церкви от государства, следствием которого является падение нравственного уровня населения и забвение государством своих обязанностей «ограждать доброе от злого». В условиях России должна быть признана господствующей Русская Православная церковь, благодаря которой возник сам русский народ, менталитет и культура которого возникли и развились на основе Православия.
Третье. Русский консерватизм русоцентричен и признает державообразующую роль русских, подлинных строителей великого государства, осколком которого является РФ. Русских в РФ насчитывается 84%, что по методологии ООН позволяет считать нынешнюю Россию унитарным государством. Между тем русские в РФ являются дискриминируемым большинством, не имеющим собственной государственности (каковой обладают представители многих нацменьшинств, проживающие в «титульных» республиках) и даже правом называться собственным именем, которое подменяется нивелирующим термином «россияне». Русские являются расколотой нацией, ставшей национальным меньшинством во вновь образованных странах СНГ, искусственных образованиях, возникших в результате передела исторической русской государственности русофобами-большевиками и русофобами-»демократами». Поэтому консерваторы не признают произвольных постсоветских границ, проведенных по телу русского народа.
Четвертое. Русские консерваторы настаивают на замене национально-федеративного (не имеющего аналогов во всем мире) принципа государственного устройства унитарным. Этим будет не только частично восстановлена историческая справедливость в отношении русского народа, объекта русофобских экспериментов большевиков и их духовных и физических потомков-либертарианцев, но и укреплено государство Российское.
Пятое. Необходимо покончить с наследием ельцинского режима – олигархией, которая захватила три четверти национального богатства страны и обрекает на бедность и нищету подавляющее большинство ее жителей. Без пересмотра итогов приватизации Россия обречена на окончательное превращение в сырьевую колонию Запада и вымирание собственного населения. Современная Россия должна превратиться в сильное социальное государство и, тем самым, выступить «со слабыми против сильных» (А.С. Панарин).
Шестое. Вторым важнейшим социально-политическим итогом ельцинского безвременья консерваторы считают диктатуру бюрократии, которая наряду с олигархией установила дуумвират власти в «демократической» России. Пути выхода видятся консерваторам в восстановлении «путей, а не форм» дореволюционной России с ее развитыми институтами низовой демократии и самоуправления (сельские миры, артели, земско-городские организации, университетская автономия и др.).
Седьмое. На основе развитой системы местного самоуправления предлагается построить институты национальной («творческой») демократии. Существующая в России либерально-демократическая модель реально является «формальной» демократией (определение И.А. Ильина), которая посредством выборов отстраняет народ от участия в принятии решений. Консерваторы предлагают заменить партийный принцип выборов, позволяющим широко манипулировать мнениями избирателей, профессионально-корпоративным, который, по их мнению, позволит создать подлинно народное представительство. Все консерваторы выступают за сильную исполнительную власть, большинство в идеале предпочитает видеть Россию монархической страной. Однако даже у монархистов возможности восстановления в России «народной монархии» вызывают серьезные сомнения. На первом этапе главная цель, которую ставят перед собой православные монархисты, заключается в установлении в России сильной национальной власти.
Идеологические постулаты русского консерватизма и методологические подходы русских консерваторов к проблеме идеологотворчества крайне актуальны в свете проблемы «идеологии 21», проекте патриотической научной элиты страны. Позитивное решение данной проблемы невозможно без решительного идейного размежевания в среде отечественной интеллигенции и, прежде всего, решительного отказа от диалога с «нероссийскими идеологиями» (либерталианство и др.). Субъектом идеологотворчества должны выступить миллионы представителей консервативного (патриотического) большинства страны. «Социальный заказ» населения страны на проведение консервативного курса должен быть сформулирован интеллектуальной и духовной элитой страны (в том числе, научной общественностью) и реализован властью в виде «стратегии национального прорыва в XXI веке».
Консерватизм в современной России – отдельный, самостоятельный этап развития русского консерватизма. Подчеркнем, что речь идет именно о русском, а не российском консерватизме. Так называемый российский («россиянский») консерватизм является идеологическим продуктом либерального происхождения, который навязывается российскому обществу как подлинная консервативная идеология. Та или иная идеология или политическая сила, претендующая на статус консервативной, в той или иной мере декларируют преемственность от консервативной традиции в России. Если этой преемственности нет (как в случае с «россиянским» консерватизмом, который апеллирует к западноевропейскому либо североамериканскому опыту), исследователь имеет дело с псевдоконсервативной идеологией.
Консерватизм в современной России представлен двумя направлениями: «идеологическим» (то есть, консерватизмом в подлинном значении этого термина, который подпадает под видовые характеристики русского консерватизма) и «политическим» («прагматическим»), в котором акцент сделан на «прикладных» постулатах консерватизма: патриотизме, державничеству, идее державообразующей роли русского народа в государстве Российском, социально ориентированном государстве и др. Носителями идеологии «идеологического» русского консерватизма в современной России являются православно-монархические партии и интеллектуалы-традиционалисты. «Политический» («прагматический») консерватизм не институциализирован, его адепты представлены в различных провластных и оппозиционных политических партиях (от «Единой России» до КПРФ), в среде научной общественности. Позиции данного направления консерватизма более прочны и популярны в российском обществе, что объясняется его идеологической «всеядностью», склонностью к идейному компромиссу (в частности, по принципиальному вопросу отношения к советской эпохе) и нацеленностью на осуществление прагматичных, волнующих всех граждан страны проблем. Консервативные предпочтения свойственны большинству населения страны, что, в частности, проявляется в электоральном поведении российских избирателей, голосующих за кандидатов и партии, декларирующих приверженность сугубо консервативным ценностям. Характерно, что один и тот же консервативно настроенный российский избиратель отдает предпочтение порой противоположным силам, голосуя и за КПРФ. И за «партию власти» (особенно после прихода к власти В. Путина). Тем самым консервативный избиратель «разбросан» по различным электоральным группам в отсутствие подлинно консервативной политической силы.
Идеологические постулаты русского консерватизма и методологические подходы консерваторов к идеологотворчеству представляют несомненный интерес в свете проблемы «идеологии 21». По сути, данные методологические подходы сходятся в наиболее существенном: в признании приоритетов патриотизма и традиционной национальной духовности как основы идейного фундамента «новой» идеологии для России; в констатации опасности, исходящей со стороны «нероссийских идеологий» (и, прежде всего, либерталианства, идеологического продукта американского гегемонизма). Общей является также установка на включение в процесс идеологотворчества рядовых граждан страны, на заключение своего рода договора между властью и обществом.
Однако объективно назревшие процессы могут быть запущены лишь при наличии политической воли у руководства страны, что ни в коей мере не снимает с повестки дня проблему построения «идеологии 21», мобилизующей нацию на осуществление восстановительного проекта, от которого без преувеличения зависит будущее страны.
Агафонов Ю.А. Становление нового социального порядка в России: институциональные и нормативно-правовые аспекты. Дисс. …докт. философ. наук. Ростов-на-Дону. 2000. С. 275.
Трубецкой Н.С. Об идее-правительнице идеократического государства // Основы евразийства. М. 2002. С. 194-200.
Крыштановская О. Вертикальная страна (беседа с Виталием Ярошевским) // Новая газета. 2004. № 74, 07.10 – 10.10. С. 8-9. Цит. по: Кузнецов В. Идеология. Социологический аспект. Учебник. М. 2005. Информационное письмо №1. С. 15.
Кузнецов В. Идеология. Социологический аспект. Учебник. М. 2005. Информационное письмо №1. С. 20.
Там же.
Русский прорыв. Возможен ли он в XXI веке? // Российская Федерация сегодня. 2002. №4.
Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. М. 2002. С. 198.
Фукуяма Ф. Конец истории. М. 2002.
См., напр.: Безопасность и будущее мира в проекции Трехсторонней комиссии. // Кадетская перекличка. Нью-Йорк. Июнь 2000. №№ 68-69.
Назаров М.В. Вождю Третьего Рима. М. 2004. С. 38.
Бьюкенен П. Смерть Запада. СПб. 2002.
Бжезинский Зб. Выбор: мировое лидерство или мировое господство. М. 2004. С. 213.
Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. С. 196.
Назаров М.В. Указ. соч. С. 39.
Заявление Б. Ельцина на пресс-конференции 14 января 1994г. в связи с визитом в Москву президента США Б. Клинтона // Русская мысль. 1994. 20-26 янв. С. 7. Цит. по: Назаров М.В. Указ. соч. С. 474.
Волков Ю.Г. МАНИФЕСТ ГУМАНИЗМА (Идеология и гуманистическое будущее России). М. 2000. С. 11.
Там же. С. 15.
Там же. С. 21.
Нарочницкая Н.А. О нашем либерализме, правом и левом // http://www.narochnitskaia.ru/cgi-bin/main.cgi?item=1r200r050607140833
Там же.
Там же.
Панарин А.С. Указ. соч. С. 5.
См., напр.: Панарин А.С. Указ. соч. С. 17-18.
Там же. С. 13-14.
Там же. С. 6.
Бачинин В.А. О консолидирующем универсализме христианской идеи. // Социологические исследования. 2005. №1. С. 142. Цит. по: Кузнецов В. Указ. соч. С. 17.
Кузнецов В. Указ. соч. С. 24.
Там же. С. 23.
Там же.
Кузнецов В. Указ. соч. С. 18.
Кольев А.Н. Разоблачение демократии // http://kolev3.narod.ru/Stat/Ideol/Nazdem/razobl.htm
Панарин А.С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. С. 203.
Иоанн, Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Битва за Россию. С. 43.
Назаров М.В. Указ. соч. С. 800.
www.rogozin.ru
Кольев А.Н. Указ. соч. С. 750.
Русский прорыв. Возможен ли он в XXI веке?
Там же.
Панарин А.С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. С. 228.
См. подробнее: Гусев В.А. Указ. соч. Часть третья. Современный русский консерватизм.
См., напр.: Солженицын А.С. Как нам обустроить Россию? // www.conservatism.narod.ru; Андрушкевич И.Н. Великая смута. Буэнос Айрес. 1995; О Всероссийском соборном движении (подготовлено Проблемной группой Всероссийской партии монархического центра. СПб., 3 мая 1992г.) // Имперский вестник. 1994. Январь. №25; Антонов Ю.Ф. Учредительное собрание или Всероссийский земский Собор? // Имперский вестник. 1995. Январь №29 и др.
Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. Послание. Цит. по: Кольев А.Н. Нация и государство. Теория консервативной реконструкции. С. 711-712.
Манифест национального строительства. Цит. по: Кольев А.Н. Указ. соч. С. 714-715.
Кольев А.Н. Мерзость либеральной Конституции // http://kolev3.narod.ru/Stat/Ideol/Nazdem/razobl.htm
Назаров М.В. Указ. соч. С. 821-822.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Русский консерватизм представляет собой сложное, многогранное явление. В то же время он выступает составной частью (видом) консерватизма общеевропейского (христианского), обладая всеми родовыми характеристиками последнего. Консерватизм является единственной политической идеологией современности, апеллирующей не к будущему (на пафосе построения «светлого будущего» основаны все идеологии прогрессизма), а к прошлому, или, по определению самих консерваторов, к Вечному в Прошлом. Консерватизм, в то же время, не является синонимом реакции, а свойственный ему интерес к Средневековью – апологией феодализма. Ценность средневекового опыта в представлении западноевропейских и русских консерваторов обусловлена их представлениями об этой эпохе «темных веков» как о наиболее напряженной попытке христианского мира к воплощению универсальных законов, выраженных в представлении о Граде Божьем, в Граде Земном. Или, точнее, в переводе языка религиозной литургии на язык социальной практики.
Консерватизм принципиально отличен от других идеологий современности не только в силу разнонаправленности векторов их устремленности. Консерватизм выступает антитезой прогрессизма не только как идеология, но и как «стиль мышления» (К. Манхейм). Оппонирующие друг другу идеологии либерализма и социализма, в то же время, с равными основаниями претендуют на наследство философии Прогресса, являясь интеллектуальным порождением рационалистической философии Просвещения, которая, по диалектическому закону «вызова-ответа», стала катализатором возникновения консерватизма. Не отвергая рационализм, последний отвергает претензии «рассудочного разума» (А.С. Хомяков) на доминирующее и даже монопольное выражение человеческого духа. Особенно характерно это для русского консерватизма, основанном на православном святоотеческом учении «цельного Разума», совокупности всех духовных и душевных сил человеческой природы.
В русском консерватизме, как в консерватизме западноевропейском, можно выделить «доидеологический» период, который В.А. Гусев определяет как предконсерватизм. Мы определяем хронологические рамки предконсерватизма несколько иначе, чем автор данного термина. Консерватизм в нашем понимании сам по себе не является Традицией. Консерватизм – это идеология и соответствующая ей социально-политическая практика, которая апеллирует и обосновывает ценности и идеалы традиционной культуры и государственного и общественно-политического творчества. Период русской истории X – первой половины XVII века следует обозначить как период формирования, развития и постепенного закостенения Традиции. Обоснование и защита этой традиции в рамках идеологических систем началось позднее, в Новое время, отсчет которого в России начался в 1666 году («идеальная» дата конца Русского Средневековья). Поэтому мы считаем целесообразным «сдвинуть» начальную хронологическую планку русского предконсерватизма с X на вторую половину XVII века.
В своем «высоком» варианте русский консерватизм означал апеллирование к этой утраченной Традиции, – традиции христианского общества, христианской государственности, христианской культуры. Идеал национальной культуры становится предметом апологии позднее, поскольку понимание христианства первоначально было неотделимо от конкретной национально-исторической формы его выражения. Тем самым национализм существовал – как форма выражения религиозного идеала – задолго до манифестации национализма (на этот раз в виде секуляризированной идеологии) в начале XIX века.
Вместе с тем, существовал и «низкий», сословно-классовый вариант консерватизма, в частности, феномен дворянского консерватизма в России. В то же время этот подвид русского консерватизма апеллировал не только к узкокорыстным интересам «благородного сословия». Сословная гордость была одновременно и формой выражения патриотического и даже, в сильно трансформированном виде, религиозного чувства, как социальная проекция небесной иерархии, о которой писал Дионисий Ареопагит.
Один из «парадоксов» русского консерватизма как социального феномена заключается в том, что наиболее прочными позициями он обладал (при этом в более приближенном к «высокому» образцу виде) в самом непривилегированном сословии дореволюционного русского общества – крестьянстве. Советские историки сильно преувеличили классовую детерменированность дворянского консерватизма и, в то же время, не смогли дать аргументированное обоснование причин возникновения и многовекового существования «крестьянского консерватизма». Объяснение феномену крестьянского консерватизма можно дать, лишь подходя к консерватизму как мировоззренческому, автономному от социальной среды явлению. Или, по крайней мере, находящемуся в гораздо более сложных с ней взаимоотношениях, чемпредставлено в несколько вульгаризированной социологической теории К. Манхейма. Этот вывод подтверждают и другие многочисленные примеры, иллюстрирующие действие совершенно иных социальных законов, чем те, которые были постулированы в социоцентристской концепции К. Манхейма, в которой ощутимо сказалось влияние марксизма.
Итак, первый «парадокс» русского консерватизма – носителями консервативного мировоззрения являются, прежде всего, самые непривелегированные страты традиционного общества, – различные «состояния» русского крестьянства. Те же, кто наиболее заинтересован в поддержке консерватизма, официальной идеологии дореволюционной России, – дворянство и, особенно, аристократия, – в значительно меньшей степени разделяют приверженность консервативным ценностям.
Второй «парадокс» – русский консерватизм не является коллективистской идеологией. В центре консервативной идеологии находится принцип воцерковленной и социализированной личности. Ключевой для многих идеологов русского консерватизма институт сельской общины оправданно или неоправданно апологетизировался именно в силу их персоналистского пафоса, как оптимальная форма сохранения достоинства и интересов личности в социуме. Социально-философская антропология русского консерватизма может быть выражена формулой: «Человек – для общества, общество – для человека».
Если в социально-философской антропологии русский консерватизм противопоставил либеральному индивидуализму принцип персонализма, то консервативной антитезой либерального «общегражданского государства» (Б.Н. Чичерин) стала концепция «социального слоя» (Л.А. Тихомиров). Сущность последней сводилась к известному органицистскому представлению об обществе, состоящем не только единичных, но также из «коллективных членов» (Д.А. Хомяков). Тем самым, общество представлялось консерваторам как совокупность множества социальных и иных страт. На обвинения либералов в ущемлении свободы отдельных индивидов в таком стратифицированном обществе консерваторы приводили систему аргументации, согласно которой сословия, общины и иные социальные страты традиционного общества более эффективно выполняют функции социальной защиты интересов отдельного индивида, чем «общегражданское государство» либералов. Хотя у самих консерваторов мы не обнаружили положения об этатизме либеральной идеологии и социально-политической практики, подобный вывод прямо напрашивается из консервативных тезисов. Консерватизм, что может показаться парадоксальным, в большей степени персоналистичен, чем социоцентричен; и, в то же время, проблематика общества занимает в нем более важное место, чем проблематика государства. Л.А. Тихомиров в полном соответствии с внутренней логикой консервативного стиля мышления определил государство как «доразвившееся общество». Именно поэтому консерваторы уделяли столь пристальное внимание «правильной» социальной организации общества в условиях атомизации последнего. Они были вынуждены заняться столь не свойственным им теоретизированием, во-первых, для обоснования «социальной инженерии» (до недавнего времени, приписываемой исключительно прогрессистам), а во-вторых, для разработки оптимальной модели, достаточно подготовленной, чтобы быть реализованной на практике. Этой моделью стала знаменитая доктрина монархического корпоративного государства Л.А. Тихомирова, как известно, оставшаяся лишь на бумаге. Содержание последней, напомним, сводилось к предложению юридически оформить уже существующие новые социальные страты – корпорации, на основе которых реорганизовать существующую систему местного самоуправления и народного представительства. Л.А. Тихомирова и К.Н. Леонтьева, первым из русских консерваторов обосновавшим идею корпоративизма, можно назвать одними из первых теоретиков европейского корпоративизма. Принципы социального (корпоративного) представительства, в представлении консерваторов, были и остаются реальной альтернативой партийной системы представительства, существующей сегодня и в России.
Вторым важным компонентом консервативных программ, наряду с проблемой «социального строя», понимаемой в духе сословно-корпоративной природы общества – антитезы атомизированному обществу либералов, – стал принцип русского национализма. В социокультурных условиях Нового времени национальное стало формой выражения традиционной культуры, ранее выражаемой преимущественно в религиозных формах. Русский национализм, по-разному понимаемый в русском консерватизме (по всей видимости, речь идет скорее об уровнях, чем о принципиально различных подходах), имел духовное, культурное и политическое измерения. Все они фокусировались в личности монарха, который являл собой, в представлении консерваторов, «персонификацию духа нации» (Д.А. Хомяков), являлся носителем и олицетворением ее культурного и политического идеалов. Русский национализм в его консервативном выражении следует понимать положительно, как явление, направленное на защиту и развитие духовного, культурного и политического идеалов нации. В своем наиболее высоком выражении он совпадал с русским мессианством, – выражением идеи о призвании России и русских в мире.
В посткоммунистической России имеется несколько разновидностей консерватизма. Правильней говорить об одной форме подлинного консерватизма и нескольких вариациях псевдо-консерватизма («консерватизм» нынешних «правых», «консерватизм» правящей бюрократии, «консерватизм» КПРФ и др.). Сущностные различия между консерватизмом и псевдо-консерватизмами проявляются уже на уровне используемого понятийного материала: в том случае, если речь идет о «российском» консерватизме, перед нами эрзац-консерватизм. Акцентуация внимания на «российскости» не в дополнении или синонимичности «русскости», а в антиномичности с ней, по сути, означает, что идеологи этого «консерватизма»: во-первых, не осознают, святой для консерваторов преемственности с исторической традицией (в данном случае – с традицией русского дореволюционного и эмигрантского консерватизма); во-вторых, вычеркивают из своей стратегии русских – и как предмет приложения усилий, и как культурно-исторический феномен, без которого невозможно созидание подлинно консервативной идеологии.
Тем самым, мы определяем так называемый «российский консерватизм» (в зависимости от вариаций последнего) как «превращенную форму» либерализма или коммунизма или, точнее, как форму антирусской идеологии. Если подобный «консерватизм» действительно защищает какую-либо национальную традицию, то со всей очевидностью можно сделать вывод, что эта традиция не является русской. Для страны, построенной вековыми усилиями русской нации, в которой русские составляют порядка 84% населения подобный консерватизм не может не быть не только антинациональным, но и антигосударственным.
Современный, подлинный русский консерватизм, сохраняя преемственность с интеллектуальной традицией дореволюционного и эмигрантского консерватизма и исходя из представления о монархии как оптимальной форме государственного устройства для России, выступает, в то же время, с обоснованием подлинной, а не формализованной демократии. Власть народа понимается его идеологами как единственная реальная альтернатива политического диктата олигархическо-бюрократического слоя.
Основной вектор приложения усилий значительной части современного русского консерватизма направлен на создание влиятельного патриотического слоя в правящей элите страны. В этой связи одной из центральных является проблема идеологотворчества. Русский консерватизм претендует на роль общенациональной идеологии. Эти претензии обусловлены, в том числе, явно обозначившимся «консервативным поворотом»: сначала произошедшем в политическом сознании населения страны (первая половина-середина 1990-х гг.), затем (рубеж 1990-х – 2000-х гг.) власти. По мнению идеологов современного русского консерватизма, консерватизм большинства населения страны, пусть недостаточно артикулированный и «сознательный», используя терминологию К. Манхейма, носит более устойчивый характер, в то время как «консерватизм» правящей группы в значительной мере обусловлен сугубо охранительными мотивами.
Идеология современного русского консерватизма – тема, заслуживающая отдельного диссертационного исследования. Поэтому в своей работе мы ограничились анализом проблем идеологотворчества и, в частности, перспектив задействования идеологических постулатов и методологических подходов русских консерваторов к построению «идеологии 21», с проектом которой выступила часть патриотической научной элиты страны. Консервативное большинство рядовых граждан и консервативно ориентированная часть научной, духовной, культурной, военной, хозяйственной элиты страны должны включиться в процесс созидания этой «новой» идеологии, основанной, в то же время, на многовековой национальной Традиции. Должен быть поднят вопрос о новом «договоре» между властью и обществом. Легитимность нынешней политической власти основана, в значительной степени, на высоком уровне доверия к главе государства В. Путину. Однако непоследовательность государственной стратегии, реализация ряда антисоциальных мер, пролонгация либерального экономического курса – эти и другие факторы постепенно сужают пространство для диалога общества и власти. Власть должна, наконец, реализовать социальный заказ населения на проведение консервативного курса и пойти «со слабыми против сильных» (А.С. Панарин). Это будет крайне сложное решение, которое будет резко негативно воспринято определенными кругами внутри страны и за ее пределами. Однако в этом случае власть может реально опереться на действительную и широкую поддержку населения страны, то есть, на практике опробовать механизм, уже не раз в истории России позволявший выходить из глубокого кризиса и даже неминуемого коллапса.

Попов Э. Русский консерватизм

Рубрики

Последние поступления

Ссылки